11 вводных
Итан Декстер
You didn't stop to look 'round
You were gone before I hit the ground
You went on your way, and no prayer was said
You left me for dead
You didn't cover my face
I didn't merit a communal grave
You set me aside, and no tears were shed
You left me for dead
«Left Me For Dead» by Rob Dougan
На Цитадели нет дня и ночи, закатов и рассветов. Есть распорядок работы муниципальных служб и торговых центров, составленный по единому галактическому времени. Есть отсчитываемые единым для всей Цитадели порядком дневные и ночные циклы. В основном, они касаются центрального кольца станции — Президиума. Такие бары, как «Энигма», спрятаны в тени жилых кварталов и круглосуточно переполнены танцующими и пьющими особями всех мыслимых рас. Понятия дня и ночи здесь стираются окончательно.
Сегодня встретить человека в таком месте не так сложно, как пять-шесть лет назад, но люди все еще составляют меньшинство среди обитателей Цитадели. В «Энигму» обычно приходят люди двух сортов. Первые — авантюристы и искатели приключений, проворачивающие свои дела под грохот музыки или расслабляющиеся между контрактами. Вторые — выброшенные на обочину жизни искатели лучшей доли, увидевшие в большом космосе отблеск мечты, но не сумевшие схватить ее за хвост. Догадаться, кто есть кто, обычно несложно.
История Итана Декстера началась на Земле, в тихом пригороде Тусона в штате Аризона, США. Мистер и Миссис Декстер работали в музее устаревшей авиатехники, где на пятидесяти гектарах огороженной пустыни доживали свой век всевозможные попытки человека оторваться от земли. С детства игрушками Итана были устаревшие радиолокационные комплексы и демонтированные коммутационные блоки, — и это определило его выбор профессии. Цепкий ум и интуитивное понимание техники позволили ему без труда поступить сначала в местный технологический колледж, а по его окончании — пройти вступительные испытания в программу подготовки кадров только что образованного Альянса Систем.
Как и многие его сверстники, Итан был одержим идеей стать строителем «нового экстратеррального горизонта человечества» — отправиться в систему Арктур для строительства космического форпоста Альянса. В отличие от многих своих сверстников, Итан стал одним из немногих, кому это действительно удалось. Его утвердили на должность в составе очередной экспедиции на Станцию Арктур. Мечты начали сбываться, будущее казалось фантастически прекрасным и очень близким.
...Это было поколение мечтателей. Колонизация большого космоса представлялась им красивой мечтой — далекой и безнадежно прекрасной. Они были готовы бороться со стихиями, превозмогать невзгоды жизни колониста, осваивать новые горизонты там, где никто еще не ступал, строить новый прекрасный мир. К чему они не были готовы — так это к космосу, который выглядит, как перенаселенный мегаполис, где все главные роли и красивые места уже расчерчены и поделены между теми, кто пришел раньше. Интересно, сколько былых мечтателей топят сейчас свои грезы на дне стакана в барах Цитадели?..
Сначала все так и было — в едином порыве, на едином подъеме они строили мечту. Станция Арктур была введена в эксплуатацию всего за несколько лет, и сразу же началось формирование военного космического флота Альянса. Итан с гордостью посылал домой фотографии гигантских крейсеров класса «Женева», добавляя, что сфера их применения пока остается неясной, — «скорее всего, они так и останутся лишь символом обороноспособности Земли». Система Арктур оказалась настоящим галактическим перекрестком, ретрансляторы которого вели отнюдь не только в Солнечную Систему. Люди активировали их один за другим, уверенные в своей безопасности и открытые для новых перспектив.
Все изменилось, когда был активирован ретранслятор 314.
Это случилось во время «ночной» смены, когда Итан спал. Сработал сигнал тревоги, весь персонал станции был поднят. Техники станции собрались на техническом этаже у шлюзов, заправлялись чаем из термосов и обсуждали, что «покой нам только снится», пошучивая по поводу очередной учебной тревоги. Но вместо отбоя пришел приказ готовить резервные корабли. Следом снялась из доков и двинулась к ближайшему рестранслятору боевая смена. Итан смотрел в иллюминатор вслед уходящим кораблям, и гадал, что случилось. Достоверной информации ни у кого не было, обсуждать вопрос было категорически запрещено, на станции был введен информационный карантин. Новости появились, когда боевая смена вернулась — заправляться, заряжаться и латать повреждения. Шепотом, из уст в уста передавались обрывки информации. На нас напали, неизвестная нам раса. Их оружие ненамного превосходит наше. Шаньси в осаде. Гарнизон планетарной обороны не выходит на связь.
Следующий месяц стал для Итана затянувшимся ночным кошмаром. Пилотам было положено есть и спать, чтобы сохранять боевую форму, но на технический персонал такая роскошь не распространялась. Корабли приходили и уходили, бесконечная очередь срочных дел не прерывалась на сон и еду, на станции готовили к полномасштабной войне весь Второй Флот. Люди вырабатывали свой предел, срывались, приходили в себя в психоотстойнике и продолжали пахать ради единственной цели — чтобы это, наконец, закончилось. Постепенно все старые устремления отступали на второй план. Единственным настоящим желанием было желание заставить тех, кто все это устроил, заплатить сполна. У агрессора было имя, — Турианская Иерархия, хотя её мотивы были по-прежнему не ясны. На третьей неделе сна по два часа в сутки Итан не выдержал и записался в очередь на боевой корабль. Его первый боевой вылет случился ровно через месяц после начала оккупации Шаньси.
Война для Итана не была долгой. Одним стремительным броском силы противника были отброшены от Шаньси, высадившийся десант зачистил планету, Второй Флот перегруппировался для продвижения вглубь территории агрессора. Но вслед новостям об освобождении Шаньси пришел приказ отступать в систему Арктур. Выяснилось, что развивающимся конфликтом между Альянсом Систем и Турианской Иерархией заинтересовалось галактическое правительство — Совет Цитадели. Сама возможность существования такой структуры казалась людям дикой, но факт оставался, — союз более древних рас обладал превосходством над людьми и мог им приказывать.
...Сквозь дно пустого стакана мир кажется слишком плоским. Кто знает, может быть, все эти ребята вокруг, — на самом деле успешные состоявшиеся люди, а пялиться на полуголых асари они приходят из чувства прекрасного. Кстати, асари. Можно говорить что угодно об их превосходстве: их культуре, их религии, их дредноутах, их биотике. Но какое к черту превосходство, когда эта столетняя асари выглядит...
— ...как обычная земная шлюха. Не возражаешь?
— Мы знакомы?
— Джек.
— Итан.
— Твое здоровье, Итан.
В этом человеке чувствуется военная выправка, а еще — удивительная харизма «своего парня», который отлично тебя понимает.
— Флотский?
— Нет, восемнадцатый десантный. А ты?
— SSV Стамбул.
— Пилот?
— Техник.
— Знатно вы тогда надрали им задницы.
Взгляд привычно ловит нескольких турианцев у входа. Рефлекс, отточеный годами — никто на Цитадели не любит вспоминать ту войну.
— Я знаешь, чего не понимаю, Итан? Если мы победили, почему эти ребята с мандибулами смотрят на меня, как на недобитка?..
Вечер перешел в ночь, а они продолжали разговаривать. О Войне, о ее последствиях, о людях и большом мире. В Войне Первого Контакта многим людям не хватило одной простой вещи — чтобы турианцы принесли искренние извинения. Они приняли участие в восстановлении разрушенной ими колонии Шаньси и озвучили формальное дипломатическое признание своей неправоты, но на индивидуальном уровне турианцы относятся к людям, как к недобитому врагу, ведут себя так, словно им не стоит никакого труда смести все человеческие форпосты в одном коротком блицкриге и поставить человечество на колени на второй день открытой войны. В их информационном пространстве курсирует мысль, что единственной преградой к колонизации людей турианцами является прямой запрет Цитадели.
Никто не жаждет выяснять на деле, чья военная машина сильнее — турианская или человеческая. Но само положение дел, когда людей не бьют только потому, что старшие запретили, — не может устраивать того, кто привык ходить с гордо поднятой головой.
При всем этом политика Альянса во многом обескураживает. В диалоге с Галактическим Советом риторика Альянса звучит как слова младшего брата, который готов донашивать за старшими братьями обноски — в буквальном смысле, колонизируя окраинные миры в Terminus Systems, где исторически происходит скопление отбросов цивилизованного общества и процветает пиратство. Ни о каком равноправии не идет речи — никто даже не заикается о том, чтобы пустить людей в Галактический Совет. Людей ставят на одну ступеньку с Волусами, которые фактически являются экономическими вассалами турианцев и в принципе не имеют военного флота. Людей сравнивают с батарианцами, восприятие которых в галактическом сообществе колеблется между «опасные дикари» и «недоразвитые обезьяны». Нас даже уподобляют элкорам, которые слишком медленны, пассивны, тяжелы на подъем и воспринимаются другими только как повод для бесконечных шуток.
В последнее время стали возникать даже идеи о военном сотрудничестве людей с турианцами и обмене технологиями между бывшими врагами. После этого сложно верить в способность Альянса в принципе защитить людей.
Собираясь уходить, Джек оставил Итану визитку с контактным адресом в Экстранете.
— Ты отличный солдат, Итан. Если будут какие-то сложности с поиском нормальной работы — пиши, у меня есть знакомые в корпорациях. Такие же, как мы с тобой, выходцы из Альянса...
Сложности и правда возникли. После двусмысленного и странного завершения Войны Первого Контакта у многих осталось досадное чувство работы впустую. Итан вернулся на Землю, работал техником в земных службах Альянса, пробовал устраиваться в частные корпорации, — но все это было не то. В начале пути им двигала прекрасная, великая, сильная идея, мечта, способная разрушить любые барьеры. Но эту мечту классифицировали, пометили ярлыком и убрали на полку.
В один из осенних вечеров в очередном, уже земном, баре, Итан вспомнил о разговоре в «Энигме» и написал по указанному в визитке адресу. Ответ не заставил себя долго ждать. Итана пригласили на собеседование в службу безопасности корпорации «Хой Чи Дайнэмикс Интернэшнл», — в самом процессе не было ничего необычного или такого, чего он не встречал раньше. Правда, уже с порога он почувствовал, чем такие корпорации, — частные, с развитым социальным пакетом и интересами вне Земли, — разительно отличались от Альянса. Это читалось в поведении сотрудников по работе с персоналом, это проскальзывало в деталях пресловутого социального пакета, это ощущалось даже в обивке того кресла, на котором приходилось сидеть во время испытания полиграфом. Человеческое отношение, не как к (военно-)обязанному, а как к любимому и уважаемому сотруднику.
Итан без проблем прошел все тесты и уже через три недели работал на безымянном астероиде где-то посреди Солнечной Системы. Его офис, как сотрудника по информационной безопасности корпорации, был оборудован по последнему слову земной техники, не хватало только личного кресла с массажем, — но таковое находилось всего двумя этажами выше, в общей рекреации. Правда, кроме него в этом здании больше никого не было — таковы были условия трехмесячного контракта. Назначение здания, в котором он находился, было простым, — здесь, вдали от всех юрисдикций и правил, находились сервера корпоративной инфраструктуры. Обязанности Итана были классическими для таких организаций, хотя и здесь чувствовалось отличие, — несмотря на строгие и жесткие корпоративные стандарты и требования, в рамках своей ответственности сотрудник имел возможность действовать творчески, используя собственное видение того, как можно и нужно строить рабочий процесс.
Спустя месяц работы в одиночестве в офисе класса А++ посреди нигде пришло письмо от Джека. Он уточнял, как дела Итана и спрашивал, успел ли тот отдохнуть от невзгод безработной жизни. Итан подтвердил, что теперь дела пошли существенно лучше и он уже готов к новым свершениям. Через полчаса в офисе отключилось питание, — вышел из строя основной реактор и два из трех резервных. Параллельно с этим пошла массированная атака на сервера корпорации. У Итана был недвусмысленный выбор. Бросить все и подать сигнал бедствия, ближайший спасательный корабль Альянса был в трех часах лета, но в таком случае данные корпорации были бы скомпрометированы. Или попытаться остановить атаку, подать сигнал бедствия по каналу внутренней безопасности и параллельно попытаться привести в чувство системы жизнеобеспечения, начинавшие вырубаться на трети резервного питания. Итан сделал свой выбор так, как посчитал правильным для себя.
Через шесть часов войны с экранами защиты и настройками реактора, завернутый в три слоя термозащиты из-за стремительно падавшей ниже нуля по Цельсию температуры в всех помещениях здания, Итан добился того, чтобы атака прекратилась, и подал сигнал бедствия по внутреннему каналу безопасности. В ту же минуту все остановилось. Питание восстановилось, температура поднялась до нормального уровня, все системы жизнеобеспечения заработали как положено. Еще через сорок минут на астероид сел шаттл, из которого в здание зашел Джек лично, в сопровождении четырех человек с оружием.
— Как я уже говорил, ты отличный солдат, Итан. И не важно, что в руках вместо винтовки у тебя, — омнитул. Поздравляю, ты прошел собеседование.
Только теперь Джек объяснил опешевшему Итану, в чем заключалось его предложение. Джек представлял не просто корпорацию, за ним была идея: идея величия человечества, как расы, и его доминирования во всей Галактике. Для воплощения этой амбициозной задачи требовались совершенно нечеловеческие ресурсы и лучшие из людей. Именно таким человеком стал Итан.
Уже, находясь на совершенно другой базе в окружении других людей Итан вспомнил, что в свое время, после окончания Войны, видел в прессе анонимный Манифест, в котором говорилось, что человечеству необходим «Цербер», который защищал бы его от инопланетян за пределами ретранслятора Харон. Именно так и называлась организация, частью которой теперь был Итан.
Его технический профиль четко ограничивал спектр задач, которые он мог решать. И тем не менее, таких задач было невероятное количество. От настройки систем безопасности на новых развертываемых объектах организации до участия в разработке и конструировании кардинально новых, никем ранее не рассматриваемых интерфейсов и стандартов, применение которым могло нарисовать только воображение. Любым талантам в их организации находилось применение. Итан встречал талантливейших людей самых разных профессий, — биологов, историков, социологов, специалистов по дрессировке домашних животных и, конечно, военных. Организация давала более чем достойную жизнь своим сотрудникам, а взамен требовала только делать то, что ты умеешь лучше всего, — помимо абсолютной секретности. Вместе они строили новое человечество, и это было лучшим временем для Итана во всей его жизни.
Именно в это, лучшее для него, время, у них и случился роман с Сашей Тарли. Точнее… Они просто увидели друг друга в столовой во время ланча, а через два часа уснули в горячих объятиях друг друга в его комнате, за все это время не успев сказать друг другу ни слова. Еще через час ее вызвали по внутренней связи и она исчезла почти так же быстро, как появилась, успев на прощание шепнуть ему свое имя. Их встречи и дальше были такими же спонтанными, — он не знал, кем именно она работает в организации, а спрашивать было не принято. Но даже при этом, человека с таким именем в адресной книге организации попросту не было. Она сама его находила, иногда пропадая на несколько недель, а иногда неделями не вылезая из успевшего стать их любимым отеля на берегу Тихого Океана. Ему так и не удалось вытянуть из нее ни слова, а через восемь месяцев такого «романа» она исчезла насовсем.
Он пытался ее искать настолько тщательно, насколько это было возможно в рамках его полномочий. Отчаявшись найти что-то внутри организации, он запустил поиск в Экстранете, используя единственное, сделанное на память, фото. Результатом был короткий пустой некролог о безвременной смерти сотрудницы «Конатикс Индастриз», Джесси Айвз. Совпадение лица с фото составляло 78%, достаточно, чтобы посчитать поиск успешным. Через пару дней у него состоялся странный разговор со службой безопасности. Рой, агент безопасности из их офиса, заглянул к нему «выпить кофе и поболтать», между делом недвусмысленно намекнув, что «иногда прошлое нужно оставлять позади».
Оставалось только гадать, кем на самом деле была Саша Тарли, или Джесси Айвз, или как еще ее могли звать. Итан осознал это достаточно, и перевернул эту страницу, вместе с ней закрыв часть себя, связанную с этой девушкой. Так было даже проще.
Он попросил у Джека смены деятельности, и через некоторое время начал выполнять простые поручения «в поле». К примеру, стоя на площади посреди Берлина в заданный момент открыть канал связи на ничего не значащий адрес в Экстранете и пустить в него перехваченную двумя минутами ранее трансляцию с окрестных камер наблюдения. Для Итана все это было обычной работой, которая отличалась от привычного офиса только местом дисклокации. Было очевидно, что из подобных кусочков складывался паззл гораздо более крупный и серьезный, чем Итан мог представить себе со своей уровня, но его это не волновало. Он был уверен в своем нанимателе и идее, которая за ним стояла. Несколько раз он даже работал под прикрытием, но и это не было для него чрезвычайно сложно, в конце концов, технический специалист всегда выглядит, говорит и думает одинаково, неважно, каким именем его называют и какого цвета на нем униформа.
Как раз после череды таких поручений Джек и предложил Итану это задание. Итана зацепило встречавшееся ранее название, — «Конатикс Индастриз». Как оказалось, эта корпорация занималась исследованием биотики у людей, что, конечно, не могло не заинтересовать их организацию. Задание, которое стояло перед Итаном, было серьезнее всего, с чем он сталкивался до того. Было необходимо не просто поработать несколько месяцев под прикрытием и вовремя произвести необходимые манипуляции с данными. В этот раз ставки повышались, Итану предстояло стать ведущим техником на станции Гагарин, — памятнике человеческим упрямству и недальновидности. Построенная вдали от рестранслятора Харон, станция была продана Альянсу за десятую часть стоимости, и теперь использовалась как испытательный полигон для не самых публичных разработок Альянса. Организации было известно, что какое-то время назад, еще до Войны Первого Контакта, на станции производились попытки разработки искусственного интеллекта, и, возможно, часть из них была успешна. От Итана требовалось собрать максимум информации об этом, по возможности собрать копии данных и образцы для анализа.
В корпорацию он внедрялся под видом инструктора по технике для кадетов Программы социальной адаптации биотиков. В обязанности инструктора внутри «Конатикс» входили консультации кадетов по техническим вопросам и слежение за техническим состоянием сданных в аренду секторов станции. Идеальный вариант для исследования темных шкафов Альянса, — если не принимать во внимание детей. Проблема заключалась в том, что просто так выйти за пределы арендованных секторов Итан не имел ни права, ни, по легенде, нужды. Такой причины просто не существовало, и, сделай он это, к нему немедленно возникли бы вопросы у службы безопасности, с очевидными последствиями. Предстояло думать, как решать эту проблему на месте. Судя по предварительной информации, подобным запретом на станции не облагались только дети.
Можно было сыграть на детском любопытстве, использовать кадетов для разведки станции и выяснения деталей, чтобы действовать наверняка. Как инструктор, он вполне мог собрать вокруг себя «доверенных» из числа кадетов и действовать на станции их руками.
На прощание Джек добавил несколько слов от себя лично.
— И еще, — напоследок, — очень короткая просьба. Эти дети, кадеты Программы, у них еще все впереди. Они еще горят своей мечтой, понимаешь? У меня много знакомых, которые готовы предложить работу любому таланту — работу, которая позволит реализовать себя. Буду тебе признателен, если ты сможешь объяснить этим детям, что на Альянсе свет клином не сошелся. И дашь им правильный адрес для поиска работы. Мы оба знаем, что бывает с мечтой, когда доверяешь её не тем людям, так ведь, Итан?
Амита Синкх
Hold on tight,
Be the strong one to melt the fight,
Make it alright
Hatred grows,
Leaving leads for us yes it shows,
Can't find harmony you won't heal,
It's for real
«Never alone always alone» by Takida
У каждого человека своя дорога. Свой путь, выложенный камнями ошибок и отмеренный вехами сожаления. Идущего по этой дороге согревает солнце высшей цели, оно дает силы идти дальше. Но порой, чтобы его увидеть, нужно поднять глаза и не бояться ослепнуть. Пыль невыполненного и несказанного стирается под подошвами сандалий, но стоит лишь остановиться, и налетевший ветер полностью погребет тебя под этой пылью. И хоть эта дорога и бесконечна, замкнутая в колесо сансары, у нее есть и начало, и конец.
Ваша дорога, или та ее часть, которую вы помните, началась давным-давно, 2 октября 2137 года, в маленькой комнате 44 хаб-блока Нью-Дели, принадлежавшей немолодой уже чете Синкх. Ваша семья владела небольшой парикмахерской в черте бедного района города, в которой помимо вашего отца и матери работала всего пара человек из числа ваших соседей и знакомых. Расположенная в глухом переулке и лишенная вывески, парикмахерская была маленьким заведением «для своих», которую вряд ли бы нашел случайный турист или прохожий. Но каждый из обитателей 44 хаб-блока знал, что у Калеба и Халлиши Синкх можно недорого постричься, побриться, и даже выпить особым способом заваренного чая.
Калеб Синкх всегда относился к своей работе очень и очень серьезно. Ваш отец всегда брил своих клиентов опасной бритвой, как его отец и как отец его отца. Но, несмотря на его возраст и старческие узлы на его руках, не было ни одного клиента, который вышел бы из вашей семейной парикмахерской с порезами на лице. «Старое — не значит плохое», — любил повторять он, — «старое значит надежное, то что прошло самое сложное испытание — испытание временем». В детстве вы часто удивлялись, почему люди продолжают ходить в парикмахерские, когда электрическая бритва стоит так дешево. Когда вы поделились подобными мыслями с отцом, он ответил что люди садятся к нему в кресло не только для того, чтобы привести свои волосы в порядок. Люди хотят, чтобы вслед за опавшими под взмахом бритвы волосами уходили и исчезали их тревоги и сомнения, оставляя их свежими, обновленными и свободными. У людей, живущих в этом районе, почти ничего нет, но они остаются людьми и хотят того же, чего и остальные. Хотят войти в место, где им всегда рады, где им предложат свежую чашку чая, где им улыбнутся и поинтересуются состоянием их дел. Они хотят почувствовать руку другого человека у себя на плече, хотят знать, что в мире еще существуют те, кому можно подставить собственное горло и не вздрагивать от прикосновения холодного металла к кожи. В этих словах был весь Калеб Синкх: спокойный, мудрый, исполненный одновременно смирения и глубокой внутренней силы, готовый ответить на любой вопрос и исполняющий свои обязанности с ощущением их неизмеримой значимости.
Ваша мама не могла похвастаться мастерством вашего отца. Но мастерство заваривания чая Халлиши Синкх было не менее важной причиной, по которой люди посещали вашу парикмахерскую. Часто при этом — лишая себя лишнего ломтя соевого батончика. Халлиша была яркой и приветливой женщиной, у которой всегда для каждого находилось доброе слово и кружка ароматного напитка. Никто никогда не видел, чтобы она сердилась или жаловалась на жизнь. И вряд ли ваш отец, столь серьезно относящийся ко многим вещам, смог бы пройти без ее поддержки через те трудности, что обрушивались на вашу семью подобно урагану. Именно мама научила вас поддерживать внутри себя гармонию и чувство баланса. Она научила вас, что суждения, поступки и мысли человека должны находится в абсолютном равновесии, выверенные и подготовленные, дабы не одна из чаш ваших внутренних весов на перевесила, утаскивая вас на дно. Только находясь в гармонии с самим собой, можно обрести гармонию с миром. И только обретя гармонию с миром, можно понять его и перестать испытывать боль. Такие сложные и, порой, глубокие мысли и принципы ваша мама всегда умудрялась облекать в совершенно простые слова, понятные даже ребенку. Она часто проводила с вами время, заряжая своим тихим энтузиазмом, направляя вас и поддерживая. Именно от вашей мамы у вас появилась увлеченность сначала танцами и йогой, а потом и медитацией, и нередко ваши совместные вечера с ней проходили на соседних ковриках.
Сейчас, с высоты своего опыта, вы не можете не отметить, насколько велико было влияние ваших родителей на вашу жизнь, вашу личность и ваши принципы. Люди, словно опоздавшие с появлением на свет на несколько веков, они были носителями традиции и культуры, которая даже в Индии медленно, но неуклонно, исчезает и растворяется в причудливой смеси религий и культур, в которую превратилась Земля к ХХII веку. Иногда вам кажется, что пройдет еще лет 50, и даже эти крохи, что несла ваша семья, исчезнут и забудутся в новой, общечеловеческой культуре, в которую постепенно сливаются все прошлые верования и мировоззрения. И в этом быстро меняющемся мире ваши родители были островком застывшего времени, который не хочет скрываться под волнами изменений. Ваших родителей нельзя было назвать религиозными. Индуизм, который, как вы узнали уже в университете, назывался «атеистическим», был для ваших родителей скорее набором непреложных моральных ориентиров и принципов, часть из которых вы и сами разделяли. Ваши родители не пытались заставить вас идти их путем, скорее пытались объяснить как и почему они видят мир именно так. Для вас они, их счастье и спокойная решимость, та любовь которую они вам давали, была лучшим доказательством, что старое — не значит худшее. И глядя, как лезвие опасной бритвы в руке вашего отца скользит по шее очередного человека, безоговорочно и спокойно вручающего ему свою жизнь, в вашей голове начинали зарождаться мысли, которые через много лет выльются в вашу научную работу.
Ваше детство можно назвать счастливым, но нельзя назвать спокойным, или даже сытым. Несмотря на то, что ваша семья владела парикмахерской, доходов с нее едва хватало, чтобы сводить концы с концами. Ваши родители работали целыми днями без всяких выходных, так что вы были предоставлены сами себе. Ваши ранние годы прошли в трущобах Нью-Дели среди заброшенных хабов и мусорных свалок, в безудержном поиске тайн мироздания и приключений на свою пятую точку. Жизнь в бедном районе, по которой вы проносились словно тропический ураган, быстро учит. С одной стороны, — не лезть за словом в карман и уметь отстаивать свое мнение, а с другой — вовремя распознавать опасность и делать ноги. Детей на улицах Нью-Дели всегда было очень много, но мало кто из них доживал до совершеннолетия. Большинство из них сбивалось в банды, и промышляло милостыней и воровством, потому что их родители не могли или не хотели их кормить, и мало кто выбирался из клоаки трущоб в нормальную жизнь.
Вам повезло — ваши родители могли экономить на всем чем угодно, в том числе и на себе, но не детях. Вы всегда были неплохо одеты и почти каждый день накормлены, хотя иногда даже не могли представить, чего это стоило вашим родителям. Вы не были единственным ребенком в семье — но ваш старший брат умер, когда вам было девять. Вопреки своему имени, Оджис был тихим и застенчивым подростком. Он прилежно учился, присматривал за вами и старался не влезать ни в какие неприятности, но это не спасло его от невыявленной аневризмы мозга, которая сожгла его за считанные дни. Вы плохо осознаете то время, потому что часто плакали, смотря на пустой второй ярус вашей кровати и не помните, как эту потерю перенесли родители. Может быть, отец стал еще реже улыбаться, а у вашей матери появилась заметная паутина морщинок вокруг глаз, но вы отчетливо помните, что именно ваш брат помог вам понять свое будущее и путь в жизни. Вы хотели помогать людям. Вы хотели изменить мир.
Именно с того момента вы и направили ураганы своей энергии не вовне, а внутрь. Вы взялись за учебу со рвением, подогреваемым одной простой, но пугающей мыслью: оставаясь внутри хаб-блока 44 вы ничего не измените. И лучшее что ваc здесь ждет — это унаследовать парикмахерскую своих родителей. Глядя на то, как с каждым годом все меньше и меньше товарищей по вашим детским играм оставалось не то, что в благотворительной школе, но и вообще в живых, вы хорошо понимали, что может вам грозить в случае провала.
Родители старались поддерживать вас, как могли. Вы прекрасно знали, что ваша мама хотела иметь много детей, но после смерти Оджиса все силы и ресурсы семьи были пущены на то, чтобы дать вам возможность изменить собственную жизнь. Книги и планшеты, ежедневные поездки на другой конец города, учебные материалы и даже терминал с доступом в Экстранет, — вы даже не представляли, чего стоило обеспечить все это. При этом ваши родители поддерживали вас не только с помощью денег, которые в этом районе Нью-Дели доставались особенно трудно, но и с помощью добрых слов и советов по любому вопросу, который возникал. Вы всегда могли положиться на своих родителей, и не раз и не два вы возносили благодарность вселенной за то, что она позволила вам появится на свет именно в этой семье.
Но даже с неоценимой помощью мамы и отца, учеба не давалась вам легко. Вы корпели над учебниками до поздней ночи, набрасываясь на гранит науки со свойственным вам напором, несокрушимым, но мягким, словно тихий морской прилив. Ваши родители были мудрыми людьми, но объяснить сложное уравнение или задачи из неорганической химии им было не под силу. Фактически, во всем хабе некому было вам помочь, а с каждым днем обучения пробелы в классическом образовании проявлялись все сильнее. То, что для ваших учителей и одноклассников было очевидным, вами постигалось с трудом, потому что иногда свой разум и восприятие вещей практически приходилось перестраивать заново. Иногда у вас пухла голова от цифр, которые вам никогда не пригодились бы, и законов природы, не оказывающих никакого влияния на жизнь человека. Но ваша жизнь, ваше сознание давали большее, чем десяток или сотня энциклопедических фактов, которых вы не знали. В отсутствии знаний ваш открытый миру разум давал ответ благодаря сообразительности и находчивости, а внутренний баланс не позволял сорваться в пропасть отчаяния или апатии. Эту привычку мыслить нестандартно и активно использовать собственную интуицию вы пронесли через всю свою жизнь.
Но школа была только первым испытанием, первой ступенью на вашем пути. Вы закончили школу с отличием, к гордости родителей и удивлению учителей и одноклассников, которые считали вас странной и даже недалекой. Почему-то в современном обществе люди думают про человека, живущего с улыбкой, что он глуп, и не понимает жизни, а не что он счастлив и живет в гармонии с миром вокруг. По-настоящему же тяжелыми для вас стали поступление и учеба в университете.
Современное общество развивается быстро и образование, даже для бедной Индии, уже не является чем-то совершенно недостижимым. Корпорации, чье политическое и экономическое влияние на мировой порядок сейчас трудно переоценить, стимулируют развитие высшего образования и университетов. А развитие Экстранета открывает дорогу знаний перед всеми желающими, в какой бы точке мира они ни находились. Но как всегда, благие намерения без осознания мира вокруг не ведут к добру. На практике «образование для всех» привело к тому, что недостаточно быть просто умным, чтобы получить место в университете. Потому что таких умных по всему свету огромное количество, и все они претендуют на то же место, что и ты. Если раньше для того, чтобы получить достойное образование, нужно было быть или умным, или богатым, то теперь нужно было и то, и другое.
Для того, чтобы учиться в Государственном институте медицинских наук Нью-Дели, вам пришлось многим пожертвовать. Временем, немногочисленными оставшимися друзьями, даже здоровьем. Ваши усидчивость и острый разум смогли решить вопрос экзаменов, но не вопрос денег. И его решили ваши родители, заложив ради вашего обучения семейную парикмахерскую, как вы ни отговаривали их этого не делать. «Со временем все заканчивается, чтобы дать новую жизнь, иногда чему-то приходится уйти в тень», — сказал тогда ваш отец. И понимая, что находится на кону, вы получили еще одну причину не отступать и добиться своего.
К тому моменту, когда вы вошли в число студентов самого престижного медицинского учебного заведения Индии и Средней Азии, вы уже прекрасно знали, чем будете заниматься. Вашему взору, далекому от шаблонов и стереотипного мышления, открылась проблема, которую другие просто не замечали, и именно в решении ее вы увидели свое призвание. Несмотря на то, что в развитых странах экология и условия жизни постоянно улучшались, в других странах, в которых проживало большинство населения Земли, а также во многочисленных колониях, все не было так радужно. В страны третьего мира было вынесено большинство опасных и вредных промышленных производств, а колонисты других планет сталкивались с экстремальными условиями, которые сами по себе до сих пор были плохо изучены. Благодаря открытиям на Марсе человечество сделало рывок вперед, но вам было прекрасно понятно, что этот рывок был сделан слишком быстро, без оглядки, без осознания необходимости, необратимый, словно прыжок в пропасть.
Человечество бездумно использовало технологии, которые подсмотрело у прошлого. Использовало со рвением и неосторожностью ребенка, увидевшего яркую мамину вещь, и размахивающего ей, не задумываясь об опасности. На Землю привозили материалы с других миров, а чудеса забытых эпох входили чуть ли не в каждый дом. Количество заболеваний мозга увеличилось в несколько раз, и некоторые из них невозможно было заблаговременно обнаружить даже с помощью самых современных медицинских сканеров. Каждый год в области неврологии делалось несколько открытий, чаще печальных. А фармакологическое лечение вновь открываемых заболевания было похоже на бритье бороды с помощью одноразовых золотых садовых ножниц: очень дорого и очень опасно для пациента. Вы же предлагали использовать иной способ.
С точки зрения вашего мировоззрения и тех верований, которые разделяли ваши родители, не было особой разницы между болезнью разума и тела. И то и другое было недостатком, уязвимостью в духе человека, раной, которая отражалась на всех его состояниях. И настоящая болезнь, настоящая травма или расстройство возникали именно в душе, все остальное становилось лишь отражениями. Так и лечение должно было происходить изначально лишь с духом.
Возможно, для постороннего человека это и звучало дико, но подобные теории далеко не так противоречили современной науке, как могло показаться, в чем вы убедились еще в процессе подготовки к институту, и позже во время обучения. Между заболеваниями мозга, расстройствами психики и эмоциональным состоянием больного отчетливо выделялась связь. Психические усилия, самоконтроль и особое состояние эмоций человека могли способствовать выздоровлению человека.
К сожалению, в современной науке не существовало направления, работающей с той самой духовной сферой. Даже психиатрия работала с мозгом и сознанием, а не с духом. Но подобное направление было в индуизме. Находясь на перекрестке вашего воспитания и обучения, веры и точной науки, вы прекрасно видели сходство методик и сходство поставленных задач, которое «серьезному» ученому возможно не пришло бы в голову. Нет, вы не пытались заменить лечение на молитвы. Вы совмещали знакомые вам практики с современными методами лечения, применяя отдельные элементы йоги для стабилизации состояния пациента в тех случаях, когда фармакологическое или хирургическое вмешательство были невозможны. В конце концов, если люди доверяют свои жизни сверхсветовым двигателям, построенным по чертежам, пришедшим из мрака веков, то почему бы им не доверить свое здоровье практикам, пришедшим из того же мрака?
Вы начали прорабатывать свою теорию с первых дней учебы. Конечная цель вашей работы была вполне ясна и ярко горела путеводной звездой. Создать работающую практику, которая сможет помогать людям с заболеваниями мозга. Если не исцелять — то хотя бы облегчать боль и упрощать приготовление к другим формам вмешательства. И, работая комплексно, приводить к значительному улучшению состояния. Для вашей программы, как вы видели ее в мечтах, не существовало неоперируемых случаев или непереносимости препаратов. Ведь главным было — пробиться к человеку через наросшую броню черствости сознания и установить в его душе баланс, помочь ему обрести мир. Для этой программы не требовалось дорогих препаратов, не требовалось даже выявлять и сканировать сложные случаи. В качестве профилактики она могла облегчить или даже спасти жизнь тысячам людей, которые в современном мире страдают, иногда даже не подозревая об этом, от болезней мозга. Ее можно было бы применять в самых сложных и запущенных случаях. И тогда, возможно, такие люди, как ваш брат, получат хотя бы шанс — выжить или прожить остаток дней без боли, с миром в душе.
Ваша теория, ваша программа росла и крепла с каждым годом. Вы взялись за учебу с таким энтузиазмом, словно могли останавливать время. Четкое понимание своей цели, себя, и принятие мира вокруг позволяло вам успевать буквально везде, оставаясь при этом собранной, внимательной и не теряющей улыбки. Вы выбрали кафедру неврологии и посещали лекции по психиатрии. Одновременно вы проводили занятия по йоге в государственном интернате. Тогда же вы впервые заметили, что детьми работается гораздо проще, их сознание еще не успело очерстветь и в помощи они нуждались едва ли не большей. Со своими друзьями Глорией Моррис и Питером Саранши вы организовывали в стенах института «клуб самопознания», где тестировали на друг друге и окружающих практики из классических и даже забытых направлений индуизма. Ваша комната в общежитии была завалена бумагами и планшетами, за которыми вы проводили свободные от сна ночи. И во всем этом медленно рождались нестройные гипотезы, объединяющиеся в теорию.
На кафедре и в институте вас считали восходящей звездой. Ваши увлеченность и напор, блестящие знания, выросшие из понимания, а не тупого зазубривания, отмечали многие преподаватели, и на зависть другим студентам пророчили вам блестящее будущее. Но вот теория и методика, с которыми вы пытались обратиться ко многочисленным профессорам не находили нужного отклика. Для ученых с мировым именем они звучали дико и излишне смело, даже провокационно. И затрагивали проблему, которую современная медицина и корпорации не хотели признавать. Диплом вы защитили с некоторым трудом из-за остроты и спорности темы: «Влияние эмоционального состояния пациента на развитие болезней мозга». К этому моменту вы уже прекрасно знали, что в научной работе, которая послужит основой и обоснованием вашей программы, вам необходимы не просто наблюдение за в целом здоровыми людьми. Вам нужно длительное изучение действия своих гипотез на действительно больных людей — и по возможности, на детей. Именно поэтому после получения диплома психиатра вы, вместе с Питером (Глория получила назначение своей мечты на станцию Арктур) перевелись в сингапурское отделение института. Перевелись для того, чтобы изучать последствия печально известного Сингапурского Инцидента.
В 2149 году в международном космопорту Сингапура произошло крушение грузового транспорта, приведшее к ужасным последствиям и массовым человеческим жертвам. Этот транспорт перевозил редкие вещества с колоний на Землю, в результате аварии все содержимое трюмов оказалось распылено над городом или попало в почву и воду. И после инцидента процент детей, родившихся с различными нарушениями в работе мозга, вырос в 14 раз. Сингапур был идеальным местом для вашей работы, а дети, многие из которых уже учились к этому моменту в средней и старшей школе, нуждались в помощи, как никто другой. У многих из них не было выявлено никаких повреждений или поражений мозга, но они все равно жаловались на головную боль и демонстрировали необъяснимые признаки агрессии и измененного поведения.
