Для Персонаж/роль Виктория Норман

Виктория Норман

I'm at the edge of the world
Where do I go from here?
Do I disappear?
Should I sink or swim?
Or simply disappear?

«Sleepwalking» by Bring Me The Horizon

В этом мире нет равенства. Нет и никогда не было. Кто-то всегда оказывается на лучшей половине жизни. А кто-то — на худшей. Но так ли это важно, пока мы остаемся собой?

Я родилась 14 февраля 2151 года в Детройте. Город, бывший в середине двадцатого века столицей мировой тяжелой промышленности, в середине двадцать второго завершил круг разложения, пережив все градации падения, на которое только способны люди. Начиная от восстаний в гетто и пиршества преступности на руинах бывших фабрик, заканчивая безжалостной безработицей и полным упадком всех социальный сфер, город стал настоящим призраком. Не один и не два раза провозглашались попытки возрождения города-мечты из руин, и раз за разом все надежды обращались в прах.

Лишь к началу двадцать второго века наметился сравнительный подъем жизни в окрестностях города-призрака, когда принудительное финансирование социальной сферы и принудительный же разгон органов местного самоуправления позволил вернуть город в руки государства, а затем — передать частным мегакорпорациям нового времени. Но возвращения к жизни в прямом смысле этого слова не произошло. Вместо этого, на костях старого города был поставлен фундамент шпилей нового. И теперь они возвышаются, как белоснежные колонны над могилой. Развороченной, гнилой, трухлявой могилой, над которой у подножия новых высоток смогом вьется призрак города, озаряемый неоновыми огнями и пульсирующий битом музыки, в которой через слово звучит лозунг: «Detroit vs. All».

Именно здесь, в трущобах Нижнего Детройта, мне было суждено появиться на свет. Я никогда не знала, как прошли первые два месяца моей жизни — жизни до приюта. К моему счастью, потому что жизнь в приюте, финансируемом одной из владеющих ныне Детройтом корпораций, в любом случае лучше жизни на улицах города-призрака. В каком-то смысле лучше.

Нет, приютская жизнь не настолько плоха. После того, как корпорациям Детройта были обещаны налоговые поощрения за вложение в социальную сферу, началось негласное соревнование щедрости. Поэтому, ни один из приютских детей не мог, даже если и хотел бы, пожаловаться на недостаток еды, одежды или вещей. Деньги протекали через приют и большая их часть оседала внутри, обеспечивая детей присмотром врачей, начальным образованием и специализацией. Существовали даже программы адаптации детей к будущей взрослой жизни, чтобы на выходе из стен приюта мы не были беспомощными тепличными цветами, которые не могут даже поменять батарею в своем коммуникаторе.

Но ничто из этого никак не могло компенсировать отсутствие семьи, которой ни у кого из нас не было. Настоящей семьи, а не биологических родителей. Я никогда не знала своих. И не уверена, что захотела бы: на нашей половине жизни не было любви. Воспитатели не могли сойти за семью даже с большим приближением, поэтому мы искали контакт друг с другом. Искали, как умели, что иногда провоцировало драки или долгие обиды. В мире, где никто не знает правильной жизни, не может родиться адекватных отношений, нам просто не с кого было брать пример. Поэтому, любая возникающая тут дружба была настоящим праздником, чудом. Таким чудом стала моя дружба с Брианной.

Брианна, как и я, не знала ничего о своих родителях, и потому нам было проще других находить общий язык: весь мир для нас был как чистая белая приютская стена, на которой можно было написать все, что угодно. Правда, Брианна была уверена, что ее родители просто не могут за ней приехать, поэтому она до сих пор здесь. Я почему-то уже тогда понимала, что так не бывает. Иногда мы смотрели из окна на шпили верхнего города и мечтали, как однажды окажемся там и построим свое настоящее будущее. А потом будем проноситься мимо приютских окон на своей машине и махать в окно другим приютским детям.

