Младшая дочь в семье Фаррелл, имевшая весьма трудное детство. По мнению преподавателей, ей не хватает самодисциплины.
Лесли Фаррелл
I saw the gap again today,
While you were begging me to stay.
Take care not to make me enter
If I do we both may disappear.
Ее звали Маргарита. Перспективная, талантливая, подающая надежды студентка факультета микробиологии и младший научный сотрудник. Ее ждала головокружительная карьера и отличная должность, ее куратор уже подобрал ей место работы. Но внезапно для нее самой оказалось, что в мире есть нечто, что могло отвлечь ее от пробирок с микроорганизмами. Точнее, некто. Им оказался Джек Фаррелл, сержант артиллерии на службе Альянса Систем. Для того, чтобы Маргарита отказалась от своей мечты, бросила университет и пошла за ним, хватило одного лишь его взгляда. Их любовь была поистине великой, подобно черной дыре поглощающей их самих и всех вокруг. Результатом ее стала крепкая счастливая семья и две дочери-погодки: Лесли и Эмили. Лесли была младшей и родилась 13 октября 2150 года.
В отличие от большинства своих сослуживцев, которым не хватало войны, Джек Фаррелл не жил прошлым: служба Альянсу была для него ничем иным, как просто работой. Заведя семью, он с радостью погрузился в ежедневные заботы. Отец из него получился отличный, добродушный, строгий, но справедливый, заботливый. Для дочерей он был скорее лучшим другом и наставником, чем воспитателем и карающей дланью. Каждый вечер они обе приходили к нему в кабинет и рассказывали о своих делах и школьных новостях. Как бы он ни был занят, что бы ни случилось, — могла начаться вторая война, но Джек никогда и ни за что не пропустил бы ежедневное общение со своими дочерьми. Его забота о семье не знала границ, он посвящал ей все свое время, постоянно устраивал семейные поездки на выходные, походы в горы и на озеро. И прощал своим «маленьким дьяволятам» все шалости, будь то закиданный яблоками соседский сад или же картофелина, засунутая в сопло его собственного аэрокара.
Обе они, Лесли и Эмили, были для него равны. Но иногда проскальзывала видимость того, что младшую дочь он любит больше, и она в ответ платила ему такой же всепоглощающей любовью. Для Лесли Джек был поистине боготворимым примером для подражания и героем во плоти. Из всей семьи именно она встала на его защиту тогда, когда ему это потребовалось. Тогда, когда из-за проблем с алкоголем от него начали отворачиваться все, кого он уважал и кому ранее был нужен.
Лесли не могла смириться с тем, что, даже не вникая в ситуацию, ведомство, на которое работал Джек, после всего, что он сделал для государства, просто вышвырнуло его на улицу. Как собаку — в угоду какому-то влиятельному ублюдку, который постарался, чтобы у Джека не было даже положенной военной пенсии. Не могла Лесли простить и мать, которая, сама умудрившись неразумно растратить и так небольшое наследство, теперь упрекала в безденежье мужа, каждый раз провоцируя его на крики и скандалы. Причем скандалы начинала она только в моменты, когда он оказывался пьян. Иногда девушка даже думала о том, что он продолжал пить жене назло, чтобы абстрагироваться от окружающей его действительности, от всех этих несправедливых нападок и претензий.
И, конечно, Лесли не могла простить родную сестру, Эмили: когда-то любящая отца наравне с Лесли, теперь она смотрела на Джека чуть ли не с вежливым зоологическим интересом. Так обычно разглядывают слизняка, сидящего в банке, за которым наблюдать одновременно и мерзко и интересно. Сестра не признавала слабостей и жизненных обстоятельств, которые могут довести живого человека до отчаяния, до потери себя и до компании бутылок. Ей просто не приходило в голову, что только бутылка не упрекает Джека и не терзает его душу и нервы. Ведь она с самого детства была лучшей и всегда знала, что лучше для других.
В роковой день 19 сентября 2164 года Лесли, задремавшая вечером над учебником, проснулась от удара чего-то, брошенного в стену, разделявшую гостиную и комнату, которую они делили с сестрой. Не надо было быть гением, чтобы понять — родители опять ссорятся. Лесли, если бы у нее были деньги, поставила бы сто к одному на то, что скандал опять начала мать, ведь в подпитии Джек был тих и печален, срывался же на близких он только тогда, когда те пытались упрекнуть и задеть его, либо просто бесцеремонно врывались в его ставшую серой и лишенной цели жизнь. Маргарита не была истеричкой, но в последнее время она испытывала потребность в разговорах на повышенных тонах: так она изгоняла стресс наружу, чтобы не дать ему разрушать ее изнутри.