Ваша работа в Сингапуре заняла несколько лет. Несколько лет постоянной работы, когда в вашей жизни не было ничего, кроме экрана голопроектора. Цветы, привезенные из Нью-Дели, пытались погибнуть с завидной регулярностью и Вам за все это время не удалось даже побывать в легендарном Саду Орхидей. Не говоря уже о том, чтобы пытаться устроить собственную жизнь. Перед вами проносились вереницы медицинских карт, заключений и анализов. Наблюдение за детьми с разными заболеваниями и из разных социальных групп развивалось. И костяк вашей научной работы медленно, но верно обретал плоть. Наверное, если бы на вашем месте был кто-то другой, менее амбициозный и менее понимающий, чего он хочет, то именно на этом он бы и остановился, послушав Глорию и продолжив работу с известными уже больными. Но вы знали, что хотите большего. Вы знали, что вы можете больше. Вы знали, что вам нужно доказать работу своей методики не просто на больных, с известным диагнозом и способом лечения, а на тех, кому невозможно было помочь иначе. Если бы подобное испытание показало эффективность вашей программы, то у вас появился бы шанс. Не просто создать «дополнительный комплекс мер по общему укреплению здоровья», а реализовать профилактическую программу, методику. Которую будут изучать и включать в комплекс лечения как лекарство, а не как замену витаминам. Поэтому, как и всегда, вы пошли дальше.
Вы забрасывали научные журналы своими публикациями о влиянии поражений мозга на поведение и самовосприятие, о диагностике поражений мозга по поведенческим паттернам. И одновременно вы начали поиск людей из группы, существование которой уже выделили с помощью тщательного изучения всех доступных материалов и многолетних наблюдений. В вашей выборке были дети, не имевшие ярко выраженных диагностированных заболеваний. Их анализы не давали четкого ответа на причины их симптомов, а симптомы говорили о присутствии тяжелых повреждений мозга. Вы пытались публиковать свои данные, но эти публикации не имели большого успеха. К сожалению, несмотря на то, что по вашим данным число таких детей в мире было большим, родители этих детей редко шли на контакт, считая, что если врачи говорят, что все в порядке, то и их детям незачем учувствовать в исследованиях и экспериментальном лечении.
Единственный раз, когда вам удалось добиться работы с подобным ребенком, вынудил вас временно переехать из Сингапура в Лондон и хитростью стать психиатром молодой Меган Клирик. Девочке предписали обязательное посещение психиатра после того, как в приступе гнева она толкнула свою одноклассницу с лестницы. Родители Меган не хотели, чтобы данный случай нашел какое-то отражение в судьбе и будущей карьере их дочери, поэтому с радостью согласились на вашу работу. Хотя они и восприняли ее как обещание «исправить» их дочь по мановению волшебной палочки.
Меган была злым ребенком. Эгоисткой, которая привыкла получать от жизни все, чего она хочет, не останавливаясь ни перед шантажом, ни перед подлостью. Возникало чувство, что родители не объяснили ей в детстве ни что такое хорошо, ни что такое плохо, а когда спохватились — то попытались купить упущенное за деньги. Не было ничего удивительного в том, что контакт между вами устанавливался очень плохо, ведь Меган приучилась воспринимать взрослых только как угрозу для себя или объект для манипуляции. Несколько раз Меган сбегала с занятий или прогуливала их, неоднократно проверяла вас на прочность и выдержку, подстраивая результаты программы. Но вы прекрасно понимали, что ее частые вспышки гнева и смена настроения обусловлены не только упущенным воспитанием. Во время ваших сеансов, в тех немногочисленных, где удавалось заставить Меган полностью расслабиться, вы обнаруживали боль, которая на нее давила, вы отчетливо осознавали повреждения ее духа. Несмотря на то, что результаты томографии не давали четких ответов, вы начали попытку лечения. Это был трудный путь, которому сопротивлялась не только Меган, но и ваша теория, которая впервые проходила такое испытание практикой. Это был путь проб и ошибок, и вы не единожды хотели все бросить. Но вы шли вперед и спустя полгода тяжелого и кропотливого труда впереди забрезжил свет. Вы увидели прогресс, ваша теория обтесывалась и все вернее превращалась в методику, пусть требующую корректировки и длительной работы, но действующую и приносящую пользу. Даже Меган все меньше старалась помешать вашей работе, словно почувствовав, что ей становится легче.
Все испортили ее родители. Как оказалось, чете Клирик не нужно было излечение, им нужен был немедленный результат, признание их дочери здоровой и дееспособной. Поэтому устав ждать, они отказались от ваших услуг и нашли некого Кайтинга, который признал девочку полностью здоровой всего за две недели «работы».
Это был большой удар по вам, во вашей теории и работе. Вы уже видели возможность помочь Меган и в этом ваша методика могла сделать то, что вряд ли могли бы другие. Девушка уже почти поверила вам и в возможность того, что мир может не только вредить, но все это рассыпалось под ударом реальности, как и возможность закончить работу. Ведь без согласия родителей Меган вы не могли ни продолжить встречаться с девушкой, ни даже опубликовать результаты.
Вы все равно опубликовали дневники, без имен и подтверждений, выдавая результаты за выводы и предположения, без особых надежд на успех. Современный мир рождал очень многих молодых одаренных ученых, рвущихся к звездам, и чтобы среди них выделится, нужно нечто большее, чем смелая теория и амбиции. Ваша задумка, ваше стремление могли легко затеряться на фоне других и в итоге так никогда и не подняться наверх. Вы, конечно, не собирались сдаваться или падать духом, но вам было нужно время, чтобы снова обрести баланс, когда свет, который вдохновлял вас последние полгода, погас.
Но следование своему пути всегда награждается. Словно оценив ваши труды в попытках помочь Меган, вселенная вернула сторицей затраченные силы. На вашу скромную публикацию обратила внимание сама доктор Франческа Гамильтон, известный ученый, автор многочисленных научных работ о мозговой активности и изменений в ней в результате химических процессов. Некоторые пророчили ей нобелевскую премию по биологии. Другие восхищались её блестящим умом. Третьи утверждали, что часть успеха её научной карьеры обусловлены интригами и подлостью. Но все из них сходились во мнении, что Гамильтон — одна из самых влиятельных ученых Земли.
Доктор Гамильтон обратилась к вам с предложением, от которого вы не могли отказаться. Она выразила свое впечатление вашими смелыми теориями. И предложила возможность проверить их на практике, помочь детям, которые нуждаются во внутреннем балансе более прочих. Вам предложили вступить в научную группу под её началом, которая на отдаленной станции в космосе будет изучать феномен, еще 50 лет назад не существовавший среди людей. В составе группы преподавателей Вы будете обучать детей по особой программе, помогая доктору в её экспериментах. И сможете продолжать под её руководством писать свою работу, получая допуск к научной базе и самым редким и особенным детям во вселенной.
А пока вы будете заботиться об этих детях, корпорация, на которую работает Гамильтон, будет заботиться о ваших родителях, которые ради вашего будущего пожертвовали своим делом. В этом вы чувствуете некоторую справедливость. Словно действительно вселенная решила напомнить населяющим ее людям, что прошлое и его наследие — не то, от чего можно легко отмахнуться. Даже ретрансляторами, эффектом массы и вашей программой — вещами, которые изменят мир.
Вирнус Аверитас
«No Honor in Blood» by Two Steps From Hell
В этом помещении не горит свет. В темноте лишь два больших голографических экрана бросают синеватые отсветы на двух людей, сидящих друг напротив друга. Их разделяет высокий черный стол с тонкими ножками, а их взгляды устремлены в быстрый поток сменяющихся изображений и символов. В темноте бордовая униформа кажется почти черной.
— Дальше? — звучит немного усталый голос справа. Его обладательница, женщина с миловидным лицом и прямыми волосами, чей цвет нельзя различить в предательском синем освещении, на секунду отрывается от экрана и откидывается назад в высоком кресле.
— Посмотрим, что мы имеем — голос ее собеседника такой же сухой и сосредоточенный, как и его лицо. Тонкие черты этого мужчины выглядят почти острыми, когда он, подпирая рукой подбородок, вглядывается в экран проектора. — 72 потенциальных кадета, ожидание с поправкой на обстоятельства и вмешательство родителей — 55-60 объектов. Семь инструкторов. Полная выборка по основным актуальным направлениям деятельности Альянса. Запрошенное разделение по регионам Земли не было удовлетворено, этим фактором пришлось пренебречь. Спектр мировоззренческих установок по предварительной оценке покрывает 76% ожидания кадетов.
— Иными словами, 46 кадетов найдут на Гагарине пример для подражания, сочувствующую руку и образец своего будущего пути. Что с оставшейся четвертью?
На несколько секунд в помещении повисает тишина, нарушаемая лишь гулом системы вентиляции.
— Мы поместили в колбу полный набор катализаторов, пришло время для реагентов, — прерывает тишину мужчина.
— Твои медицинские аналогии здесь неуместны, Сэнд, — сухо перебивает его женщина, сосредоточенно изучая открытое досье. — Давай начнем с начала.
Мужчина, которого назвали Сэндом, встает из кресла и пересекает комнату по направлению к кофемашине. Вернувшись к столу с двумя дымящимися кружками, он широким жестом смахивает с экрана стопку открытых досье и разворачивает вместо них одно новое.
— Турианцы. Стил, что мы вообще о них знаем?
— Ты запрашиваешь личную оценку или данные из отчета? Во втором случае разверни и прочитай.
Несколько следующих минут тишину прерывает только редкий стук пальцев по экрану.
— Хорошо, давай начнем с начала, — наконец, произносит Сэнд. — Двуполые гуманоидные существа с планеты Палавен. Обладают самым большим и мощным флотом в пространстве Цитадели. Широкой человеческой общественности известны в основном из-за событий Войны Первого Контакта. В галактике ценятся за свой «кодекс чести» и прямоту, вся их культура построена на базе военной иерархии. Многие люди по-прежнему относятся к турианцам как к «врагам на той войне».
— С кем мы имеем дело сейчас? — Стил делает большой глоток из почти остывшей кружки и ставит ее на стол.
— Отряд наемников под предводительством Вирнуса Аверитаса, в прошлом командора Турианской Иерархии. Название отряда переводится как… омнитул предлагает варианты «проклятые» или «сломленные». Костяк отряда — бывшие подчиненные Вирнуса из второй роты хастатим при тридцать четвертом флоте. Хастатим?
— Палачи. — Женщина, прищурившись, всматривается в фотографию на экране. — Зачистка захваченных территорий и подавление гражданского сопротивления. Основная цель — сопровождение населения во временные жилые центры. Членов хастатим обучают языку противника до разговорного уровня, и натаскивают в понимании ключевых культурных вех.
— Принято. Для участия в Программе приглашены трое из отряда Вирнуса — Сэнд сосредоточенно разбирает досье, расставляя на экране отдельные страницы. — Вирнус Аверитас и Эпирия Фидем были в «проклятых» с самого начала. Авиций Гордас присоединился полгода назад.
— Что мы имеем на Вирнуса?
— До Шаньси, — довольно много, на самом деле. 43 года, родился в 2122 году на Палавене, одновременно со своим братом Виктусом.
— Близнецы?
— Не могу судить, — пожимает плечами Сэнд, — в досье нет четкого упоминания, а визуально я определить не в состоянии. В пятнадцать вместе с братом был отправлен в тренировочный лагерь, тогда же был опознан как биотик. С этого момента досье становится подробнее.
— Разве у турианцев до сих пор особенное отношение к биотикам?
— Отчасти. Биотики встречаются нечасто. Их умениями восхищаются, но рядовые солдаты биотикам зачастую не доверяют. В среднем, на пятьдесят турианцев приходится один турианец-биотик. Существует даже мнение, что в турианской армии нет биотиков. Это, как мы знаем, не так. Владеющие биотикой турианцы проходят специальную подготовку и в дальнейшем из них формируют специальные отряды.
— Я не вижу в досье Вирнуса упоминания о том, чтобы он служил в отряде Кабалов.
— Он и не служил. Он сдал все физические и психологические нормативы и добился того, чтобы попасть в регулярную армию, вместе с братом.
— Думаешь, это из-за брата?
— Возможно. Так или иначе, он стал первым биотиком-офицером вне отрядов Кабал за сто тридцать восемь лет. Турианская дотошность в отчетах обескураживает.
— Дальше? — по интонации Стил чувствуется, что она не разделяет энтузиазма Сэнда.
— Дальше блестящая военная карьера. Пример для подражания. Три успешно проведенные операции на внутреннем театре военных действий…
— Прости, что?
— Сепаратисты. Судя по отчетам, на отдаленных колониях турианцев иногда возникают разногласия с курсом иерархии, но это редкое исключение из правил. Так вот, ни одного бойца не потерял убитыми. После такого бойцы его отряда готовы были за ним идти и в огонь, и в воду. Получил личную благодарность от Примарха. Дальше… Смотри, какое фото нашлось в новостях.
— Подожди, это что, Сарен Артериус, турианский спектр?
— Он самый. Это рукопожатие могло бы сулить и самому Вирнусу карьеру спектра в будущем.
— Хорошо, это все отлично, но у нас нет ничего о его личности. Или есть: смотри. Харизматичный, прирожденный лидер — никогда не выпячивал своих достижений, никогда не подчеркивал свой чин перед подчиненными, всегда был с каждым бойцом своего отряда на короткой ноге. Всегда шел в бою плечом к плечу со своими бойцами, всегда возвращался за павшими.
— Если не ошибаюсь, это не совсем типичное поведение для турианца, прямо скажем.
— Но оно давало свои плоды: подчиненные его боготворили. Единственное публичное заявление за двадцать лет службы: «Мы, биотики, такие же турианцы, как и все вокруг. Хватит считать нас особой кастой». Вот видео с публичных слушаний по делу его бывшего подчиненного, за пять лет до Шаньси. Обвиняемый напился в баре Цитадели и подрался с местными пустолицыми, — турианцами без татуировок, указывающих принадлежность к конкретной линии крови. Два трупа, пятнадцать раненых.
— Судя по видео с камер наблюдения Цитадели, местные сильно ошиблись с выбором цели для разборок. После вмешательства Вирнуса его оправдали?
— Ему позволили самому вскрыть себе панцирь. В вопросах чести у турианцев действуют традиционные способы решения проблем.
— Пока он выглядит как лощеный герой. Почему отряд наемников? Что случилось на Шаньси?
— Мы никогда не узнаем, Стил. Его личное дело после Шаньси вычищено до блеска. Списание в запас по состоянию здоровья. В турианской иерархии это фактически означает социальную смерть, изгнание, похороны заживо.
— Что же, все-таки, случилось на Шаньси?..
Настоящий турианец всегда знает свое место. Милитаризированная иерархия турианского общества не подразумевает двояких толкований, неопределенных позиций и разделенной ответственности. Каждый гражданин свободных городов Палавена является чьим-то подчиненным и чьим-то начальником одновременно. Каждый новорожденный турианец вписывается в Иерархию в чине рядового, и так начинает свой путь служения общему благу. Настоящий турианец всегда знает, что он должен делать прямо сейчас.
Закат сегодня тянется особенно долго. В пасмурном небе огромный диск Требии медленно ползет к горизонту, расплавляя тонкие облака своим неистовым светом. На парапете Белой Аллеи всегда воет ветер, его низкий стонущий гул оглушает и прибивает к земле, заставляя склониться перед бескрайним белым полем внизу. Я опираюсь на перила и на мгновение задерживаю дыхание, прежде чем отправить свой лифт в долгое падение. Свет заходящей звезды озаряет белое поле в последний раз, и на белом камне появляются длинные тонкие тени. Тени от надгробий.
Существующий уклад вещей в турианском обществе сложился далеко не сразу, и каждый камень в основании этой стены был щедро полит синей турианской кровью. Двадцать восемь столетий назад турианская цивилизация состояла из разрозненных колоний, оформившихся во время первой волны колонизации. И пока асари с саларианцами создавали Галактический Совет под уютными сводами Цитадели, турианцы делили в междуусобных войнах каждый клочок свободного пространства вокруг Палавена. Потребовалось несколько столетий, чтобы в разрозненном противостоянии множества колоний наметился подъем идеи о Всеобщем Единении. Последовавшая Война Единения навсегда закрепила за Иерархией статус единственной парадигмы турианского общества.
В едином порыве переустройства старого мира быстро сгинули различия и барьеры, отделявшие одну колонию от другой. Принимая под свое начало новых подданных, Иерархия перекраивала уклад их жизни и систему их ценностей, приводя всех к единому знаменателю. Имперским девизом турианского общества навсегда стали слова: «Умри ради Дела».
Лифт замедляет свое падение, погружая меня во мрак Аллеи. Я ступаю на белые камни, оставляя личные вещи на стойке лифта. Туда, куда я иду, не нужны ни оружие, ни знаки отличия. Из глубин Аллеи дуновением ветра проносится тихий шорох. Меня уже ждут.
Я медленно ступаю под гулкими темными сводами. С высоты подиумов на меня взирают безмолвные стальные лики. Атриус. Га'нейя. Тиберий. Виктус. Я останавливаюсь у могилы брата и пытаюсь поймать взгляд его бездвижных стальных глаз. Как тогда, как сотни раз после, мне не выдержать натиска этого взгляда. Воздух покидает мои легкие, я отвожу взгляд, стискивая зубы. Прости, брат.
Ещё на заре своего существования турианцы жили большими группами, сообща охотились, сообща защищались от хищников и претендентов на территорию. Во главе группы стоял вождь, а внутри маленького сообщества были строго распределены роли, права и обязанности. В первую очередь это имело большое значение для совместной охоты, когда от чёткости, cлаженности и согласованности действий, от чёткого понимания своих обязанностей, их беспрекословного выполнения, зависел успех при поимке добычи, а, значит, жизнь всей группы. Именно поэтому дисциплинированность, чувство личной и коллективной ответственности, честь, исполнительность, возвышение потребностей общества выше собственных у турианцев, в буквальном смысле, в крови.
Каждый гражданин старше пятнадцати лет служит государству в группе. От солдата до администратора, от строительного инженера до санитарного работника, но обязательно в группе, так как всем турианцам необходимо уметь работать сообща. Турианское общество высокоорганизованно, оно славится строгой дисциплиной и великолепной исполнительностью. Что бы ни было необходимо выполнить, турианцы сделают это.
Общество турианцев делится на 27 уровней граждан, первым из которых являются дети и подростки. Дальше следует второй уровень, обучение в учебном лагере. Формальное гражданство присуждается с третьего уровня, после учебного лагеря. Гражданство предоставляют при переходе с третьего на четвертый уровень, после индивидуальных осмотров каждого турианца. Как ожидается, граждане, которых оценили выше, будут вести за собой и защищать подчиненных. Младшие по званию будут повиноваться, и поддерживать старших. Поощрение каждому уровню граждан основано на личной оценке старших.
Они знали, на что шли. Сыновья и дочери свободного Палавена, лучшие из лучших, они всегда были там, где были нужны. На грани, над пропастью, на передовой, элита и образец для всей Иерархии, они всегда оказывались на краю ада и возвращались из него с победой. Кроме Шаньси.
Индивидуальность, присущая разным колониям древних линий крови, сгинула вместе с последними зародышами сопротивления в них, но природа турианской морали работает сложнее бессмысленного геноцида. Вместо уничтожения мы вплели истории наших миров в историю Иерархии, стали единым целым. Сегодня отличить турианца с Магны от турианца с Квадима можно только по татуировкам. Цвет и форма характерного рисунка определяют не просто личные предпочтения конкретной особи, за ними стоят история и подвиг многих поколений. Нанося татуировку в момент совершеннолетия, ты заявляешь всей Иерархии: «Я помню».
Тех, кто избегает татуировок, называют «пустолицыми». Такое может понадобиться тем, кто по каким-то своим причинам не хочет выделяться из общей массы турианцев, либо имеет причины скрывать свое происхождение. Обычно на подобное идут политики и дипломаты.
Политики и дипломаты проиграли эту войну. Мы смели форпосты планетарной обороны, заняли стратегические посты, подавили почти все очаги партизанского сопротивления. Мы теряли бойцов, но знали, что идем вперед и делаем правильное дело. Мы были готовы довести его до конца, навсегда впечатав в сознание этой самовлюбленной расы понятие об ответственности и порядке. Но у нас выдернули землю из под ног.
Иерархия получила долгий срок на развитие — почти десять веков процветания, прежде чем пришло время настоящей проверки на прочность. В то время активация спящих ретрансляторов была нормальным делом. Саларианский исследовательский конвой воспользовался одним из таких ретрансляторов и сгинул в пустоте. Как потом выяснилось, они попали в лапы Рахни, которые использовали их корабли и двигатели для создания собственных. В ответ все цивилизованное население Цитадели получило полномасштабное вторжение агрессивных, безмозглых, но крайне изобретательных тварей. Попытки коммуникации с ними были обречены на провал, они не отвечали ни какие попытки переговоров. Единственным спасением был беспощадный военный ответ, на который у нас не хватило сил.
Почти столетие асари держали оборону, пока саларианцы придумывали ответ. Им стала раса Кроганов, которых искусственным образом удалось дотянуть до относительно вменяемого уровня прочих рас Цитадели. Их собственная планета была истощена гражданской войной, им дали технологии для путешествия между звездами и ведения эффективной современной войны. Их собственные репродуктивные способности сделали оставшееся — Цитадель получила практически неистощимый источник подготовленных, вооруженных и готовых воевать солдат.
Вскоре последний оплот Рахни был уничтожен, стерт с лица галактики, Кроганы устроили серию подземных детонаций и довершили начатое, разбомбив планету с орбиты. После столетий войны на истощение никто не сказал ни слова при виде подобного геноцида. Тогда никто еще не понимал, как ошибается Галактический Совет.
Кроганам потребовалось целых три столетия, чтобы дойти до мысли о собственном превосходстве над асари и саларианцами. Цитадель получила врага даже более опасного, чем Рахни, потому что враг этот не просто имел доступ к большинству ресурсов Цитадели, но и превосходил ее в скорости воспроизведения популяции и не считал потерь.
В этот момент настало наше время. Иерархия впервые вышла на контакт с Цитаделью, предоставив всю свою военную мощь для остановки угрозы Кроганов. Мы справились. Ныне Кроганы служат памятником нашему военному величию.
Как могли служить и люди. Увидев, как корабль неизвестной расы пытается активировать спящий ретранслятор, любой здравомыслящий житель Цитадели открыл бы огонь. Потому что мы помним.
В камне стен Аллеи события «инцидента у рестранслятора 314» запечатлены с беспристрастной точностью. Эскорт из трех неопознанных кораблей пытается активировать спящий ретранслятор в нарушение закона. Пограничный конвой открывает огонь на поражение. Один из кораблей людей успевает уйти из под огня. Пришедшее следом подкрепление расстреливает турианский патруль.
Ближайшая к границе эскадра выдвигается вглубь неизвестных территорий и встречает разрозненное сопротивление человеческих поселенцев. Без особого труда конфликт достигает человеческой, как мы тогда думали, родной планеты Шаньси. Начинается орбитальная осада. Гарнизон планетарной защиты быстро сдается под нашим натиском. Мы оккупируем планету и доносим до людей языком огня и металла необходимость соблюдать простые правила Цитадели.
Но никто не запечатлеет здесь всего, что происходило на Шаньси.
Из личного дневника Тавриуса Виргиния, рядового второй роты хастатим при тридцать четвертом флоте, в отставке.
Шла четвертая неделя оккупации Шаньси. Это позже наш победоносный реванш назвали оккупацией, позже появились громкие слова: «попытка геноцида», «беспощадная эскапада», «нарушение прав». У животных, которых мы истребляли на Шаньси, не было прав. Мы были героями, мы блистали и несли возмездие зарвавшимся лысым тварям, решившим перечеркнуть историю трех столетий войны с Рахни. Пакт Цитадели написан кровью поколений, сдерживавших вторжение за вторжением, и никакая малая раса не в праве подвергать такому риску просвещенное общество Цитадели вновь. По крайней мере, мы так считали.
Это случилось в ночь на двадцать третий день после высадки. Вооруженные кордоны давно остались позади, гарнизон планетарной защиты сдался, мы были уверены в своей безопасности и быстро продвигались вглубь территории людей, отмечая новые поселения для зачистки. Мы двигались в составе двух рот, всего сто восемьдесят винтовок и две дюжины дронов поддержки. Мы зашли в очередное поселение, «Ниптон», и расположились для оценки обстановки. Виктус Аверитас, брат нашего капитана, Вирнуса, вышел к людям в поисках главного, как вдруг...
Я помню электрический треск и большое пятно крови. Синей турианской крови. И взгляд Вирнуса, застывший на лезвии шахтерского бура, которое выворачивало наизнанку его брата. Примитивная ловушка, какие ставят на крупного зверя. Мы как-то разом переглянулись, и в каждой паре глаз отчетливо читалось: обитателей Ниптона ждет отвратительный конец.
Мы согнали их на площадь, под прожекторы. Всего тридцать шесть самок, пятнадцать самцов и трое детенышей. Никто не пытался сопротивляться, не чувствовалось никакого единства, только обреченная животная покорность. Вирнус долго смотрел куда-то в землю, думая о чем-то. Потом так же, не поворачиваясь, заговорил. Его скрипучий сухой голос звучал безэмоционально и ровно, как запись бортового компьютера:
— Ваша цивилизация существует шесть, может быть семь тысяч лет. Когда вы жрали друг друга и спаривались в пещерах, мы строили первые космические корабли. Когда вы дрались между собой за клочки земли на своей замшелой планетке, наши армады завоевывали звезды во славу Палавена. Вы жалки и ничтожны, но хуже всего то, что вы непомерно амбициозны. Мы поставим вас на место.
По-прежнему не глядя ни на кого конкретно, он поднялся и медленно прошел вдоль ряда стоящих на коленях людей, словно оценивая то, что видел перед собой. В его руке виднелась бумажная книга — мы видели такие у людей, видимо, он подобрал ее где-то по дороге.
— Вся ваша цивилизация смогла произвести только одно действительно стоящее изобретение. Здесь написано, что стать его жертвой — значит проявить подлинное смирение и совершить искупление. Вам всем есть, что искуплять, будьте уверены в этом.
В свете прожекторов тускло блеснул крест, выдавленный на темной обложке. Рука Вирнуса взмыла в воздух, и мы инстинктивно попятились, понимая, что сейчас будет. Искра сине-фиолетового пламени вспыхнула в воздухе, и ближайший к Вирнусу человек застонал сквозь стиснутые зубы в тот момент, когда два биотических поля растянули его худое тело в воздухе над площадью.
— Этот человек виновен. Сейчас слева передо мной встанут те, кто соберет и поставит для него крест. Справа передо мной встанут те, кто назовет следующего виновного. Те, кто готов добровольно искупить свою вину, могут остаться на коленях.
В первое мгновение никто не пошевелился, в повисшей тишине только стон висящего в воздухе человека напоминал о течении времени. Вдруг, кто-то из людей медленно, ожидая удара, приподнялся и, смотря в землю, переполз в указанное место слева от Вирнуса.
— Смелее! Труд искупляет. Идите, разберите свои убогие дома и принесите доски для крестов.
Еще двое людей неохотно, но уверенно поднялись и пошли на левую сторону.
— Тварь... — раздалось из толпы.
— Кто это сказал? Ведите его сюда.
Мы подвели плюгавого, лысого даже по человеческим меркам, самца к Вирнусу и бросили его на землю.
— Ты будешь вбивать гвозди.
С этими словами Вирнус схлопнул ладонями поток синего пламени, отпустив висевшее в воздухе тело.
— Где крест, живее! Вы задерживаете правосудие.
Раздался треск и скрежет волочившихся по земле полимерных балок. Спустя десять минут было готово подобие креста, обрамленного свисавшими проводами скрытой проводки.
— Кладите его на крест, а ты — обернулся к «палачу» Вирнус — бей.
— Иди ты нахуй, синяя обезьяна — человек не успел закончить, как синее пламя вспыхнуло вновь, окутывая его руки.
— Приступай — проскрежетал Вирнус, управляя своим «палачом», как марионеткой.
В свете прожекторов блеснуло острие заточенной стальной балки, брызнула человеческая кровь. «Палач» надвисал над крестом вялым мешком и размашисто колотил кирпичом по основанию импровизированного гвоздя. Наконец, дело было совершено и вскрики жертвы прекратились.
— Ставьте его, у нас много дел впереди. Этот человек виновен, — указал Вирнус на бывшего «палача» — пусть сюда выйдет более трудолюбивый доброволец...
В какой-то момент происходящее смешалось в одно кровавое месиво, и моя память вытеснила подробности. Я пришел в себя, когда над Ниптоном возвышались сорок девять крестов. Двух самых сговорчивых «палачей» Вирнус отправил в сторону ближайшего поселения, а детенышей заставил драться друг с другом, пообещав отпустить того, кто выживет. Он внимательно наблюдал, как они грызли и колотили друг друга, наблюдал с интересом исследователя диких животных, словно выясняя и запоминая что-то. Потом выжившего придушил носком сапога и приказал сниматься с места.
Через две недели нам пришел приказ уходить. Галактический Совет остановил разгорающуюся войну, нас назвали военными преступниками и обязали выплатить репарации. Мы чувствовали себя раздавленными, униженными и отвергнутыми, но хуже всего досталось Вирнусу.
Он не хотел ничего признавать. Он словно перестал быть, дышать и чувствовать как турианец, словно человеческая кровь въелась ему под чешую как болезнь, очернила его изнутри. Он так и говорил об этом на допросах, рассказывал о заразительной звериной жестокости людей, требовал чтобы его очистили, «вылечили» от человеческой заразы. Он называл их паразитами, предупреждал, что люди подточат Цитадель изнутри, уничтожат все, что построила Иерархия. Его признали непригодным к службе на благо Иерархии и выбросили на помойку Палавена. Я не видел его с тех пор.
Никто не запечатлеет здесь всего, что происходило на Шаньси.
Люди нас не слышат. Сопротивление затягивается на месяцы. Флора и фауна Шаньси непригодна для нашей жизни. Мы голодаем, умираем от болезней и действий партизанских отрядов, но продвигаемся вперед. Я теряю одного за другим троих бойцов. Чем дольше длится оккупация, тем менее адекватными становятся действия людей. Вместо того, чтобы сдаться на понятных условиях собственного выживания взамен признания простых общегалактических правил, люди продолжают грызть землю у наших ног.
Нас уже не удивляют следы мародерства среди людей, когда мы встречаем случаи канибализма. Люди тоже голодают, но продолжают сопротивляться. Мы окончательно понимаем, что у них нет никаких моральных границ, них нет понятия чести. Пытаясь наладить контакт, мы подбираем и выхаживаем молодую раненую особь. Придя в себя, она бросается на плазменный резак, вызывая пожар, в котором гибнут врачи временного жилого лагеря. Через несколько дней гибнет мой брат. Мы принимаем непростое решение убивать всех встреченных людей при первом контакте.
Наконец, развязка начинает приближаться. Люди все менее активно сопротивляются, их ресурсы окончательно истощены. Мы понимаем, что победа близка, и ожидаем подкрепления для одного финального броска.
Вместо подкрепления приходит приказ оставить позиции.
Мы собираем убитых и покидаем Шаньси. Нас встречают как преступников. Галактический Совет выносит свое осуждение действиям пограничного конвоя. На похороны брата приходит шесть выживших бойцов моего отряда. Иерархия вводит налог для выплаты позорных репараций. Меня досрочно отправляют в запас «по итогам оценки общего психофизиологического состояния».
И теперь Цитадель хочет окончательно плюнуть в лицо погибшим, всерьез обуждая принятие людей в программы общегалактической безопасности!
Брат, я не могу этого допустить. Я пришел, чтобы проститься с тобой. Я клянусь, что никто не посмеет очернить твою память таким позором.
В войне раскрывается истинное лицо цивилизации. Когда все силы уходят на то, чтобы сражаться и выжить, у врага не остается места для фальшивых улыбок. После трех месяцев оккупации, крови и голода маски людей оказались сняты — тогда я увидел монстра.
Иерархия и Цитадель просто не представляют себе, на что способны эти животные. Для нас победа превыше всего, мы будем сражаться до тех пор, пока не падет последний из нас, либо пока победа не станет нашей. Делай хорошо и полностью — либо не делай вовсе. Люди не таковы. Они полны жестокости и безумия, загнанные в угол, они готовы на любую подлость, чтобы выжить. Им неведомы понятия субординации и знания своего места. Им неведомо понятие чести в бою. Если трем голодным людям бросить кусок хлеба — они не поделят его поровну, давая возможность выжить всем. Они передерутся за него и сдохнут все трое.
Я должен открыть всем глаза. Пусть просто представят, на что будут способны люди, дорвавшиеся до политики масштабов Галактического Совета! Люди — это бомба замедленного действия для нашего мира.
Цитадель должна увидеть, что из себя представляют люди, пока еще не поздно. Я воспользуюсь данным мне шансом, эти детеныши людей выживут и вырастут безжалостными расчетливыми убийцами без моральных границ и рамок. Они научатся завоевывать власть, они пробьются на самый верх и превратят общество людей в ад. Они перегрызут друг друга, и Цитадель увидит, каких хищников она собиралась пригреть в своем доме.
Тогда мы с тобой упокоимся в мире.
Наконец, вздох одного из агентов прервал затянувшуюся тишину.
— Что-то нашла. Ты был не прав по поводу единственного публичного заявления.
— Что там? Когда?
— Три месяца после возвращения с Шаньси. «Вы хотели, чтобы я победил. Я побеждал. Любой ценой. Как турианец. Но это была не турианская война. Неправильная война».
— Откуда это? Друзья в Альянсе?
— Нерелевантно к делу. Весь костяк будущего отряда наемников — из второй роты хастатим. Видишь, что это на фото позади Вирнуса, на корпусе штурмового дрона?
— Хмм… обломок древка?
— Да, это половина древка турианского знамени. Совпадает со знаменем роты Вирнуса. Его выгнали, с позором, сломав знамя, лишив всех воинских регалий. Удивительно, что он до сих пор жив, видимо, запас уважения старших и подчиненных к нему перевесил все, что бы ни произошло на Шаньси.
— Что было дальше? Вижу, сначала в отряде были только бывшие бойцы Вирнуса.
— Да, сначала только турианцы, жесткий отбор, только «чистые» контракты. Сопровождение, охрана, решение частных проблем с криминальными группировками. Со временем правила стали упрощаться, в отряде появились саларианские «эксперты»…
— Профиль экспертов?
— Вот, к примеру, бывший боец группы особого реагирования, в отставке.
— Учитывая продолжительность жизни саларианцев, бывших бойцов спецназа у них не бывает.
— Да, судя по всему, Вирнус собирал вокруг себя таких же, как он сам, изгнанных, сломленных, отвергнутых своим обществом. Посмотри на это.
— Это кроган?
— Не просто кроган, бывший боец «кровавой стаи», вдобавок ко всему еще и биотик. Два центнера мяса, подкрепленные биотическими способностями, существующие только для того, чтобы убивать.
— Что-то мне подсказывает, что со временем Вирнус менялся, как и принципы ведения дел в его отряде. Хотя, надо признать, что за последние десять лет они почти нигде не засветились.
— Твое почти — это пожар на фабрике по переработке элемента ноль в Колыбели Сигурда в Системах Терминус. Три сотни гражданских, преимущественно батарианцы и люди.
— Доказательства есть?
— Только косвенные. Такое поведение на поле боя никак не назовешь турианским. Удивительно, что ему удавалось удерживать рядом тех, кто шел с ним с самого начала.
— Все это — наши догадки. Вирнус успешно прошел все психологические тесты, он не станет убивать людей с вероятностью 93%.
— Вероятность причинения нефатального физического вреда?
— 38%. Но это укладывается в рамки требований Программы.
— В таком случае, я не вижу проблемы. Он — достаточное и необходимое условие для того, чтобы объекты активизировали свои способности. Дальнейшее — забота группы исследования.
— Не забывай про четверть кадетов, которые не пойдут за идеалами Альянса.
— Ты лучше меня знаешь, что идеалы подходят только для рекламных постеров в рекрутинговых центрах. Когда дело касается работы на «земле», нужны те, кто не боится замарать руки. Вирнус научит их убивать биотикой. А последствия — забота корректирующих психологов, не наша.
Эпирия Фидем
«Never Back Down» by Two Steps From Hell
В этом помещении не горит свет. В темноте лишь два больших голографических экрана бросают синеватые отсветы на двух людей, сидящих друг напротив друга. Их разделяет высокий черный стол с тонкими ножками, а их взгляды устремлены в быстрый поток сменяющихся изображений и символов. В темноте бордовая униформа кажется почти черной.
— Дальше? — звучит немного усталый голос справа. Его обладательница, женщина с миловидным лицом и прямыми волосами, чей цвет нельзя различить в предательском синем освещении, на секунду отрывается от экрана и откидывается назад в высоком кресле.
— Посмотрим, что мы имеем — голос ее собеседника такой же сухой и сосредоточенный, как и его лицо. Тонкие черты этого мужчины выглядят почти острыми, когда он, подпирая рукой подбородок, вглядывается в экран проектора. — 72 потенциальных кадета, ожидание с поправкой на обстоятельства и вмешательство родителей — 55-60 объектов. Семь инструкторов. Полная выборка по основным актуальным направлениям деятельности Альянса. Запрошенное разделение по регионам Земли не было удовлетворено, этим фактором пришлось пренебречь. Спектр мировоззренческих установок по предварительной оценке покрывает 76% ожидания кадетов.
— Иными словами, 46 кадетов найдут на Гагарине пример для подражания, сочувствующую руку и образец своего будущего пути. Что с оставшейся четвертью?
На несколько секунд в помещении повисает тишина, нарушаемая лишь гулом системы вентиляции.
— Мы поместили в колбу полный набор катализаторов, пришло время для реагентов, — прерывает тишину мужчина.
— Твои медицинские аналогии здесь неуместны, Сэнд, — сухо перебивает его женщина, сосредоточенно изучая открытое досье. — Давай начнем с начала.
Мужчина, которого назвали Сэндом, встает из кресла и пересекает комнату по направлению к кофемашине. Вернувшись к столу с двумя дымящимися кружками, он широким жестом смахивает с экрана стопку открытых досье и разворачивает вместо них одно новое.
— Турианцы. Стил, что мы вообще о них знаем?
— Ты запрашиваешь личную оценку или данные из отчета? Во втором случае разверни и прочитай.
Несколько следующих минут тишину прерывает только редкий стук пальцев по экрану.
— Хорошо, давай начнем с начала, — наконец, произносит Сэнд. — Двуполые гуманоидные существа с планеты Палавен. Обладают самым большим и мощным флотом в пространстве Цитадели. Широкой человеческой общественности известны в основном из-за событий Войны Первого Контакта. В галактике ценятся за свой «кодекс чести» и прямоту, вся их культура построена на базе военной иерархии. Многие люди по-прежнему относятся к турианцам как к «врагам на той войне».
— С кем мы имеем дело сейчас? — Стил делает большой глоток из почти остывшей кружки и ставит ее на стол.
— Отряд наемников под предводительством Вирнуса Аверитаса, в прошлом командора Турианской Иерархии. Название отряда переводится как… омнитул предлагает варианты «проклятые» или «сломленные». Костяк отряда — бывшие подчиненные Вирнуса из второй роты хастатим при тридцать четвертом флоте. Хастатим?