Какими бы наивными ни были эти мечты, им в любом случае не суждено было сбыться: когда Брианне исполнилось пять лет, ее удочерили. Я смотрела в окно, как новые родители помогают Брианне забраться на заднее сиденье высокого аэрокара, и мысленно попрощалась с ней навсегда. Впервые в жизни я почувствовала, как тяжелый камень давит мне на шею, не давая дышать. Это чувство ошеломило и разозлило меня, вызывая новые и новые приступы ярости. Не помня себя, я закричала, что есть сил, и вдруг решетка, закрывающая окно снаружи, распахнулась настежь вместе с окном, впуская внутрь свежий весенний воздух. Не думая долго, я свесилась из окна и сползла по откосу на землю.

Совсем скоро я брела по краю тепловой магистрали, на границе трущоб и Верхнего Детройта, собирая веселые желтые одуванчики в большой букет. Не знаю, сколько прошло времени, пока магистраль не уперлась в стену высокого старого здания, похожего на огромный ангар. Ну это сейчас я знаю, что оно было похоже на ангар, а тогда я решила, что это какой-то дворец. Внутри было пусто и грязно, только несколько прожекторов освещали высоченный потолок с облупившейся краской. Куски перекрытий свисали вниз, грозя обвалиться в любую минуту, и только строительные леса намекали на то, что здесь вообще могут жить люди. Будь я постарше, наверняка сбежала бы оттуда как можно быстрее, но тогда мир казался мне ярким и полным чудес. Подойдя поближе к лесам, я увидела человека.

Он висел под самым потолком на краю строительных лесов и красил потолок. Рядом с ним в воздухе парил робот, методично вбивающий новые слои обшивки взамен старых. Заметив меня, человек остановился и осторожно спустился вниз.

— Что ты здесь делаешь, девочка? Где твои родители?

— А у меня нет родителей, сэр, — ответила я, ничуть не смущаясь.

— Как это у такой хорошей девочки может не быть родителей? Хмм. Ты, наверное, из приюта, — присвистнул мужчина. — в таком случае, тебя уже должны искать. Ты знаешь, что здесь опасно?

— Сэр, но вы ведь здесь и не боитесь!

Мужчина рассмеялся, взмахом манипулятора спуская к себе робота.

— У меня есть стальной друг и помощник. Поздоровайся с девочкой, Джеки.

Робот издал протяжный треск и наклонил свой визор набок, как это иногда делают собаки.

— Как тебя зовут?

— Виктория, сэр.

— А я — Александр Грин. Только я не «сэр», я художник-реставратор.

— А что такое… ре-стар-ва-тор?

— Реставратор, — рассмеялся мужчина. — Это человек, который возвращает жизнь всему старому. Вот сейчас, например, мы стоим под сводами Мичиганского театра. Когда-то здесь давали спектакли, потом здесь была парковка, здание несколько раз хотели снести, но оно устояло и теперь я могу вдохнуть в него новую жизнь…

Часы текли мимо, а мы все разговаривали и разговаривали. Я не помню почти ничего из того, что маленькой Виктории рассказал Александр Грин в тот вечер, но знаю, что этот человек вдохнул в меня надежду. Он никого не спрашивал и ни перед кем не отчитывался, просто брал и делал то, что считал важным. Напоследок он дал мне визитку со своим электронным адресом в Экстранете. Смешно, учитывая, что у пятилетних детей в приюте не было доступа в сеть из приюта, но я почему-то сохранила ее на всю жизнь.

Наконец, меня нашли и нам пришлось попрощаться. Александр сказал, что нашел меня несколько минут назад и совсем не знает, как я сюда попала, но уверен, что это случилось не по моей вине. Меня не стали ругать или наказывать, просто поменяли замки на окнах нашего этажа.

Дни и месяцы в приюте тянулись бессменной чередой серых будней, один из которых мало отличался от другого. Мне хотелось рисовать и я пыталась делать это, как умела, стараясь воспроизвести в памяти черты нашей встречи с Александром, но получались только несвязные каракули.

Прошел год, и воспоминания о встрече под сводами театра стали похожи на сон. Началась учеба, к нам приходили учителя из обычных школ и учили нас азам грамоты. После того, как Брендон уехал, мне не удавалось подружиться с другими ребятами, хотя и конфликтов тоже не было. Они считали, что я все время витаю в облаках, я и правда витала. Подолгу засматриваясь в окно, туда, где за решеткой и паутиной тепловых магистралей были спрятаны настоящие чудеса и люди, их создающие.