Мать орала громче, чем обычно, но суть крика не менялась. Требования прекратить пить и заняться уже хоть чем-нибудь. Претензии к тому, что Джек превращается в свинью, на которую неприятно смотреть не то, что людям, но и его собственной семье. Рука Лесли сжалась в кулак, ведь мать не имела права говорить за всех, а ее собственное мнение сильно отличалось от общего. Затем последовал судорожный выкрик: «Да чтоб ты сдох, Джек Фаррелл!». И оглушительный удар входной двери о косяк.
Лесли не могла даже предположить, что в следующий раз она увидит отца лишь на похоронах. На его похоронах.
Не переносящая лицемерия, она еле тогда сдержалась, чтобы не высказать все, что думает, в лицо каждому из удивительно многих, кто пришел в тот день проститься с ее отцом. Оказалось, Джек Фаррелл был «всеобщим любимцем, лучшим товарищем, коллегой, семьянином», и «смириться с этой потерей» окружающим «будет непросто». Из-под опущенных ресниц Лесли разглядывала каждое лицемерное лицо с маской скорби, надетой на время произнесения речи. Раз он был вам всем так нужен и необходим, то почему же тогда, когда вы оказались нужны ему, ни одного из вас не было рядом? Нет, вы не сделали ему зла. Вы все просто ничего не сделали.
Через неделю в доме Фарреллов замолчал телефон. Ни один из тех, кто клялся вдове и дочерям в вечной дружбе и желании помочь по первому их зову, более не появился. Но Лесли начала замыкаться в себе не поэтому, не из-за осознания того, что теперь она осталась одна, а лишь потому, что она потеряла больше, чем отца. Она потеряла своего лучшего друга, которого ей никто не мог заменить — ни мать, которая никогда не понимала ее так, как Джек, ни Эмили, пути с которой с этого момента расходились в разные стороны. В семьях, где больше одного ребенка, всегда существует конкуренция. Хотя, порой ее так сложно заметить, она очень часто становится причиной обиды. Лесли было на год меньше, чем Эмили, но казалось, что их разделяла пропасть.
После смерти отца они остались практически ни с чем. Отец наделал долгов и не оставил наследства, говорила мать, но в сложившейся ситуации по мнению Лесли была и ее, Маргариты, вина. Когда ей в руки свалилась незначительная сумма денег, она не смогла ею как следует распорядиться, а бездарно и безвольно ее растратила. Дело было не в том, что она никогда не вникала в финансовые вопросы по управлению домом и хозяйством, не в отсутствии опыта, а в том, что она никогда не проявляла желания заниматься чем-либо помимо воспитания детей и наведения порядка. И в том, что теперь ей приходилось работать на двух работах до полного физического и морального изнеможения, была ее собственная вина. Как и в смерти отца. Ведь исполнилось именно ее желание — чтобы Джека больше не было. Пусть это было сказано в сердцах, но она не имела никакого права так говорить, ведь это она не поддержала его в трудную минуту, а наоборот подчеркнула все его недостатки. Лесли понимала, что отчасти ее мать осознавала свою вину, но ничего не могла поделать со своим желанием видеть ее виноватой. Виноватой хотя бы в том, что последние слова, которые от нее услышал ее любимый отец перед тем, как умереть, были несправедливые обвинения и брань.
Еще одной причиной для раздражения было то, что отца ей попытались заменить. Это пыталась сделать Эмили, которая была ненамного ее старше, но уже начала превращаться в главу семьи. Она взвалила на себя все обязанности, на которые не хватало времени у матери, которая из-за тотальной занятости проблемой денег почти перестала появляться дома. В Эмили было что-то железное и несгибаемое, нечто такое, чего не было в Маргарите, и чего иногда недоставало Джеку (хоть Лесли никогда никому в этом не призналась бы, даже самой себе). Эмили планировала семейный бюджет и решала, куда должны были пойти те жалкие средства, которые оставались после оплаты бесконечных счетов, которые она же и оплачивала. Это она бегала по инстанциям, выбивая для их семьи хоть какую-нибудь льготу как семье бывшего военного, не беспокоясь даже о том, что это все выглядело как жалкая подачка. Это она твердой рукой стала вести домашнее хозяйство.
Несмотря на свои внутренние противоречия, Лесли тоже желала помогать матери хоть чем-то. Она пыталась показать себя, брала на себя мелкие дела, как, например, подстричь газон или разобраться, почему в доме нет отопления. Потом она сама захотела пойти работать хотя бы курьером. Но ее останавливала сестра, которая все делала эффективнее и быстрее. Эмили говорила, что хочет защитить Лесли. От кого и зачем? Лесли не могла этого понять.