— Палачи. — Женщина, прищурившись, всматривается в фотографию на экране. — Зачистка захваченных территорий и подавление гражданского сопротивления. Основная цель — сопровождение населения во временные жилые центры. Членов хастатим обучают языку противника до разговорного уровня, и натаскивают в понимании ключевых культурных вех.
— Принято. Для участия в Программе приглашены трое из отряда Вирнуса — Сэнд сосредоточенно разбирает досье, расставляя на экране отдельные страницы. — Вирнус Аверитас и Эпирия Фидем были в «проклятых» с самого начала. Авиций Гордас присоединился полгода назад.
Несколько минут агенты сосредоточенно изучают досье, обмениваясь мнениями и перебрасывая друг другу фотографии с разных концов экрана. Затем, после продолжительной паузы, диалог возобновляется вновь.
— Кто во всей этой концепции Эпирия? — Сэнд рассматривает фото с камеры наблюдения, запечатлевшее в толпе нижних кварталов Цитадели турианку в композитном доспехе.
— Зависит от точки зрения. Точка опоры, оплот стабильности, тот, кто всегда выполняет приказы. Правая рука Вирнуса. Открой ее досье.
— 37 лет... Родилась в 2129 на Палавене... В 2144 поступила в тренировочный лагерь, через год выпущена с отличием... Знаешь, чем особенно это досье?
— Она тоже биотик?
— Нет, наоборот, если отставить это за рамки. Если бы на этом досье не стояло имя ныне живущего существа, я бы принял его за идеальный образец для заполнения. Не к чему придраться. Все нормативы в пределах погрешностей. Результаты психологических тестов демонстрируют нативное понимание ценностей Иерархии…
— Ты не забываешь, что в данный момент говоришь об инопланетном существе?
— Да, но это те данные, которыми мы располагаем. Хотя, конечно, вопрос с биотикой немного искажает образ идеального турианца. Как я уже говорил, биотики среди турианцев встречаются нечасто. Их умениями восхищаются, но рядовые солдаты биотикам зачастую не доверяют. В среднем, на пятьдесят турианцев приходится один турианец-биотик. Существует даже мнение, что в турианской армии нет биотиков. Это, как мы знаем, не так. Владеющие биотикой турианцы проходят специальную подготовку и в дальнейшем из них формируют специальные отряды.
— И, как и в случае Вирнуса, я не вижу в досье Эпирии упоминания о том, чтобы она служила в отряде Кабалов.
— Верно. К тому времени, когда Эпирия сдавала свои выпускные тесты и получала гражданство, Вирнус уже успел пройти через несколько локальных конфликтов и заработать определенную репутацию среди сослуживцев и начальства. Не удивлюсь, если его путь — биотика, пошедшего в регулярную армию — стал известен и популярен. В каком-то смысле в этом было особенное следование турианскому идеалу возвышения коллективного над индивидуальным.
— Ты забегаешь слишком далеко в своих теориях, Сэнд. Обрати внимание на её подразделение — не успев выпуститься из учебки, она попала под командование Вирнуса. Скорее, это он набирал себе в подопечные таких же, как он сам, хотя, возможно, и пользовался при этом своей репутацией.
— Выходит, он был ее первым командиром?
— Первым и единственным — до Шаньси. Следующие десять лет она повсюду следовала за ним. Нам, конечно, известно не все, но в каждом конфликте, где засветился Вирнус, участвовала и она. Помнишь ту фотографию, где после подавления трех восстаний сепаратистов на внутреннем театре боевых действий Вирнусу жмет руку Сарен Артериус, турианский спектр? Открой ее еще раз. Вот, здесь слева, за плечом Вирнуса, держит знамя роты.
— Визуальное совпадение 79%. Да, это Эпирия. Хорошо, это совпадения и, возможно, факты, но у нас нет ничего о ее личности. Кто она на самом деле?
— Настоящий турианец, я полагаю. Могу лишь предполагать, но считаю, что служба под началом Вирнуса для нее и есть воплощение пути турианца. Служа ему, она верит, что служит всей Иерархии.
— Ты можешь это как-то подтвердить или опровергнуть?
— Нет, конечно. Документально нам известно, что незадолго до инцидента у Ретранслятора 314 ее вывели из под командования Вирнуса и поставили руководить параллельной ротой Хастатим. В формулировке приказа помимо оборотов типа «…подающее пример всем бойцам тридцать четвертого флота понимание идеалов Иерархии...» и «…бескомпромиссное стремление к доведению поставленного приказа до исполнения в любой ситуации...» присутствует также «…рекомендуется к продвижению по службе для укрепления командирского потенциала и развития лидерских качеств...».
Откинувшись на спинку кресла, женщина расправляет затекшие плечи и окидывает взглядом все открытые на экранах документы.
— Как так вышло, что она оказалась вне Иерархии, в отряде наемников, да еще и под началом Вирнуса? Что случилось на Шаньси?
— Мы не знаем. Турианцы не ведут хроник с мест боевых действий, это считается оскорблением павших.
— Что же, все-таки, случилось на Шаньси?..
Настоящий турианец всегда знает свое место. Милитаризированная иерархия турианского общества не подразумевает двояких толкований, неопределенных позиций и разделенной ответственности. Каждый гражданин свободных городов Палавена является чьим-то подчиненным и чьим-то начальником одновременно. Каждый новорожденный турианец вписывается в Иерархию в чине рядового, и так начинает свой путь служения общему благу. Настоящий турианец всегда знает, что он должен делать прямо сейчас.
Закат сегодня тянется особенно долго. В пасмурном небе огромный диск Требии медленно ползет к горизонту, расплавляя тонкие облака своим неистовым светом. На парапете Белой Аллеи всегда воет ветер, его низкий стонущий гул оглушает и прибивает к земле, заставляя склониться перед бескрайним белым полем внизу. Вирнус опирается на перила и отправляет наш лифт в долгое падение. Свет заходящей звезды озаряет белое поле в последний раз, и на белом камне появляются длинные тонкие тени. Тени от надгробий.
Существующий уклад вещей в турианском обществе сложился далеко не сразу, и каждый камень в основании этой стены был щедро полит синей турианской кровью. Двадцать восемь столетий назад турианская цивилизация состояла из разрозненных колоний, оформившихся во время первой волны колонизации. И пока асари с саларианцами создавали Галактический Совет под уютными сводами Цитадели, турианцы делили в междуусобных войнах каждый клочок свободного пространства вокруг Палавена. Потребовалось несколько столетий, чтобы в разрозненном противостоянии множества колоний наметился подъем идеи о Всеобщем Единении. Последовавшая Война Единения навсегда закрепила за Иерархией статус единственной парадигмы турианского общества.
В едином порыве переустройства старого мира быстро сгинули различия и барьеры, отделявшие одну колонию от другой. Принимая под свое начало новых подданных, Иерархия перекраивала уклад их жизни и систему их ценностей, приводя всех к единому знаменателю. Имперским девизом турианского общества навсегда стали слова: «Умри ради Дела».
Лифт замедляет свое падение, погружая нас во мрак Аллеи. Мы ступаем на белые камни, оставляя личные вещи на стойке лифта. Туда, куда мы идем, не нужны ни оружие, ни знаки отличия. Из глубин Аллеи дуновением ветра проносится тихий шорох. Нас уже ждут.
Мы медленно ступаем под гулкими темными сводами. С высоты подиумов на нас взирают безмолвные стальные лики. Атриус. Га'нейя. Тиберий. Виктус. Вирнус останавливается у могилы брата и я наблюдаю, как два отражения одного лица замирают друг напротив друг друга, одно из стали, другое из плоти, разделенные гранью зеркала смерти.
Ещё на заре своего существования турианцы жили большими группами, сообща охотились, сообща защищались от хищников и претендентов на территорию. Во главе группы стоял вождь, а внутри маленького сообщества были строго распределены роли, права и обязанности. В первую очередь это имело большое значение для совместной охоты, когда от чёткости, cлаженности и согласованности действий, от чёткого понимания своих обязанностей, их беспрекословного выполнения, зависел успех при поимке добычи, а, значит, жизнь всей группы. Именно поэтому дисциплинированность, чувство личной и коллективной ответственности, честь, исполнительность, возвышение потребностей общества выше собственных у турианцев, в буквальном смысле, в крови.
Каждый гражданин старше пятнадцати лет служит государству в группе. От солдата до администратора, от строительного инженера до санитарного работника, но обязательно в группе, так как всем турианцам необходимо уметь работать сообща. Турианское общество высокоорганизованно, оно славится строгой дисциплиной и великолепной исполнительностью. Что бы ни было необходимо выполнить, турианцы сделают это.
Общество турианцев делится на 27 уровней граждан, первым из которых являются дети и подростки. Дальше следует второй уровень, обучение в учебном лагере. Формальное гражданство присуждается с третьего уровня, после учебного лагеря. Гражданство предоставляют при переходе с третьего на четвертый уровень, после индивидуальных осмотров каждого турианца. Как ожидается, граждане, которых оценили выше, будут вести за собой и защищать подчиненных. Младшие по званию будут повиноваться, и поддерживать старших. Поощрение каждому уровню граждан основано на личной оценке старших.
Мы знали, на что шли. Сыновья и дочери свободного Палавена, мы всегда были там, где были нужны. На грани, над пропастью, на передовой, элита и образец для всей Иерархии, мы всегда оказывались на краю ада и возвращались из него с победой. Кроме Шаньси.
Индивидуальность, присущая разным колониям древних линий крови, сгинула вместе с последними зародышами сопротивления в них, но природа турианской морали работает сложнее бессмысленного геноцида. Вместо уничтожения мы вплели истории наших миров в историю Иерархии, стали единым целым. Сегодня отличить турианца с Магны от турианца с Квадима можно только по татуировкам. Цвет и форма характерного рисунка определяют не просто личные предпочтения конкретной особи, за ними стоят история и подвиг многих поколений. Нанося татуировку в момент совершеннолетия, ты заявляешь всей Иерархии: «Я помню».
Тех, кто избегает татуировок, называют «пустолицыми». Такое может понадобиться тем, кто по каким-то своим причинам не хочет выделяться из общей массы турианцев, либо имеет причины скрывать свое происхождение. Обычно на подобное идут политики и дипломаты.
Политики и дипломаты завершили эту войну. Мы смели форпосты планетарной обороны, заняли стратегические посты, подавили почти все очаги партизанского сопротивления. Мы теряли бойцов, но знали, что идем вперед и делаем правильное дело. Мы были готовы довести его до конца, остановив эту безрассудную расу и объяснив ей законы галактического сообщества. Но нам не дали выполнить приказ до конца.
Иерархия получила долгий срок на развитие — почти десять веков процветания, прежде чем пришло время настоящей проверки на прочность. В то время активация спящих ретрансляторов была нормальным делом. Саларианский исследовательский конвой воспользовался одним из таких ретрансляторов и сгинул в пустоте. Как потом выяснилось, они попали в лапы Рахни, которые использовали их корабли и двигатели для создания собственных. В ответ все цивилизованное население Цитадели получило полномасштабное вторжение агрессивных, безмозглых, но крайне изобретательных тварей. Попытки коммуникации с ними были обречены на провал, они не отвечали ни какие попытки переговоров. Единственным спасением был беспощадный военный ответ, на который у нас не хватило сил.
Почти столетие асари держали оборону, пока саларианцы придумывали ответ. Им стала раса Кроганов, которых искусственным образом удалось дотянуть до относительно вменяемого уровня прочих рас Цитадели. Их собственная планета была истощена гражданской войной, им дали технологии для путешествия между звездами и ведения эффективной современной войны. Их собственные репродуктивные способности сделали оставшееся — Цитадель получила практически неистощимый источник подготовленных, вооруженных и готовых воевать солдат.
Вскоре последний оплот Рахни был уничтожен, стерт с лица галактики, Кроганы устроили серию подземных детонаций и довершили начатое, разбомбив планету с орбиты. После столетий войны на истощение никто не сказал ни слова при виде подобного геноцида. Тогда никто еще не понимал, как ошибается Галактический Совет.
Кроганам потребовалось целых три столетия, чтобы дойти до мысли о собственном превосходстве над асари и саларианцами. Цитадель получила врага даже более опасного, чем Рахни, потому что враг этот не просто имел доступ к большинству ресурсов Цитадели, но и превосходил ее в скорости воспроизведения популяции и не считал потерь.
В этот момент настало наше время. Иерархия впервые вышла на контакт с Цитаделью, предоставив всю свою военную мощь для остановки угрозы Кроганов. Мы справились. Ныне Кроганы служат памятником нашему военному величию.
Как могли служить и люди. Увидев, как корабль неизвестной расы пытается активировать спящий ретранслятор, любой здравомыслящий житель Цитадели открыл бы огонь. Потому что мы помним.
В камне стен Аллеи события «инцидента у рестранслятора 314» запечатлены с беспристрастной точностью. Эскорт из трех неопознанных кораблей пытается активировать спящий ретранслятор в нарушение закона. Пограничный конвой открывает огонь на поражение. Один из кораблей людей успевает уйти из под огня. Пришедшее следом подкрепление расстреливает турианский патруль.
Ближайшая к границе эскадра выдвигается вглубь неизвестных территорий и встречает разрозненное сопротивление человеческих поселенцев. Без особого труда конфликт достигает человеческой, как мы тогда думали, родной планеты Шаньси. Начинается орбитальная осада. Гарнизон планетарной защиты быстро сдается под нашим натиском. Мы оккупируем планету и доносим до людей языком огня и металла необходимость соблюдать простые правила Цитадели.
Но никто не запечатлеет здесь всего, что происходило на Шаньси.
Показания Джуниуса Кадеш, рядового первой роты хастатим при тридцать четвертом флоте, из материалов вмешательства по делу Вирнуса Аверитаса.
— Какова была ваша тактическая задача в Глаугольфе?
— Поиск, локализация и препровождение в центр временного проживания населения, выжившего после планетарной бомбардировки города. Наш маршрут пролегал к центру агломерации, который менее всего пострадал от бомбардировки и расценивался как наиболее вероятное место сосредоточения непригодного к ведению боевых действий населения.
— Что помешало выполнению вашей тактической задачи?
— В процессе продвижения через руины города наш отряд был окружен и уничтожен на 92%.
— В отчете сказано, что с человеческой стороны потери составили шесть человек убитыми. Каким образом отряд из шести человек смог взять в окружение и уничтожить роту хастатим, состоящую из ста шестнадцати солдат и одиннадцати дронов тяжелой поддержки?
— Глаугольф в момент прибытия роты на место представлял из себя дюжину кварталов, состоящих преимущественно из обугленных тридцатиэтажных шпилей, разделенных полуразрушенными магистралями. Магнитометрическое, биометрическое и термическое сканирование дали отрицательный результат, визуальная разведка с воздуха была затруднена плотностью застройки и повышенным задымлением от пожаров. Мы продвигались вдоль одной из наиболее уцелевших магистралей как по самому короткому маршруту в менее разрушенные части окружающей агломерации. В три сорок утра произошел дистанционный подрыв нескольких секций магистрали, в следующую минуту точечным огнем противотанкового орудия были выведены из строя пять дронов поддержки. Уцелевшим после подрыва магистрали бойцам роты удалось перегруппироваться и подавить огневую точку противника, затем был послан сигнал о необходимости подкрепления.
— Каким образом противнику удалось обойти биометрическое сканирование?
— Судя по имеющимся данным, люди использовали для передвижения подземные коммуникации и вышли на поверхность уже после появления роты в квартале. Также этому препятствовала малая численность нападавшего отряда.
— Как развивались события далее?
— Подавив огневую точку противника, мы заняли круговую оборону, лейтенант-командир Эпирия Фидем провела рекогносцировку местности. В этот момент в строю оставались 73 бойца, на ходу были 4 дронов поддержки, 39 бойцов были погребены под разрушенной магистралью, еще четверо были поражены снайперским огнем.
— Почему не был передан сигнал о необходимости повторной бомбардировки района?
— Предварительная оценка численности человеческого контингента указала на ничтожно малую эффективность такого приказа: за каждого человеческого бойца мы отдали бы 20 наших.
— Почему отряд не покинул место засады?
— После первой атаки и подрыва магистрали последовала серия повторных взрывов, вызвавших обрушение близлежащих зданий. Мы оказались в кольце из обломков. Затем противник активировал спящие до этого момента автоматические туррели и продолжил подавлять наше перемещение снайперским огнем. Возможности вызвать срочное подкрепление или эвакуацию с воздуха не имелось: плотность городской застройки и задымление от пожаров снижали вероятность безаварийной посадки транспорта до 9%.
— Каково было число атаковавших вас автоматических туррелей?
— Порядка ста тридцати, сэр.
— Как вы оцениваете действия своего непосредственного командира?
— Майор, я протестую, в данный момент идет вмешательство по делу Вирнуса Аверитаса, а не Эпирии Фидем!
— Протест отклоняется. Рядовой Кадеш, как вы оцениваете действия своего непосредственного командира?
— Лейтенант-командир Эпирия Фидем до последнего момента, пока оставалась в сознании, руководила отрядом с честью и верностью приказу, как настоящий турианец. Осознавая, что возможности к отступлению отрезаны и подкрепление не успеет прийти до полного уничтожения отряда, она организовала круговую оборону и лично уничтожила тридцать восемь атаковавших нас автоматических туррелей. Затем Эпирия была ранена и руководство ротой перешло к следующему в иерархии унтер-офицеру 2-го класса Ливиусу Деном.
— Каким образом одиннадцати бойцам роты удалось выжить?
— Пятеро раненых бойцов, включая лейтенант-командира Эпирию Фидем, и шесть остававшихся в строю, включая меня, были эвакуированы прибывшим транспортом.
— Ранее вы заявили, что вероятность успешной эвакуации не позволяла отдать такой приказ.
— Транспортом, который нас эвакуировал, управлял пилот, действовавший в нарушение приказа.
— Как звали этого пилота?
— Вирнус Аверитас, сэр.
Никто не запечатлеет здесь всего, что происходило на Шаньси.
Люди нас не слышат. Сопротивление затягивается на месяцы. Флора и фауна Шаньси непригодна для нашей жизни. Мы голодаем, умираем от болезней и действий партизанских отрядов, но продвигаемся вперед. Наш отряд попадает в засаду и оказывается почти полностью уничтожен действиями небольшой группы человеческого спецназа. За сорок восемь минут самого бессмысленного боя в моей жизни я теряю почти всех своих людей. Каждый из них отдает свою жизнь, зная, что действует по моему приказу, и я, теряя сознание, помню о том, что должна стоять до последнего. Факты говорят мне, насколько бессмысленной, чудовищно беспричинной становится эта жертва, отданная не за землю или власть, не за чью-то жизнь или чье-то будущее, а лишь во имя соблюдения приказа. Я принимаю эту жертву и отдаю ее сполна.
Вместо смерти меня ждут больничная палата, три литра медигеля под панцирем и титановая пластина вместо левой лицевой кости. Вирнус в нарушение приказа уводит транспорт с базы и вытаскивает нас из пылающего ада.
Через четыре дня я вновь готова идти в бой. Вместо назначения приходит приказ оставить позиции.
Мы собираем убитых и покидаем Шаньси. Нас встречают как преступников. Галактический Совет выносит свое осуждение действиям пограничного конвоя. На похороны приходят десять выживших бойцов моей роты и шесть — роты Вирнуса. Иерархия вводит налог для выплаты позорных репараций. Вирнуса досрочно отправляют в запас «по итогам оценки общего психофизиологического состояния».
Я впервые задумываюсь о том, кому я служу на самом деле. Моя верность Иерархии непоколебима, как была всегда. И мой командир навеки — Вирнус Аверитас — есть воплощение того, чему я служу под присягой Иерархии.
По состоянию здоровья после ранения я не прохожу более нормативы для службы в регулярной армии. Мне предлагают службу в пожарных частях или в подразделениях контроля общественного порядка. Я выбираю второе, после Глаугольфа огонь навсегда становится для меня напоминанием о погибших там бойцах первой роты.
Через три месяца жизни в заполненной криками горящих бойцов моего отряда тишине Вирнус приходит за мной. Отряд наемников, только турианцы, чистые контракты. Я соглашаюсь. Мое место рядом с ним.
Наконец, вздох одного из агентов прервал затянувшуюся тишину.
— Что-то нашла.
— Что там? Когда?
— Три месяца после возвращения с Шаньси. Публичное заявление Вирнуса. «Вы хотели, чтобы я победил. Я побеждал. Любой ценой. Как турианец. Но это была не турианская война. Неправильная война».
— Откуда это? Друзья в Альянсе?
— Нерелевантно к делу. Весь костяк будущего отряда наемников — из второй роты хастатим. Видишь, что это на фото позади Вирнуса, на корпусе штурмового дрона?
— Хмм… обломок древка?
— Да, это половина древка турианского знамени. Совпадает со знаменем роты Вирнуса. Его выгнали, с позором, сломав знамя, лишив всех воинских регалий. Удивительно, что он до сих пор жив, видимо, запас уважения старших и подчиненных к нему перевесил все, что бы ни произошло на Шаньси.
— Что было дальше? Вижу, сначала в отряде были только бывшие бойцы Вирнуса.
— Да, сначала только турианцы, жесткий отбор, только «чистые» контракты. Сопровождение, охрана, решение частных проблем с криминальными группировками. Со временем правила стали упрощаться, в отряде появились саларианские «эксперты»…
— Профиль экспертов?
— Вот, к примеру, бывший боец группы особого реагирования, в отставке.
— Учитывая продолжительность жизни саларианцев, бывших бойцов спецназа у них не бывает.
— Да, судя по всему, Вирнус собирал вокруг себя таких же, как он сам, изгнанных, сломленных, отвергнутых своим обществом. Посмотри на это.
— Это кроган?
— Не просто кроган, бывший боец «кровавой стаи», вдобавок ко всему еще и биотик. Два центнера мяса, подкрепленные биотическими способностями, существующие только для того, чтобы убивать.
— Что-то мне подсказывает, что со временем Вирнус менялся, как и принципы ведения дел в его отряде. Хотя, надо признать, что за последние десять лет они почти нигде не засветились.
— Твое почти — это пожар на фабрике по переработке элемента ноль в Колыбели Сигурда в Системах Терминус. Три сотни гражданских, преимущественно батарианцы и люди.
— Доказательства есть?
— Только косвенные. Такое поведение на поле боя никак не назовешь турианским. Удивительно, что ему удавалось удерживать рядом тех, кто шел с ним с самого начала.
— Все это — наши догадки. Вирнус успешно прошел все психологические тесты, он не станет убивать людей с вероятностью 93%.
— Вероятность причинения нефатального физического вреда?
— 38%. Но это укладывается в рамки требований Программы.
— В таком случае, я не вижу проблемы. Он — достаточное и необходимое условие для того, чтобы объекты активизировали свои способности. Дальнейшее — забота группы исследования.
— Не забывай про четверть кадетов, которые не пойдут за идеалами Альянса.
— Ты лучше меня знаешь, что идеалы подходят только для рекламных постеров в рекрутинговых центрах. Когда дело касается работы на «земле», нужны те, кто не боится замарать руки. Вирнус научит их убивать биотикой. А последствия — забота корректирующих психологов, не наша.
— И что ему помешает пойти в разнос с самого начала?
— Не что, а кто. Эпирия. Точка опоры, оплот стабильности, помнишь? Пока их не разлучили перед Шаньси, Вирнус был образцом, идеалом, воплощенной надеждой. А величие командира всегда — в его подчиненных. Рядом с ней он совершил все свои, без преуменьшения, подвиги.
— Мы исходим из предположения, что она бесконечно верна ему как своему командиру.
— И столь же верна идеалам Иерархии. Для нее это — одно и то же. Она первой заметит разницу и сама постарается ее сгладить — если наши предположения верны. Она сама остановит его руку.
— Зависит от того, насколько она действительно — настоящий турианец.
Сандро Блайт
Shaking, burning up with the fever
In the realm of pain, I am the deceiver
Now I lie to myself, so I can believe her
As she dissembles my life
I cannot dispel the illusion
All my hopes and dreams are drowned by confusion
Can I find a way to make a solution that will reconfigure my life?
Memories don't lie
You know better than...
Сандро Блайт сидел в шаттле и пытался немного расслабиться. Совсем скоро он будет на «Гагарине» и там расслабляться не придется. Впрочем, ему не привыкать — бывало и не такое, да и запас инъекций неоторакса у него пока есть. И все же, ему было неуютно — первый запуск Программы провалился, и этот, второй, во чтобы то ни стало должен был стать успешным. Подопечные его будут неуравновешенны и могут быть агрессивны, да и попросту опасны. Вдобавок, его подопечные — не только подростки, но и персонал базы — и каждый тянет одеяло на себя. Довериться нельзя никому, особенно — турианцам.
Но это сейчас, а тогда, тысячу жизней назад, он и не предполагал, куда его забросит судьба, и уж точно представить не мог всего того, что стало реальностью и для него и для всех жителей Земли.
Он родился в 2131 году в Чикаго. И звали его тогда Найджел Стоун. Собственно, его и сейчас так зовут, но иногда ему кажется, что это имя уже почти ничего не значит. Его используют, когда нет какого-то другого, более актуального имени, более актуального человека с конкретной целью.
А живой, настоящий Найджел остался где-то там, в эпохе до межзвездных перелетов и до контактов с инопланетными расами. Из той его жизни могла получиться неплохая социальная драма в стиле классиков американской литературы. Итак, он рос в Чикаго. Городе, где в одном подъезде его дома людей было больше, чем на всей станции, куда он сейчас направляется. В противовес его жизни сейчас, детство у него было самое заурядное и тем самым — счастливое. Полная семья, не богатая, но и не бедная. В школьных предметах он не блистал, но и худшим не был. Зато был хорош в футболе и к выпускному классу стал капитаном школьной сборной. Это обеспечило ему хороший аттестат и путь в Университет. Найджел привык к азарту, любил побеждать, поэтому всерьез думал о том, чтобы связать свою жизнь с футболом, но в итоге остановился на службе в полиции. Он знал, что в спорте ему никогда не выбраться из среднего дивизиона, а служба в полиции сулила неплохую карьеру. По крайней мере, так считал дед Найджела — известный в прошлом адвокат. В Университете он продолжил играть в футбол и даже успел стать чемпионом штата. А потом начались будни в полиции.
Найджел попал в отдел нравов. Звучит не слишком захватывающе, но, оказалось, дело ему действительно подходило. У него была «хватка», умение подмечать детали, становиться, когда нужно, спокойным или агрессивным, да и с людьми разных социальных слоев он умел неплохо ладить. Быстро научился идти когда нужно до конца, а в другой ситуации спускать что-то не очень важное «на тормозах», чтобы приобрести союзника, который может пригодиться в чем-то гораздо более крупном. Его коллеги даже звали его Лыжником, потому что он мчался по карьерной лестнице, с легкостью и скоростью лыжника, который не проваливается в глубокий снег. Он познакомился с чудесной девушкой Мэгги, проходившей свидетельницей по одному из дел, с которой у них быстро завязались отношения. Через полгода свадьба, а впереди замаячили повышение с простого детектива до сержанта, и планы о детях.
Вся эта заурядная и такая счастливая жизнь закончилась в один вечер. Возвращение со смены домой поздно вечером и автомобильная авария — попался пьяный за рулем, столкновение, другой водитель умер, а Найджелу… повезло. Тяжелые повреждения позвоночника, частичная парализация ниже спины. Почетная отставка с пенсией, тихо угасшая семейная жизнь: «прости, я не могу так больше». Развод, тихо и мирно, хорошо, что они не успели завести детей. Никаких надежд на поправку — развиваемое сейчас генетическое лечение не творит чудес, несмотря на все рекламные проспекты. Огромный город и маленькая квартирка в нем. Одиночество и окно, в котором видно бешеный бег машин по магистралям.
Из телевизора Найджелл узнал о первых контактах с внеземной расой. В маленьком экране наблюдал за событиями Войны Первого Контакта, смотрел сообщения о жертвах, захват Шаньси, успешное контрнаступление, а потом — абсурдно быстрые переговоры и заключение мира. Ошибка? Что, и все погибшие ребята, — ошибка? Хуже всего было то, что Найджел все это видел только с экрана. И бессильная ярость сменялась отстраненностью — будто он смотрел плохой фантастический сериал — действительно плохой — ни завязки, ни развязки, ни логики. Чертова жизнь.
В книгах и фильмах такие ребята, как Найджел тихо спиваются, или пускают себе пулю в лоб, или становятся супердетективами без ног, или к ним приходят волшебные феи из засекреченной военной организации и дают им суперспособности. С Найджелом произошло последнее. Фею звали агент Стил, Найджелл пересекался с ней по какому-то делу лет 5 назад. Она была из Конатикс Индастриз и он тогда ничего не понял о том, чем занимается эта, казалось бы, частная организация. Кроме того, что лезть в их дела без приглашения может быть себе дороже. Но сейчас они сами приглашали его к себе. Простое предложение — альтернативный экспериментальный способ лечения. Смертельно опасный, болезненный и неисследованный. Но все перекрывала призрачная возможность — снова ходить. С развитием генетики люди забыли про импланты и кибернетику. Но не Конатикс — у них своя нужда в имплантах. Но до того, как на станции Гагарин их будут ставить в кадетов, технология нуждалась в обкатке. Обо всем этом Найджел Стоун узнает уже потом, спустя несколько лет, а сейчас ему предложили возможность ходить — и он за нее уцепился.
Найджел понемногу приходил в себя. Было чертовски больно. Была и хорошая новость — было больно в тех местах, которые он вообще не чувствовал последние 3 года своей жизни. «Проснитесь, мистер Стоун, вы теперь новый человек» — сказал доктор в маске. Через пару часов после пробуждения Найджел сделал несколько неуверенных шагов по палате. Ощущения были вовсе не те, что он помнил с детства, но он определенно двигался. Все было неплохо, пока он не взглянул в зеркало. Никогда до этого, включая чертову аварию, ему не было так страшно. Из зеркала смотрел незнакомый человек. Все в нем кричало о том, что с незнакомцем что-то не так. Черты лица слишком симметричные, все слишком нарочитое. Если бы ему заказали сделать самого обычного мужчину средних лет — он сделал бы его именно таким. И все в нем кричало о том, что это подделка. Найджел закричал и ударил зеркало кулаком. Вспышка боли. Первое настоящее ощущение после чертова пробуждения. «Это не я! Что вы, черт вас дери, сделали со мной?». «Это вы, мистер Стоун. Никто не трогал ваше лицо — это лишь последствие воздействия нейроимлпантов. Организм отвергает чужеродные элементы и мозг, связанный со спинным — такая же его часть. Понимаете, ваш мозг пытается вас убедить, что испытываемые вами ощущения ненастоящие, путается в электроимпульсах, из которых состоят наши чувства и наше восприятие действительности. Эффект Дентона, это скоро пройдет». Все это время доктор так и не снял лицевую маску, что делало разговор более гротескным.
Следующую неделю Найджел провел в палате. Он часами смотрел на себя в зеркало, сжимал и разжимал руки и ноги, улыбался и хмурился попеременно. Действительно, вскоре лицо перестало казаться чужим. А ноги снова стали ходить. И не просто ходить, а перестали скрипеть суставы, щелкать колени, да и усталости почти не чувствовалось. Просто чудо. Найджел не мог поверить. Снова агент Стил — «мистер Стоун, вы в отличной форме. Нас больше ничего не связывает, но не хотите ли работать на нас?».
В тот вечер к Найджелу пришла Мэгги. Она выглядела совсем как когда уходила — та же прическа, то же виноватое выражение лица. Она не подошла близко, так и стояла у входа. Она говорила тихо-тихо, сначала он и не слышал ее. Потом посмотрела на него прямо — «что еще мне оставалось?». Найджел тогда подумал только — возвращению ног он был рад больше, чем ее возвращению. Она ушла. А на следующий день он согласился на работу в Конатикс и сам стал агентом — как Стил. Еще через день он спросил у доктора, который наблюдал его, как здесь обстоит дело с посещениями — и узнал, что в лабораторный комплекс, где он все еще обитал, посторонние не допускаются. Как бы там ни было, про Мэгги он рассказывать не стал — это могло стоить ему работы.
А работа ему нравилась. Фактически, Найджел работал таким же детективом, как и раньше, но теперь — из отдела внутренних расследований. Конатикс Индастрис стала для него новой Америкой и он защищал ее границы. Обычно, занимая незначительную должность специалиста по делопроизводству, секретаря или тому подобное, он находился там, где было нужно совету директоров. Иногда ему нужно было выяснить что-то, иногда — присмотреть за важной шишкой. Говорят, что он даже получал приказы непосредственно от главы совета Конатикса, госпожи Лилит Бланш, но подтвердить это не удавалось. Найджел внедрялся на нужные места и собирал информацию. Иногда строил из себя талантливого молодого специалиста, иногда — наглого бестолкового отпрыска кого-то из руководства. Каждый раз — новое имя, новое прошлое, новые друзья и недруги.
Пока шла служба, Найджелу не один раз предлагали добровольное участие в дальнейших экспериментах. Никакого принуждения, корпорация всегда предоставляла выбор. Внутренний инжектор адреналина, расширитель памяти ZR-11, усилители мышечной активности в руках GF-2а, несколько пластических операций для работы под прикрытием — Найджел всегда соглашался. Пусть другие боятся металла в себе, но он благодаря этому металлу начал ходить. Импланты позволили ему ходить, теперь они позволили ему быть лучше, чем остальные. Но все было не так радужно. Каждый новый имплант вызывал эффект Дентона, хуже того — каждый раз он становился все сильнее. Страх, который Найджел испытал, глядя в зеркало в первый раз, был легким испугом по сравнению с паническими атаками, которые он испытывал сейчас после каждой операции. Кроме того доктор (почему он всегда в маске?) сказал, что со времен первой операции над его позвоночником, ученые продвинулись в изучении процессов, которые происходят в организме во время подсадки имплантов. В частности, что галлюцинации — норма после установки импланта. Тогда-то Найджелл вспомнил обо всех странностях, что были с ним с тех пор. Начиная от визита Мэгги, заканчивая знакомыми на улицах, которые отказывались узнавать его. Он списывал все на усталость и большое количество информации от работы под прикрытием, но на деле все оказалось проще.
Были и хорошие новости — ученные разработали «Неоторакс» — лекарство, инъекции которого помогали бороться с эффектом Дентона. Честно говоря, лекарство так себе. Есть побочные эффекты, вызывает привыкание, довольно токсично (последнее Найджела не страшит — здоровье у него теперь лошадиное). Но это все не важно, главное — оно помогает. Двойная доза при панической атаке, доза при галлюцинациях и это не считая штатных доз утром и вечером. В принципе, с этим можно жить. Плохо, что внештатных приемов становится все больше.
Тем временем, последнее его дело стало самым крупным и удачным. Хотя про удачу Найджел поспорил бы. Он был назначен на должность мелкого делопроизводителя на сверхсекретном проекте «Поколение» — проекте по обучению биотиков с Земли. Была информация об утечке информации и Найджела поставили все проверить. Проверка должна была быть тихой — слишком много политиков и военных было задействовано в проекте, неверное обвинение могло развалить всю программу подготовки. Найджелу (на этот раз его звали Джеймс Лэнг) предстояло стать душой всей команды, другом каждому и заметить, кто что недоговаривает. Ему это удалось. Три месяца Джеймс Лэнг пил пиво с инженерами, носил кофе ученым и флиртовал с нерасторопной, но непосредственной и жизнерадостной секретаршей Джесси Айвс (честно говоря, с женщинами после ухода Мэгги у него не клеилось). И конечно, Джесси оказалась шпионом. Он увидел, как она настраивает оборудование для передачи данных. Снаружи выглядело, как сломанная флэшка, которая слишком долго подключается к компьютеру, но для тех, кто знаком с подобными устройствами (а Найджел-Джеймс был знаком), все выглядело достаточно подозрительно. Операцию провели тихо и быстро — с этажа увели весь персонал, коммуникации перекрыли, но Джесси взять живьем не удалось — она отступила, угрожая пистолетом, а потом вынесла себе мозги. Проверки подтвердили — утечки информации не произошло.
Найджел получил признательность и отпуск. Отпуск правда, был испорчен. К нему явилась Джесси собственной персоной. С окровавленным черепом и стаканчиком кофе в руках. Звучит дешево? А вы попробуйте! Визит Мэгги был в разы приятнее. Так или иначе — «Неоторакс». А еще — походы по врачам. Их Найджел быстро свернул. Никто не мог ему помочь, а чрезмерно привлекать к своему состоянию внимание Найджел не хотел — боялся потерять работу, ставшую для него в буквальном смысле смыслом жизни.
Да, он хотел служить корпорации. В какой-то момент Найджел понял, что Конатикс — не просто корпорация. Это его дом. Почти семья. Это не полиция, где ты вроде выполняешь важную работу, но собственное начальство и коллеги смотрят на тебя с каким-то презрением, словно ты им чего-то должен, словно постоянно делают тебе одолжение. Никто не пытается лишить тебя выплат, бросить на произвол судьбы, все делают общее дело, в которое верят — помогают человечеству, и никто не пытается построить свою карьеру на судьбах других... А если кто и пытается, то как раз для этого есть Найджел. Чтобы Конатикс, каждый человек в корпорации, работали ради одной цели — сделать мир лучше. Помочь Земле не словом, а делом. Помочь человеку стать чем-то большим. Найджел прекрасно знал на себе, что это не пустые слова, а нечто большее. Он часто сравнивал службу в полиции Нью-Йорка и работу в Конатикс и понимал, что только здесь поверил в то, что делает правильные вещи.
Конатикс давала не только работу, но и заботу. Здесь, внутри корпорации, особенно в Париже, где находилась штаб-квартира, он перестал быть одиноким. Конечно, профессия агента внутренней безопасности накладывала определенный уровень ответственности и секретности, но среди таких же агентов как и он, Найджел нашел понимание и друзей. С кем-то его связывала крепкая дружба с нужными нотками соперничества, как с его главным конкурентом за звание «лучший внутренний агент» — Джимм Квин. Он очень любит звать Найджела «железкой» и «тостером», но Стоун никогда не обижается. Джимми из тех людей, что могут подкалывать и ехидничать все время, ровно до тех пор, пока не понадобится помощь. «Если что-то нужно — звони Джимми». Да и чего скрывать, в некотором смысле он чувствует некое родство с этими механизмами, которые выполняют свой долг без колебаний и слабости.
А еще была Алисия Дивари, которая часто бывала оператором Найджела в его ухе во время миссий. Дружба с ней, кажется, перерастала в нечто большее — но сейчас он не спешил и не торопил события — разрыв с Мэгги и смерть Джесси (черт, он так и не узнал, как ее звали на самом деле) все еще тревожили его. Так или иначе, для Найджела Конатикс не была безликой массой — корпорация была людьми. А он сам был Конатиксом.