Спустя еще два года, когда мне исполнилось восемь, я поняла, что меня никто не возьмет. Время шло, я становилась старше, а взрослые девочки никому не нужны — все это знают. Нужно было бежать. Не просто убегать из приюта, чтобы погулять по руинам нижнего города, а идти к людям и искать себе свой собственный новый дом.

Я тщательно все просчитала. Не знаю, как получился тот фокус с окном, но в этот раз ничего такого не вышло бы, хотя бы потому, что нас переселили на третий этаж. Вместо этого мне нужно было подгадать момент на экскурсии в музей и сбежать тогда. План был идеален: в общественном месте, полном людей, никто быстро не заметит моего исчезновения, а когда заметят — я буду уже далеко. Я не до конца понимала, что буду делать потом, но в тот момент это волновало меня меньше всего.

Загаданный день настал и я собралась. Собираться мне было легко, ведь кроме визитки от Александра, да пары личных вещей, у меня ничего особенного не было. Наконец, мы собрались на экскурсию и приехали в Институт Искусств. Как я и ожидала, убежать оказалось проще простого: достаточно было просто уйти в уборную, а выйти через другую дверь. Я оказалась на оживленной улице реконструированного старого Детройта.

И вновь свежий весенний воздух развевал мои волосы, пока я шагала походкой свободного человека по улицам большого города. Я успела вдоволь насмотреться в витрины антикварных магазинов на прекрасные платья и удивительные вещи, которых нельзя было найти даже в Экстранете. Мир оказался таким удивительным и полным красок! Начинало смеркаться и в животе недовольно бурчало, но я уже придумала, как подойду к одной из этих красивых витрин со вкусной едой и попрошу меня покормить — не зря ведь Александр назвал меня очень хорошей девочкой, кто-нибудь обязательно меня покормит. Проверить свое предположение я не успела: появились полицейские и отвезли меня в приют.

На этот раз мне не удалось отделаться просто так и меня ожидал серьезный разговор с мисс Пайтон. Она достаточно жестко объяснила мне, что если я продолжу вести себя также, меня ждут большие неприятности: я или сгину на улице, или попаду в тюрьму. Идея попасть в тюрьму показалось мне хуже пребывания в приюте, и я пообещала не убегать больше, когда мы будем на экскурсии в музее. Мисс Пайтон только недовольно покачала головой и на этот раз меня простила. Камень вернули мне на шею и он продолжил меня душить.

Прошло еще несколько лет. Я смирилась с мыслью, что никто меня не удочерит, пятнадцатилетних девушек не удочеряют. Также я почти смирилась с мыслью, что мне не стать художником-реставратором. Да вообще никаким художником — не стать. Я была к этому морально готова, и действительно готова была с этим смириться. С чем я смириться не могла, так это с жизнью в приюте до восемнадцати лет.

Ближайшие три года меня ждало получение социально одобряемой профессии. На выбор мне предлагались экскурсовод, работник теплоцентрали и официантка. Пункта «свой вариант» в тесте не было, поэтому я расставила галочки в произвольном порядке и села думать новый план побега. За прошедшие несколько лет я поняла, что просто так в огромном Детройте не выжить, и мало просто оказаться на улице. Надо, чтобы тебя не просто не нашли, но и не убили. Я вдоволь начиталась статей о жизни Нижнего Детройта в Экстранете, и вообще стала серьезнее относиться к жизни. По крайней мере, я так думала. В любом случае, план постепенно сложился.

Я дожидалась, пока нас в очередной раз отправят на профессиональную подготовку. Затем, честно отрабатывала день. Когда день подходил к концу и мы начали бы грузиться, чтобы уезжать, я выходила из здания другим путем и скрывалась в городском парке. На дворе снова была весна, вполне можно было переночевать день или два на улице. Потом я должна была спуститься в трущобы и найти там работу: наверняка в одной из забегаловок можно было найти работу на кухне, думала я. План был не идеален, но он был. Я терпеливо дожидалась намеченного дня.