Нет, она нисколько не завидовала Эмили. Но Эмили опять была первой, была лучшей, до безобразия безупречной. Такой, какой ей, Лесли, никогда не стать. Когда в школе произносили фамилию Фаррелл, все понимали, о ком идет речь, ведь в глазах сверстников была только одна Фаррелл — Эмили. Но на самом деле их было двое. Была еще и Лесли, которая ничем не выделялась. Тоже Фаррелл, но другая. В тени сестры жить оказалось тяжелее, чем она думала. Хотя тень существовала только для самой Лесли как единственное место, где она могла находиться. Нет, тени ее сестра просто не отбрасывала — она была слишком идеальной для того. Она была героем для всех: сильная, несгибаемая, лучшая ученица, капитан спортивной команды, умница, «заботится о матери и сестре в таком возрасте». Сплошной сахар в шоколаде. Эмили нравилось быть лучше, со стороны даже казалось, что она хочет стать отцом, заменить Джека. Маргарита была не против, ей было удобно жить за чьей-то спиной.
Иногда это пугало Лесли. Неужели сестра может вызывать такие двойственные чувства: с одной стороны, хочешь убить ее, с другой, не можешь не боготворить? Они всегда были вместе, и всегда Эмили оказывалась лучшей в мире. Только позже, когда после похорон прошло достаточно времени, Лесли поняла, что все это ее сестра делала не потому, что больше никто не может или не хочет. А потому, что пыталась что-то доказать себе, что хотела превозмочь себя, проверить, способна ли она на нечто большее. Позже все эти двойственные чувства к сестре заменили банальная усталость и отчуждение. Лесли была просто не в силах бороться с тенью, в которой ей приходилось существовать. Она по-прежнему любила свою сестру, но больше даже не пыталась c ней сравниться.
Лесли проводила все больше времени вне дома, с неподобающей, по мнению сестры, компанией, но ей было плевать — от нее не ждали сияющего нимба над головой, ей не надо было быть идеальной. Если она настолько была всем безразлична, то почему ее должно было волновать чужое мнение о себе? Маргарита уже не пыталась найти с ней контакт. А сестра… была все также идеальна… И когда приезжала среди ночи в полицейский участок, где Лесли сидела в клетке с размалеванными девками, которые угощали ее косячком. И когда вносила за нее залог, составляющий половину суммы на оплату счетов по дому. И когда просто молча смотрела на нее, забирая домой. Она не читала Лесли морали и не пыталась как-то воздействовать на нее, но от этого снисходительного сочувствующего молчания становилось только хуже. Но Лесли никому об этом не рассказывала, потому что это касалось только ее одной.
Иногда, перед тем как заснуть, Лесли сама того не желая пыталась анализировать итоги дня. Этому ее научил отец — подводить итог прожитому и пытаться что-то исправить на пути к лучшему. Она думала: может, потом придется жалеть о том, что она сама же и делала со своей жизнью, но не сейчас. Ведь где еще искать себя, как не тут? Это на сто процентов единственная область существующей жизни, куда Эмили с ее идеальностью точно не добралась бы.
Залезть ночью в школу, разрисовать нецензурщиной стены спортзала или испортить чей-то шкафчик стало для нее и компании старшеклассников обычным и скучным делом. Как-то раз они залезли в учительскую, где почему-то горел свет, с травкой и алкоголем. Кто-то принес раздобытый у знакомых новый синтетик Хеликс, для забавы его растворили в имеющемся пойле и пустили по кругу. Лесли отнюдь не была дурой, но не отхлебнуть из кеги она просто не могла — мигом бы потеряла уважение, которое она зарабатывала последние несколько месяцев у этой компании крутых парней и их размалеванных подружек.
Очнулась она почему-то на диване все в той же учительской. Но рядом были не ее друзья, а мистер Джефферсон — школьный учитель истории. Он рассказал ей, что задержался в школе до поздна, так как любил размяться в спортзале, когда там никого не было. Его привлек шум этажом выше, он поднялся и «накрыл» всю веселую компанию. Те, кого отключившаяся от адской смеси Лесли считала своими друзьями, бросили ее и сбежали в окно. Полицию вызывать Джефферсон не стал. Как и читать морали. Он просто сказал, что она устала и ей лучше остаться до утра здесь, накинул на нее плед и ушел.
Впоследствии Лесли удивлялась, почему явление мистера Джефферсона подействовало на нее так отрезвляюще, почему из трясины ее вытащил сам того не зная посторонний человек. В тот день в его глазах не было ни снисходительности, ни сочувствия — ничего из того, что она привыкла видеть. Она даже сделала то, чего не ожидала от себя — первый раз начала без пропусков посещать уроки. Но правда только уроки истории единственного учителя, который под всем этим налетом безалаберности, отчуждения и отсутствия дисциплины разглядел в ней личность и принял ее как равную себе. Очень часто после уроков Лесли оставалась, дожидаясь мистера Джефферсона, и они пили кофе в учительской. Ей была нужна семья, и он, черт возьми, был ей большей семьей, чем эти два чужих человека дома. Он был умен и обаятелен, старше ее всего на каких-то 15 лет. И тоже бунтарь по натуре — на своих занятиях он поднимал такие темы, какие руководство Альянса хотело бы замолчать и скрыть ото всех, он не стеснялся говорить правду. Лесли первый раз испытала неизвестное для нее чувство влюбленности. Джефферсон стал для нее идеалом, она с радостью отдала бы все, что имела, лишь бы он принадлежал ей одной без остатка, в то же время понимая, что ей было не на что рассчитывать. И лишь ему она смогла доверить свои внутренние сомнения и поделиться своей болью, ведь сестра была слишком хороша и правильна, чтобы выслушать ее и при этом не осудить.