И, видимо, последняя история с Джесси Айвс была воспринята его начальством, как победа. К тому же, Найджел уже был в курсе проекта «Поколение». Теперь ему снова предстояло работать над этим проектом, на этот раз — в поле. Теперь ему предстояло стать Сандро Блайтом (любопытная деталь — даже связные, в том числе Алиссия всегда называли его тем именем, которым он представлялся окружающим — так уменьшалась вероятность ошибки по неосторожности). Прикрытие было из его нелюбимых, но, надо признаться, действенное — богатенький сынок одного из членов совета корпорации, непутевый, но услужливый, назначен секретарем-ассистентом (не мешайся под ногами) при докторе Гамильтон, руководителе проекта. И, как только что решили — преподавать медицину. В его подготовку входили все знания о препаратах, которые будут необходимы кадетам, а учителю будут доверять больше, чем секретарю. В его задачу входит следить за всем и за каждым. Возможно, на станции будут и другие шпионы, вряд ли история с Джесси Айвс кого-то остановила. Нельзя также допустить, чтобы возникли конфликты с кем-то из турианцев. Сами турианцы тоже — крепкие орешки, нельзя подставлять им спину. Ну и главное — доктор Гамильтон. Если она справится — проект состоится. Поэтому главная задача Сандро Блайта — следить, чтобы доктор Гамильтон неукоснительно придерживалась контракта. В общем-то, не первая подобная миссия для него, но сейчас ответственность очень велика. Кроме того, связь на Гагарине ограничена и голос Алиссии Сандро будет слышать не так часто. Но они где-то рядом и работают вместе с ним – и это главное.
Единственное темное пятно во всем этом — все усиливающийся эффект Дентона. Видимо, количество имплантов было слишком велико. Уже больше года не было новых операций, но галлюцинации, кажется, только учащаются. Панические атаки теперь случались регулярно, чаще всего — от усталости и недосыпа. «Неоторакс» помогал, но его требовалось все больше. Но хуже всего то, что в голове у Найджела начали роиться сомнения. Если у тебя приступы паранойи, это ведь не значит, что за тобой никто не следит, так ведь? Найджел (Джеймс? Сандро? Он начинал путаться) перебирал свое прошлое. И с ужасом обнаружил, что многое начало ускользать. Как звали его родителей? Куда они исчезли, где были когда он сидел прикованный к инвалидному креслу в своей квартирке? Да и вся его история до катастрофы — не слишком ли шаблонная? Средний американец, хороший коп, таких как он описывают в дешевых детективах. Но почему его память изменяет ему? И настоящая ли это память? Его импланты влияют на его метаболизм, силу, на его ноги. Не могут ли они влиять на его память? «Неоторакс» помогает от галлюцинаций, но ведь «Неоторакс» нельзя купить в аптеке — это разработка Конатикс. Что если и его действие — ложь, и он наоборот помогает ему не помнить чего-то важного? Но перестать принимать препарат означает панику и галлюцинации. И есть еще кое-что. Сейчас Конатикс — его семья. Хочет ли он узнать что-то, порочащее его семью? Остаться без работы, без дела, а еще — без Алисии?
В общем, у него будет весь следующий год на станции, чтобы подумать об этом. Сейчас же ему стоит сосредоточиться на Гамильтон, турианцах и маленьких головорезах, ради которых все затевается.
Кристиан Баррос Дельгадо
My conviction is stronger today
As I fight to uncover your sacred lie
And the fear isn't going away
As the soldiers still die
Let your followers know their lives have been sold
For the good of your sacred lie
For the truth to be told
And the plan to unfold
We must start asking why
Don't you know the war is far from over now…
Есть несколько преимуществ в том, что вы живете в единственной обитаемой квартире на этаже хаба в трущобах Нью-Мехико. Вы не обязаны ни с кем разговаривать, лживо улыбаться чужим людям, только потому, что вы живете рядом. Любая «случайная» встреча на лестничном пролете — это всего лишь попытка ограбить, а не тошнотворные вопросы, а любой человек, стучащийся в дверь, четко выражает свои намерения донести что-то очень важное или быть спущенным вниз со сломанной рукой.
А еще никто не обратит внимание на ваши крики по ночам, не будет беспокоиться или вызывать полицию. Разве что попытается вскрыть дверь на следующее утро, надеясь поживиться хоть чем-нибудь. Ничего личного — просто выживание.
По документам вы родились 3 ноября 2134 года, хотя даже сейчас эти даты остаются для вас лишь цифрами в личном деле. В этом нет ничего удивительного, ведь сироте в Нижнем Городе Нью-Мехико, стальном лабиринте трущоб и сломленных судеб, некогда думать о днях рождения. Гораздо важнее, будет ли возможность сегодня поесть.
Своих родителей вы не помните. Совсем, словно вы появились, прямо здесь, среди жестяных стен из мусора и вечного разъедающего дождя с неба. Наверно и к лучшему, вы за свою жизнь на улицах видели слишком много сверстников, которых сгубило глупое чувство надежды, ожидания чуда, которое по щелчку пальцев исправит всю происходящую несправедливость. Нет, вы с ранних лет прекрасно знали, что полагаться можно только на самого себя, на свои силы и возможности. За этот урок многие в Нижнем платили жизнью, но вы выучили его очень хорошо — и малой кровью.
Детские годы, как вы понимаете уже сейчас, были ураганной гонкой наперегонки со смертью, которая поджидала вас тогда за каждым углом. Смертность в Нижнем в те годы (да и что уж лицемерить, вряд ли сейчас что-то изменилось) была невероятно высокой, и каждый месяц в тихом Убежище между Костяной Свалкой и 4-ым коллектором, куда скапливались брошенные, потерявшиеся или сбежавшие дети со всего района, состав обновлялся наполовину. Слабые погибали от голода, в драках за территорию, от болезней и отравленной химикатами воды, их избивали до смерти за воровство — а на их место приходили новые, с дрожащими голосами и испуганными глазами.
Вы были одним из тех, кто смог выжить в тех местах. Благодаря бычьему упорству и огромному желанию жить. В ваших глазах всегда было что-то, что заставляло даже старших «товарищей» избрать себе другую жертву для издевательств. Что-то, что заставляло вас двигаться несмотря ни на что. Вы очень быстро стали одним из незаменимых членов в Убежище, на которого сваливали самую сложную, но важную часть «работы», благодаря которой Убежище и выживало. Вас звали Крысой, и это было чертовски почетное прозвище. Какое еще животное способно выжить там, где человек сдохнет, выбраться из ситуации, отгрызая себе лапу если придется, и драться до последней капли крови, своей или чужой, если отступать будет некуда? С каждым месяцем, с каждым годом, это важность только усиливалась. Сами того не замечая, вы все больше брали опеку над новичками, которые смотрели на вас со странной смесью страха и обожания, а вы лишь старались сделать так, чтобы хоть кто-нибудь из них пережил следующую травлю псами, которую устраивали каждый месяц подонки из «Огненных Бестий». Вы помните многих из них, хотя бы по именам — Гвоздь, Ласка, Ракушка, Шепелявый, Нос… Интересно, как они сейчас? Скорее всего, умерли, конечно. В этом месте была только одна судьба — смерть.
В последнее пару лет криков стало гораздо меньше, кошмары отступили, затаились куда-то глубоко под черепную коробку, рядом с осколком от противопехотной мины, которую так и не стали извлекать из-за риска повреждения височной доли. Они не ушли совсем — как глупо было бы на это надеяться — просто вы знали отличное средство, чтобы провести ночь более-менее спокойным. Нужно было всего лишь не засыпать трезвым.
Смерть была повсюду. Особенно в более старшем возрасте, когда помимо сложностей для выживания, прибавились и соблазны. Те, кто прошел испытания голодом и болезнью и смогли дожить до возраста, когда отдача от пулевого пистолета не выворачивает руку, могли попробовать себя в «серьезной игре» Нижнего. Бандам, особенно отмороженным, вроде «Бестий», всегда требовалось свежее мясо для войн за территорию, которые щедро снабжали кровью улицы Нью-Мехико. В этом мире помимо насилия и оружия, ждали и другие возможности погибнуть — азартные игры, проституция, наркотики… Все это манило, завлекало в свои сети, обещая побег из черного и грязного мира — и заманило очень многих. Лидеры банд с готовностью делились всеми «благами» с новичками — дай голодному кусок протеинового батончика и он будет готов убивать и умирать за тебя. Такие вещи привязывали к себе гораздо сильнее чем все присяги и клятвы. Глядя на бывших жителей Убежища, которые за пару месяцев из товарищей, с которыми вы делили последний кусок хлеба, превращались в укуренных подонков, способные стрелять по пробегающим мимо беспризорникам просто «по веселью», вы до глубины души поражались, насколько просто сломать человека. Насколько просто заставить его изменится... Но не вас. Потому что вы всегда четко знали, что только сами сможете изменить свою жизнь. Через нее можно продраться, силой, упорством — но от нее нельзя сбежать. Нельзя сбежать от себя.
Наверно, вы все равно бы умерли, рано или поздно. Даже у такого живучего создания как вы, есть предел, особенно после того, как случайные гангеры однажды спалили Убежище, ради смеха залив туда бочку бензина. Вы вернулись с налета на магазин слишком поздно, чтобы что-то изменить и тогда, глядя с на догорающий дом, вы с кристальной ясностью поняли, что так больше не может продолжаться. Что если вы хотите выжить, вам нужно двигаться дальше.
Приют имени Святого Бернарда всегда казался чужим на улицах Нижнего. Высокое, светлое здание, правильной формы из стекла и бетона, с воротами и охраной в синей броне. Про это место говорили разное — и что там испытывают лекарства на детях и что самых здоровых режут на органы для богатеев... Как вы убедились, это не было правдой, но образ строгого и правильного Приюта еще долго вызывал у вас чувство странной опаски. С Приютом вы познакомились достаточно рано, когда Шпилька заболела «канализационной рвотой» (как называли эту странную болезнь в Убежище) и вы рискнули оттащить ее к воротам Приюта, иначе она умерла бы, как все остальные. Быстро исчезнуть тогда не удалось, и вы были наказаны за это миской вкусного супа и горячим дезинфицирующим душем.
Конечно, надолго вы там не задержались, сбежав на следующее утро, но периодически, когда все было совсем тяжело, появлялись на его пороге. Там вам никогда не отказывали, хотя мисс Дельгадо, директор Приюта и пыталась убедить остаться. Впрочем, тогда вам казалось, что мягкая постель и постоянное питание убьют вас быстрее чем «канализационная рвота», сделают слабым, а слабые долго не живут в Нижнем. И лишь когда сгорело Убежище, отрезая и очищая в пламени вас от прошлой жизни, вы поняли, что иногда быть сильным состоит именно в том, что найти в себе смелость попросить помощи.
В Приюте у вас все заладилось далеко не сразу. Вам, мальчишке, выросшему на улице, было сложно привыкнуть к правилам, распорядкам и авторитетам, и еще несколько раз вы сбегали, не выдержав напряжения и сложностей — но всегда возвращались. Да, многое давалось вам с трудом, особенно чтение и точные науки, и вам пришлось выдержать достаточно насмешек сверстников и снисходительности преподавателей. Но вы выдержали, просиживая за книгами ночи, с тем же упорством, с каким ранее воевали за каждый глоток воды на улицах. Насмешки быстро сменились страхом и уважением, особенно когда вы без единого удара поставили на место тех «хулиганов», что издевались здесь над младшими. Сверстники признали в вас лидера, ваша рассудительность и упорство, закаленные в Нижнем, помогли сплотить вокруг себя детей, которые вскоре не казались вам зазнайками и непуганными голубями. Ведь они мало отличались от тех, кому вы помогали в Убежище. Люди везде одинаковы.
И, несмотря на всю силу духа, которой вы обладали, вряд ли бы вы справились без той поддержки, что вам оказывала мисс Дельгадо. Уже пожилая директор, для которой приют стал делом ее жизни, с первых дней взяла вас под свою опеку, и не просто как очередного беспризорника. Хотя вы это и не сразу поняли, но мисс Дельгадо очень быстро привязалась к вам, к вашему характеру, целеустремленности, и не позволяла вам опустить руки, сдаться или свернуть со своего пути. Она всегда относилась к вам с уважением, как к равному, и хоть ваши отношения далеко не сразу наладились, вы вряд ли назвали бы кого-то, кто относился к вам с большей теплотой и заботой. Поэтому, когда на второй год вашего пребывания в Приюте, мисс Дельгадо предложила усыновить вас, вы не нашли причины отказать, хотя и очень долго искали причину. «Хватит быть одному», — сказала она тогда, и от этих слов сводило в спазме сердце.
Но они всегда возвращаются. Даже в пустой комнате, где большую часть вещей занимали бутылки — пустые или еще полные — вы не могли избавиться от ощущения, что они наблюдают за вами, смотрят из-за плеча, обступив плотным полукольцом. Они всегда возвращаются, а вместе с ними и крики по ночам. Ведь вы никогда больше не будете один.
Выпуск из Приюта вы уже встречали не как Крыса, а как Кристиан Баррос Дельгадо. По договоренности с мисс Дельгадо (вы так и не смогли себя заставить называть ее матерью — может потому что для вас слово «мама» было сродни ругательству или проклятью?) первое имя вы выбирали себя сами, во многом благодаря созвучию с детским прозвищем, а второе было вам дано в честь ее погибшего мужа, чей голо-портрет висел в ее кабинете на видном месте. «Если бы не он, я бы никогда этим не занялась, и мы бы никогда не встретились», — сказала она однажды.
Покидая порог Приюта, в свое восемнадцатилетие, который хоть и не стал для вас домом, но стал той плавильней, что очистила вас от лишнего, вы уже знали, что будете делать дальше — вы собирались поступить на военную службу в Альянс Систем. Решение не было спонтанным, скорее наоборот, хорошо продуманным, ведь где вы еще найдется применение вашим талантам и умениям, если не пути солдата? И хоть очень многие корпорации набирали себе людей в те годы, выбор стороны был очевиден, ведь именно на деньги и при поддержке Альянса существовал Приют Святого Бернарда. Вы решили, что если и сражаться, то за что-то хорошее, правильное, помогающее другим. К тому, же в какой-то мере, вы были должны Альянсу за то что он вытащил вас из прошлой жизни, а вы никогда и не перед кем не желаете оставаться в долгу.
Поле вступительных тестов, которые были пройдены достаточно легко, с вами был заключен первый контракт и вы были направлены в Саншайн, лагерь подготовки морской пехоты Альянса в пустыне Мохаве. 6 месячный курс усиленной подготовки под жарким и палящим солнцем и пристальными взглядами суровых инструкторов, показался жестким даже для вас. Именно в этом лагере, отрезанном от всего остального мира, из вас, самоуверенного и наглого, сделали настоящего солдата. Если приют был плавильней, то Саншайн — кузнецей, где вы были откованы заново. Да, никто, даже сержант-инструктор Тигрис, умудренный сединами и наградами ветеран, гроза всего Мохаве и морской пехоты, не смог выбить из вас излишнюю самостоятельность и резкость, что не раз приводило к дисциплинарным взысканиям (о эта знаменитая «сушилка» — клетка 2 на 3 под тентом, где за полчаса с тебя сходили все семь потов). Но вы научились ценить других людей, полагаться не только на себя, работать как единое целое в составе подразделения. Солнце Мохаве выпарило из вас все лишнее, оставило только то, что необходимо настоящему солдату. И хоть вы не раз мечтали задушить собственными руками сержанта-инструктора Тигриса во время обучения, после окончания курса вы не раз вспоминали его добрым словом — человека, который был суров и даже жесток по отношению к вам, потому что только так мог подготовить вас к жестокому и суровому миру снаружи. В дальнейшие годы методики обучения «грозы Мохаве» вы взяли себе на вооружение, и они сослужили хорошую службу.
После окончания курса, вам было присвоено звание рядового и военный индекс B5 и вы получили назначение в 14 отдельный батальон морской пехоты Альянса Систем под командованием майора Салливана. Можно сказать, что вам повезло, потому что 14 батальон среди прочих частей имел прозвище «Зачарованные Салливана», благодаря рекордно низкому количеству потерь среди похожих подразделений. Завистливые языки соседей утверждали, что майору Салливану просто лень заполнять бланки на списание убитых бойцов с довольствия, поэтому он приказал никому не умирать, а «зачарованные» с послушностью псов выполняют его приказ. Среди самих «Зачарованных» впрочем, ходила полушутка-полуслух, что у их командира вместо головы и сердца огромный компьютер, и он просчитывает действия союзников и врагов на целый месяц вперед. Но факт оставался фактом — благодаря своим навыком и рекомендациям инструкторов из Саншайна вы были направлены в одно из лучших подразделений Альянса, и это было большой честью.
Годы службы в рядах 14 батальона были, наверно, самыми счастливыми в вашей жизни. В душных и влажных джунглях Амазонки, где вы сражались против картелей и браконьеров, расхищавших заповедники, вы впервые убили человека, чтобы спасти жизнь своему сослуживцу. В 2156 отражали налет пиратов (явно спонсируемых другими корпорациями, уж очень хорошее снаряжение для преступников у них было) на Марсианский Комплекс, где получили первую свою медаль «За выполнение долга» за свои умелые действия при абордаже вражеского корабля. Не прошло и года как ваше отделение оказывало помощь терпящему бедствию транспорту «Маньчжур», затягиваемому в гравитационное поле звезды с отказавшими двигателями. Затем была, кажется, антитеррористическая операция на молодой колонии Казарии-2, где вы проходили гарнизонную службу, во время которой преступники пытались организовать серию терактов в космопорте с помощью бомб, сделанных из сельхозудобрений, потому что «так сказали голоса древних»...
Это было время рассвета Альянса, сразу после открытия ретранслятора у Харона, время экспансии, и морская пехота Альянса была авангардом на десятках новооткрытых миров. Вы были тем авангардом, и от этого чувства захватывало дух. Еще больше захватывало дух от ощущения, что вы делаете правое дело. Черт раздери, вы были героем. Вы спасали людей, и глядя в их глаза вы видели ту благодарность и восхищение, что перекрывало всю кровь, которую приходилось ради этого проливать — свою и чужую. Сражаться за правое дело — это далеко не тоже самое, что проливать кровь в войнах уличных банд. Это давало силы и желания жить.
К тому же, жизнь морского пехотинца не была такой уж и плохой. Да, вы рисковали жизнями, но командование делало все, чтобы сократить потери до минимума. И если даже не вспоминать про майора Салливана, то редко когда вы отправлялись в бой без полного прикрытия. Лучшее оружие, современная броня, дроны поддержки, современные медицинские средства. Боевая доктрина вооруженных сил Альянса предполагала тактическую адаптацию, мобильность, понимание каждым бойцом боевой обстановки и поставленной задачи, а отсюда — личную инициативу. Именно последнее качество вы проявляли еще с детства и именно оно во многом служило причиной уважения ваших сослуживцев и вашей карьеры. Командир вашей роты, капитан Харрис, хоть и не любил вас за горячность, отмечал ваши способности и достаточно быстро вы поднялись по служебной лестнице до капрала и возглавили 2 отделение роты «Бетта» буквально через 3 года после поступления на службу.
Ваши сослуживцы уважали и ценили вашу открытость и прямолинейность, что вы могли назвать дурака — дураком, а «ситуацию вне спектра ожиданий» — задницей. И хоть уважением других вас уже было не удивить, но вот дружба, настоящая дружба была для вас чувством и ситуацией необычным. Но в армии нет местам маскам и обманам, человек раскрывается по настоящему, когда в него стреляют из боевого оружия, и вскоре вокруг вас сформировалась дружная компания, готовая идти за вами и в атаку, и в ближайший бар: рядовой Пьер Гадзи, славившийся самыми пошлыми шутками в батальоне, капрал Уильям Норман, ваш спокойный и рассудительный заместитель, рядовой Аманда Маккол лучший стрелок во всей роте, взбалмошная и непостоянная, как взрыватель Мк-3, рядовой санитарной службы Рафаэль Лорелей, язвительный и циничный, но готовый всегда вколоть в своего товарища заряд детокса, чтобы облегчить его страдания после тяжелой ночи…
Эти люди стали не просто вашими подчиненными, хотя вы конечно чувствовали за каждого из них персональную ответственность, они стали чем-то большим. «Отряд Героев», как вас всех с легкой руки прозвал Пьер Гадзи. Именно на свадьбе Уильяма и Аманды в Детройте во время увольнения на Земле вы познакомились с Кристиной, милой девушкой, репортером из онлайн-газеты, с которой у вас впервые завязалось что-то, похожее на отношения. Сложные, странные, натянутые отношения, но было приятно, что на Земле вас кто-то ждет еще, помимо мисс Дельгадо.
Но сколько не виться воспоминаниям, сколько не пытаться закопаться в прошлое, нельзя убежать от самого важного. От того, что изменило все. От Шаньси.
В вашем доме нет ни одного целого зеркала, даже в ванной, где вы обрушиваете на себя ведро холодной воды. Фигуры отступают, давая вам возможность дрожащей и еще мокрой рукой нащупать стоящую на полке вместо шампуня бутылку виски и сделать несколько жадных глотков залпом.
Назначение на гарнизонную службу не было чем-то необычным — примерно раз в полгода происходит ротация подразделений батальона между флотами и колониями, которые необходимо удерживать. Учитывая, что Шаньси была самой дальней колонией человечества, в назначении 1-ой роты капитана Харриса для ее охраны не было чем-то необычным.
Шаньси вам не понравилась сразу. Колония начала отстраиваться не так давно, до окончания терраформинга оставались годы, а жизнь была сосредоточена в основном в биокуполах и разрозненных поселениях. Можно было сказать, что там почти нечем было заняться, если бы капитан Харрис не решил использовать ваш талант и авторитет среди рядового состава на полную катушку и повысив вас приказом до младшего сержанта не назначил исполняющим обязанностями командира 1-го взвода, на то время пока командование не пришлет замену лейтенанту Эбботу, пострадавшему при обрушении платформы для орудий противокосмической обороны. Из-за этой случайности, у вас подчинении оказалось почти полсотни человек к тому моменту, когда все началось.
Не было никакого страха. Было удивление, когда на Шаньси поступали противоречивые сведения о том, что космические разведчики столкнулись с неизвестными кораблями. Было волнение, когда спешно развертывались боевые посты, организовывались узлы обороны и убежища для гражданских лиц. Было непонимание во время ночных посиделок «группы героев» в вашей комнате в гарнизоне, и обсуждения до хрипоты. Была неуверенность в глазах и вопросах рядовых, которые вы гасили срочным приказом или едкой шуткой. Была задумчивость в глазах капитана Харриса, когда он получал приказы и сводки от генерала Уильямса, командующего гарнизоном. Страха не было, потому что был четкий план действий, подготовленный и донесенный до всех — пока флот навязывает противнику бой на орбите, поддержать его с Земли огнем противокосмических орудий, отразить вражеский десант если будет и быть готовыми к выдвижению к челнокам при приказе на абордаж вражеских судов (и именно для последнего предполагалось использовать части 14 батальона). Когда у солдата есть план действий, страха нет.
А потом вас предали.
«Ты нас предал». Шепот врывается в ваши уши как шипение гермостворок. Еще пару лет назад вы бы испуганно обернулись, но сейчас кошмар уже отступает в бессильной ярости и это лишь последняя попытка возвать к остаткам вашим совести. Но их не больше чем целых строений на Шаньси.
Когда вражеские корабли вышли на орбиту Шаньси — их никто не встретил. Вы не знали почему. Кто-то говорил, что весь флот уничтожен до начала штурма планеты, но в это никто не верил. Глядя как небеса наполняются огнем, вы были твердо уверены, что вас бросили здесь одних.
Заняв удобные позиции на ближней орбите, корабли противника обрушили ад на Шаньси. Точечные удары огромной мощности, оставляющие кратеры в местах попадания, выжигающие беззащитные без прикрытия орудия противокосмической обороны. За орудиями последовали военные объекты — гарнизоны, крепости, укрепленные позиции. Большинство из них были сосредоточены в Шаньси-Прайм, так же как и большинство гражданского населения. Многометровые строения рассыпались в крошку, в осколки бетона и стали горели и вы впервые видели, как огонь пожирает металл, как бумагу. Сначала их пытались тушить, но напалм нельзя потушить одеялом, а системы пожаротушения не работали, из-за разрушенных в первые же часы электростанций. Вы выводили свой взвод и всех гражданских, что удавалось найти, прочь из уничтожаемого города подальше от беспощадных корабельных орудий.
Здания рушились прямо на вашем пути, и целые улицы уходили под землю, проваливаясь до коммуникаций. Сражаться было не с кем, огонь нельзя было победить, и все подразделения гарнизона, не успевшие покинуть заметные с орбиты позиции, были растерты в прах. Такова была первая ночь вторжения чужаков на Шаньси. Первая ночь из 96.
Из сорока восьми человек личного состава, подчиненного вам, вы вывели из Шаньси-Прайм только двадцать пять. Остальные, в том числе Пьер Гадзи, погибли за те 4 часа, что пришельцы утюжили вашу оборону. Обороны как таковой больше не было, все ключевые позиции были превращены в пыль. Оставшиеся силы были рассеяны, без четкой связи с командованием и друг другом, без запаса снаряжения и подкреплений, и без всякой надежды — против могучей военной машины Турианской Иерархии.
Нет, тогда ни вы, ни кто-либо другой не знали точно, с кем вы воюете. Большинство считали, что человечество столкнулось с теми самыми Протеанами, пришедшими уничтожить дерзкую расу. Вас это не волновало, ведь это был враг, которого хоть и чертовски сложно, но возможно было убить. У вас на руках были остатки взвода, куча гражданских, и отсутствие приказов. Все смотрели на вас в ожидании распоряжений, напуганные и растерянные, но не сломленные. Вы видели с холма, как на поверхность спускаются сотни маленьких огней десантных шатлов и понимали, что шансов почти нет. Но как бы это не звучало глупо, Альянс, да и все человечество может погибнуть, если вы здесь не справитесь. И когда вы приказали сражаться, никто не оспорил ваш приказ.
Это была странная война. Не та, к которой вы привыкли. Ни поддержки артиллерии, ни дронов, ни подкреплений, ни отдыха. Ваш отряд, как и десятки других, таких же несдавшихся, атаковал силы вторжения исподтишка, там где мог. Вы прекрасно знали, что без руководства такая война обречена на поражение, и постарались как можно скорее установить связь с командованием — к счастью, генерал Уильямс, как оказалось, выжил и настроенная им сеть связи транслировала обращения и приказы к выжившим, стараясь скоординировать разрозненные действия партизанских групп.
Это была странная война. Война в дыму и руинах, грязи и крови. Неожиданные атаки, засады, диверсии — это все что вам оставалось, потому что в открытом бою вы мало что могли противопоставить армии вторжения. Высокие фигуры в черных доспехах оказались хорошо обученными бойцами, но слишком наивными, слишком рано поверившими в свою победу. Растяжки и мины, программируемые турели, снайперы и неожиданные налеты были единственным способом нанести хоть какой-то урон противнику. Возвращаясь с вылазки в постоянно меняемое убежище вы и ваши люди вслушивались в пропадающую частоту командования, в голос генерала Уильямса, каждый день в одно и тоже время рассказывающего об успехах партизанского движения, о нанесенных врагу потерях. Это был как ритуал — если генерал все еще говорит, значит все в порядке. Значит, кроме нас кто-то еще есть. Связь была односторонней, и вы не знали, сражаетесь ли вы в считанных километрах от других выживших, кто бы они ни были, или давно в окружении врага.
А враг собирался оставаться надолго. Враг учился. Гражданское население он сгонял в специально возводимые «лагеря» и об их судьбе в ходе войны оставалось только догадываться. Понеся серьезные потери в первый месяц от ударов маленьких групп, вроде вашей, пришельцы не стеснялись уничтожить артиллерийским огнем целый квартал, если по ним из него был произведен хотя бы один выстрел. Сражаться становилось все тяжелее, особенно когда враг стал отвечать вам той же монетой и уничтожать склады с припасами и систему водоснабжения поселений, обрекая вас на голодную смерть. Некоторые нестойкие даже сдавались в «лагеря», просто чтобы хоть что-то поесть. Среди вашего отряда таких не было. В вашем отряде просто умирали.
Один за другим, люди под вашим командованием гибли. Все те, кого вы мысленно поклялись защищать. Вы старались как могли, молились Богу и отсутствующему здесь майору Салливану, чтобы найти хоть какой-то выход, найти способ продлить борьбу на еще один день. Но вы человек, и вы совершаете ошибки. И пусть у вас были оправдания, пусть враг был незнаком и невероятно силен, но за ваши ошибки гибли другие. И что самое страшное — они гибли без вопросов, и оставшиеся были готовить занять их место.
Вы потеряли пять человек после Ниптона, небольшого поселения в 40 километрах от Прайм, когда возглавили самоубийственную атаку на ближайший блокпост противника. Ниптон, когда вы пришли в него, был превращен в дымящиеся руины, а вдоль главной улицы этого городка как в страшном сне висели десятки человеческих тел на импровизированных крестах. И лица этих людей вы никогда не забудете. Как и ту ярость, которая вами тогда овладела. Как и цену, которую отряд за нее заплатил.
Во время нападения на концентрационный лагерь под Исиморой погиб Лорелей. Пришелец с помощью движения руки заставил повиснуть его воздухе, как листок бумаги на потоке воздуха и расстрелял в упор. Доктор погиб на месте, не в силах сопротивляться этой страшной технологии, большей похожей на колдовство.
Капрал Норман был тяжело ранен во время артобстрела противником руин, где вы укрывались после налета на конвой с провиантом чужаков. Трое ваших людей погибли тогда, а Уильям умер спустя три недели, не приходя в сознание на ваших руках из-за отсутствия медикаментов, которые стали дефицитом в первые дни. Наверное, ему повезло, потому что он не увидел двух событий, которые не хотели видеть и вы.
Он не увидел, как его жена погибнет через 11 дней после его ранения, прикрывая отступление отряда из засады противника, который бросил на поимку вашей маленькой группы огромные силы. Она осталась позади, и вы, удалясь, и уводя остальных людей, которые хотели жить, считали выстрелы из ее винтовки до тех пор, пока здание в котором она засела не осело в пыль от выстрела вражеской орудийной платформы. В тот день она дала вам достаточно времени.
Он не увидел, как ваш уже очень маленький отряд, после долгих игр в кошки-мышки с пришельцами, которые не простили вам сбитого челнока с личным составом, был загнан в угол в пригороде Шаньси-Прайм. Вы готовились сражаться до последнего, если будет нужно, укрывшись в руинах и ожидая, пока противник пересилит свой страх и пойдет выковыривать из укрытий вас лично, а не с помощью артиллерии и дронов, и тогда возможно появится шанс прорваться. Но в тот день по системе связи голос генерала Уильямса прозвучал не для того, чтобы вдохновить вас на борьбу. В тот день на всех каналах связи звучал приказ гарнизону Шаньси на сдачу. Даже спасительный звук стрельбы чужаков, решившихся на штурм ваших позиций, не смог заглушить это сообщение.
Это был единственный день в вашей жизни, когда вы плакали. Плакали, ощущая как смерти ваших друзей за единый миг становятся бесполезными, а командование в очередной раз вас предает. Впрочем, эти слезы не мешали вам стрелять по наступающим врагам до тех пор, пока вы не поняли, что из почти десятка людей, защищавших это безымянное место, в живых остались только вы. И это осознание оглушило вас гораздо сильнее, чем граната, разорвавшаяся у вас под ногами.
Так для вас закончилась война. Потом были госпитали — сначала турианские, потом, после подписания мирного договора — человеческие. Долгое лечение и реабилитация, возвращение на Землю с другими выжившими, торжественное вручение целого вороха медалей и наград, повышение в звании до старшего сержанта — все это промелькнуло, как единый миг в каком-то тумане. Щелчком пальцев, пробуждающим вас ото сна, послужил вопрос журналиста на церемонии: «каково это, — ощущать себя героем?».
Дело об избиении журналиста быстро замяли, благодаря вашему статусу, но легче вам не стало. Именно с этого момента в вашу жизнь приходят они. Кошмары с мертвыми людьми, которые смотрят на вас и задают вопрос, который вы сами задавали себе тысячу раз наяву — почему столько людей, хороших людей отдали жизни, чтобы вы выжили? Почему умерли все, кто верил в вас, слушал и подчинялся, а вы остались в живых? Не купили ли вы собственную жизнь в обмен на их?
С каждым месяцем, проходившим после этого вы все меньше были уверены, что из того, что вы помните, правда, а что, — попытки оправдать себя. Вы впали в глубокую апатию, каждый день напиваясь до беспамятства, пытаясь заглушить голоса и отогнать кошмары. Вы не хотели никого видеть и ни с кем общаться, не отвечая на звонки, копя пропущенные вызовы. Когда Кристина пришла к вам в квартиру, воспользовавшись своими ключами, вы довели ее до слез и вышвырнули вон. Кажется, ударили за слова «хорошо, что ты вернулся живой». Вы ненавидели себя. Презирали. Вы потерялись. И не мудрено — ведь в этих чертовых руинах ничего не видно из-за горящего камня.
«Каково это, — ощущать себя героем?..».
Впрочем, менялось не только ваше отношение к этой войне, но и общества. Когда вы, наконец, вышли из почти годичного затворничества, то с удивлением узнали, что командование Альянса предало вас в третий раз. Вы ненавидели, когда вас называли героем, потому что знали, что настоящие герои погибли на Шаньси. Но за какой-то год, люди забыли, что там случилось. Все чаще Войну Первого Контакта стали называть «Инцидентом у ретранслятора 314», дикторы по Экстранету взахлеб рассказывают об «благородных инопланетянах» с «культурой чести и долга». Все громче звучат призывы к тому что нужно забыть все прошлые ошибки и начать заново, «влиться в галактическое сообщество». Всем было плевать, сколько людей погибло, защищая родной дом, брошенных и оставленных всеми. В годовщину тех событий, ради которых вы и вышли из берлоги, больше не говорилось о подвиге и мужестве. Об ужасной ошибке, о непонимании, о жертвах войны и о светлом будущем. Мемориал в честь погибших в Войне Первого Контакта стал фундаментом, на котором политики собирались построить новый мир, и в знак этого представители Турианской Иерархии присутствовали на этой церемонии. Нога Турианцев ступала на Землю. Ваши друзья умерли, чтобы это предотвратить, а политики и бюрократы Альянса росчерком ручки и лживой улыбкой перечеркнули их жизни и смерти.
В тот день вам хотелось убить всех, кто собрался на площади. В тот день вы окончательно порвали со военным прошлым, слишком поздно осознав, что Альянс Систем ничем не отличается от «Огненных Бестий» или любой другой силы, заманивающих людей на убой с помощью обещаний и наркотиков, не важно, в тело вонзаются иглы, или в душу. Вчера они воевали с турианцами. Сегодня — мирятся. Завтра, если будет нужно, снова будут воевать. И каждый день за это будут платить жизнями хорошие люди. Трижды преданный, вы сломались. Точнее — сломали все иллюзии об окружающем мире. Ничего не меняется. Любая сила, пытающаяся удержать над тобой контроль — пытается лишь сломать тебя. И хорошо, если просто сломать.
Еще некоторое время прошло в пропивании того немногого, что удалось скопить — военную пенсию от Альянса вы не взяли бы, даже если бы умирали с голода. Впрочем, это не мешало вам сделать очень простой выбор, когда жрать стало действительно нечего — все что вы умели, это убивать, и это был единственный способ для вас заработать на жизнь. Сожаление, идеализм, остались где-то там на Шаньси. Никакой верности — просто работа. Ветераны Альянса были нарасхват, особенно с таким уникальным опытом, поэтому без работы вы не сидели. Несколько командировок вместе с «Терра Фирмой» по сопровождению грузов с редкими элементами, охрана незаконных факторий в ближнем поясе Сатурна, контракт на 6 месяцев с «Розенков Матириэлс»…
Вам уже не так часто приходилось стрелять самому, хотя вы с остервенением продолжали тренироваться каждый день. Это был второй способ, кроме алкоголя, не видеть кошмаров — уставать так, что ноги перестают держать и сердце начинает пропускать удары. Все чаще, особенно с ростом вашей репутации в определенных кругах, вас признавали как советника, военного специалиста, инструктора — многие наемные отряды и отряды реагирования конкурирующих корпораций хотели перенять ваш опыт ведения войны ограниченными силами. Вы не были против — если они хотят убивать друг друга по-новому, то пусть, мир станет чище. Главное, пусть платят. Пусть разговор будет честным — о деньгах, без всякой прочей лжи. Если вы будете убивать, то только за то, в чем твердо уверены. Идеалы могут устареть и быть выброшены, как вы видели. Деньги и ценности — никогда.
И сейчас вас ждет новый контракт. Корпорация «Конатикс», с которой проработали последние 14 месяцев, тренируя их охрану, предложила новый, выгодный контракт. Обучение кадетов, возраст от 15 до 17 лет, боевая подготовка, основы рукопашного боя, и все в таком духе. Строгая секретность, жизнь за пределами Земли в течении 1 стандартного года — ничего интересного. Еще одна работа. Вылет завтра… уже сегодня утром.
Главное, чтобы не случилось так, как сказала мисс Дельгадо, к которой вы вчера заходили попрощаться. Главное не пытаться воспринимать этих детей иначе, чем тех оперативников «Конатикс», которых вы тренировали раньше. Не пытаться проводить аналогий, видеть в них детей из Убежища или подчиненных, не пытаться привязываться. Чтобы вы перестали верить в Альянс, ему пришлось трижды ударить вас под дых. Хватит ли вам двух раз испытать такую боль от потери людей, которых вы цените, чтобы не начать привязываться снова? Потому что если хватит, то вам следует помнить, что случается с людьми, которым вы что-то обещаете.
Вы надеетесь, что это просто работа, которую вы выполните хорошо. Этим профессионал и отличается от героя — он делает свою работу четко и в срок, и не пытается сделать ненужного или невозможного.
«Каково это, — ощущать себя героем?», — Вы не знаете ответа на этот вопрос.
In my playroom windows shut
Purple carpet, smell of slaughter
Waiting for the game to start
Setting all the toys in order…
31 марта 2151 года, Международный Космопорт Сингапура. Местное время — 12:49:38. Старая видеозапись с камеры видеонаблюдения замирает во мраке лаборатории, пытаясь передать величие момента. Через 37 секунд произойдет событие, изменившее ход человеческой истории. Над космопортом медленно поднимается грузовой корабль. Его название, пункт назначения, портовая принадлежность — все это несоизмеримо с его судьбоносной ролью в грядущем событии, навсегда изменившим человеческую природу, уничтожившим барьер между прошлым и будущим, открывшем всему человечеству двери в новый мир. Через 37 секунд случится рождение легенды. Через 37 секунд на свет появится Франческа Гамильтон.