Все прошло идеально, даже слишком. Я вышла из здания и быстро перешла реку по мосту, оказавшись на острове Бэль Айл. Укрывшись в кустах и закутавшись в прихваченный с собой плащ, я переночевала свою первую ночь на свободе. Немного морозило, но это было ничто по сравнению с возможностью быть свободной. Затем предстояло самое сложное — попасть в нижний город.

Я не даром потратила свое время в Экстранете на изучение маршрутов старого Детройта, поэтому с вопросом «добраться» проблем не возникло. Но вживую старый город оказался совсем не таким, каким я представляла его по Экстранету. Длинные ряды пустых особняков, руины заводов, бесконечный смог и островки жизни у подножья зданий Верхнего Детройта. Было не похоже, чтобы здесь брали пятнадцатилетних девочек работать на кухню. Не похоже было, чтобы здесь вообще были кухни, на которых можно было бы работать.

Пробродив день по пустому городу, я забралась в один из брошенных домов и спряталась в каких-то коробках. Вся моя затея начинала казаться мне в чем-то неправильной. Но меня все еще не нашли, говорила себе я, и это самое главное. С этим мыслями я задремала.

Проснулась я от громкого разговора незнакомых людей, совсем рядом. Я вжалась в темный угол между двумя шкафами и замерла в оцепенении: двое мужчин, явно немолодых и достаточно агрессивных пришли сюда в поисках наживы. Не знаю, что они имели в виду под наживой, но попадаться им на глаза совсем не входило в мои планы. Стараясь не выдать себя, я совсем не шевелилась и почти не дышала, но один из них заметил мои следы в пыли на полу. Обходя кругами комнату, он мерзко скрипел половицами и громко, отвратительно дышал, так, что мне казалось, будто я чувствую в воздухе зловоние из его рта.

И вновь я почувствовала, как камень сжимает мое горло, лишая меня воздуха. Он был все ближе, оцепенение и страх сковывали меня с ног до головы, и когда он отодвинул укрывавшую меня дверцу шкафа, я зажмурилась и изо всех сил закричала, так громко, как только могла. В ту же секунду раздался чудовищный грохот, и стук чего-то тяжелого, а потом — чужой вскрик и стук убегающих ног.

Я открыла глаза, ошарашенно глядя по сторонам, и увидела вокруг себя обломки разлетевшегося шкафа. А у противоположной стены, ничком, лежал здоровенный мужчина с ножом в руках и рюкзаком на плече. Кажется, он дышал, но у меня не было никакого желания проверять, так ли это. Все еще не контролируя себя полностью, я судорожно поднялась с пола, шатаясь, дошла до рюкзака, схватила его и побежала прочь.

Я остановилась, когда ноги меня уже почти не слушались. Убедившись, что никто меня не видит, я залезла в ближайший дом и заблокировала дверь изнутри ножкой стула. В рюкзаке нашлось немного еды, хорошие консервы в красивой надежной упаковке. Так я первый раз поела еды, добытой своими руками. Уже потом я узнала, что эти консервы выдавали всем на пунктах социальной помощи, отмечая особой меткой тех, кто получил свою пайку. Правда, чтобы меня не вычислили, мне приходилось называться дочерью владельца моего рюкзака — Джека Каннингема, который любезно оставил внутри свои документы. Но это было малое зло по сравнению со смертью от голода.

Только здесь я поняла по-настоящему, как оказалась в приюте. В Нижнем Детройте, — а я была уверена, что именно здесь мне «повезло» родиться, — жизнь ребенка стоила фиксированную плату в размере социальной помощи молодым родителям. Видимо, мои были законченными уродами, раз не смогли удержать при себе ребенка даже ради этого. Если в детстве у меня и были какие-то иллюзии на тему поиска своих настоящих родителей, здесь они закончились окончательно. Эти люди виноваты в том, что я оказалась в приюте, а потом на улице. Эти люди виноваты в том, что мир для меня — как поле боя, где один человек другому потенциальный противник или будущая жертва. Мне не о чем было с ними говорить.