Когда Лесли начала рассказывать об отце, у нее внутри будто лопнула невидимая струна, ведь она так долго не могла ни с кем поделиться своими мыслями о том, из-за чего или из-за кого погиб ее отец, Джек Фарелл. Она так привыкла во всем винить свою мать, что отказывалась искать еще хоть какие-то причины, ее крик «Чтоб ты сдох, Джек Фарелл» до сих пор отдавался эхом в ее ушах. Но у мистера Джефферсона было другое мнение.
Непонятно, был ли он грамотным психологом, или сработало что-то иное, но путем логических заключений однажды Лесли дошла до мысли, что отца убил не алкоголь, и даже Маргарита может лишь косвенно быть виновной в его смерти — в конце концов, это были лишь слова. Джека Фаррелла убила война. Война первого контакта. Люди заблуждаются, думая, что война ведется против кого-то: в первую очередь она всегда внутри тебя, с самим собой.
В один из таких дней Лесли вошла в кабинет истории, который за последние месяцы стал ей совсем родным. Мистер Джефферсон как раз заканчивал паковать свои вещи. На недоуменное выражение лица Лесли он сказал, что люди не любят, когда рядом такие как он — те, кто, не смотря ни на что, говорит правду. Лучшее, что он может сделать, это уйти сейчас. Лучшее, что может сделать она – учиться, и тогда она поймет, как действовать дальше. Лесли не дослушала, она знала, чьих рук делом это было.
В коридоре она столкнулась с ней, со своей сестрой. Вместо того, чтобы что-то объяснять, она отпихнула ее и помчалась в учительскую, где как раз проводилось совещание. Лесли плохо помнила, что было дальше. Вроде бы она с порога закричала от ярости, оскорбляла собравшихся учителей, которые и мизинца на ноге мистера Джефферсона не стоили, несла какой-то бред про то, что лишь он один знает правду, а все они лишь промывают ей и сотням таких же как она мозги. Вроде бы сестра прибежала следом, хотела ее остановить и успокоить, протянула ей руку, по которой Лесли ударила со всей силы. Потом ее ослепила белая вспышка в глазах и все стихло.
Она очнулась на койке в камере. Лесли не удивилась, потому что хорошо знала это место, ведь недели не прошло, как она была тут последний раз. Она знала, что сейчас произойдет — дверь откроется и войдет ее сестра, которая уже заплатила за нее залог. Но вместо этого в камеру вошел худой высокий мужчина в багровой униформе в компании полицейского. Не оборачиваясь, Лесли посоветовала им обоим убираться ко всем чертям. Человек в багровом попросил представителя закона выйти, сказав, что дальше он справится сам.
— Так как вы, мисс Фаррелл, явно не желаете начинать диалог, за вас это сделаю я. После того, что увидел наряд полиции, приехавший с нами на место происшествия, выбор у Вас небогатый. Либо колония, причем не для несовершеннолетних — по местному закону Вы уже считаетесь рецидивистом. Либо — участие в нашей программе по изучению биотики. Кстати, я — специальный агент «Конатикс Индастриз» Сэнд.
— Почему я должна вам доверять?
— Доверять мне или нет — ваше личное дело. Скажу одно — по предварительной оценке ваша способность к биотике на 23% выше, чем у Вашей сестры.
— Эмили... тоже?
— Да. У вас еще будет время это обсудить.
Дверь за ним захлопнулась.
Они сидели в камере друг напротив друга. Оба специальных агента находились снаружи, будто бы не желая им помешать. Первой молчание нарушила, как ни странно, Лесли.
— Помнишь мы хотели спуститься вниз по реке до самых порогов?
— Да, конечно, на каноэ.
— Почему мы этого не сделали?
— Когда мы этого хотели у нас был Папа, а сейчас его нет.
— Но мы же еще есть?
— Думаешь?
— Да. В этом и может быть наша сила. Забыть про все и идти вперед и только вперед. Чтобы отец гордился. Фарреллы не сдаются и не проигрывают.
В первый раз за время после смерти отца Лесли нашла с сестрой точку соприкосновения. И впервые в своей жизни она ощутила, что может хоть на какое-то время побыть лучшей. Не лучше всех, а хотя бы просто собой. А лучше — самой по себе.