Конечно, сама по себе Чесс Гамильтон родилась за двадцать лет до сингапурских событий — 18 сентября 2132 года в 35ой участковой клинике Марселя. Но только ли тело с электрическими импульсами внутри делает человека человеком? Ее матушка, Аннабель Гамильтон, осталась довольна прошедшими родами и поставила принимавшему их студенту балл A+. Надо сказать, что подобного балла на ее курсе удостаивались лишь немногие из студентов. Франческа же была немедленно передана няне на попечение, где и находилась первые три года своей жизни. Образ жизни Аннабель был плохо совместим с воспитанием детей. На рождение ребенка она решилась только под давлением совета директоров ее корпорации, установившей четкие квоты на декретный отпуск. Портить себе будущую карьеру из-за внезапного гормонального всплеска Аннабель не собиралась, поэтому предпочла решить вопрос заблаговременно.
Когда Чесс исполнилось три, мать вновь обратила на нее внимание: ей хотелось убедиться в эффективности выбранного ею способа зачатия. Тесты интеллектуального потенциала показали определенную склонность к точным наукам, слабую предрасположенность к творчеству, низкую заинтересованность в эмоциях и отличный аналитический потенциал. От автоматических тестов определенно ускользнуло что-то важное. Но, не найдя ничего полезного для себя, Аннабель подписала контракт на обучение дочери в частной школе при своей корпорации до наступления совершеннолетия последней — и забыла о существовании этого человека.
Запись мерцает и продолжается. Грузовой корабль медленно поднимается на четырех стабилизаторах, разворачиваясь для подъема на орбиту. Один из стабилизаторов начинает крениться. Раздается хлопок, затем взрыв, и стабилизатор поворачивается к кораблю. Борт выворачивает наизнанку, синяя вспышка озаряет экран. Мгновение — и о космическом корабле напоминают лишь дождь из горящих обломков и облако тончайшей пыли, развеваемой над городом ветром.
Жизнь под крылом такой корпорации, как «Синерджи Фармацевтикалс», для многих была идеалом устроенного существования, хотя Чесс и не с чем было ее сравнивать. Люди, живущие в корпоративных анклавах всю жизнь, не знали, что такое платить за еду, или выбирать развлечения по своему вкусу. Города внутри городов, огороженные стенами или сами являющие собой закольцованные стены из многоэтажных жилых блоков, корпоративные анклавы обеспечивали счастливых служащих всем необходимым — и достаточным — для эффективной работы и сопутствующего отдыха. Поэтому социальные отношения, возникающие внутри анклавов мало походили на привычные людям внешнего мира. «Синее кольцо», в котором жила Франческа, в этом ничем не отличалось от прочих подобных анклавов.
Положение Чесс было уникальным в том, что, в отличие от большинства окружавших ее людей, у нее не было контракта, который мог бы быть аннулирован. Ее жизнь была предоплачена, никто не требовал от нее жесткого соблюдения списка требований, и у нее самой не было никакой мотивации бороться за место под теплым светом софитов в аллеях анклава.
С ранних лет ее окружали такие же, как и она, дети служащих корпорации, которые предпочли сосредоточиться на работе, предоставив воспитание и обслуживание детей специалистам. От привычных всему внешнему миру интернатов корпоративные детские дома «расширенного цикла» отличало не только отношение персонала, но и тот факт, что для встречи с родителями достаточно было пересечь парк в центре анклава. Такая возможность была у всех детей ее группы — кроме самой Франчески.
Нельзя сказать, чтобы у нее были проблемы с социализацией. Нет, напротив, она не испытывала недостатка в общении со сверстниками, ведь за этим внимательно следил персонал сначала детского сада, а затем школы. Но уже с младших классов школы Франческа осознавала, чем отличается от всех окружающих детей, да и по большому счету — взрослых. Все они, движимые корпоративной учебной программой, были нацелены на результат, на достижение целей, на то, чтобы в один день стать полноценным служащим, а после, возможно, даже купить отдельный домик на принадлежащем корпорации куске океанического шельфа. Франческа не нуждалась в подобных промежуточных целях, для нее все такие вопросы уже были решены, она была свободна сразу делать следующий шаг: задавать себе и миру вопрос, «что дальше?».
С этим вопросом она поглощала любую доступную информацию из Экстранета, располагая практически неограниченным свободным временем, предоставленная сама себе и ограниченная только контентными фильтрами детского сегмента сети. С этим же вопросом она преодолела три первых этапа корпоративного обучения. Учебная программа корпорации была построена с таким расчетом, чтобы за девять лет подводить ребенка к вопросу профессиональной специализации. Исправно выполняя все поставленные задачи в течение первого трехгодичного цикла, Франческа осознала закономерность в подаче информации, узнала учебный план и срезала несколько «углов» с помощью общедоступных библиотек в Экстранете. Так в возрасте 13 лет она добилась рассмотрения своего заявления на поступление в колледж.
Спектр профессий, которым можно было обучиться в «Синем кольце» не был велик. «Синерджи Фармацевтикалс» занималась разработкой широкого спектра медикаментов, делая ставку на направления. Первым были релаксанты и возбудители нейромедиаторов, столь популярные у корпоративных служащих, живущих в состоянии вечного цейтнота. Вторым, публично демонстрируемым и общественно одобряемым, были препараты, призванные отсрочить и смягчить последствия старческих деменций. Ни то, ни другое не вызывало восторга у Франчески, не желавшей идти проверенными проторенными путями, поэтому из имевшихся вариантов она выбрала стезю нейрохирурга.
Следующие четыре года она всю следующую жизнь считала самыми бессмысленными во всей своей карьере. С каждым учебным днем она находила новые изъяны в системе образования, и все больше разочаровывалась в своем выборе. Вновь, как и в младших классах школы, но более отчетливо, она видела, насколько сверстники отличаются от нее. Их интересовала не суть предмета и вопрос профессии, а те блага, которые они могли с помощью этой профессии достичь. Хуже было другое: подобную систему ценностей им транслировали практически все преподаватели.
В это же время произошел финал отношений с Аннабель. Та было заинтересовалась успехами своей биологической дочери, узнав о раннем поступлении последней в колледж, но, не увидев в ее табеле успеваемости ничего примечательного, в очередной и последний раз закрыла для себя тему этого человека.
Осознавая растущую дисгармонию, Чесс искала выход и приложение для своего острого ума. К этому времени она уже осознала то, что позволяло ей выделяться на фоне однокурсников. В любой ситуации она первым делом искала систему понятий и отношений, а когда находила ее — то понимала и закономерности, составляющие эту ситуацию. Подобный аналитический дар мог проявиться в любой среде, и девушка не стеснялась пробовать себя в самых разных сферах. Благо, что время само подбрасывало испытания — как раз в этот момент на Марсе впервые были обнаружены остаточные следы элемента Ноль, и научные сообщества всего мира захлестнул поток данных, изображений, текстов, схем и концепций из раскопанных ксеноархеологами руин.
Франческа завела себе страничку в Экстранете, где начала публиковать свои выводы относительно природы и значения найденного наследства Протеан. В частности, одним из ее заключений было утверждение о том, что подобные дары, явно оставленные до времени своего обнаружения неведомыми инопланетными «прогрессорами», не могли быть подарены только человечеству. Учитывая масштаб и сложность найденных технологий, можно было говорить об общегалактической распространенности того вида, который оставил эти руины, а значит, где-то в другой части нашей Галактики другой разумный вид пользуется теми же технологиями.
Рано или поздно идеями Франчески должны были заинтересоваться — и это случилось, когда Гамильтон исполнилось семнадцать. К этому моменту ее учеба в колледже практически сходила на нет. Оставался год до завершения учебного контракта, и впервые в жизни Франчески впереди замаячила бытовая неизвестность. Она по-прежнему не имела представления о необходимости денег и без энтузиазма для себя была вынуждена наверстывать упущенные факты из жизни людей внешнего мира по роликам из Экстранета. В один из подобных вечеров к ней и пришло письмо из рекрутингового отдела «Конатикс Индастриз».
Молодая экстратерральная корпорация искала аналитиков для работы над нейронными сетями нового поколения. Человек с навыками Франчески подходил для этого как нельзя кстати: Гамильтон имела образование, необходимое для того, чтобы понимать структуру человеческого мозга, обладала достаточными аналитическими способностями, чтобы считывать отклонения в развитии нейронных сетей, и при этом была достаточно молода, чтобы не обладать завышенными амбициями. После четырех непродолжительных собеседований она была принята, и Конатикс, подобно бордовому парашюту, вынес Франческу из «Синего кольца», скуки учебных будней и прошлого, связанного с Аннабель.
Работа в «Конатикс» кардинально отличалась от всего, что окружало Чесс до этого. Ее окружали люди, движимые идеей и тем же вопросом, который она задавала себе сама: «что дальше?». Дальше были нерешенные никем еще вопросы, а дорога между целью и днем сегодняшним была сокрыта в лабиринтах статистических закономерностей. Отметившись на ресепшене корпоративного отеля по приезду, Чесс оставила немногочисленные вещи из «Синего кольца» на кровати, и следующие полгода они пролежали нетронутыми: лаборатория стала ее домом во всех смыслах.
Метод исследования был прямолинеен и прост. Они работали с первоисточником — головным мозгом человека, моделируя процессы в нем на основании сигналов биологического образца. А для внесения необходимого для получения динамики информационного шума использовали сигналы мозга, пораженного раком. Рак оставался непобежденной проблемой человечества, и иногда перед смертью раковые больные добровольно передавали свои тела на благо науки. И хотя добровольцев для таких опытов постоянно не хватало, статистика собиралась, медленно, но верно.
Пока не случился Сингапур.
Это одна из немногих сохранившихся копий этой видеозаписи. О воздействии Элемента Ноль на человеческий организм в тот момент было известно до смешного мало. Мы знали наверняка только то, что видели своими глазами: шахтеров с Марса почти наверняка ждала койка ракового больного. О воздействии Элемента Ноль при вдыхании в форме пыли было известно еще меньше, хотя Сингапур изменил и это. Летальный исход от рака головного мозга — в 31% случаев. После Сингапура у нас не было недостатка в добровольцах.
Мир был потрясен катастрофой, случившейся 31 марта 2151 года в международном космопорту Сингапура. После крушения транспортного корабля весь запас элемента Ноль в его топливных баках был рассеян над огромным мегаполисом в форме мелкодисперсной пыли. Катастрофа была подобна чернобыльской: но здесь не было ни реактора, который надо было тушить, ни места для героического самопожертвования: миллионы людей оказались заражены в одночасье.
В Сингапур стали стекаться гуманитарные организации, известные меценаты, вроде звезды Бейрута Сезен Ясин, и, вслед за ними, исследовательские организации. Беспрецедентная по масштабам исследовательского потенциала катастрофа была зафиксирована и задокументирована максимально подробно. Каждый человек, обратившийся на пункт гуманитарной помощи с признаками заражения, был вписан в базу данных пострадавших, и следом по каналам корпоративного шпионажа эта база данных утекла в руки всех заинтересованных, в том числе, «Конатикс».
За пострадавшими, их семьями и родственниками продолжали следить еще несколько лет, на случай косвенного или отложенного развития опухоли. Через полгода у некоторых выживших стали появляться дети, которые также были вписаны в общую базу статистики. А еще через пять лет началось то, что в будущем прозвали Великой Статистической Ошибкой.
Сперва это выглядело, как цепь ничем не связанных друг с другом событий. Глубокий аналитический дар Чесс уже схватил наживку, но еще не сообщил об этом разуму, продолжая блуждать в потемках. В доме ребенка непрерывно взрываются лампочки. Ребенок упал с четвертого этажа и выжил. Девочка непрерывно выигрывает в игровые автоматы. Семилетняя соплячка стала главарем в уличной банде. Отец зовет домой церковного экзорциста, чтобы изгнать демонов из сына. В какой-то момент этого стало слишком много, чтобы быть просто ошибкой статистики.
В этот момент удар пришел оттуда, откуда его никто не ожидал. У отдаленной колонии Шаньси произошел конфликт с неизвестной расой. Франческа с удовольствием для себя отметила схожесть используемых технологий с обеих сторон и подтверждение ранее выдвинутой ей гипотезы. Вслед за короткой чередой боевых столкновений последовал ожидаемый мир, и человечество узнало о существовании множества разумных рас, управляемых единым законодательным органом: Советом Цитадели.
Среди общегалактических законов, переданных людям на правах императива, значился запрет на любые разработки в области искусственного интеллекта. Данный путь уже был пройден одной разумной расой — Кворианцами, и последствием для них стала война с созданными машинами. В итоге все выжившие представители этой расы были вынуждены оставить свою родную планету и жить в условиях кочующей флотилии. Закон Цитадели был однозначен, любая попытка разработки неограниченного искусственного интеллекта сложнее виртуального ассистента или говорящей базы знаний была бы пресечена военным путем. «Конатикс» оказалась на грани закрытия.
Но стремление к познанию оказалось сильнее. На Шаньси человечество впервые увидело феномен, о котором до этого писали лишь фантасты: инопланетяне демонстрировали способности к телекинезу. Запечатленных примеров были десятки, военные спешно создавали контракты на разработку средств противодействия, дипломаты Альянса ненавязчиво пытались выяснить природу этого явления — биотики — стараясь не выставить человечество слишком глупо в глазах галактической общественности. А Франческа Гамильтон сопоставила имевшиеся данные о массовости и характере применения биотики в рядах турианской армии с погрешностью статистики о детях Сингапурской катастрофы.
Когда на стол Лилит Бланш, одного из главных акционеров «Конатикс», лег отчет начальника отдела разработки нейронных сетей Ф. Гамильтон, та уже дочитывала заключение о банкротстве в последней редакции. Корпорации как активу оставалось жить несколько месяцев, и Лилит, как сугубо прагматичная женщина, увеличила этот срок вдвое. У Чесс был только один шанс подтвердить свою правоту. И она приступила к делу.
Все разработки в области нейронных сетей были свернуты, заморожены, в некоторых местах показательно вычищены, в некоторых спрятаны настолько глубоко, чтобы не быть обнаруженными никогда. Этажи, прежде занятые вычислительными кластерами, перепрофилировались на переработку и анализ Элемента Ноль. Сомнений в том, что именно он связан с появлением способностей к биотике, не было, нужно было лишь подтверждение.
Первый бездомный ребенок Сингапура из списка зараженных лег на операционный стол Гамильтон в 2157 году. После выстрела в затылок у него отсутствовали мозжечок и гипоталамус, к моменту обнаружения трупное разложение уже успело затронуть кожные покровы. Но главное было установлено: в нервных узлах наблюдались скопления частиц элемента ноль. Не теряя времени, Чесс пропустила через тело разряд тока и тут же была отброшена ударом поля эффекта массы. Биотика была продемонстирована и зафиксирована на камеры лаборатории. У «Конатикс» появилось новое предназначение.
Финансирование было предоставлено, в корпорацию вернулись старые и начали появляться новые лица. На нулевой стадии из статистической выборки извлекались подопытные, живущие на улицах и не требующие урегулирования юридических вопросов. Взаимодействие с ними было затруднено. После серии экспериментов стало ясно, что удары током не эффективны и, что самое важное, они дают непредсказуемый результат. Довольно быстро было установлено, что спонтанное проявление биотики происходит за счет собственных нервных импульсов тела подопытных.
На седьмом подопытном было установлено, что только сильные эмоциональные реакции способны активировать способности. В лабораторных условиях это было практически недостижимо, и нулевая стадия была завершена на этом этапе. Турианские биотики отчетливо использовали свои способности по желанию, в нужный им момент, совершая лишь незначительные телодвижения. Был необходим турианский подопытный.
Поиск подходящего объекта занял три долгих месяца. Наконец, он был доставлен в лабораторию. Сложности в работе с турианской физиологией и опасность объекта как такового практически не оставляли шанса поработать с живой тканью, но это не было проблемой. Результаты вскрытия были сопоставлены с накопленной до этого статистикой о людях. Где-то на поверхности, совсем близко, находилось ключевое звено цепочки, но продолжало ускользать из внимания. Весь персонал был на грани, непрерывный мозговой штурм продолжался круглосуточно. Пока однажды, когда Чесс встречала очередной рассвет на столе в лаборатории, где она предпочитала ночевать во время таких затяжных марш-бросков, в пространстве смыслов и понятий не появилось новое слово.
Имплант.
У нас есть человек, обладающий нужным количеством элемента ноль в нервных узлах, и пропускающий через него хаотичные нервные импульсы. Нужно упорядочить этот мыслительный хаос, дать однозначное направление для нервных импульсов, усилить их заряд достаточным образом, чтобы поле Эффекта Массы стало заметным. Имплант вошел в эту систему как идеальный финальный элемент.
Первой партии зараженных их Сингапура давно уже не хватало. Повторное заражение уже было произведено, еще в 2154, когда достоверных сведений о Великой Статистической Ошибке еще не было. Но для полноценной работы с образцами прошло слишком мало времени. Просто воровать подопытных из семей также было бы слишком накладно. Так возникла концепция Программы Адаптации и Регуляции Биотиков.
Было необходимо отработать производство импланта, сделать его коммерческим продуктом. Одновременно было необходимо создать благоприятные условия для изъятия зараженных из социума. Штат корпорации ежедневно пополнялся новыми сотрудниками самой разнообразной специализации. Был создан образ подростка-биотика, опасного и неконтролируемого, и с билбордов по всему миру зазвучал слоган: «Биотика — это еще не конец».
Долгосрочное вживление искусственных тел в организм человека было отработано столетием предшествовавших исследований в области аугментации и кибернетизации человека. Однако из-за сложности задачи нужен был доброволец для испытания тестовых образов. К счастью, корпорация предлагала и такие возможности, и вскоре часть персонала обзавелась новыми внутренними органами. Вскоре имплант L1 обрел лаконичное исполнение и изящный облик, в котором впервые предстал перед акционерами. Первая установка произошла спустя еще две недели. Результат, даже в лабораторных условиях, на 67% превосходил аналогичный без импланта.
Через год Франческа Гамильтон читала мемориальную лекцию в Стокгольме, держа в руках нобелевскую премию по медицине и физиологии «за открытие биотики у людей». В этот момент ей был 31 год.
Началась подготовка к первой партии подопытных. Предстояло не только понять, как в мозгу подопытного формируются необходимые сигналы для создания биотических полей, но и продолжить совершенствовать технологию импланта для достижения лучшего результата.
Благодаря развернутой медиа-компании многие родители были сами рады отдать своего мутанта-психопата в надежные руки корпорации. Место для проведения эксперимента было найдено вместе с контрактом от Альянса. После Войны Первого Контакта, когда турианские биотики нивелировали всякое превосходство людей в огневой мощи, Альянс был готов на все для получения мер противодействия. На все, кроме официальной полноценной поддержки, конечно, — кто станет ставить свое имя под экспериментом с потенциально летальным исходом? Но для нужд исследования было предоставлено самое подходящее из возможных мест для подобной Программы — станция Гагарин.
Главное ее удобство заключалось в том, что из-за своей удаленности от Земли и отстраненности от основного транспортного пути к ретранслятору Харон станция Гагарин никому не была нужна. При этом она обладала полным комплексом всего необходимого инструментария и мер безопасности.
Оставалось самое главное — понять, как спровоцировать выброс способностей у подопытных. И тут все пошло не так.
Оказалось, что ни одного эффективного способа управления сознанием подопытных — нет. Были перепробованы все доступные средства. Выработка у подопытных нужных нейромедиаторов препаратами изменяла их настроение, но имплант при этом не регистрировал ничего, кроме обычного белого шума. Введение подопытных в наркотический транс пробуждало всплески активности импланта, но подопытные становились неуправляемыми. Был испробован даже гипноз, но достаточной статистической базы для построения его матриц работы с сознанием подопытных было недостаточно.
Было ясно, что использовать биотику может только сам ее носитель, своей доброй волей. На практике подопытный должен был представить себе то, что должно было случиться, очень сильно этого захотеть, и только тогда получался результат — если Имплант был уже настроен должным образом на конкретного подопытного.
После этого один из подопытных, Стенли Уотсон, в наркотическом бреду сбежал из зоны исследования и каким-то образом получил контроль над частью систем станции. Через три дня он был пойман, но за это время большая часть первой партии была потеряна: часть подопытных была убита, часть задохнулась в оставшихся без воздуха отсеках, часть вылетела в раскрывшиеся шлюзы. Оставшихся подопытных пришлось вернуть домой, всех, кроме Хендела Митры, который был оставлен как наследство первого этапа.
Потребовалось два долгих года, чтобы собрать вторую партию, обезопасить станцию и исправить выявленные проблемы импланта. Было ясно, что принятых мер недостаточно. Потребовалось усилить отдел по связям с общественностью, набрать опытных специалистов по работе с подопытными, компенсировать их обычными преподавателями. Пришлось создать полноценную школу, чтобы подопытные верили в безопасность окружающей обстановки, осознавали себя, свои способности и то, чему их учат.
Параллельно оставались проблемы с побочными эффектами: подопытные жаловались на непрерывные удары электрическим током, это вносило погрешность в статистику. Также, мощности L1 было явно недостаточно для удовлетворения запросов Альянса: подопытные с трудом поднимали в воздух стакан с водой. Имплант L2 учел все эти пожелания.
Сроки, когда Программа должна дать результат, подходят. Альянс имеет широкий запас терпения, но оно не безгранично — генералы ждут своего солдата-биотика. Руководство Конатикс Индастриз более конкретно в постановке своей позиции — практический коммерческий выход должен быть к концу следующего года обучения в Программе, иначе ее финансирование будет пересмотрено. Имплант должен стать действующим, желанным, продаваемым товаром во всех человеческих системах.
По требованию руководства корпорации в этом году исследование будет форсировано привлечением сторонних экспертов. Ими станут турианские наемники, вероятно — бывшие участники Войны Первого Контакта. Это создаст свои проблемы, но их присутствие будет работать как агрессивный фактор эксперимента. Прочий персонал набран для компенсации состояния подопытных и сохранения валидности эксперимента.
На станции были собраны воедино все факторы, так или иначе продемонстрировавшие свой эффект. Подопытные демонстрировали упорядочивание своих эмоциональных реакций в результате употребления выборочных мозговых стимуляторов и наркотических веществ и последующей работы с сознанием в состоянии гипноза. Матрицы для гипноза были существенно доработаны по итогам анализа остаточной мозговой активности подопытных из первой партии.
Кроме того, первая партия дала богатую статистическую основу для выработки теоретической базы исследования. Было статистически установлено, что в зависимости от индивидуальных особенностей, подопытные могут быть склонны к одному из четырех шаблонов эмоциональных реакций. Первый — это образ самостоятельного человека, действующего в одиночку и исходящего из позиции ярко выраженной личной ответственности. Второй — это образ управленца, манипулятора, человека, решающего свои потребности чужими руками. Третий — это образ человека, стремящегося к покою, нивелированию конфликтов, гармонизации своих эмоций. Четвертый — это образ человека, «раскачивающего» себя на эмоции, действующего резко и инстинктивно. Чем ближе подопытные были к абсолютному воплощению одного из этих образов, тем сильнее был сигнал импланта.
Специалисты по подбору персонала включили в состав итоговой группы набор инструкторов, которые могут послужить прототипом для формирования соответствующих образов у подопытных. В этом году будет проверено воздействие на эмоциональные реакции подопытных личного примера взрослых с ярко выраженной моральной парадигмой.
Условия для второй партии подопытных в проекте «Поколение» созданы. Остается проводить эксперимент, собирать статистику и наблюдать за тем, какие результаты фиксирует имплант в каждом из подопытных.
Диана Кэмпбелл
Who knows, not me,
I never lost control,
You're face, to face,
With the man who sold the world.
«The Man Who Sold The World» by Midge Ure
Кабинет, выбранный «Конатикс» был обставлен правильно. Минималистичная обстановка, без картин, декора и даже имитации окон, только прямые линии и углы. Светильники, слишком яркие чтобы смотреть прямо на них, но расположенные под самым потолком, отчего в комнате царил легкий неприятный полумрак. Расположенная прямо за вашей спиной дверь, закрываемая не очень плотно, так, что слышно шаги проходящих мимо людей и постоянно возникает желание обернуться. Простой металлический стол, строгий и официальный, «гроб на ножках», как называли его у вас в отделе. Высокие, внешне мягкие кресла, но сделанные немного неудачно, постоянно что-то колет в спину и приходится ерзать, ища оптимальное расположение тела.
Сотрудник для проведения психологической проверки тоже был подобран правильно. Невысокая, располагающая к себе девушка с рыжей копной вьющихся волос, в нейтральном светлом костюме вместо корпоративной бордовой униформы, с обаятельной улыбкой.
Окружить некомфортными условиями, сконцентрировать комфорт в сотруднике, проводящем допрос. Все как по учебнику. Молодцы, Конатикс, 74 балла за старание.
Закончив пролистывать данные в планшете, она ободряющее вам кивает и произносит:
— Добрый день, миссис Кэмпбелл. Меня зовут Ангелика Штерн, я здесь для того, чтобы оценить вашу психологическую готовность к участию в проекте «Поколение». Вы прошли все подготовительные тесты, но, как вам, безусловно, известно, основная фаза проекта будет проходить на изолированном от Земли объекте без возможности отбыть с него минимум в течении года. А это значит, что нам очень важно узнать…
Вы перестаете слушать звонкий голосок Ангелики, ее слова плывут в пространстве мимо вас, оставляя вас наедине с собственными. Ваше участие в проекте согласовано на самом высоком уровне и даже если у вас прямо сейчас начнутся приступы клаустрофобии или рак поразит ваши легкие прямо в этом кабинете — это уже ничего не изменит. Весь этот цирк с психологической проверкой, это лишь попытка соблюсти формальности и заставить навязанного Альянсом сотрудника играть по общим правилам. Жаль, что у них этого не получится. Вы слишком давно дрессируете собаку, чтобы не чувствовать, когда вас пытаются заставить прыгать через кольцо.
И пытаются прощупать вашу осведомленность, подготовленность, найти рычаги давления и слабости, разумеется. Ваше личное дело, переданное Альянсом, которое столь тщательно листала мисс Штерн перед началом разговора, сделано так, чтобы не давать никаких ответов. Но, что гораздо более важно, оно сделано так, чтобы не создавать вопросов. Поэтому «Конатиксу» и приходится бить вслепую, надеясь на ваши ошибки и просчеты.
Пока Ангелика рассказывает вам о всех сложностях и трудностях, с которыми может столкнуться человек во время пребывания на космической станции, затерянной в космическом пространстве, у вас есть возможность оценить окружающую обстановку. Записывающее оборудование, разумеется, здесь установлено, никаких неожиданностей. Левая стена единственная не заставлена мебелью — одностороннее стекло? 89% за. Вести себя, не привлекая внимания, — хотя бы просто из вредности, чтобы не облегчать работу внутренней безопасности «Конатикса». Уловитель частот дыхания? На столе нет места, до ближайшего шкафа с планшетами не менее двух метров, слишком далеко для такого оборудования. Под ногами? Вы аккуратно проводите носом ботинка под креслом и около стола, но ничего похожего на датчик не обнаруживаете. Хм. Кресло. Считыватель пульса в подлокотниках? Вероятность не ниже 66%. Убрать руки. Куда? Да очень просто, заодно посмотрим на реакцию девочки.
— Я закурю?, — прерывайте вы монолог девушки напротив. Она осекается, сбиваясь на полуслове, видя, как вы уже достали сигарету из пачки, но быстро берет себя в руки и на ее лице появляется прежняя улыбка.
Всего секунда на осознание, принятие решения и построение диалога. 68 баллов, неплохо, девочка, но это было просто — тебе дали вопрос.
— Да, конечно, чувствуйте себя свободно, — Ангелика достает из тонкого шкафчика стола пепельницу и ставит рядом с вами, — В том числе о таких сложностях я и говорила. На станции будет не так много мест где разрешено курить, да и подобные седативные средства там не будут иметься в большом количестве, — сами понимаете, каждый килограмм или кубический метр при путешествии на такие расстояния увеличивается в стоимости в тысячи раз. Надеюсь, это не будет большой проблемой?
— Конечно нет, — с улыбкой врете вы, стряхивая пепел. Нет никаких возможностей скрыть свою привычку, но Конатиксу незачем знать, что ваша стандартная норма потребления, — 17 сигарет в сутки.
— Вот и отлично! Раз теперь вы примерно понимаете причины нашей беседы и предмет беспокойства корпорации, то мы можем перейти к самой проверке. Она несложная, это набор вопросов, почти никак не связанный с вашей работой и служебными обязанностями. Они очень общие, о вашем прошлом, считайте, — Штерн ослепительно улыбается, конечно, будь мне другом девочка, это твоя работа, — что мы просто побеседуем о вас. Отвечайте на вопросы, не особо раздумывая, первое что придет в голову, помните, — здесь нет неправильных ответов.
И в этом твоя ошибка. Твоя, и твоих боссов. Вы сами даете мне вопросы. Услышав ваш вопрос, я, пойму, что вы хотите получить, — а значит, пойму, что нужно ответить. Ответы не важны. Важен только правильный вопрос. Если хочешь понять объект, необходимо понять, какие вопросы этот объект задает или ставит самим фактом существования. Только так и никак иначе.
Но вы лишь согласно наклоняете голову, делая очередную затяжку.
— Отлично! Что же, начнем. Диана… могу я звать вас Дианой?
— Да, «миссис Кэмпбелл» отлично подойдет.
— Спасибо, миссис Кэмпбелл. Итак: место, где вы родились, ваш отчий дом… расскажите о нем?
Короткая неотслеживаемая реакция, улыбка не дрогнула. Готова к неожиданным вопросам, быстро учится.
— Вудбридж, Нью-Джерси. Прекрасный город, хоть и довольно шумный для меня, у нашей семьи был дом в его пригороде, примерно…
Вы всегда ненавидели Вудбридж. Грязный, пыльный, с отравленными химикатами дождями каждые три дня. С бесконечными котлованами, заполненными водой и стальными каркасами быстровозводимых строений. Со слишком быстрым бегом вперед, где никто не оглядывается. С родителями, которые хотели себе сына, а когда родилась дочь, то просто не знали, что с ней делать. Некому было продолжить дело семейной юридической фирмы «Скайрич и партнеры», ведь она всегда передавалась от отца к сыну. Поэтому отец вас… недооценивал, не воспринимал всерьез, как что-то живое — просто потому, что вы родились не такой, какой должны были по его плану. Он решал в семье все, а мама… Мама не решилась ему перечить.
«Это любовь», — говорила она. Когда вы слышали это, вам хотелось сделать что-то очень плохое.
Быть предоставленной самой себе не так плохо, но безумно одиноко в детстве. Не чувствуешь себя свободной, защищенной даже среди сверстников, — ведь возвращаться за помощью будто бы и некуда. Эту уязвимость ощущали не только вы, но и ваши товарищи по играм, а потом и одноклассники, и очень быстро стали воспринимать вас если не как изгоя, но так как человека, который не сможет отстоять свое мнение.
И это было правдой. И за это вы ненавидите Вудбридж до сих пор. За свою слабость, слезы по ночам. За то, что 12 лет вы прожили словно какая-то тень, вздрагивающая от каждого шороха и лишь вжимающая голову в плечи при очередном разочарованном вздохе отца или злобной насмешке одноклассниц.
Но себя за это вы ненавидите еще больше.
— Да, спасибо, миссис Кэмпбелл. А расскажите, пожалуйста, самое яркое воспоминание из детства?
Вы делаете небольшую затяжку, экономя сигарету. Вторая подряд для вас не будет чем-то необычным, но пойдет вразрез со сказанным ранее.
Хотите мои уязвимые точки? Пожалуйста. Сделать акцент на родителях. Попытаться скрыть. Не забыть увлечься и ускориться к середине повествования. Отслеживать реакцию…
— Мой двенадцатый день рождения, 14 марта 2134 года. Помню как сейчас, отец с матерью устроили мне сюрприз и привели в детский парк всех моих друзей, а я…
Вы никогда не забудете тот день. Не из-за дня рождения, который никто никогда особо не отмечал. В этот день вы как и обычно возвращались домой со школы одна, задержавшись в поисках ранца, который опять спрятали в уборной. На полпути из школы, который, как и любая дорога в Вудбридже, проходила мимо котлованов и стройки, вы встретили компанию детей из ваших одноклассников и нескольких ребят постарше. Они «играли», со смехом тыча палками в полуживого щенка с перебитыми лапами. Тот не отбивался, лишь жалобно скулил в грязи и собственной крови. Затем один из них, ваш одноклассник Дью, с брезгливостью взял его, все еще живого, и под улюлюканье остальных бросил в мутную воду котлована. Только тогда он и остальные обратили внимание на вас. И Дью, с мерзкой ухмылкой спросил, что вы будете делать?
Вы ничего не сделали. Вы опустили голову и под хохот толпы вернулись к себе домой. Из страха, слабости, нерешительности. Стараясь не слышать писков щенка в котловане. Но этот день изменил все. Потому что прорыдав всю ночь у себя в кровати, вы дали себе обещание — вы ни за что не допустите чтобы подобное повторилось снова.
— В вашей анкете написано, что вы юрист корпоративного и международного права. Миссис Кэмпбелл, решение поступать на эту специальность была вашей идеей?
В самом вопросе заложен ответ. Сбиться. Запнуться. Срочно достать новую сигарету — отличный повод. Продолжить, постепенно обретая уверенность.
— Да, конечно. Мы с самого начала решили, что я буду юристом.
— «Мы», миссис Кэмпбелл?
— Да, мы, то есть я… Семейное дело, знаете ли, хотелось продолжать.
Все действительно изменилось. Вы стали другой — не сразу, не в один момент, без чудес. Просто каждый раз, когда у вас в жизни тряслись поджилки — вы вспоминали тот день. Стискивали зубы и шли дальше, к выполнению своего обещания. Именно поэтому вы поступили на юридический факультет Гарварда, — чтобы получить знания и возможности, которые чаще всего идут с ними рука об руку. Знание законов, по которым работает современный мир. Знание, которое дает возможносит его изменить. Чтобы никогда больше никого не топили на ваших глазах, чтобы у вас хватало сил или воли это остановить.
На своем потоке вы были одной из лучших студентов, постоянно соревнуясь за пальму первенства с Джулианом Ностромо. Там, где он брал талантом и хорошим базовым образованием, вы отвечали упорством и систематическим подходом. Преподаватели отмечали ваш талант, особенно способности к анализу материалов и данных. Ничего удивительного, что уже там, на скамьях университета, к вам присматривались люди, которые позже сделают вам предложение, от которого вы не сможете отказаться.
И именно там в Кэмбридже, вы и познакомились с Мэтом. Мужчиной, который изменил вашу жизнь. Если бы не он, вы скорее всего так и остались бы оскаленной на весь мир, закрытой, готовой укусить за руку любого, кто протянул бы ее вам. Вы не знаете, что Мэт нашел в вас тогда, — в спутанном комке волос, обид и амбиций, и что заставило его, первого красавца (объективно, — второго, не менее 65% отдавали предпочтение Ностромо), обратить на вас внимание, — но он не одернул руку, которую вы укусили. А протянул сразу обе.
Мэт, — удивительный человек, упорностью сопоставимый с вами. Он потратил два года на то, чтобы пробиться через защитную скорлупу, что вы возвели вокруг себя, чтобы встать рядом с вами. Стать человеком-опорой, человеком-поддержкой, тем, кому не все равно, что с вами будет. Он не ставил перед собой столь высоких и благородных целей, как вы, но разделял каждую из них, потому что они были важны для вас. Незаметно и плавно, он стал самым близким человеком для вас, не давшим сломаться под гнетом ответственности, которую вы на себя взвалили, и даровавшим вам не только упорство, но и уверенность в себе. В своих силах.
— Миссис Кэмпбелл, а расскажите….
Вы что-то отвечаете мисс Штерн, что-то, что ей и ее кураторам понравится. Сами же, незаметно продолжаете следовать за этими воспоминаниями, наверное, самого счастливого периода в вашей жизни.
После окончания Кэбриджа (с отличием, разумеется), вы вышли замуж за Мэта, перестав быть Дианой Скайрич, и став, наконец, Дианой Кэмпбелл. Мэт устроился на работу в местное представительство корпорации «Пасифик Технолоджис», вы, — в Независимый Политический Центр в Бостоне, набираться опыта в анализе политических процессов. Путь, который вы наметили себе, был длинным, и чтобы что-то изменить, вам нужно было постараться. Впрочем, теперь, когда вы были не одна в целом мире, у вас был гораздо более оптимистичный прогноз на будущее. Вам каждый вечер было, куда возвращаться. И вы возвращались с удовольствием.
И этот прогноз даже оправдался, правда, совсем не в том ключе, который вы себе представляли. В 2149 году вы познакомились с человеком по имени Чарльз Бареннс. Крепко сложенный и похожий на скалу угловатыми чертами лица и тела, несмотря на пожилой возраст, этот мужчина предложил вам работу в месте, которое «соответствует вашим профессиональным навыкам и ожиданиям». Место, где вы сможете изменить мир. Наднациональное правительство, до официального формирования которого оставалось еще полгода, искало сотрудников себе уже сейчас. И конкретно мистеру Барренсу нужна были именно вы.
Мистер Барренс возглавлял Оперативный Аналитический Центр Альянса. Именно туда должны были сходиться все бесчисленные ручейки информации, в огромную полноводную реку, из которой вам и нужно было вылавливать рыбу. Отделять зерна от плевел, сопоставлять факты, решать, что важно, а что нет. Аналитический Центр не давал ответов на вопросы. Он сам ставил вопросы перед руководством Альянса. За вами давно наблюдали, еще с первого курса, выбирая, собирая информацию о кандидатах задолго до подобного собеседования. И вот теперь вам делали предложение, от которого вы не собирались, — да и не могли, — отказаться.
Работа в Центре, — это шаг вперед, настолько огромный, что вся прошлая жизнь как будто отступает. Здесь нет имен и фактически нет званий, аналитики почти безлики, объединены в общую сеть. Нижняя часть сети фильтрует данные, делает выводы, которые собираются аналитиками среднего звена в прогнозы, прослеживая закономерности и отсеивая ошибки, чтобы передать это еще выше, до тех пор, пока данные не в виде сухих сжатых выводов и вопросов не дойдут до Координатора, — мистера Барренса.
Впервые в своей жизни вы стали ощущать, что ваши действия на что-то влияют. За сутки мимо вас проходило множество информации, — докладов, рапортов, выпусков новостей, — и прогнозов. Вы купались в них, выстраивая цепочки событий, собирая их в картину, выделяя проблемы. Ваши решения, ваш анализ и выводы помогали избежать кризисов и улучшить жизнь людей. Спонсирование образования через Экстранет вряд ли стало бы возможным без, в том числе, ваших прогнозов. Возможно, именно ваш рапорт о положении дел в Амазонии обратил внимание Альянса на проблему корпоративной борьбы за природные ресурсы в том регионе. Каждый новый день ставил новые задачи и давал новые возможности.