Я быстро поняла, что работы в трущобах нет. В том смысле, как я ее понимала, живя в приюте. Можно было прибиться к банде или торговать одной из тех гадостей, которыми травят себя богатенькие детишки больших людей из Верхнего Города. Можно было торговать еще кое-чем, что я уже могла, но это было хуже, чем воровать. Воровать тоже было можно, но важно было понимать, у кого ты воруешь: Нижний Город, каким бы огромным он ни казался, строился на простых отношениях, и пойманного вора запросто могли искалечить, никто не стал бы звать для этого полицию. Был вариант лучше, и я им пользовалась.

Тем парням, которые торговали стимуляторами в ночных клубах Нижнего Детройта, было сложно продавать свой товар кому попало. Все-таки, полиция иногда наведывалась и сюда, поэтому подходить и предлагать веселую жизнь каждому встречному было опасно. Поэтому, мы с девчонками собирались в клубах и развлекались там за счет хозяев, привлекая молодых парней из Верхнего Города, которые приезжали сюда на своих расфуфыренных аэрокарах. От нас не требовалось ничего такого — только танцевать и в нужный момент намекнуть парню, что если он хочет чего-то особенного, то стоит заглянуть вон за ту занавеску. Мы были «проверкой на легавых», взамен у нас была еда и крыша над головой. Иногда, конечно, можно было и присоединиться к такому любителю острых ощущений в его выборе удовольствий, но это было личным выбором каждой из девушек.

Жалею ли я о годе, проведенном там, в трущобах? И да, и нет. С одной стороны, я несколько раз была на грань от гибели или других мерзких вещей, но каждый раз меня что-то спасало — не так, как в тот, самый первый раз, просто вовремя появлялись охранники клуба или мне просто удавалось заговорить зубы и сбежать. С другой стороны, пожив пусть такой, но собственной жизнью, я поняла, чего она стоит. Я не хотела возвращаться в приют и не стала бы этого делать, но уже понимала, что все эти социальные институты придуманы не просто так: нельзя вечно работать на наркоторговцев в нижнем городе. Я надеялась скопить денег и сбежать отсюда подальше, купить себе документы и найти нормальную работу. Этому не суждено было сбыться.

В одну из долгих клубных ночей на нас устроили облаву. Полицейские ворвались в клуб как смерч, уложив всех в пол и накрыв наших «работодателей» с поличным. Потом был полицейский участок, разбирательство до утра и, вновь, белые стены приюта.

Разговор с мисс Пайтон был коротким. «С девочками, которые плохо себя ведут, мы поступаем плохо». Мне объявили, что устанавливают устройство слежения, которое будет сообщать мое местоположение, куда бы я ни отправилась. Потом были наркоз, операция и одиночная камера. Я даже не знала, что в нашем приюте есть камеры. Тем более — одиночные. Устройство установили под кожу, на шее сзади. Меня кормили, но не давали мне разговаривать с другими воспитанниками или читать Экстранет. В отместку я царапала ложкой надписи на стенах, ждала и копила силы.

Так прошел месяц. Когда дверь открылась, я мило улыбалась и спокойно отвечала на вопросы воспитателей. Все уже было решено, мне ни к чему было спешить. Я терпеливо дожидалась ночи, наблюдая, как на меня реагируют бывшие соседи по приюту и воспитатели. Мне нужно было только дождаться ночи.

В приютах такого типа, как наш, была своя система безопасности, достаточно совершенная, чтобы удерживать воспитанников в узде, но не рассчитанная на спланированный взлом. Мой год в трущобах прошел не зря, и через час и пять минут после отбоя я стояла перед дверью в кабинет мисс Пайтон. От ее ключей и бумажника меня отделяла одна маленькая защелка.

Я собрала все свои силы, глубоко зажмурилась и попросила у того, кто наблюдал за мной все это время, — не знаю, кого: ангела ли или дьявола, того, кто совершал эти чудеса, — помочь мне еще один, последний раз. Ответом мне была волна электрических искорок, пробежавших по коже, — и щелчок открывшегося замка.

Оставалось немного.

Острая, как скальпель, рукоятка ложки, заточенная о стены одиночной камеры, впилась мне под кожу. Закусив губы до крови, я плавным движением потянула ее на себя и выдавила из под кожи чип. Потом глубоко вздохнула, сжала зубы еще раз и залила рану гелевым антисептиком из аптечки. Наклеенная сверху повязка довершила начатое.