Вы каждый день ходили на работу, как на праздник, потому что меняли мир к лучшему. У себя на глазах. И пусть никто и никогда не узнал бы вашего имени, пусть. Вы начали это дело не ради славы. И продолжали не для этого. Впервые, с момента рождения, вы чувствовали себя на своем месте. Пусть вы и начинали каждый день с чашки кофе и сигареты, но вы горели за свою работу, обучаясь за дни тому, на что у других уходили месяцы и даже годы. Все потому, что для вас это не было работой. Предназначением? Идеальной возможностью? Альянс делал правильные вещи, и вы отдавались ему и своему делу с головой, сердцем, и душой.
А еще, это была власть. Власть и ощущение собственной важности, ценности. Вы делали свое дело прекрасно, и вас ценили люди. По-настоящему, завидовали, а не смеялись за спиной, как в университете. Вам улыбались и спрашивали совета. И это было чертовски приятно. Гораздо сильнее, захватывающе, чем никотин или алкоголь.
Ваши успехи отмечали не только вы. За смешной срок, за жалкие 7 лет работы вы из Черного Авгура-11 (аналитик 11 ступени отдела социальной напряженности) добрались до самого престола Аналитического Центра, когда мистер Барренс назначил вас одним из своих заместителей, Часовым-1. «Эта работа для тебя, Диана. Если кто-то и сможет с ней справиться, то только ты», — сказал он на прощание.
И почему не был задан тогда вопрос: «а справлюсь ли я?». Гордыня?
— Миссис Кэмпбелл, расскажите о своей нынешней семье?, — этот вопрос Штерн вырывает вас из собственных мыслей, сбивая с режима «автопилота», заставляет подбирать ответ более тщательно. Ответить правильно несложно, сложно не выдать чувств ни единым мускулом тела. Поэтому поднести руку с сигаретой ко рту, сделать длинную затяжку и аккуратно начать.
— С моим мужем. Мэтом, мы в браке уже 20 лет, в этом году будет юбилей...
Ваша работа занимала все больше времени с каждым годом. Еще с первых лет службы в Альянсе вы чувствовали, как набирается дистанция между вами и Мэтом. В этом не было какой-то особенной причины, просто вы уходили на работу очень рано и приходили поздно, Мэт даже начинал шутить, что если бы вы могли, то перенесли бы кровать в Центр и спали, там, чтобы не тратить время на всякую ерунду. Постепенно из шутки, это почти превратилось в горькую правду. Вы жили своей работой, и, приходя домой, все мысли и разговоры возвращали к ней. О новых данных, оптимизации процессов, обо всем, кроме семьи. Мэт не раз поднимал разговоры с вами по этому поводу, и вы старались «возвращаться не с работы, а домой», но, говоря честно, ведь только так можно говорить с собой, хватало вас не очень надолго. Вы отдалялись, и ничего не могли поделать. Хотя, попытались.
5 июня 2152 года у вас родилась дочь, Сара. Красивая в Мэта, и упрямая в вас. Хотя во время беременности вы и испытывали чувство неудобства, — ведь ни в какой отпуск вы уходить не собирались и носились по Центру без кофе и сигарет, но с животом. Но когда вы в первый раз взяли свою дочь на руки и посмотрели ей в глаза, это оправдало для вас все. С появлением Сары жизнь изменилась и вы действительно стали гораздо больше проводить времени дома, возвращаясь к родным и любимым с не меньшим энтузиазмом, чем стремясь в Паутину (как часто называли Центр сами сотрудники). Вы с удовольствием возились с малышкой, радуясь каждой минуте, читая ей, правда, вместо сказок отчеты и рапорты оперативных агентов. Мэт посмеивался и говорил, что вторую такую же как вы, пожалуй, он не переживет.
Но время шло. Радость материнства немного просела под гнетом обыденной рутины, которая отнимала много времени, и вы предпочли сбежать от нее обратно в работу. Там вы были нужны, там от вас многое зависело, а поменять подгузники можно было и без вас. Мэту пришлось уйти с работы, чтобы сидеть с Сарой, но на семейном совете вы решили, что ваша работа, разумеется, важнее. Это было эгоистично? Возможно. Но прятаться за ребенком от своего дела вы тоже не могли. Постепенно пропасть между вами и Мэтом, через которую был перекинут мост по имени «Сара» стала расширяться еще больше. Ваше назначение Часовым-1, разумеется, ничего не сделало лучше и теперь немногочисленные выходные, которые вы проводили дома, состояли из бумаг и переговоров по Экстранету.
— Спасибо, миссис Кэмпбелл. Как вы уже должны знать, в состав участников Программы включены Турианцы. Скажите, какие чувства вызывает у вас этот факт?
— Взволнованность... Любопытство… Опасение…
Ничего. Турианцы не вызывают ничего. Это не их вина.
Годы в аналитическом центре не даются даром. Ты не сразу осознаешь опасность Паутины, как она проникает в твою жизнь и душу, пронизывая своими потоками. Информация. Факты. Выводы. Решения. Все это начинает течь по венам вместо крови. Почти перестаешь мыслить категориями «хорошо», «плохо», «правильно». Есть естественные процессы, есть выгода, в любых речах, действиях нужно видеть не моральную оценку, и не присваивать ее. Во всем происходящем нужно видеть вопрос — интересы сторон, возможности для улучшения положения системы. И это обволакивает тебя словно кокон. Отгораживает от мира.
Или это просто был способ не умереть от нестерпимой боли за свой выбор тогда?
Вы выросли в удивительное время, когда космические путешествия к дальним звездам стали реальностью. Но даже в таком случае, шанс встречи с внеземной цивилизацией оценивался в 1,7%. Боевой контакт, — не более 0,9%. Колоссальная цифра.
Когда началась Война Первого Контакта, вы и ряд других выдающихся сотрудников Центра были срочно приписаны к Штабу 2-го Флота. Назначенный чин капитана ВС Альянса, черный аэрокар без номеров в 3 часа ночи, забирающий вас из дома, — все случилось в один момент. Фактически, от вас не хотели ничего нового, ничего, что бы вы не делали раньше, просто, — проанализировать гигантский массив информации о неизвестном противнике внеземного происхождения за рекордно короткие сроки.
Вы не были военным человеком, ничего не понимали в тактике и стратегии, но этого и не требовалось. Ваша задача, — собирать информацию от людей, которые обладают этими навыками. Вас просили выделить проблему и предложить решение. И ваша команда сделала это.
Вы поставили перед штабом флота и адмиралом Кастани Дрешер вопрос: что делать с понесшей потери группировкой флота капитана Дюваля, отступившей от флота пришельцев к Шаньси, — ближайшей колонии людей, куда и направлялся враг, гораздо более многочисленный и хорошо вооруженный? Вариантов было немного и все они просчитывались, легко моделировались, все тесты и прогнозы раз за разом выдавали одно: шанс того, что данная группа легких кораблей сможет остановить флот вторжения на подходах, — 0,84%. Шанс на нанесение серьезного ущерба флоту противника при встречном бое на орбите, — 4,11%. Шанс спасения флота при немедленном отступлении, — 64,27%. Шанс спасения флота при попытке эвакуировать население и войска, — 14%. Только войска, — 21%. Шанс на успешное сражение 2 Флота с флотом противника без данной группы, — 31%. С данной группой в полном составе, — 68%...
Вы не принимали никакого решения. Вы лишь выдали рекомендации и расчеты. Сухие цифры, где считаются корабли, астрономические единицы, людские судьбы, — все через запятую. Вы предложили решения и оценили их вероятности, проанализировав все имеющиеся данные. Выбор сделал адмирал.
Можно придумать себе тысячу и одно оправдание, но все, что случилось дальше и вошло в учебники истории, — последствие ваших расчетов. Группировка отошла к ретранслятору вовремя, избежав встречи с перехватчиками противника, уйдя на соединение с силами 2-го Флота. Вражеский флот вышел на дальнюю орбиту Шаньси, недосягаемую для зенитных орудий и подавил сопротивление сил Альянса. Затем был высажен десант и Шаньси была оккупирована. Через три месяца после первого столкновения прибыл 2-ой Флот и отбил Шаньси у инопланетных сил. Вскоре война прекратилась из-за вмешательства Совета Цитадели. Потери Альянса Систем в ходе этой войны по официальным данным составили 623 человека. Неофициальные, — в районе 1000-1300. В масштабах Человечества и Галактики, — ничтожные цифры.
Война, — это цифры. Ваша работа заставляет вас видеть цифры. С ними можно иметь дело. С людьми, — слишком сложно.
Тогда почему вам до сих пор хочется скрежетать зубами? Почему с тех пор вы раз за разом просматриваете фотографии и личные дела людей, которые там погибли? Солдаты выполняли свой долг, да. Но гражданские? Обычные люди, которым Альянс обещал безопасность?
Несущественный фактор в данном вопросе. Ваша собственная резолюция. «В случае невозможности уничтожить флот противника силами 2-го Флота в течении 60 стандартных суток, предполагаемые потери увеличиваются минимум в 5 раз». Это было верное решение. Все что вы не учли, — Совет Цитадели, остановивший войну по мановению волшебной палочки. Как это можно было предвидеть? Никак. Значит это не ваша вина.
Так почему же так больно?
После Шаньси все изменилось. Изменился мир, расширив горизонты человечества до невообразимых пределов. Изменился Альянс Систем, из организации, активно конкурирующей с транс-корпорациями, становясь полноправным представителем человечества в галактическом сообществе.
Изменились вы. На смену сигарете и кофе пришли пачка сигарет и виски. Работа уже не приносила того удовольствия. Вы продолжали делать правильные вещи, даже лучше, чем раньше, более зло, настойчиво, эффективно. Вас прозвали «Питбулем» за хватку и требовательность к своим Авгурам, которых вы не стеснялись увольнять и менять, как перчатки. Вам были нужны только лучшие. Работа позволяла уйти в себя с головой, запутаться в Паутине и не тащить на себе того, что вы не можете унести.
Окончание войны теперь считается праздником, и отмечается как День Перемирия, дабы смягчить ксенофобные настроения и противоречия, возникшие с Турианской Иерархией. Многие ветераны отказываются его отмечать в таком качестве, но это, — малая жертва за улучшение внешней политики, от которой зависит судьба Земли и колоний.
Мэт, как всегда, был рядом, готовый поддержать. Он тоже изменился, просто не так быстро и неожиданно. Он все еще видел, когда вам плохо и старался помочь и поддержать, но ему все тяжелее было делать это издали. На день рождения через два года после Шаньси он подарил вам щенка дога. «Может быть, еще один шанс?», — сказал он тогда. Имел он ввиду вас, или семью, вы не знали. Дога вы назвали Орео, и он, наверное, был единственным, кто встречал вас с работы, с радостью и энтузиазмом. Остальные спали в три часа ночи.
Кто изменился быстро, так это Сара. Это странное чувство, что вы видели словно только фотоснимки, — вот ей всего три, вот она учится ездить на велосипеде, вот возвращается с первого дня в школе, вот ей уже 14 и она смотрит на вас, как на чужого человека.
Десять лет прошли очень быстро в паутине.
Что я пропустила? Ради чего?
Ради работы. Ради своего дела. Ради изменения мира к лучшему.
Но, правда в том, что в какой-то момент вы попали в ловушку паутины. Перестали мыслить категориями, ради которых за нее взялись. Больше нет «хорошо» — «плохо», потому что это позволяло не судить свои решения по этой шкале. Позволяло быть в стороне.
Чем теснее было в вашей голове от мыслей, тем с большей яростью вы засовывали ее в работу, словно не видя разрушающейся семьи и здоровья. Словно там, в недрах паутины, вы смогли бы найти какой-то вопрос, который решил все проблемы.
Его там не было. И вы стали ошибаться.
«Тебе нужен отдых, Диана».
«Мне не нужен отдых, Чарльз! Мне нужно собрать данные по берлинскому инциденту. Военные просят у нас прогноза по Иден-Прайму. У нас куча дел!».
«Диана, тебе нужен отдых. Посмотри на себя. У тебя на руках пятна от никотина. Где ты вообще берешь эту запрещенную гадость?».
«Не твое дело. Черт возьми, Чарльз, если тебе так нужно, то сам и отправляйся в отпуск!».
«Я и ухожу. Только не в отпуск. Я ухожу в отставку и ты уходишь вместе со мной».
Да. За 10 лет, очень долгих лет, пролетевших как один прогноз, вы перестали быть самой лучшей и незаменимой. Да, вы были самым опытном сотрудником, единственным, кроме Барренса, кто был здесь с самого начала, со дня основания Альянса. Единственного человека, которого вы могли бы назвать другом. И теперь, когда этот мастодонт, весь покрытый сединой, как снегом, уходил на заслуженный покой, он больше не мог вас поддерживать.
Альянс разрастался. Ему были нужны новые, молодые сотрудники, свежая кровь, а не зубры вроде вас. Ваши прогнозы уже перестали быть самыми точными, а ваши помощники успели научиться у вас всему, чему могли. Методы анализа данных, технологии, всё шагнуло вперед, а вы так и остались позади, десять лет назад.
Чарльз был прав. Он всегда был прав. Спустя три дня после его отставки, которые вы успели пробыть в роли ИО Координатора, по вам поступил специальный приказ. Вас снимали с поста Часового-1 и направляли в качестве наблюдателя на «Поколение», совместного проекта Альянса Систем и Конатикс Индастриз по подготовке биотиков. Биотиков, которые очень нужны были Альянсу. И вы прекрасно понимали, почему.
Все расы пространства Цитадели имеют биотиков. В 2165 году благодаря усилиям Дипкорпуса и Паутины, конечно, Альянс получил статус кандидата в члены Совета Цитадели. За годы, прошедшие с Войны Первого Контакта, было сделано огромное количество усилий, принесено множество жертв, чтобы добиться этого статуса, семья Кэмпбелл в их числе. Но амбиции человечества простираются гораздо выше. Стать не пешкой, которой можно пожертвовать, а полноправным игроком галактической политики.
И для этого нужны были биотики-люди. Все члены Совета имеют своих биотиков. Официально никто не назовет это причиной отказа, но среди многих пришельцев популярна мысль, что дар биотики, — некая граница между цивилизацией и варварством. И если Альянс не сможет ее преодолеть…
К тому же, биотики, — страшное оружие. Даже не вспоминая Берлинский Инцидент и Войну Первого Контакта, а прибегая к сухим цифрам, — использование биотики против цели без таковой повышает шанс победы в личном поединке на 172% при прочих равных. И пусть новых войн пока не предвидится, — но в ХХ веке мир на Земле установился только когда, когда атомная бомба, оружие, от которого нельзя защититься, появилось у двух сторон сразу, обеспечив паритет.
Поэтому эта Программа так важна. Поэтому у Конатикса карт-бланш на эти исследования. Поэтому туда отправляют вас и вы терпите этот бессмысленный допрос уже больше часа. «Никто другой кроме вас не справится. Мы отправляем лучшего». Может быть, и поверили бы, если бы не знали, что приказ о вашем увольнении лежит у нового Координатора в столе.
Любой другой воспринял бы это как предательство. Но вы уже давно не мыслите категориями хорошо-плохо. Это эффективно.
И вот почему только теперь, на неудобном стуле в полутемном помещении, вы находите в себе силы задать себе вместо бессмысленных вопросов Штерн вопросы правильные.
Быть может, это шанс? Шанс закончить со всем этим и вернуться домой? Там, где меня почти не ждут? К дочери, чью жизнь я почти пропустила? Гулять с собакой? Снова взять за руку мужа и не быть одной? Просто закончить это дело, так, как требуют, и пропади оно все пропадом? Хватит ли сил признать, что я столько раз ошиблась?
Может, это шанс послужить последнюю службу тому делу, в которое я верю? Или верила? В последний раз сделать рывок, после которого я буду знать, что у человечества появился шанс? Сделать по настоящему, до конца, принеся любые жертвы, чтобы ни один щенок больше не утонул?
Или все это, — только обман и интриги? Может быть, Альянс давно перестал быть чем-то хорошим и правильным? Я умею делать свою работу, я умею менять мир. Может, мне просто нужна иная точка приложения? Может, не со мной что-то не так, а я слишком сильно связала свою работу на Альянс и то обещание, которое дала? Неужели нельзя надеть, например бордовую форму вместо синей и продолжить свое дело, за которое и так заплачено слишком много?
Смогу ли я сделать то, что хочу? Впервые за годы меня посылают «в поле». Там будут не безликие Авгуры и не колонки цифр. Там будут живые люди, которых я буду видеть. Дети, одного возраста с моей дочерью. Смогу ли я остаться беспристрастной? Должна ли?
Нет ничего хуже и больнее правильного вопроса.
Нет ничего страшнее ответа на него: я не знаю.
Код шифрования 534#5-20541
Диане Кембелл
Уровень доступа: Часовой -1.
Крипт-фраза: «Знание, как величайшая сила во вселенной, должно быть сокрыто от непосвященных»
Настоящим сообщаю, что данный документ описывает список исследовательских проектов, проходивших на территории станции «Нулевой Скачок» до момента передачи части ее секторов в прошлом году под исследовательские нужды «Конатикс Индастриз».
На текущий момент все нижеуказанные проекты закрыты, законсервированы или заморожены. Большая часть оборудования и разработок демонтировано или вывезено на Землю. Тем не менее, существует некоторая вероятность обнаружения остатков исследовательских ресурсов при обследовании станции. Помимо задач, с которыми вы были ознакомлены ранее, в ходе инструктажа, в ваши обязанности входит наблюдение за возможными проявлениями данных проектов и их влияния на проект «Поколение». Руководство считает допустимым, — в случае обнаружения, — использование остатков данных проектов как ресурсной или тренировочной базы для подготовки и тренировки объектов. Недопустимым вариантом развития событий является угроза проекту или жизням кадетов со стороны старых проектов или попадания классифицированной информации в любые руки за исключением сотрудников Альянса с надлежащим уровнем доступа.
Напоминаю, что полученные ранее инструкции запрещают вам прямое вмешательство в деятельность проекта, за исключением оговоренных вашими должностными инструкциями случаев. Таким образом, вопросы со старыми проектами должны решаться руками объектов. Привлечение к данной работе сотрудников «Конатикс» допустимо только в самом крайнем случае при полном отсутствии иных вариантов и 100% убежденности что это повлияет на проект целиком, а не на жизнь одного или нескольких объектов.
Согласно прогнозу нового Координатора, вероятность подобных событий минимальна. Тем не менее, в честь ваших предыдущих заслуг, удовлетворяю ваш запрос в установленном порядке. Это уже вторая фаза проекта, и если она, как и первая, не принесет результатов, мы будем вынуждены признать его провалившимся. Не допустите этого.
Заместитель главы аналитической и разведывательной службы Альянса Систем
Генерал Соломон Фелвинтер.
Проект «Хронос»
Краткое изложение: Известно только из сопроводительных документов. Ранний исследовательский проект, осуществляемый в 2147 году корпорацией «Бисселис» (на текущий момент ликвидирована в связи с разорением, большая часть активов поглощена «ЭкзоГени»), до открытия протеанских руин на Марсе и Ретрансляторов. Проект был сосредоточен вокруг исследований «Глубокого сна», возможности сохранения жизни в глубоком анабиозе, воздействия низких температур и иных условий не человеческий организм.
Текущий статус: Проект закрыт в 2150 в связи с потерей актуальности. Текущий способ межзвездных путешествий исключает необходимость в анабиозе.
Возможное присутствие: Остатки криогенного оборудования. Часть исследовательских лабораторий и тестовых площадок, не все из которых были ликвидированы.
Проект «Переход»
Краткое изложение: Известно только из сопроводительных документов. Частный исследовательский проект доктора Ксавьера Де Гра. С 2152-2154 он занимался исследованием воздействия неэкранируемого космического излучения на функции головного мозга. В 2155 году для проекта была заказана партия дроидов слежения полицейского образца. Предназначение неизвестно.
Текущий статус: Проект закрыт в 2155 году в связи с окончанием финансирования. Спустя полгода после возвращения на Землю доктор Де Гра покончил с собой.
Возможное присутствие: Перестроенные части станции без защитных экранов. Остатки дроидов. Набор астрономического оборудования.
Проект «Прометей» (Изначальное название проект «31/17»)
Краткое изложение: Проект частной исследовательской компании «Шоссуро», в 2159 переданный Альянсу вместе со станцией. Включал в себя попытки исследования полученных нелегальным способом предметов архитектуры Протеан с целью расшифровки языка, культурных особенностей. Ученые «Шоссуро» не добились значимых результатов.
Текущий статус: В 2161 Проект сменил название и был передан вместе с 3,5 тоннами архитектурных памятников на Марс. В этом качестве исследуется до сих пор.
Возможное присутствие: Герметичные и стерильные отсеки, оборудование для резки и обработки камня, вычислительное оборудование.
Проект «Тифон»
Краткое изложение: Первый проект после покупки Альянсом Систем станции «Нулевой Скачок». Под руководством доктора Браннинга с 2159 проект сосредоточен вокруг разработки новой термостойкой брони для космических судов. Уязвимость перед таким видом воздействия могла стать критической в условиях современной войны.
Текущий статус: Проект закрыт в 2164. Комиссией внутренних расследований был выявлен факт растраты значительной части средств, выделенной на разработку. Помимо прочего, следствием было установлено, что значительная часть прототипов новой брони «Гефест», установленная на боевых дроидов и тяжелые костюмы личной защиты, была передана в частные руки ряда корпораций. Доктор Бранниг отбывает срок в тюрьме общего режима в Нью-Мехико.
Возможное присутствие: тестовые зоны испытаний высоких температур, редкоземельные и внеземные материалы, остатки промышленного оборудования.
Проект «Персефона»
Краткое изложение: Совместный проект корпорации «Ариакэ Технолоджис» и Исследовательского Корпуса Альянса. Попытка разработки системы управления дроидами, основанной на управлении каждым из них одним общим суперкомпьютером.
Текущий статус: Проект закрыт в 2164. Предложенная система управления дроидами показала себя неэффективной, из-за слишком плотного потока данных, препятствующего быстрой передачи команд при росте расстояния. Тем не менее, проект можно считать удачным, побочные исследования в разработке синтеплоти на текущий момент тестируются в медклиниках, результаты разработки ПО «Персефоны» будут использованы для Виртуального Интеллекта базы на Луне.
Возможное присутствие: Зоны испытаний навигационных элементов дроидов, остатки запчастей для сборки, остатки дроидов.
Проект «Медея»
Краткое изложение: Проект, начатый в 2161 доктором Зеньяти, в задачи которого входила попытка разработки стимуляторов для нужд Военного Флота Альянса, способных увеличить переносимость организма условий декомпрессии и увеличивающий шансы на выживание. Предполагалось интегрировать вещество в автоматическую аптечку, встроенную в аварийные скафандры экипажа военных судов.
Текущий статус: Проект закрыт в 2163, в связи с прекращением финансирования. Проект считается неудачным, в течение прошлого года на улицах крупных городов стал распространяться наркотический продукт «Вздох», чей химический состав является модифицированным составом «Медеи». По данному факту проводится проверка.
Возможное присутствие: остатки химических лабораторий, тестовые отсеки для эффекта декомпрессии, остатки медицинских дроидов.
Проект «Гелиос»
Краткое изложение: Проект доктора Марковой, начатый в 2159 году, сконцентрированный на изучении Гамма-всплесков — масштабных космических выбросов энергии взрывного характера. В задачи проекта входило установление природы всплесков и определение возможной угрозы от них для заселенной части галактики.
Текущий статус: Проект перенесен на станцию «Полночь» в Эта Хокинга в 2163, в связи с невозможностью энергетической мощности станции обеспечивать эксперименты по моделированию Гаммы-Всплесков. В ходе подобного эксперимента был выведен из строя 2 и 3 отсек Синей Палубы.
Возможное присутствие: Экранированные зоны, остатки астрономического оборудования, зоны с нестабильной энергопроводимостью, вычислительные блоки повышенной мощности.
Проект «Химера»
Краткое изложение: Закрытый исследовательский проект Альнса Систем, изучающий ксенобиологию и ксенопсхиологию ксено-формы жизни «Каппа» с планеты Каппа Пси 12 в Скаллианском пределе. Имеют внешнее сходство с муравьями, но в несколько раз крупнее. Обладают слабыми зачатками организованности, прорывая на Каппе Пси 12 «города» из множества туннелей в горных породах.
Текущий статус: Проект закрыт в 2165 в связи с непредвиденными осложнениями. Ксеноформ показал огромную скорость репродукции, на 944% более быструю, чем в естественных условиях. После прорыва отсека «Загон» № 11, было принято решение о ликвидации лабаротории, путем термической обработки и продувки шлюзов. Инцидент не повлек человеческих жертв, пострадавшим сотрудникам была оказана своевременная медицинская помощь. Термосканирование не выявило присутствия живых организмов на станции после выполнения протоколов. Последний проект после передачи станции под нужды «Поколения».
Возможное присутствие: медицинское оборудование и вещества, разгерметизированные отсеки, системы наблюдения и слежения.
Авиций Гордас
«The Purifier» by Two Steps From Hell
В этом помещении не горит свет. В темноте лишь два больших голографических экрана бросают синеватые отсветы на двух людей, сидящих друг напротив друга. Их разделяет высокий черный стол с тонкими ножками, а их взгляды устремлены в быстрый поток сменяющихся изображений и символов. В темноте бордовая униформа кажется почти черной.
— Дальше? — звучит немного усталый голос справа. Его обладательница, женщина с миловидным лицом и прямыми волосами, чей цвет нельзя различить в предательском синем освещении, на секунду отрывается от экрана и откидывается назад в высоком кресле.
— Посмотрим, что мы имеем — голос ее собеседника такой же сухой и сосредоточенный, как и его лицо. Тонкие черты этого мужчины выглядят почти острыми, когда он, подпирая рукой подбородок, вглядывается в экран проектора. — 72 потенциальных кадета, ожидание с поправкой на обстоятельства и вмешательство родителей — 55-60 объектов. Семь инструкторов. Полная выборка по основным актуальным направлениям деятельности Альянса. Запрошенное разделение по регионам Земли не было удовлетворено, этим фактором пришлось пренебречь. Спектр мировоззренческих установок по предварительной оценке покрывает 76% ожидания кадетов.
— Иными словами, 46 кадетов найдут на Гагарине пример для подражания, сочувствующую руку и образец своего будущего пути. Что с оставшейся четвертью?
На несколько секунд в помещении повисает тишина, нарушаемая лишь гулом системы вентиляции.
— Мы поместили в колбу полный набор катализаторов, пришло время для реагентов, — прерывает тишину мужчина.
— Твои медицинские аналогии здесь неуместны, Сэнд, — сухо перебивает его женщина, сосредоточенно изучая открытое досье. — Давай начнем с начала.
Мужчина, которого назвали Сэндом, встает из кресла и пересекает комнату по направлению к кофемашине. Вернувшись к столу с двумя дымящимися кружками, он широким жестом смахивает с экрана стопку открытых досье и разворачивает вместо них одно новое.
— Турианцы. Стил, что мы вообще о них знаем?
— Ты запрашиваешь личную оценку или данные из отчета? Во втором случае разверни и прочитай.
Несколько следующих минут тишину прерывает только редкий стук пальцев по экрану.
— Хорошо, давай начнем с начала, — наконец, произносит Сэнд. — Двуполые гуманоидные существа с планеты Палавен. Обладают самым большим и мощным флотом в пространстве Цитадели. Широкой человеческой общественности известны в основном из-за событий Войны Первого Контакта. В галактике ценятся за свой «кодекс чести» и прямоту, вся их культура построена на базе военной иерархии. Многие люди по-прежнему относятся к турианцам как к «врагам на той войне».
— С кем мы имеем дело сейчас? — Стил делает большой глоток из почти остывшей кружки и ставит ее на стол.
— Отряд наемников под предводительством Вирнуса Аверитаса, в прошлом командора Турианской Иерархии. Название отряда переводится как… омнитул предлагает варианты «проклятые» или «сломленные». Костяк отряда — бывшие подчиненные Вирнуса из второй роты хастатим при тридцать четвертом флоте. Хастатим?
— Палачи. — Женщина, прищурившись, всматривается в фотографию на экране. — Зачистка захваченных территорий и подавление гражданского сопротивления. Основная цель — сопровождение населения во временные жилые центры. Членов хастатим обучают языку противника до разговорного уровня, и натаскивают в понимании ключевых культурных вех.
— Принято. Для участия в Программе приглашены трое из отряда Вирнуса — Сэнд сосредоточенно разбирает досье, расставляя на экране отдельные страницы. — Вирнус Аверитас и Эпирия Фидем были в «проклятых» с самого начала. Авиций Гордас присоединился полгода назад.
Несколько минут агенты сосредоточенно изучают досье, обмениваясь мнениями и перебрасывая друг другу фотографии с разных концов экрана. Затем, после продолжительной паузы, диалог возобновляется вновь.
— Итак, мы разобрались в позиции Вирнуса, построили правдоподобный прогноз по поводу Эпирии. Осталось последнее неизвестное в этом уравнении. Авиций. Что у нас есть?
— Досье… если это можно так назвать. Пытался когда-нибудь сфотографировать хамелеона?
— Ни разу не видел ни одного вживую. Совсем ничего нет?
— Несколько общеизвестных фактов, несколько строчек официального досье. Нетипично мало открытой информации для турианской иерархии, которой нечего скрывать. 39 лет. Родился в 2127 на Палавене. В 2142 поступил в тренировочный лагерь. Затем — «Кабал» и тишина.
— Тоже биотик?
— Да, только в отличие от Вирнуса и Эпирии, — без фокусов с распределением в регулярные части. «Кабал» для турианцев, — особая форма войск, при их-то отношении к биотикам. Кстати, это особое отношение возникло именно благодаря отрядам «Кабал».
— Как это?
— Вот, взгляни на выдержку из известного тебе документа.
— Хм… «Во время войны за объединение, Иерархия использовала биотиков в качестве разведчиков, тайно внедряя их в ряды солдат как «наблюдателей», либо отдавая им роль убийц. В итоге, среди рядовых бойцов к биотикам и сейчас сохраняется осторожное отношение. Иерархия использует отряды «Кабал» отдельно от других родов войск «из соображений безопасности и максимальной эффективности». Их девиз, — «неосязаемый — значит непобедимый».
— И ниже.
— «...Тем не менее, солдаты отрядов «Кабала» остаются профессионалами, — те, кто не может приспособиться к новым условиям, быстро покидают их ряды. Получившаяся сплочённая группа состоит из опытных биотиков, которые рассматривают свою изоляцию, как необходимую жертву ради безопасности Иерархии». Просто отлично. Я начинаю радоваться, что Вирнус и Эпирия не служили в отрядах «Кабал».
— Да, ты все понял правильно. Нас ожидает профессиональный диверсант, привыкший работать под прикрытием, в одиночестве, без связи и поддержки, в тылу врага. Который еще полгода назад вполне мог выполнять специальные поручения Иерархии где-нибудь на другом конце Галактики.
— У нас есть факты?
— Ничего. Нужно искать иным образом или строить предположения.
— Надо искать. А пока — подумаем логически. Я не верю в чудесные превращения из героя в плаще в наемника из отряда парий за полгода — не вижу ни одной предпосылки для этого. В таком случае, его присутствие в отряде Вирнуса, а, возможно, и на Станции, — задание Иерархии. Зачем им это?
— Если судить по динамике дипотношений между Альянсом и Иерархией — вряд ли он здесь, чтобы устроить диверсию против людей.
— Шпионаж?
— И что именно турианцы узнают здесь о людях из того, чего не могут запросить официально по горячей линии с офисом в Ванкувере?
— Согласен. Тогда, выходит, Авиций здесь не из-за Программы. И, что-то мне подсказывает, не из-за Эпирии.
— Да, ее прошлое и мотивы слишком прозрачны и очевидны, чтобы Иерархия нуждалась в сторожевом псе за ее плечом. Я уверена, он здесь из-за Вирнуса.
— Давай, все же, вернемся из области предположений в область достоверного. Авиций присоединился к отряду Вирнуса примерно полгода назад. Слишком давно, чтобы можно было напрямую связать это с «Поколением», в тот момент Вирнус еще ничего не знал о нашем предложении. А вот Иерархия, сдается мне, уже знала.
— Думаешь, имели место какие-либо переговоры Альянса и Иерархии?
— Думаю, шпионы есть везде. Вспомни хотя бы инцидент с агентом так и неустановленной организации на этапе подготовки «Поколения». Иерархия могла предполагать, кто станет объектом нашего щедрого предложения, и заблаговременно подослать к Вирнусу своего агента.
— А тот, в свою очередь, конечно же, потащил его за собой сюда. Слишком гладко выходит, не находишь?
— Лучше гипотезы у меня нет.
— До чего же тяжело без фактов.
— Просто продолжай искать...
Настоящий турианец всегда знает свое место. Милитаризированная иерархия турианского общества не подразумевает двояких толкований, неопределенных позиций и разделенной ответственности. Каждый гражданин свободных городов Палавена является чьим-то подчиненным и чьим-то начальником одновременно. Каждый новорожденный турианец вписывается в Иерархию в чине рядового, и так начинает свой путь служения общему благу. Настоящий турианец всегда знает, что он должен делать прямо сейчас.
Существующий уклад вещей в турианском обществе сложился далеко не сразу, и каждый камень в основании этой стены был щедро полит синей турианской кровью. Двадцать восемь столетий назад турианская цивилизация состояла из разрозненных колоний, оформившихся во время первой волны колонизации. И пока асари с саларианцами создавали Галактический Совет под уютными сводами Цитадели, турианцы делили в междуусобных войнах каждый клочок свободного пространства вокруг Палавена. Потребовалось несколько столетий, чтобы в разрозненном противостоянии множества колоний наметился подъем идеи о Всеобщем Единении. Последовавшая Война Единения навсегда закрепила за Иерархией статус единственной парадигмы турианского общества.
В едином порыве переустройства старого мира быстро сгинули различия и барьеры, отделявшие одну колонию от другой. Принимая под свое начало новых подданных, Иерархия перекраивала уклад их жизни и систему их ценностей, приводя всех к единому знаменателю. Имперским девизом турианского общества навсегда стали слова: «Умри ради Дела».
Ещё на заре своего существования турианцы жили большими группами, сообща охотились, сообща защищались от хищников и претендентов на территорию. Во главе группы стоял вождь, а внутри маленького сообщества были строго распределены роли, права и обязанности. В первую очередь это имело большое значение для совместной охоты, когда от чёткости, cлаженности и согласованности действий, от чёткого понимания своих обязанностей, их беспрекословного выполнения, зависел успех при поимке добычи, а, значит, жизнь всей группы. Именно поэтому дисциплинированность, чувство личной и коллективной ответственности, честь, исполнительность, возвышение потребностей общества выше собственных у турианцев, в буквальном смысле, в крови.
Каждый гражданин старше пятнадцати лет служит государству в группе. От солдата до администратора, от строительного инженера до санитарного работника, но обязательно в группе, так как всем турианцам необходимо уметь работать сообща. Турианское общество высокоорганизовано, оно славится строгой дисциплиной и великолепной исполнительностью. Что бы ни было необходимо выполнить, турианцы сделают это.
Общество турианцев делится на 27 уровней граждан, первым из которых являются дети и подростки. Дальше следует второй уровень, обучение в учебном лагере. Формальное гражданство присуждается с третьего уровня, после учебного лагеря. Гражданство предоставляют при переходе с третьего на четвертый уровень, после индивидуальных осмотров каждого турианца. Как ожидается, граждане, которых оценили выше, будут вести за собой и защищать подчиненных. Младшие по званию будут повиноваться, и поддерживать старших. Поощрение каждому уровню граждан основано на личной оценке старших.
Индивидуальность, присущая разным колониям древних линий крови, сгинула вместе с последними зародышами сопротивления в них, но природа турианской морали работает сложнее бессмысленного геноцида. Вместо уничтожения мы вплели истории наших миров в историю Иерархии, стали единым целым. Сегодня отличить турианца с Магны от турианца с Квадима можно только по татуировкам. Цвет и форма характерного рисунка определяют не просто личные предпочтения конкретной особи, за ними стоят история и подвиг многих поколений. Нанося татуировку в момент совершеннолетия, ты заявляешь всей Иерархии: «Я помню».
Тех, кто избегает татуировок, называют «пустолицыми». Такое может понадобиться тем, кто по каким-то своим причинам не хочет выделяться из общей массы турианцев, либо имеет причины скрывать свое происхождение. Обычно на подобное идут политики и дипломаты.
Иерархия получила долгий срок на развитие — почти десять веков процветания, прежде чем пришло время настоящей проверки на прочность. В то время активация спящих ретрансляторов была нормальным делом. Саларианский исследовательский конвой воспользовался одним из таких ретрансляторов и сгинул в пустоте. Как потом выяснилось, они попали в лапы Рахни, которые использовали их корабли и двигатели для создания собственных. В ответ все цивилизованное население Цитадели получило полномасштабное вторжение агрессивных, безмозглых, но крайне изобретательных тварей. Попытки коммуникации с ними были обречены на провал, они не отвечали ни какие попытки переговоров. Единственным спасением был беспощадный военный ответ, на который у нас не хватило сил.
Почти столетие асари держали оборону, пока саларианцы придумывали ответ. Им стала раса Кроганов, которых искусственным образом удалось дотянуть до относительно вменяемого уровня прочих рас Цитадели. Их собственная планета была истощена гражданской войной, им дали технологии для путешествия между звездами и ведения эффективной современной войны. Их собственные репродуктивные способности сделали оставшееся — Цитадель получила практически неистощимый источник подготовленных, вооруженных и готовых воевать солдат.
Вскоре последний оплот Рахни был уничтожен, стерт с лица галактики, Кроганы устроили серию подземных детонаций и довершили начатое, разбомбив планету с орбиты. После столетий войны на истощение никто не сказал ни слова при виде подобного геноцида. Тогда никто еще не понимал, как ошибается Галактический Совет.
Кроганам потребовалось целых три столетия, чтобы дойти до мысли о собственном превосходстве над асари и саларианцами. Цитадель получила врага даже более опасного, чем Рахни, потому что враг этот не просто имел доступ к большинству ресурсов Цитадели, но и превосходил ее в скорости воспроизведения популяции и не считал потерь.
В этот момент настало наше время. Иерархия впервые вышла на контакт с Цитаделью, предоставив всю свою военную мощь для остановки угрозы Кроганов. Мы справились. Ныне Кроганы служат памятником нашему военному величию.
Как могли служить и люди. Но Совет Цитадели вовремя остановил начало войны на истребление, увидев в людях перспективу и потенциал. Иерархия приняла это решение Совета, как подобает турианцам, с честью. Ныне дипломаты Альянса обсуждают с высшими чинами Иерархии внешнюю политику за столом переговоров, а ученые с обеих сторон обмениваются технологиями. Пройдет еще десяток лет, и люди, возможно, получат собственное посольство в стенах Цитадели. Но тень урагана прошедшей по краю войны все еще висит над галактикой, и не нужно прилагать больших усилий, чтобы спровоцировать новый конфликт.
Меня не было на Шаньси. Но я знаю, чего стоила бы Иерархии эта война, стань она войной. Турианцы не верят в силу локальных перестрелок или небольших сражений; они используют огромные флоты, убийственную стратегию и численное превосходство, чтобы полностью победить противника и больше не сражаться с ним, поэтому каждая война турианцев должна идти до победного конца. Схожими словами нередко описывают боевую тактику Альянса, и на Цитадели не зря опасаются, что еще одна война между Иерархией и человечеством затронет всю Галактику.
Часы на площади Всеобщего Единения отбивают перерыв рабочего дня, и следом сотни, если не тысячи, турианцев наводняют дорожки в скверах и аллеях паркового комплекса. С высоты моей площадки открывается отличный вид на огромный турианский муравейник внизу: каждый панцирь, каждая пара мандибул ярко блестят в полуденном свете звезды. Если остановиться и начать наблюдать за происходящим внизу, возникает ощущение огромного живого организма, биологической машины, отрабатывающей такт биения своего сердца, сокрытого под плотью улиц. Но останавливаться нельзя: снизу эта площадка видна не хуже, чем окрестности видны с нее.
В полуденном свете отчетливо просматривается всё содержимое прозрачной капсулы, висящей над площадью. Здесь нет ничего лишнего, стол, пара стульев и тонкая консоль медицинской платформы, спрятанной в полу капсулы. Время рабочего перерыва насыщено посетителями, каждую минуту двери капсулы раскрываются, чтобы впустить очередного турианца, желающего пройти экспресс-осмотр состояния лицевой чешуи. На мне сегодня белый комбинезон работника медицинской службы. Тонкая мембрана перчаток обновляется после каждого посетителя. К каждому я прикасаюсь два раза: у основания скул и во впадине за гребнем. В моих движениях, одеянии, рабочем месте нет ничего лишнего, всё подчинено только тому делу, которое я сейчас исполняю.
Таким был мой путь столько, сколько я себя помню. Дар биотики, которым наградили меня скопления элемента Ноль в моих нервных узлах, предопределил мою судьбу наперед. Для таких, как я, есть только два пути. Стать идеальным орудием Иерархии под началом кабалим, или остаться в простой, но функциональной роли, — медика, штабного связиста, инженера или механика.
Моего потенциала хватило, чтобы стать достойным отряда «Кабал». В потоке лиц, заданий, ситуаций, целей, я хорошо помню одно, самое первое, то, которое подтвердило мой статус. Сепаратисты на Палавене продолжают существовать, как явление, и время от времени дают о себе знать бессмысленными актами разрушения. Видиниус Оливий был из таких, — ярких, харизматичных, способных сплотить вокруг себя бойцов и поднять их на любое дело, оживший анахронизм из времен до войны единения. Я гнал его по джунглям двое суток. У меня были десятки возможностей пристрелить его на бегу, но моим заданием было — добить его биотикой.
Чтобы убить живое существо биотикой, недостаточно простого желания. Ты должен не просто сформировать в себе потенциал достаточной силы, чтобы разорвать сердца или пробить панцирь на голове. Чтобы твоя рука не дрогнула в последний момент, ты должен в своих глазах низвести свою цель до уровня вещи, бессмысленной настолько, что само ее существование является недоразумением.
Это была безумная погоня, в процессе которой мы оба не раз теряли свой облик разумных существ и становились похожи на диких животных, ведущих игру охотника и жертвы. Через двое суток я загнал его в ущелье в горах. Я сломал каждую кость в его теле, название которой помнил, и еще несколько, которых не было в моем курсе анатомии. Он в тот момент еще дышал. Тогда я собрал остаток своих сил и стер это пятно с лица Иерархии. Так биотика стала моим инструментом.
После этого у меня было множество целей, и в потоке лиц я не вспомню каждое. Среди обычных служащих Иерархии есть мода романтизировать специальных агентов, представлять себе их жизнь окутанной ореолом таинственности и приключений. Им неведомо, что агенты «Кабал», — это инструмент Иерархии, решающий проблемы. Кабалим анализирует предпосылки, находит цель, собирает факты, сопоставляет информацию, встречается с целью лицом к лицу и принимает решение. В случае правильного выбора проблема решается.
Я двигаюсь в такт ходу маятника, который приводит в движение стрелки огромных прозрачных часов над площадью. Посетитель подходит к консоли, я касаюсь сенсорами чувствительных зон на его шее и затылке, отправляю данные в медицинскую платформу для анализа и следующим движением передаю результат на коммуникатор пациента. Вся процедура осмотра занимает несколько десятков секунд. Мои движения подобны медленному танцу, в котором каждое па выучено мной с безупречной точностью.
Время короткого перерыва подходит к концу, и поток посетителей иссякает. Последний из тех, кто ждал своей очереди, пересекает двери капсулы, и та реагирует на его появление приветственным сообщением.
— Адриен Виктус. Добрый день, Адриен, добро пожаловать на пост индивидуального осмотра 315-А.
В мгновении последовавшей тишины маятник пропускает удар. Я физически чувствую, как мои зрачки сужаются и гормоны стресса устремляются по венам. Имя Примарха системы Мактарэ знакомо мне давно, и это имя не входит в список тех, от кого я обычно получаю задания. Если мое прикрытие сегодня и эта встреча устроены в таком месте и в такой форме самим Примархом, значит следующий разговор находится не просто в тени Иерархии, он должен быть сокрыт на узкой грани между правдой и тем, что, как знает вся Галактика, не существует на Палавене.
— Выполняйте осмотр и слушайте меня внимательно. Через семь месяцев в домашней системе людей начнется исследование наконец-то открывшейся людям биотики. Иерархия заинтересована в сильном союзнике, способном внести в военный потенциал Цитадели свой равноценный вклад. Не имея собственной теоретической базы, люди решили прибегнуть к помощи, однако, на официальный запрос к Цитадели они не готовы из-за боязни показать свою слабость. Обучением в программе будет заниматься Вирнус Аверитас, бывший командор Иерархии.
Я сбрасываю мембраны перчаток и приступаю к осмотру.
— За свои действия во время инцидента у ретранслятора 314 Вирнус Аверитас был с позором выгнан из Иерархии, знамя его роты было сломано, его самого от каменного рудника спасло только единогласное слово бойцов его отряда. Люди самонадеянно ждут, что этот «турианский наемник» станет за деньги учить их детей биотике. Иерархия не исключает, что в итоге будет убит либо кто-нибудь из людей, либо, скорее, сам Вирнус. Популярность этого изгоя по-прежнему высока не только среди таких же, как он, инвалидов войны, но и среди действующих чинов Иерархии, его смерть может послужить поводом для ухудшения отношений Палавена с Землей и, скорее всего, станет причиной нового конфликта.
Платформа отзывается на передачу данных с сенсоров чередой щелчков и сигналов.
— Твоя задача — внедриться в отряд Вирнуса. Используй любые подходящие для этого средства, он ценит бойцов с потенциалом, который не был оценен их родиной. Затем, когда Вирнусу поступит предложение с Земли, попади в финальную группу для участия в программе людей. Оказавшись на месте, сделай все возможное для того, чтобы предотвратить дипломатический скандал и конфликт с людьми. Если Вирнус Аверитас при этом умрет, он должен умереть, как предатель Иерархии и действующий по собственной прихоти безумец. Если умрет кто-то из людей — его смерть должна быть следствием случайности, либо результатом действия рук выжившего из ума инвалида войны. Общайся с людьми, создавай у них правильное мнение об Иерархии, действуй по обстоятельствам. Не допусти повторения инцидента у ретранслятора 314. Иерархия смотрит на тебя.
Коммуникатор примарха отзывается сигналом об успешной передаче данных.
— Спасибо за обращение на пост индивидуального осмотра 315-А. Доброго вам дня!
В повисшей за спиной Примарха тишине только звук захлопнувшихся дверей заставляет меня начать дышать.
Наконец, вздох одного из агентов прервал затянувшуюся тишину.
— Что-то нашла.
— Что там? Когда?
— Три месяца после возвращения с Шаньси. Публичное заявление Вирнуса. «Вы хотели, чтобы я победил. Я побеждал. Любой ценой. Как турианец. Но это была не турианская война. Неправильная война».
— Откуда это? Друзья в Альянсе?
— Нерелевантно к делу. Весь костяк будущего отряда наемников — из второй роты хастатим. Видишь, что это на фото позади Вирнуса, на корпусе штурмового дрона?
— Хмм… обломок древка?
— Да, это половина древка турианского знамени. Совпадает со знаменем роты Вирнуса. Его выгнали, с позором, сломав знамя, лишив всех воинских регалий. Удивительно, что он до сих пор жив, видимо, запас уважения старших и подчиненных к нему перевесил все, что бы ни произошло на Шаньси.
— Что было дальше? Вижу, сначала в отряде были только бывшие бойцы Вирнуса.
— Да, сначала только турианцы, жесткий отбор, только «чистые» контракты. Сопровождение, охрана, решение частных проблем с криминальными группировками. Со временем правила стали упрощаться, в отряде появились саларианские «эксперты»…
— Профиль экспертов?
— Вот, к примеру, бывший боец группы особого реагирования, в отставке.
— Учитывая продолжительность жизни саларианцев, бывших бойцов спецназа у них не бывает.
— Да, судя по всему, Вирнус собирал вокруг себя таких же, как он сам, изгнанных, сломленных, отвергнутых своим обществом. Посмотри на это.
— Это кроган?
— Не просто кроган, бывший боец «кровавой стаи», вдобавок ко всему еще и биотик. Два центнера мяса, подкрепленные биотическими способностями, существующие только для того, чтобы убивать.
— Что-то мне подсказывает, что со временем Вирнус менялся, как и принципы ведения дел в его отряде. Хотя, надо признать, что за последние десять лет они почти нигде не засветились.
— Твое почти — это пожар на фабрике по переработке элемента ноль в Колыбели Сигурда в Системах Терминус. Три сотни гражданских, преимущественно батарианцы и люди.
— Доказательства есть?
— Только косвенные. Такое поведение на поле боя никак не назовешь турианским. Удивительно, что ему удавалось удерживать рядом тех, кто шел с ним с самого начала.
— Все это — наши догадки. Вирнус успешно прошел все психологические тесты, он не станет убивать людей с вероятностью 93%.
— Вероятность причинения нефатального физического вреда?
— 38%. Но это укладывается в рамки требований Программы.
— В таком случае, я не вижу проблемы. Он — достаточное и необходимое условие для того, чтобы объекты активизировали свои способности. Дальнейшее — забота группы исследования.
— Не забывай про четверть кадетов, которые не пойдут за идеалами Альянса.
— Ты лучше меня знаешь, что идеалы подходят только для рекламных постеров в рекрутинговых центрах. Когда дело касается работы на «земле», нужны те, кто не боится замарать руки. Вирнус научит их убивать биотикой. А последствия — забота корректирующих психологов, не наша.
— И что ему помешает пойти в разнос с самого начала?
— Не что, а кто. Эпирия. Точка опоры, оплот стабильности, помнишь? Пока их не разлучили перед Шаньси, Вирнус был образцом, идеалом, воплощенной надеждой. А величие командира всегда — в его подчиненных. Рядом с ней он совершил все свои, без преуменьшения, подвиги.
— Мы исходим из предположения, что она бесконечно верна ему как своему командиру.
— И столь же верна идеалам Иерархии. Для нее это — одно и то же. Она первой заметит разницу и сама постарается ее сгладить — если наши предположения верны. Она сама остановит его руку.
— Зависит от того, насколько она действительно — настоящий турианец.
— Хорошо. Чего нам ждать от Авиция?
— Я вижу два варианта. Либо он сильно упростит нам работу с Вирнусом, либо, наоборот, сделает обстоятельства сильно сложнее.
— Танцы на льду?
— В худшей форме. В любом случае, нужно смотреть в оба.
Зои Фармига
Place a kiss on my cheekbone,
When you vanish me, I'm buried in the snow,
But something tells me I'm not alone,
But lovers hold on to everything,
And lovers hold on to anything
Два голографических экрана дают немного света. В комнате едва выделяются очертания стола и двух кресел. В креслах сидят мужчина и женщина в одинаковой темной униформе.
— Второй психолог, — задумчиво сказала женщина, — решение нужно принять сегодня. Доктор Фармига продемонстрировала лучшие показатели по всем тестам, у неё впечатляющее для ее возраста резюме.
— Я не до конца уверен, мы мы можем на нее рассчитывать. Я имею в виду, — после случившегося.
Зои Дженер всегда отлично ладила с людьми. Плюс к этому, она была неглупа и хороша собой. Все прочили ей блестящее будущее, — несомненно, — где-то в социальной сфере. Редактор школьной газеты и капитан команды чирлидеров, она была любимицей учителей и одноклассников. Нет, безусловно, у нее были завистницы, но легкость в общении и жизнерадостность делали свое дело, — о ней, разве что, судачили по углам, но никогда не вредили ей всерьез. Исключением был один случай, — когда Зои начала встречаться с капитаном футбольной команды, Кеннетом Фармига. Тогда сестра Кеннета, и ее лучшая подруга, которая была влюблена в капитана, подговорили нескольких девчонок организовать ей бойкот, — тот продержался пару дней, а потом все плюнули и продолжили общаться по-прежнему.
Так что жизнь Зои была действительно хороша, — взаимопонимание с родителями, успехи в школе, парень, с которым ей было по-настоящему хорошо. Впереди был колледж, Зои планировала выучиться на психотерапевта.
Но тут случилось то, что никто не планировал в прямом смысле слова, — Зои забеременела. Нет, они с Кеннетом не были идиотами, просто... в одном случае из десяти тысяч препараты не срабатывают. Бесстрастная статистика решила, что это будет Зои. Вся школа захлебывалась ядом, — золотая девочка залетела! На обследовании сказали, — аборт невозможен, иначе у нее никогда не будет детей, а, кроме того, риск осложнений во время аборта превышает допустимые нормы. Потом ей что-то рассказывали про центры усыновления, но Зои уже не слушала. Она задумалась, — что это, — стечение обстоятельств или судьба? Ребенка не должно было появиться, — они предохранялись. Но он появился, более того, — судьба защитила его от медицинского вмешательства. Интересно, подумала Зои, — сделала бы она это, если бы врач дал добро? Ее размышления прервала еще более ошеломляющая новость, — детей было двое, идентичные близнецы, девочки.
Зои экстерном закончила школу. Кеннета под каким-то предлогом выставили из футбольной команды и университетская стипендия, которая ему светила за спорт, отменилась. Но, к его чести, он не говорил об этом в принципе, — понимал, что для Зои Университет вообще откладывается на пару лет минимум. Да, он не ушел, они по-прежнему были вместе. И вместе решили, что ни в какой центр усыновления они не пойдут, — девочки останутся с ними. Родители поначалу злились, но потом приняли решение детей, и в дальнейшем только помогали им.
Малышки родились весной, — накануне выпускного, которого у Зои не было. Кеннет тоже не пошел, — был рядом с ней в роддоме. Он притащил ей цветов и корону из детского магазина, заявил, что она — королева выпускного бала. В общем, нельзя сказать, чтобы все было ужасно.
Девочек назвали Барбара и Хлои, они родились крепкими и здоровыми. Первое время они жили в доме у родителей. Потом Кеннет уехал учиться. Университет ему не светил, но он должен был получить профессию. Он выбрал военную академию, — с его оценками и физическими данными его легко взяли. Зои не ожидала, что он вернется, но он звонил каждый день. А на семнадцатилетие родители подарили Зои подарок, — оплатили ее обучение в медицинском Университете. Она могла выбирать, — пойти учиться сейчас или через два года, когда девочкам исполнится 3 года и они смогут пойти в сад. Зои выбрала первое, — лучше она не увидит, как девочки пойдут и заговорят, чем они не будут видеть ее, когда сами пойдут в школу.
Она выбрала детскую психиатрию, — раньше она собиралась стать просто психиатром, но появление в ее жизни дочерей резко поменяло вектор интересов. В 17 она пошла в Университет, — не пропустив ни года. Студенческая жизнь в ее случае оказалась не такой, как она представляла себе. Каким-то образом между ней и однокурсниками сразу выстроилась стена. У нее сразу появились поклонники, но она всех игнорировала. Приятельницы тоже были. Но все они быстро исчезли, — ведь Зои уходила со всех посиделок и вечеринок (ее ждали видеозвонки домой и Кеннету), почти ничего про себя не рассказывала и изо всех сил налегала на учебу (хотела, чтобы деньги родителей не пропали зря), на все выходные и каникулы улетала домой.
После первого курса приехал Кеннет и сразу устроился в местную автомастерскую на подработку. А еще через месяц подарил Зои кольцо и сделал предложение. Они поженились через полгода, — в кругу семьи. На Зои было платье из комиссионного магазина (ее учеба в Университете далась родителям нелегко), зато, она светилась от счастья. Потом все принимали их фото со свадьбы, стоявшее в гостиной, за фото с выпускного.
Тем временем, они закончили учебу. Кенет — первым на курсе и в звании офицера, Зои — с направлением в магистратуру. Дети быстро прививают ответственность. Малышкам пора было идти в школу. Кеннет смог выбрать место будущей службы и они направились во Флориду, где находилась магистратура Зои. Во Флориде их никто не знал, там их принимали за образцовую семью (и очень удивлялись, когда узнавали, сколько им лет). Зои параллельно с написанием диссертации работала в детском центре, Кеннет получил первое повышение через год, малышкам нравилась школа. Зои даже начала откладывать деньги, чтобы отдать родителям хотя бы часть того, что они заплатили за Университет. В общем, по всему следовало, что жизнь налаживалась. Следующие 2 года были очень мирными и счастливыми.
В 2157 году Кенету пришло новое назначение, — Шаньси. Сейчас это название известно всем, а тогда это было не самое удобное, но интересное назначение. Они договорились, что он улетит первым, а она оформит все документы, закончит магистратуру и прилетит с девочками. Зои даже успела найти себе работу на Шаньси и пройти удаленно все собеседования, когда произошел Первый Контакт. Месяц она сидела перед телевизором не отрываясь, а потом получила короткое известие, — Кеннет погиб, в первые же дни.
Зои вновь почувствовала себя, как тогда, когда получала результаты тестов на беременность. Почему она? Это что-то, на что нет готового ответа, — как с этим справиться? Тогда рядом с ней был Кеннет, а как справиться сейчас? К ней прилетела мама, девочки требовали внимания, нужно было разобраться с документами. Первые пару месяцев Зои крутилась, как заведенная, — было много, слишком много дел. А по ночам засыпала, как убитая. Слезы пришли потом. И долго, еще очень долго она по ночам плакала, — строго в установленное время, когда девочки ее не видели.
А жизнь продолжалась. Закончив магистратуру, Зи стала отличным специалистом. Первая ее масштабная работа была посвящена именно адаптации пострадавших с Шаньси. Обычно психиатры не работают с травмами, аналогичными своим собственным, но Зои не боялась работы и прошла все тесты. И по итогам работы написала несколько статей по посттравматическому синдрому у детей, выходу из шока и особенностям травмы при столкновении с агрессивными негуманоидами. Так ей казалось, что она отдает какой-то последний долг Кеннету, все еще каким-то образом соприкасается с ним. Первая ее книга была посвящена его памяти. Ей исполнилось 28, когда ее пригласили читать лекции по посттравматическому синдрому у детей в Университет Флориды. В 31 она получила приглашение читать лекции в Гарварде. В общем-то, жизнь снова налаживалась. Работа и дети стали смыслом ее жизни.
Девочки, между тем, переходили в последний класс. Они дружили, были в меру задиристыми и доставляли ровно необходимое (в пределах нормы) количество хлопот. Хлои занималась спортом, планировала профессионально заняться гимнастикой. Барбара играла в любительском театре и занимала призовые места на литературных конкурсах. Вскоре они должны были уехать в разные Университеты.
И, видимо, мироздание решило, что жизнь ее снова стала слишком скучной. На этот раз, под неумолимую статистику попали дети Зои. За пару недель до пятнадцатилетия Хлои упала в обморок на тренировке. После этого стала жаловаться на ежедневные головные боли. Сначала Зои думала, что дочка слишком много тренируется перед экзаменами, но боли не проходили, и она решила отвезти ее на обследование. Но за день до назначенной даты Барбара, что-то почувствовавшая в последние дни, или просто находившаяся в дурном настроении, поссорилась с сестрой. Неизвестно, с чего все началось, но они с Хлои едва ли не подрались. А потом, — Зои видела все из окна, — Барбара не притрагивалась к Хлои, она стояла в нескольких метрах от нее, но Хлои вдруг резко откинулась назад и упала. Сама Барбара тоже осела на землю и ошеломленно оглядывалась по сторонам.
Приехала скорая, девочек увезли в больницу. Барбара быстро оправилась, а Хлои... Сначала впала в кому. Спешное сканирование выявило рак мозга в последней стадии. Метастазы по всему телу. Ей оставалось несколько недель, может быть, — месяцев. Но после падения что-то пошло не так, и врачи сказали, что это вопрос нескольких часов. Они могут вывести ее из комы, могут оставить без сознания, но Хлои умрет сегодня. Зои опешила, а потом попросила, — разбудите ее. Оставшиеся часы она держала дочку за руку. Они не ругались, не плакали, просто говорили, — обо всем. Барбара тоже была рядом, но молчала. А потом... Зои не заметила, как Барбара встала и вышла, — мало ли зачем. Она была с Хлои до последнего, а потом дала волю слезам.
— Доктор Фармига, - Зои подняла глаза и увидела мужчину в бордовой униформе. — Примите мои соболезнования. Я понимаю, сейчас тяжелое для вас время, но я должен поговорить с вами о Барбаре.
Только тут Зои хватилась дочери.
Барбару нашли в туалете. Непонятно, как она прошла мимо всех кордонов, но она нашла таблетки и приняла гигантскую дозу. Зои была в ужасе. Если бы она только обратила на нее внимание, если бы поговорила с ней, — ничего бы не произошло. А так, — девочка осталась в 15 один на один с огромным чувством вины, — и вот. Тем временам, врачи запустили очистку организма. Но было уже поздно, — как и несколько часов назад Хлои, Барбара уже вошла в медикаментозную кому.
Люди в бордовой униформе пришли снова, через 3 дня после похорон Хлои. Они рассказали Зои о биотике, о том, что именно случилось с Барбарой, и о том, что они представляют корпорацию «Конатикс Индастрис», которая сейчас, по протекции Альянса, занимается исследованием биотики у людей. Они предложили перевести Барбару в медицинские отсеки корпорации. Ее способности только открылись, поэтому неизвестно, что будет, когда она проснется, — как она отреагирует, не повредит ли ей ее дар. Сейчас в корпорации ведутся исследования, накопленная база данных уже достаточна, чтобы ей помочь. Кроме того, развернувшаяся в медиа «охота на ведьм», точнее, биотиков, уже набрала обороты и девочке будет просто безопаснее под присмотром. Зои согласилась, — попросила лишь иметь возможность навещать дочь.
Еще через 2 года она узнала, что в Конатикс идет конкурс на замещение вакантного места детского психиатра. Она не должна была этого знать, но услышала обрывок разговора, нашла в сети подходящую вакансию, сопоставила факты и подала заявку на конкурс под девичей фамилией.
Ее опыт был полностью релевантным тому, что требовалось, — детский психиатр, работа с травмой, работа с пострадавшими с Шаньси. Вот только ее анамнез мог ей навредить, — слишком много травмирующих факторов.
Разумеется, она прошла все тесты и собеседования. И, разумеется, ее вычислили, — служба безопасности в таких корпорациях давно могла дать прикурить полиции. С ней снова вышли на связь агенты, — и сказали ждать.
— Она прошла все тесты на психическое здоровье и уравновешенность, — задумчиво сказала женщина в униформе, просматривая личное дело.
— Она же психиатр, — возразил мужчина в униформе, — она знает, как отвечать.
— Вряд ли, — машины считывают не только ответы, но и физиологические реакции. Такое не подделаешь.
— Но как возможно, чтобы с ее историей она могла оставаться адекватной в работе?
— Она боец. Привыкла работать, это спасает ее от горя, — и потом, у нас ее дочь. Как только имплант будет настроен, мы сможем вывести ее из комы без ущерба для нее. От успеха программы зависит жизнь и благополучие Барбары Фармига. Так что, думаю, у нас будет хороший союзник. И умный, — ты же читал ее статьи.
Альберто Марселло
What do you live for?
What did you expect to find?
So boundless I feel
And boundless all my fears
Stop running back to old times
Stop running back to old times
You lose your routine...
'Cause I found my path
Альберто Марселло стоял перед зеркалом и, скрестив на груди руки, критически изучал свое отражение в нем. Порой он ненавидел его настолько, что ему хотелось искусать это проклятое стекло. Как же не совпадали его внутреннее самоощущение с тем, чем он являлся на самом деле — это же была просто вселенская, нет! — межгалактическая несправедливость!
Он был одним из лучших на курсе, потом на практике. Про себя он по полному праву мог сказать, что сотворил себя сам с нуля. Кем бы он был, если бы в один момент его амбиции и цели не взыграли бы в нем? Одним из ничем не выделяющихся жителей промышленного района на окраине Барселоны. Ему повезло. Но повезло не так, как он бы сам того желал. Ему повезло родиться лишь умным, а не богатым и влиятельным. А он бы предпочел, чтобы все было наоборот, — за всю его жизнь перед его глазами была куча примеров, как ничем не примечательные люди, необразованные, дремучие, но дико богатые, достигали вершин всего в этом мире. И подчас даже не с помощью денег, а обладая нужными связями, — мозгов это им не прибавляло, но зато их телефонная книжка могла сравниться с приличным по толщине словарем.
В университете он был лучшим. Хотя нет. В университете не было никого лучше него. Порой ему удавалось сажать прилюдно в лужу даже старейших преподавателей медицинских дисциплин. Они скрипели зубами — ведь их перед всей аудиторией унижал какой-то неопытный юнец, но ничего поделать с ним не могли — он был абсолютно прав. И пользовался этим.
Сколько раз накануне экзамена, зачета или коллоквиума он с удовольствием садиста наблюдал, как лица самоуверенных нагловатых богатых папенькиных и маменькиных сынков и дочек скукоживаются и приобретают клянчащее выражение профессиональных нищих, прося его одолжить конспект или помочь со сдачей. Альберто льстило, что он имел над ними власть, ведь порой ради успешной сдачи того или иного предмета, они, те, кто по праву своего удачного рождения, а не обладания способностями и умом, как он, готовы были умолять его о помощи и даже падать на колени с такой скоростью, как будто им их подпилили бензопилой. После того, как они получали то, чего хотели, они ненавидели себя, ведь они оставались что-то ему должны. Но ничего не могли с этим поделать, — он был лучшим. И пользовался этим.
Его целью было, благодаря тому, чем наградила его природа, забыв дать в комплекте все остальное, получить то, что было его по праву, — богатство, влияние, и даже славу, забраться как можно выше, туда, где его прошлое его не догонит. Где нищета и безнадежность больше не будут тянуть к нему свои тонкие грязные лапы. Он один раз с большим трудом буквально оставив там половину себя, вырвался, спасая самое ценное, — свой ум, свое стремление, и не хотел бы, чтобы так тщательно выстроенная и выстраданная жизнь отвесила ему пинок, забросив его обратно в пучину лишений, где он дни напролет изводил себя мыслями о вселенской несправедливости, о том, что несправедлив этот мир именно к лучшим. И усугубляет это как только возможно. Его матушка, будучи весьма религиозной, пыталась воззвать его к здравому смыслу, говоря, что Господь посылает испытания на жизненном пути только тем, кого любит, и тем, кого считает сильными. А тем, кто по его мнению слабы и пропадут, если у них ничего не будет, он наоборот помогает, избавляя их от страданий в будущем, давая им все уже на начальной стадии.
Видимо, думал Альберто, он в каком-то особенном списке любимчиков, когда он, глотая злые слезы, вынужден был просиживать дни и ночи в библиотеке, то и дело отвлекаясь на шум, мешавший заниматься, ведь у его семьи не было лишних денег на то, чтобы купить ему новые современные учебники. В те моменты отчаяния он был готов заложить дьяволу или кому другому все, что тот от него потребует, в обмен на возможность идти по жизни, ни перед кем не прогибаясь. Ведь пока он голодал и страдал, кто-то менее достойный имел доступ ко всем благам цивилизации, не предпринимая для этого никаких усилий. А он учился и работал над собой наизнос, даже понимая, что эта игра в жизнь изначально бесчестна и лишена всяких правил.
Именно поэтому он и выбрал своей специальностью именно психиатрию, так как понял, что достичь власти можно не только силой, но и через понимание, подобрав к человеку ключ и открыв этим ключом мир его страхов и сомнений, которые впоследствии могут быть ему полезны. Да, возможно, это было нечестно по отношению к остальным, но раз игра велась нечестно с самого начала, создавая правила для себя же на ровном месте, то и этот метод можно было бы вполне в них вписать.
Еще одной причиной было то, что, особенно после заключения перемирия в Войне Первого Контакта, доступный человечеству мир расширился настолько, что совсем близко оказались разумные внеземные цивилизации, готовые к сотрудничеству. Да и наука не стояла на месте, становясь все более и более перспективной. А возможность стать ее частью полностью отражала его представления о методах достижения вершин. Точнее, она становилась лишь ступенью, лишь ступенькой в огромном эскалаторе его жизненных планов, где малейшее отступление или шероховатость могла остановить его или пустить вспять, что по своему являлось бы для него маленькой смертью.
Соглашаясь на предложение работать в «Конатикс Индастриз», Альберто Марселло, приобретя к тому времени определенную известность, расценивал его, как очередную веху в его личной истории. Компания была молодая, быстро развивающаяся. Что могли дать ему университеты, просившие занять место у них на кафедре? Бесконечные квадратные метры замшелых стен и затхлый воздух аудиторий, полных людьми, у большинства которых в этой жизни уже было и будет все хорошо? Уж точно не то, о чем он мечтал. Ведь его способности были уникальны в своем роде, и надо было найти того, кто смог бы за них хорошо заплатить. «Конатикс Индастриз» изначально купила его именно зарплатой, а уж потом посулами новых интересных и перспективных возможностей и отсутствием ограничений и авторитетов, которые в угоду себе и из зависти сводили бы к нулю все его усилия. И хотя бы с этим ему не надо будет бороться самому. Он все более уверялся, что рано или поздно, лучше, конечно, рано, он заберется к «престолу сил, в предзвездные пределы». Он достоин лучшего и на меньшее не согласится, даже если оно будет ему нравиться больше, чем то, к чему душа не лежит, но оно, тем не менее, самое лучшее. Он будет пробиваться наверх с рвением и яростью, и одновременно взвешенно и осторожно. Для него это не эгоизм, а восстановление справедливости, — каждого человека нужно судить по его способностям, а не по социальному месту, которое он занимает, как это происходило раньше и происходит по сей день. И его способности, — самые лучшие.
Его ум был его главной движущей силой, но и одновременно главной слабостью, на которой вовсю разрасталась злокачественная опухоль страха. Это был почти безпричинный страх, страх от ума, страх потерять то единственное, что он имеет и что готово ему служить, ничего не требуя взамен. На смену ему в этой душедробилке, куда Альберто иногда попадал, приходил страх потери, страх смерти. И он тоже шел ни от чего иного, как от его ума. Ведь тот, кому нечего терять и кто не обладает тем, что есть у него, смерти не страшится, — он наоборот порой бежит навстречу ей, чтобы подарить своему существованию хоть какой-то смысл. Ему кажется, что став героем и пожертвовав собой во имя других, не даст им рано или поздно забыть о нем. Альберто всегда считал, что одаренные, умные люди, как он, всегда осознают собственную ценность для самих себя и для общества. Истинный гений должен жить и именно в его жизни, а также в том, что он может сделать, о тех пользах и благах, что он может обеспечить, общество должно видеть его ценность и всячески охранять его от смерти, — ведь нельзя так расточительно разбрасываться самым ценным в этой вселенной возобновляемым ресурсом — человеком. А мертвые герои никому не нужны.
Порой он при всем своем неповторимом складе ума вел себя иррационально, особенно в оценке своих шансов на успех. Ведь там любая опасность, которую он не смог предусмотреть, была для него катастрофой с летальным исходом. Особенно, если она была настолько жестокая, что ей было нечего противопоставить. Он был ученым, а не силовиком. Несмотря на всю свою гибкость и адаптируемость, способность строить далеко идущие планы, оказать лицом к лицу с опасностью он боялся, ибо в этой ситуации он бы однозначно потерялся и не знал бы, что предпринять. В такие моменты его страшило абсолютно все. Вплоть до лежащего на тротуаре камушка, которого можно было бы и не заметить, а можно было бы, неосмотрительно споткнувшись о него, получить случайную травму при неудачном падении, которая могла бы потом отразиться на его будущем сразу и безповоротно. Как же глупо было бы вот так бездарно поставить на своей жизни крест из-за вовремя незамеченного камня или пьяного урода, встреченного на улице и не внемлющего доводам разума!
Альберто в какой-то из моментов своей жизни оказался, сам того не желая, человеком, который заигрался в себя и даже не пытался покинуть пределы своего имаджинариума. Он был умен и мог заранее просчитать и представить себе все последствия своего поражения, если он оступится и сделает хоть раз что-то не так. И поэтому в его понимании угрозой для него становилось абсолютно все, даже ничем почти не грозящий ему, но серьезный разговор о рабочем процессе. В периоды этих закольцованных друг на друге круговоротов страха они для него сливались воедино, мало чем уже отличаясь друг от друга. И он, будучи одним из лучших, да что там, лучшим, ничего не мог с этим сделать.
Альберт был ученым академического склада ума. Он признавал строгие правила научных изысканий и исследований, наличие обычных и узконаправленных методик и инструкций, а также правила эксперимента. Классического эксперимента, где каждый последующий шаг вытекает из предыдущего. Только так, а никак иначе. Наука должна быть сама собой, а не помесью мистицизма и религии, какой ее пытаются сделать шарлатаны от нее. Сухая наука, — это живая наука, это постижение самой сути возникающих явлений и процессов. И недавно открытый феномен биотики, — тоже есть простое явление, ничего больше. Это не дар божий и не проклятье из преисподни, и уж точно не магия. Это просто явление, просто физиологические и ментальные процессы, которые должны быть изучены хладнокровно и научными методами. То есть теми средствами, в чем он хорош, что полностью ему подвластны. Но они для него даже не стремление, а именно билет в бизнес-класс жизни. Не лотерейный, а честно купленный на то, что он все эти годы складывал в свою эмоциональную копилку. Билет наверх, к своему месту.
Благо, ни одной минуты своей жизни он не был наивен и всегда осознавал, что научные и коммерческие круги распределяют и перераспределяют ресурсы исходя не из способностей того или иного индивидуума, а из результатов подковерных интриг и договоренностей. И открыть себе двери, которые он не может открыть самостоятельно или другим образом, Альберто сможет лишь найдя такого человека для себя. Сам. И он уже даже знал, кто будет этим человеком.
Работа с доктором Франческой Гамильтон, а точнее, работа на нее в смысле, завуалированном красивыми словами и обещаниями, может стать для него именно таким шансом обрести все, но постепенно. И пусть у нее не столько ума, как у него, у нее есть то, чего он лишен, — это связи и влияние. Попасть к ней в лабораторию и стать впоследствии ее протеже, это значит, — со временем войти-таки в те двери, куда его упорно не пускали все это время. Да, она будет использовать его и результаты его наработок, да, он будет зависим от нее как дикий виноград от своей подпорки, но потом все это окупится и воздастся ему сторицей. Ведь умный человек тем и отличается от дурака, что сам берется делать то, что ему не хочется. И умный человек, следуя неписанным законам жизни и власти, тем и отличается от всех остальных, что всегда найдет способ, чтобы сначала упрочнить свое положение за счет другого, а потом если повезет, то и поменяться с ним местами.
Доктора Гамильтон он считает глупее себя, конечно, субъективно. Его позиция состоит в том, что «нобелевские премии дают не самым лучшим». За спиной профессора стоят работы десятков его ассистентов, про которых никто не вспомнит. Нобелевские премии дают самым важным и влиятельным, изворотливым и хитрым людям, которые оказываются благодаря всему этому на вершине научного Олимпа. И Доктор Гамильтон как раз из таких.
63 вводные
Уильям Соул
My body is a cage that keeps me
From dancing with the one I love
But my mind holds the key
«My Body Is A Cage» by Peter Gabriel
Здесь очень темно, темно до той степени, что можно различать отдельные градации черного в беспроглядной тьме. Наверное, это не совсем правильно, вы не уверены. Лампочка перегорела еще в прошлом году, но у отца никак не доходили руки ее заменить. Ваша семья нечасто пользовалась этим подвалом, и в случае необходимости можно было просто пошире распахнуть тяжелую дверь, чтобы свет из коридора проникал внутрь.
Но холодная как лед металлическая дверь не открывается уже несколько дней.
Воспоминания — забавная штука. Вы не знаете точно как для других людей, но для вас они никогда не выстраивались в четкий последовательный ряд, подобно фильму. Нет, скорее они напоминали вам напечатанные на глянцевой бумаге снимки, сделанные невидимым фотографом, который пристально следил за самыми яркими моментами вашей жизни. Снимки, которые можно внимательно рассматривать в любом порядке, ища маленькие и незаметные детали, наполненные смыслом.
Первый снимок запечатлел высокого и широкого мужчину, приобнимающего за плечи стоящую перед ним хрупкую и тоненькую женщину, на руках которой спокойно спал ребенок. Естественно, этот ребенок — вы. Мужчина и женщина — ваши отец и мать, Саймон и Илона. Если присмотреться, то можно обратить внимание на то, как они смотрят в камеру — в глазах отца гордость и напор, а взгляд матери смиренно опущен вниз, но не на ребенка, как можно было ожидать, а в пол. Большие руки отца сомкнуты на ее плечах так, словно они силой удерживают ее на месте. За спиной родителей можно увидеть угловатый силуэт 1 городской больницы Бостона, вашего родного города. В правом нижнем углу — полустертые цифры, 31.03.2151. День вашего рождения.
Сейчас вы уже знаете то, о чем всегда догадывались — на этом снимке должен был быть еще один человек, ваш старший брат Джереми, но к этому моменту он уже долгое время болел и почти не выходил из больницы. Как рассказывала мама, вы даже видели его несколько раз, но почему-то совершенно не помните. Этого снимка у вас нет.