Проводка на электрощитке полыхнула от зажигалки, как бумажный лист, заполняя коридор густым едким дымом. В ту же секунду все двери в здании разблокировались, выпуская меня на воздух. Закутавшись в куртку одного из охранников, я проскользнула в заднюю дверь и растворилась в ночной тишине.

В этот раз у меня не было плана. Я просто знала, что должна была сделать.

Я перешла реку по мосту, как тогда, год назад. Потом прошла вдоль по набережной на юг, по Фронт Роад. Потребовалась одна короткая остановка, чтобы обезличить деньги и получить от курьера фиктивные документы. Чтобы не идти пешком, я в какой-то момент взяла велосипед с арендной площадки одной из прогулочных зон и поехала на нем. Предстояло проехать около тридцати километров, я останавливалась, только чтобы попить воды или поесть купленного в начале пути шоколада. Билет на корабль лежал у меня в кармане, и порт Кингсвилл ждал меня в конце пути.

К тому моменту, когда над водой сквозь туман показалось солнце, я стояла на палубе, закутавшись в свою куртку и одолженный одним из матросов шарф. Я направлялась на север, в Буффало, оттуда — наземным транспортом на восток, в Торонто. Там я могла найти нормальную работу и начать жить.

Я проснулась в своей каюте от того, что замолкли двигатели. Мы не успели бы добраться так быстро, скорее всего — меня вычислили. Я выбежала из каюты и пробралась на корму корабля. Еще оставался шанс снять спасательный ботик и убежать на нем. До берега было не больше пяти километров, еще были шансы. Но у выстрела из полицейского станера было другое мнение на этот счет.

Полицейская камера предварительного заключения поприветствовала меня во второй раз. Меня оставили до утра, пока не выйдут на работу те, кто должен был со мной разбираться. Но, на самом деле, я знала эти их приемы, — меня оставили мариноваться и думать о жизни. Я несовершеннолетняя и ничего предъявить они мне не могут. Пожар не мог причинить большого вреда и наверняка был автоматически потушен. В конце концов, если что, я смогу попытаться еще раз, надо только хорошенько приготовиться к утреннему визиту полицейских.

Тем сильнее было мое удивление, когда среди ночи ко мне пришли. Незнакомые посетители в багровой униформе не были похожи на полицейских, скорее — на частных корпорантов. Они представились, как специальные агенты корпорации «Конатикс Индастриз», Стил и Сэнд. Располагающая женщина с милой улыбкой и строгий высокий мужчина с темными волосами. Люди не моего круга, непривычные. Но при этом чем-то смутно похожие. На меня.

Они спокойно сели рядом, предложили чаю. Я не стала отказываться, тем более, что при желании подсыпать мне что-то они не стали бы спрашивать — просто вкололи бы.

— Итак, Виктория. Как ты думаешь, почему мы к тебе пришли? — начал мужчина, представившийся Сэндом.

— Потому что я сбежала из приюта, вырвав имплант слежения и устроив пожар?

— Ответ неверный. Мы пришли к тебе, потому что у тебя есть потенциал.

В руках агента включился планшет, проигрывающий видео с камеры наблюдения приюта. Вот я подхожу к двери. Вот я крепко зажмуриваюсь, сжав кулаки. Вот дверь открывается.

— Что это все значит? — я слышу удивление в собственном голосе.

— Это значит, Виктория, что ты уникальна. Но пока твоя уникальность привела тебя только сюда, — обводит рукой камеру женщина, представившаяся, как Стил. — Ты можешь гораздо больше.

— Мы предлагаем тебе выбор. Ты можешь остаться в этой камере, а утром тебе предъявят умышленный поджог и порчу имущества в особо крупных размерах, за которую тебе не придется рассчитываться прямо сейчас, но взамен ты будешь обязана в течении пятнадцати лет работать на муниципальной службе, выплачивая половину своего содержания в возмещение ущерба.

— Или ты можешь пойти с нами и научиться обращаться с даром, который давно в себе открыла. Выбор за тобой.

Выходя из камеры вслед за агентами, я чувствовала, что камень с моей шеи навсегда остается позади. Еще никогда я не была так уверена в своем выборе.