Джереми умер от рака, когда вам исполнился год. Как вы догадываетесь теперь, для родителей это стало большим ударом. Просматривая снимки со старой камеры, которую вы нашли в этом самом подвале в детстве, вы не могли не удивиться тому, чего почти никогда не видели вживую — на этих снимках ваши родители счастливо улыбались. Но это было очень давно. И не с вами.
Ваш дом стоял в старом районе Бостона, на Бульваре Чаепития, 29. Здания там хоть и теснились друг к другу, зажатые между бетонными высотками и портовыми складами, но были просторными, с высокими потолками, и их стены словно носили отпечаток других эпох.
Толстые каменные стены, сквозь которые не слышно криков.
Вы ежитесь от холода, который, кажется, струится со всех сторон, заковывая ваши руки и ноги в ледяные цепи. Обхватив колени, вы пытаетесь удержать последние остатки тепла, которые вырываются из вашего тела даже с вашим дыханием. Тем не менее, вы прижимаетесь ближе к ржавой и еще более холодной, чем каменные ступени, двери всем телом, чтобы слышать хоть что-то и не остаться одному в пугающей и беззвучной темноте.
В доме вам никогда особо не нравилось. Было в нем что-то мрачное и гнетущее, но неуловимое, подобно туману. Еще с детства вы помните это странное ощущение, словно белые стены и потолок давят на вас. Родители покрасили в белый все комнаты, говоря, что это цвет чистоты. Но вам всегда казалось, что это цвет холода и траура.
А еще в доме было много икон. Ваши родители были весьма религиозны, и в раннем детстве вам это казалось очень естественным. Скорее странными казались люди, которые не верят в то, что Бог есть. Ведь если не Он придумал и сотворил ваш дом и все что его окружает, то кто? В каждой комнате висело распятье, а молитвы перед едой и сном никогда не вызывали у вас особых вопросов и проблем. Конечно, чем вы старше становились, тем больше у вас становилось вопросов, но Бог, в отличии от отца, никогда не ругал вас за то, что вы плачете или жалуетесь.
Ваш отец всегда был строгим человеком. Владелец небольшой транспортной компании, где кроме него работало еще с десяток сотрудников, он везде, на работе и дома, прививал строжайшую дисциплину. Существовали четкие правила, продуманные отцом. Такое чувство, что на все случаи жизни: в котором часу садиться обедать, где вам можно гулять, сколько раз в месяц можно есть мороженное. За малейшую провинность вам серьезно доставалось, и как вам казалось, порой совершенно несоразмерно проступку, но, как любил говорить ваш отец: «я наказываю не за само деяние, а за нарушение моего запрета». Поэтому вы очень быстро научились трижды думать, прежде чем что-то совершить. Родители называли это благоразумием, но это «благоразумие» очень часто потом не давало вам принять решения в жизни. Постоянные сомнения в себе и своих поступках, словно маленький липкий червяк, обвились вокруг вашего хребта, заставляя сжиматься сердце в самый неподходящий момент.
Ваша мама была очень тихой и скромной женщиной, занимавшейся домашним хозяйством. Она переехала в Бостон из Италии и поэтому в качестве подработки давала языковые уроки через Экстранет. Иногда она вам пела, и получалось это у нее, как вам кажется, гораздо лучше, чем у хористок в церкви, в которую вы ходили каждое воскресенье. Но делала она это очень редко, зато часто смотрела на вас печальным взглядом, словно вы чем-то ее расстраиваете, даже если ничего не делаете.
Нельзя сказать, что ваши родители не любили друг друга. Это было бы неправдой. Но вам часто казалось, что это люди, которые очень отдалились друг от друга и которые живут вместе больше по привычке, чем по общему желанию. Вы ни разу не видели, чтобы отец держал мать за руку или чтобы мама улыбалась, когда он возвращался с работы. Возможно, в доме по Бульвару Чаепития, 29 всех любил только Бог.
Этот шум вы слышите уже некоторое время. Он не ритмичный, скорее сбивчивый и неровный, похожий на шум моря в порту, когда туда прибывает тяжелое транспортное судно, и услышать его можно лишь прижимаясь ухом к холодной двери, отчего по лицу словно пробегает ледяная молния. Он кажется таким далеким, но сейчас, кажется, что это единственное, что удерживает вас от падения. Куда? Почему-то вы не хотите знать...
Ваша жизнь довольно круто изменилась, когда вы пошли в школу. С некоторым удивлением вы узнали, что далеко не все люди придерживаются принципов, которые ваши родители буквально впихивали в вас с детства. Почитание и уважение к старшим не поможет завоевать уважение сверстников, а подставляя правую щеку, вы не решите конфликтов, которые довольно часто возникают между детьми. Ваша осторожность и сдержанность также не находили особого понимания среди сверстников, которые принимали эти качества за слабость и нелюдимость. Причем, чем старше вы становились, тем больше камней преткновения между вами и вашими сверстниками становилось, и тем меньше у вас было шансов все изменить.
А изменить вы пытались, особенно поначалу. Вы пытались разговаривать, спорить, даже драться. Но за драки вас строго наказывали, причем не было важно, начинали ли вы или были просто жертвой. На попытки объяснить родителям ситуацию, ваша мама призывала не уподобляться тем глупым детям, быть выше этого и ждать, «ведь они скоро сами все поймут», а отец призывал стойко переносить все лишения, ведь «Терпение лучше храбрости (притчи 16:32)». Но время шло, и ничего не менялось. И, не имея возможности опереться на родителей, не сумев найти точки соприкосновения со сверстниками, вы в какой-то момент четко осознали, что остались один.
Одиночество подкралось незаметно и неслышно, но вы четко помните момент, в который осознали его присутствие. На этом снимке вы стоите с портфелем за спиной перед таким огромным, по сравнению с вами, зданием школы. Темное дождливое небо низко нависает над строением, почти накрывая его сплошным одеялом облаков. На вашей светло-бежевой куртке и ярко-зеленом рюкзаке — огромное коричневое пятно грязи, оставшееся после того, как ваши школьные «друзья» толкнули вас в лужу грязи. Вам хочется плюнуть на все и пойти в школу, но вы понимаете, что это будет очередной день, полный насмешек. Вам хочется все бросить и пойти домой, но там ждут только наказания и непонимание. Даже Богу, кажется все равно. В ваших глазах слезы и осознание того, что вы один и вам совершенно некуда идти.
Вам очень страшно. Вы даже не знаете, от чего больше стучат ваши зубы — от нестерпимого холода, заставляющего коченеть, или от липкого чувства страха, заставляющего ваше сердце стучать так громко, что вы перестаете слышать шум с той стороны двери. Двери, которая может никогда не открыться.
Жизнь текла мимо вас, просачивалась, не задерживаясь, словно вода сквозь неплотно сжатые пальцы. Вы были на хорошем счету у учителей, ведь вы вели себя тихо и скромно. Вы хорошо учились, вам легко давался материал, но вы были недостаточно инициативны, чтобы вас заметили. Игры и забавы сверстников также как будто просто проходили стороной, а дома вы искали повод, чтобы лишний раз не попасться на глаза отцу, не забывая улыбаться и отвечать «все хорошо» на вопрос о ваших делах. В один из таких дней, когда вы после школы разбирали старые вещи, скопившиеся в подвале, вы и натолкнулись на камеру.
Это была очень старая камера из начала-середины XXI века. Еще без всех этих современных функций, вроде встроенного голо-проектора и одновременной 3D-съемки с нескольких позиций, с разрешением матрицы меньше 10 мегапикселей, с побитым и потертым корпусом — нечто среднее между хламом и антиквариатом. Но именно это незамысловатое устройство как будто дало вам хоть какие-то краски в этом серо-белом мире.
Фотосъемка, да еще на таком устаревшем оборудовании, это весьма сложное дело. Необходимо было учитывать множество нюансов для того, что снимок получался хотя бы сносным. Но, глядя сквозь объектив камеры на мир вокруг себя, вы понимали, что он не так уж и плох. Волшебная кнопка словно давала возможность вам остановить на мгновение проносящуюся мимо вселенную, вырвать яркий миг из будничных объятий бесконечных невыразительных дней.
Именно тогда вы узнали про Джереми, про улыбающихся родителей, про всю ту жизнь, которую вы не увидели. Камера словно сняла некий занавес с вашего прошлого и будущего одновременно, показав среди них вам новую дорожку. Теперь вы ждали новых дней, а не плыли по ним в ожидании еще больших неприятностей и сложностей. Вы изучали мир вокруг себя и, странное дело, через объектив он выглядел совершенно по другому.
Особенно вам нравилось то странное ощущение, некая власть, которую давала камера, власть остановить время в любой момент, когда вам захочется. Наверное, поэтому лучше всего у вас получалось ловить в кадр движение, тот неповторимый момент изменения, запечатлевая его в статике. Взмах крыльев бабочки за вашим окном, последние листья, слетающие с дерева возле дома, волны, расходящиеся от камня, брошенного в залив — на ваших снимках они выглядели, как живые. Вам нравилось по ночам при свете ночника рассматривать сделанные снимки, маленькие вселенные, вашей волей сжатые в двумерную плоскость.
Естественно, это далось вам не сразу. Первый приличный снимок, который было не стыдно показать другим людям, у вас получился в 14. И чем лучше становилось ваше мастерство, как фотографа, тем хуже становились ваши отношения с миром за пределами объектива. Учителя начали жаловаться, что вы стали невнимательны на уроках, ведь они стали вам гораздо менее интересны. Родители ругались на то, что вы пропадаете в своих выдуманных мирах, вместо того чтобы заняться чем-то серьезным. А сверстники просто смеялись и называли чудиком, не забывая иногда толкнуть при встрече или испортить кадр. И даже Эмили Уотсон из параллельного класса, которая никогда не смеялась над вами, всем говорила, что тот чудесный снимок, где она с распущенными волосами, развеваемыми ветром на фоне грозового неба, сделан профессиональным фотографом.
Но к этому времени, это все — ну кроме Эмили, наверное, — почти перестало вас печалить. Весь мир вокруг вы стали воспринимать немного по-другому. Понимая, что вы не такой как все, вы сами решили сменить свою суперпозицию, переместившись с позиции актера на позицию оператора, смотрящего за развивающимся вокруг действом как бы со стороны. Вы стали отрешенным и сосредоточенным, и вместо друзей или понимания вы искали удачные кадры. Это было гораздо легче. Но только днем.
Ночью все возвращалось. Давящее чувство одиночества перемалывало грудную клетку так, что хотелось рыдать. Никому в целом мире не было дело до того кто вы и что думаете. И даже если вас не станет — никому не будет дела. Вы один — в этой бесконечной темноте. И даже спустя столько лет своей жизни вы всегда спали с ночником, чтобы не дать демонам одиночества поглотить вашу душу.
В полной темноте ваши скрюченные пальцы скребутся по металлической поверхности двери, но вы не чувствуете этих прикосновений — руки онемели. Вы даже пытаетесь кричать, прося прощения и зовя на помощь, замолчав лишь тогда, когда ваше горло издает уже только хрип. Но в этом доме очень плотные стены и никто не слышит ваших криков.
С течением времени ваша вера, поблекшая с самых детских пор, снова начала помогать вам. Вы не совсем были уверены в том, что все эти истории о страдании и искуплении имеют место быть, но одно вы знали точно — Господь сделал чудесной эту Вселенную. Она настолько прекрасна, насколько и безгранична. Ваш отец видел во всех этих путях между звездами и странных существах их населяющих лишь происки злых сил, но, как казалось вам, Бог не зря сделал мир именно таким, какой он есть. Возможно, именно поэтому Он дал вам такой странный дар — останавливать мгновение и увековечивать его в вечности. Возможно, именно этим и нужно прославлять Его и Царствие Его. Может быть это даже знак, знак к тому, чем вам стоит заниматься в жизни и к чему стремиться.
Естественно, такими странными мыслями не стоило делиться с родителями. Вы прекрасно понимали их возможную реакцию, но все равно она стала для вас весьма неожиданной.
В принципе, этот «серьезный разговор с отцом» мало чем отличался от всех прочих. Вы старались сохранить спокойное выражения лица и считали про себя секунды до тех пор, пока этот кошмар не закончится, и вы не сможете вернуться обратно за свое безопасное стекло камеры, получив очередное наказание, вроде недели на хлебе и воде. Но в этот раз камера была в руках у отца. Вы лишь краем уха слышали что-то про «неподобающее увлечение», «замкнулся в себе», «портишь жизнь», «непослушание», потому все ваше внимание было приковано к сосредоточению вашей жизни, которое отец тряс в руках. Вас практически парализовало, а в горле стоял комок, не позволяющий вымолвить ни слова. Ваш кокон, защищающийся от мира, рушился на куски. В буквальном смысле рушился, потому что разъяренный вашей реакцией отец с размаху швырнул камеру на пол.
Глядя на все это словно со стороны, вы не могли не отметить, что получался просто шикарный снимок. Двое похожих людей, застывших в таких непохожих позах. И вращающийся металлический корпус камеры, приближающийся к полу, символизирующий силу одного и разбитую жизнь другого. Так смотреть проще. Со стороны, ведь это происходит не с вами, а с каким-то очень одиноким и несчастным человеком.
Когда вы услышали испуганный вздох матери и вскрик отца и смогли снова смотреть своими глазами, то увидели что камера и не собирается разбиваться. Она не собирается даже падать, вися в воздухе в тридцати сантиметрах от пола, повинуясь жесту ваших скрюченных пальцев вытянутой вперед руки. Именно тогда вы-актер поняли то, что уже давно знали вы-оператор — если очень сильно постараться, то можно остановить часть сцены, чтобы снять ее наиболее удачно.
И ваш страх стал еще сильнее. Камера упала на пол, уже без всякого вреда для себя. Вы даже успели выдавить из себя про Божье благословление на вас, но тут отец пришел в себя. И впервые за всю свою жизнь ударил вас. Пока он тащил вас к двери подвала, сквозь пелену боли вы слышали что-то про «дьявола, завладевшего моим сыном», прежде чем стальной занавес отгородил вас от внешнего мира. И всякого источника света.
Вы не знаете, сколько минут, часов или дней вы здесь провели. Среди полной темноты, которой вы боялись с детства, каждое мгновение казалось годом. Вы сами не знали кто вы. Зачем вы. И почему вы. Оставалось лишь сидеть у тяжелой, как грехи человечества, двери и молиться. Но даже на это вскоре перестало хватать сил.
Постепенно тьма становится все больше, она убаюкивает и укрывает, подобно покрывалу. У вас больше не осталось сил бороться с холодом и страхом, и вы, раскинув руки, медленно падаете навстречу длинной вертикальной полоске света.
Падаете и приземляетесь на что-то, что подхватывает вас и отрывает от земли. Света становится больше, он слепит, заставляет кружиться голову, но изгоняет тьму вокруг. Откуда-то издалека, из-за пределов этого невыносимого света вы слышите эхо голосов. Кажется, что-то похожее на плач матери, незнакомый женский голос «…так с сыном абсолютно противозаконно!» и гневный крик отца «…не мой сын!». Один из голосов раздается очень близко, почти вплотную, и вы с трудом понимаете, что он исходит от человека, который несет вас на руках.
— Все в порядке, мистер Соул, — голос очень спокойный, почти безэмоциональный, и до вас далеко не сразу доходит, что обращаются именно к вам. Все слова доносятся откуда-то очень издалека.
– Вы в безопасности. Я специальный агент Сэнд, и мы отвезем вас в безопасное место.
«Вы меня тоже запрете в темноте?» — думаете вы, но то ли произносите это вслух, голосом которого не слышите, то ли этот высокий и худой мужчина может читать ваши мысли. В этом состоянии вы ничему не удивляетесь.
— Никакой темноты, мистер Соул. Мы отвезем вас туда, где вы будете среди таких же как вы. Особенных детей с особенным даром, который не смогли понять ваши родители. Вы больше никогда не будете один».
Прежде, чем погрузиться в спасительное беспамятство среди мерцающего красным и синим света сирен, вы успеваете заметить, как злобно крича, ваши ночные демоны, хоть и на время, но отступают в темноту.
Анжелика Каралайл
Cause You gotta be bigger, be faster, be stronger
if your gonna survive any longer
in this lifetime, it better be the right time
the first time might be your last time
am I a failure if I got nothing to lose
No, I'm not a failure, I got something to prove
«Это наше последнее предложение, мисс Каралайл» — сидящий напротив темноволосый мужчина в странной багровой униформе медленно продвигает по разделяющему вас матовому столу небольшой голо-планшет и откидывается на спинку кресла. «Вы можете взять этот планшет и пойти со мною в будущее. А можете, — небрежное движение подбородка указывает на дверь за вашей спиной, — выйти прямо сейчас и остаться в прошлом, за которое вы так отчаянно цепляетесь. Выбор за вами».
Вы непроизвольно усмехаетесь.
Выбор. Пожалуй, из всех вещей, которых так недоставало вашей жизни, выбор был наиболее желанной и наиболее труднодостижимой. Другие люди и их решения влияли на вашу судьбу, а ваш выбор всегда сводился к выбору щенка, брошенного в канализационной сток — либо барахтаться в быстром потоке воды, либо сдаться ему на милость.
Будь у вас выбор, то 1 июля 2150 года вы скорее согласились бы быть подмененной в роддоме, приняли бы любой другой вариант. Но так как у вас его не было, то из рук улыбающейся медсестры вы попали прямиком в объятья Натали Каралайл, вашей матери. Если быть честной с собой — ведь хоть с кем то в целом мире нужно, верно? — то стоит признать, что все покатилось по наклонной не сразу. Вы смутно, с трудом, но помните, те ранние времена из детства, когда все было… неплохо. Вы жили в небольшой квартирке в секторе «В» в Рио. Выпрыгнувшая из вашего окна Кензи (игрушечная сова, которую вам подарили на 3-ий день рождения, и которая вскоре попросила вас отпустить ее домой в Антарктиду) летела вниз почти 20 секунд, пока не скрылась у вас из виду! Майлз Каралайл, ваш отец, работал на одном из производственных заводов корпорации «Лендандер Индастриз», занимавшихся строительством, ваша мама посвящала себя дому и обновлениям развлекательных каналов Экстранета. Несмотря на то, что отца часто до поздней ночи не было дома, а мама порой «зависала» в Сети на несколько часов, у вас тогда каждый день была еда, постиранная одежда и, иногда, новые игрушки.
Мужчина напротив молчит, не окликая и не торопя вас. Длинные тонкие пальцы его правой руки неспешно и почти бесшумно отстукивают какой-то ритм на поверхности стола. Кроме этого ритма и легкого скрипа стула, на котором вы раскачиваетесь вперед-назад, ничего не слышно. Такое чувство, что в этой небольшой комнате воцарилось спокойствие и умиротворение. Но вы отлично знаете, что это чувство врет. Как только ты поверишь, что все спокойно, то тут же жизнь наносит сокрушительный удар поддых.
Этот мир развивается очень быстро. Мода, технологии и открытия не успевают появиться, как уже становятся достоянием истории. И за эту скорость приходиться платить самым неожиданным образом. Так получилось, что производственный процесс, в котором был занят ваш отец, был улучшен и модернизирован благодаря новым достижениям в кибертехнике. Там где раньше нужны были 100 рабочих, теперь нужен всего один оператор и 10 роботов. Не нужно говорить, что последний вариант гораздо более выгоднее, поэтому огромное количество служащих попало под сокращение.
Ваш отец был хорошим рабочим и опытным специалистом, но не самым дальновидным человеком. В его голове не могло уложиться, что его увольняют не потому что он плохо работал, а потому что профессия, которой он посвятил 10 лет своей жизни, внезапно устарела. И вместо того чтобы пойти на другую должность или на курсы переподготовки, он остался ждать, пока «корпоративные шавки будут извиняться и просить меня вернуться». Нужно ли говорить, что такой момент так и не наступил?
Достаточно скоро оказалось, что без корпоративных скидок и доплат оплачивать квартиру в весьма добротном секторе «В» не получится. Вашей семье пришлось в прямом смысле спуститься с небес не землю и заселится в расположенные у самой поверхности «многоквартирные хабы экономного содержания», или, попросту говоря, — трущобы. С этого момента вы практически не видели неба — оно было постоянно закрыто тенью от нависающих громадин из стекла и бетона.
Тень нависла и над семьей Каралайл. Отец, перебиваясь случайными заработками, все ждал от корпорации «извинений». Вместо поисков выхода из ситуации, из той нищеты, в которую ваша семья погрузилась, Майлз начал поиск виноватых. И если до «жадных корпоративных выродков» ему было не добраться, то семья, «которая никогда его не поддерживала» была как раз под рукой. Их скандалы и ссоры с матерью звучали все чаще и все громче. Не проходило и дня, чтобы очередной взрыв эмоций не превращал узкое помещение, в котором вы жили, в камеру взаимных обвинений, затопленную грязью злословия. Нет ничего удивительного, что каждый из Каралайлов пытался сбежать из этого места, где, казалось, сами стены пропитаны ядом. Отец бежал на дно бутылки в ближайшем баре, мать — в радужные миры Экстранета, проводя там все больше и больше времени. А вы — на спасительную улицу.
Усмешка отдается болью с левой стороны лица, и вы непроизвольно морщитесь. Длинная царапина дает о себе знать.
«Какое вам дело до меня и до того, что со мной будет?» — наконец произносите вы, стараясь, чтобы ваш голос звучал как всегда нагло и уверенно. «Только не надо мне сказок про то, что вам не все равно и бла-бла-бла. Всем плевать на других людей».
В какой-то момент вы четко осознали, что вашим родителям — все равно. Было ли это после того, как отец отказался оформлять вас в школу «потому что дорого» и вас перевели на обучение через Экстранет (которое, впрочем, вы не получили, потому что выделенные и оплаченные государством для вас часы ваша мать использовала для своих «очень важных дел»)? Или после того, как в холодильнике на протяжении трех дней не появлялось еды? Или может после того, как вы впервые вернулись домой после трехдневного отсутствия и никто этого не заметил? Вы уже не помните. В какой-то момент вы просто почти перестали возвращаться домой.
Улица, а точнее люди, ее населяющие, давали вам то, чего не давала семья. Пища. Кров. Воспитание. Здесь все было по честному, и если ты хотел сегодня спать не с пустым желудком, то должен был быть быстрее, сильнее и решительнее, чем другие. Слабые не выдерживали долго, и исчезали там, где их уже никто не мог найти, — или прибивались к сильным, в надежде быть полезными. Вы должны были что-то уметь, чтобы выжить, и улица научила вас всему. Как жалостливо просить милостыню, рассказывая про десять братьев и сестер. Как ловко подрезать кредитку из кармана зазевавшегося прохожего. Как заманить пьяного в переулок, где его ждут. Когда драться, когда убегать. И, главное: никому нельзя верить.
Ритм обрывается, и пальцы замирают в воздухе. На сухом лице мужчины появляется нечто похожее на улыбку. «Что касается вашего утверждения о людских взаимоотношениях, то позвольте не согласиться, мисс Каралайл. Ваши слова вступают в противоречие с вашими действиями, связанными с Марком…».
Человек в багровом не успевает закончить фразу, потому что вы вскакиваете на ноги. Левой рукой вы тычите пальцем практически ему в лицо, а правая крепко сжимает рукоять раскладного ножа.
«Не смей трогать моего брата, урод!» — практически шипите вы.
Вы нечасто посещали «дом», предпочитая ночевать в других местах. В квартире вас всегда ждала одна и та же обстановка: пустая комната, заваленная мусором и бутылками, бледная словно призрак мать. Ее изможденное тело подсвечивалось мерцающими экранами и было опутано проводами, которые, словно цепи, привязывали ее к выдуманным мирам. Иногда к этой картине добавлялся храпящий посреди комнаты пьяный отец.
Но каково же было ваше удивление, когда однажды вы обнаружили в этом «доме с привидениями» (как вы его называли) колыбель с младенцем. Как и когда ваши родители успели его сделать и родить (особенно «как», учитывая состояние вашей матери) вы не хотели и думать. К счастью или к несчастью, современная медицина способна спасти даже очень слабых новорожденных. А вот насчет «зачем» вопросов не возникало, тем более что ваш отец часто хвалился своей сообразительностью по этому поводу — по программе поддержки численности населения Земли после Исхода, семьям с двумя и более детьми полагались субсидии и дотации. И, естественно, тратить их собирались никак не на Марка.
С этих пор в «доме с привидениями» вы стали бывать гораздо чаще. Вы прекрасно понимали, что с такими родителями этот маленький человечек долго не протянет. И дело не в злом умысле — ведь даже такие сволочи как ваши мать и отец не захотят лишиться средств к существованию — а в том, что ваши родители не могут позаботиться даже о себе. Сначала вы еще задавались вопросом, а какое вам, собственно, дело? Вы ведь не просили и не подписывались под такую ответственность, вам не давали выбора. А потом послали все сомнения к черту и просто стали добывать еды еще на одного человека.
Марк рос не таким, как вы. Он был слабым и болезненным ребенком, которым занимались только вы. Его игрушками были пустые бутылки и то, что вы ему приносили с улицы. Он долго не говорил, потому что был нужен родителям только для отчетов по Экстранету. Хотя бы они вспоминали, что иногда ему нужно есть.
Вы не знали, как обращаться с детьми. Улица учила вас, что каждый должен выживать сам, быть сильным. А Марк… Марк был слабым. Он был добрым и хорошим, он делал вам поделки из упаковочных листов и называл Ликой. Поэтому вам приходилось быть сильной за двоих.
В глазах человека не появляется страха. Весь ваш рывок он встретил с чуть снисходительной и спокойной улыбкой.
«Успокойтесь, мисс Каралайл. Сядьте пожалуйста. С Марком все в порядке. Все что я хотел сказать — что раз вы можете проявить доброту к человеку, которого считаете особенным, — он делает плавный жест рукой, — к вашему брату, то и мы можем это сделать для особенного человека. А вы именно такая. Особенная».
Услышав, как вы недоверчиво хмыкаете в ответ на эту странную речь, мужчина аккуратно указывает длинным, словно указка, пальцем на вашу правую руку.
«Этот нож в вашей руке. Он ведь лежал у вас в куртке, верно? И когда я упомянул вашего брата, вы не засовывали руку в карман, чтобы его достать. Он просто… оказался в вашей ладони».
Вы, словно завороженная, переводите взгляд на свою правую руку, в которой так удобно устроился ваш нож.
«И это не первый раз, верно? Вы ведь уже чувствовали это и сталкивались с подобным? Сталкивались, но боялись признать, понимая, какую реакцию это вызовет у других людей?»
Вы молчите, упрямо закусив губу, но знаете, что этот человек говорит правду.
Это был действительно не первый раз. Нож всегда оказывался у вас под рукой с того самого момента, когда вы первый раз пустили его в ход.
Одной в трущобах Рио выжить сложно. Нужно как минимум где-то спать, а когда ты спишь, то становишься беззащитен. К тому же, если ты хочешь добиться хоть чего-то стоящего, тебе нужны помощники. Союзники. Те, с кем выжить проще. Для начала вам хватало и пары таких же отщепенцев, но потом, когда появился Марк, ваши запросы возросли. Вам нужно было что-то большее.
Эти ребята были круты. У них была своя территория на заброшенном складе техники, крутые черные кожанки как будто из прошлого века и какое-то глупое название «Оскаленные Черепа». Вы долго к ним присматривались, как и они к вам, и когда, наконец, вы смогли оплатить «вступительный взнос» в банду, то быстро доказали, что чего-то да стоите.
В одну из первых же ночей к вам явился Коршун, лидер этой банды, который был лет на пять старше вас и всех остальных. Он решил, что раз вы в его банде, то должны ему не только часть выручки, но и кое-что еще. Подкрепить свое предложение он собирался с помощью своего выкидного ножа.
В тот момент вы очень испугались. Вам всего 13, а против вас взрослый человек, да еще и с ножом. Просто в какой-то момент страх уступил место злости, и нож оказался не в лапе Коршуна, а в вашей руке. И приставив лезвие к его шее, вы ощутили небывалую власть над человеком. Смогли бы вы нанести удар, если бы Коршун не купился на ваши угрозы и не согласился оставить вас в покое? Вы не знаете. Единственное, в чем вы тогда были уверены — в том, что выживать нужно любой ценой.
Приобретя уважение своих товарищей по банде, страх главаря и старый потертый нож, вы продолжали бороться за выживание на улицах Рио. Ставки стали серьезней — призы тоже. Только в доме с приведениями вы позволяли себе расслабится, когда учили Марка ходить, говорить, а потом и читать. В остальное время — гуляя с бандой днем, или проворачивая дела ночью вы постоянно были настороже, как внутренне, так и внешне. От милостыни и карманных краж вы перешли к воровству и даже грабежам. Несколько раз вас чуть не поймала полиция, но каждый раз вы умудрялись сбежать — один раз даже из полицейской машины, которая должна была отвести вас в участок.
Вы не чурались никакой «работы», откладывая то немногое, что удавалось накопить. Вы хотели вырваться из этой нищеты, а точнее — вырвать брата, чтобы хотя бы он не рос так как вы. Таким как вы. В конце концов, вы даже согласились на «черную работу» курьером по доставке Хеликса — наркотика, которые за последний век полностью вытеснил героин. Риск был огромен, но и платили неплохо. На этих деньгах можно было бы неплохо подняться, если бы вас не попытался ограбить один из ваших клиентов. Ваш отец.
Как оказалось, алкоголь давно уже не давал ему душевного спокойствия. Майлз пришел в ярость, когда узнал, что ему вы продавать ничего не будете, и попытался взять дозу Хеликса силой. Он успел один раз ударить вас разбитой бутылкой по голове, прежде «дом с приведениями» ожил. Двое людей в багровой форме появились словно из ниоткуда, буквально разнеся дверь в щепки. Появились, чтобы скрутить отца лицом в пол и вырвать провода из тела матери. Появились, чтобы забрать вас. И теперь, пока темноволосая женщина о чем-то говорит с тем, что осталось от ваших родителей, вы стоите в зале для переговоров городской больницы, где обрабатывали ваш порез, и смотрите на нож в вашей правой руке.
«Вам не место здесь» — спокойно продолжает мужчина, еще два часа назад одним движением пригвоздивший вашего отца к полу. «За вами будущее, мисс Каралайл. Будущее, в котором не вас поведут, а вы поведете других. Если только решитесь».
Вы медленно опускаетесь обратно на стул, стараясь не дать мыслям испуганно разбежаться из вашей головы.
«Если я соглашусь… что будет с моим братом?» — наконец выдавливаете из себя вы.
Человек в багровом кивает, услышав ваш вопрос, и, четко разделяя слова, отвечает:
«С Марком все будет в порядке вне зависимости от вашего решения. Если вы откажетесь, мы передадим его в органы государственной опеки, оставаться с вашими родителями для него — опасно. Но если вы согласитесь стать участником Программы, то, по факту, будете считаться сотрудником «Конатикс Индастриз», а, значит, Марк, как ваш родственник, перейдет под наше полное обеспечение. Лучшая корпоративная страховка и образование, работа в составе корпорации по его желанию по достижению трудоспособного возраста… У него будет будущее, мисс Каралайл. То, которое вы выберете. То, в которое вы его поведете».
Вы молчите. Природное, воспитанное улицей и самой жизнью недоверие борется с вашей душе с надеждой. Неожиданная догадка вспыхивает в вашей голове.
«Послушай. Вы же корпоративные шишки, у вас денег больше чем нищих на улицах. Наверняка мои родители уже от меня отказались, и вы можете оформить надо мной опеку или еще что-то такое, и тогда я буду вынуждена с вами пойти. Почему вы так не сделаете? Это же проще, чем ждать от меня ответа?»
«Потому что, мисс Каралайл», — мужчина улыбается, и вы готовы поклясться, что сейчас эта улыбка настоящая — «потому что мы не хотим вас заставлять. Мы хотим дать вам возможность выбора».
В какой-то момент жизни вам казалось, что Кензи просто выпала из окна. Но теперь вы четко поняли, что долетев почти до самой земли, она расправила крылья и взлетела навстречу своей Антарктиде.
Эрика Леманн
You think you know, but you’re horribly blind
You think you know how this story’s defined
You think you know that your heart has gone cold inside
Fine!
«You Think You Know» by Device
Этот сон всегда начинается одинаково.
Я иду по деревянному полу. Он красный.
Мне на лицо капает вода, стекает тонкими струйками. Кап. Кап.
Вода течет по шее, по плечам, капает на пол. Пол красный.
По полу катится разноцветный шар. Синий. Зеленый. Белый.
Мне холодно. Мне холодно, а вода все капает. Кап. Кап.
Разноцветный шар катится по деревянному полу. Синий. Зеленый. Белый.
Красный.
«Эрика, все в порядке?», — обеспокоенный, но твердый женский голос выводит вас из состояния липкого сна. Словно ныряльщик, вырвавшийся на поверхность, вы жадно хватаете ртом воздух и открываете глаза.
Над Вами склонилась темноволосая женщина в темно-багровой униформе. Она внимательно смотрит на вас, положив руку с изящными пальцами, подошедшими бы больше преподавательнице музыке, на ваше плечо. Специальный агент Стил, кажется, так ее зовут. Увидев так близко рукав ее форменного кителя, вы, еще не до конца проснувшись, непроизвольно вздрагиваете. Красный. Заметившая вашу реакцию, агент «Конатикс Индастрис» быстро одергивает руку и садится обратно в сиденье напротив вашего.
«Прости, что напугала, Эрика», — на ее располагающем лице появляется улыбка, — «мне показалось, тебе снилось что-то не очень приятное».
«Ничего страшного», — врете ей вы, потирая виски руками, — «просто кошмар».
По лицу специального агента нельзя понять, насколько она поверила вашим словам, но еще раз улыбнувшись, Стил откидывается назад в кресле, не приставая с лишними вопросами, за что вы ей очень благодарны.
Просто кошмар. Который вы знаете наизусть, во всех подробностях. Просто кошмар, который со слепой неумолимостью преследует вас, сколько вы себя помните. Раз в несколько месяцев, или даже реже, но он всегда возвращается. Простой кошмар, который пугает вас до дрожи и крика.
Чтобы отогнать нахлынувшие мысли и сбросить последние остатки сна, вы отворачиваетесь и прижимаетесь лбом к холодному стеклу окна монорельсового поезда, который прямо сейчас уносит вас, возможно навсегда, от вашего дома, семьи и прошлой жизни.
Иногда вам казалось, что вся ваша жизнь прошла также – возле окна. Возле окна с прозрачным, но толстым стеклом, за которым существует целый мир, на который вы можете только смотреть, проезжая мимо на огромной скорости.
Вы родились 3 января 2151 года в небольшом городке Хильдесхайм, в Германии. Вы ничего не помните об этом месте, хотя, по словам матери, прожили там первые 5 лет своей жизни. В этом нет ничего удивительного, учитывая, сколько мест проживания вы успели сменить за свою жизнь после этого. И, как любил подшучивать ваш отец, удивительно то, что вы вообще можете их перечислить.
В детстве вы всегда поражались, насколько разные люди ваши родители. Ваша мама, Мария Леманн, была из довольно обеспеченной семьи, но, по ее же словам, «променяла семейные приборы из серебра на инерционные гидростабилизаторы». Выйдя замуж за вашего папу, она навсегда распрощалась с прошлой жизнью и особо не любила о ней вспоминать. С ней всегда было весело и интересно, она придумывала вам совместные игры и занятия, и совсем не давала скучать.
Ваш папа, Генрих Леманн, не был таким ярким и искрящимся, как мама. Он всегда был спокоен, тих и немногословен. Он много работал и часто поздно возвращался домой, но всегда заходил к вам, чтобы пожелать спокойной ночи. Больше всего вы любили, когда он приходил пораньше и читал Вам. У вашего папы был тихий и не очень выразительный голос, но когда он читал вам вслух, то именно вслед за этим голосом вы уносились в те события и сказки, что ждали на страницах книг.
Наверное, это самые яркие воспоминания в вашем детстве — отец, читающий вам вслух «Алису в зазеркалье», сидя с ногами на краю вашей кровати, в то время как ночник бросает отблески звездного неба на темно-синий потолок.
Ну и, разумеется, кошмар.
Я иду по красному полу. Пол скрипит. Вода капает на пол. Кап. Скрип.
Разноцветный шар катится ко мне. Синий. Красный. Белый. Красный.
Этот кошмар стал настолько заметной частью вашей жизни, что иногда казалось: это не только самое яркое воспоминание, но и самое первое. Еще с детства вы поняли, что этот сон пугает не только вас, но и ваших родителей. Если вы говорили маме или папе, что вам снился этот сон, то они всегда расстраивались.
А еще, всякий раз, когда вам снился кошмар, на утро в вашей комнате был беспорядок, как бы хорошо вы не складывали игрушки вечером. О, сейчас то вы уже понимаете, что это было, — спасибо агенту Стил, — но тогда, в детстве, вам каждый раз сильно попадало. Родители не хотели слушать ваши объяснения, и не верили в монстров, живущих под кроватью, поэтому вы взяли привычку сами убирать свою комнату на утро, если этот сон возвращался.
Легкое гудение откуда-то из-под вашего сиденья, тихий стук клавиш изящного голопланшета в руках специального агента. Вытянутый, похожий на гигантскую серебряную змею, поезд мчится почти бесшумно. Мимо вашего лица на огромной скорости проносятся какие-то постройки, немногочисленные лесные массивы и длинные цепочки огней городов.
Ваша семья часто переезжала. В среднем — раз в год, иногда чуть реже. Ваш отец был высококлассным инженером, и по долгу службы его часто мотало из одной страны в другую, так что вы переезжали вместе с ним. Поначалу вам даже очень нравилась такая жизнь. Легкое жужание электропоезда или гул двигателей воздушных судов казались самыми интересными звуками на свете. Вы вживую видели больше интересных мест в разных уголках Земли, чем ваши сверстники через Экстранет, а ваша коллекция карт городов, в которых вы жили, к концу школы занимала внушительный шкаф. В какой-то момент вы даже чуть не покинули Землю и Солнечную Систему, но контракт отца, как это часто с ним бывало, в последний момент сорвался.
Но уже тогда начинались те проблемы, которые еще вчера утром доводили вас до бессильного отчаяния. Вам повезло, и ваши родители очень вас любили. Но чем старше вы становились, тем отчетливее становилось понятно, что любили вас словно фарфоровую куклу, которой можно любоваться только на полочке в окружении подушек. И под стеклом.
В детстве, конечно, это было даже забавно. Вы повсюду ходили с мамой или папой, почти не оставались одни. Стоило Вам чихнуть или пожаловаться на головную боль, как вас сразу тащили к врачу или укладывали в постель и окружали заботой. Вам это даже нравилось. Но когда вы впервые пошли в школу, то узнали, что другие дети живут иначе.
Их отпускают гулять не только во внутренний двор или на площадку под бдительным взором взрослых. Они могут разбить себе локоть и страшно этим гордиться. Могут ходить друг к другу в гости и даже оставаться там на ночь.
Лишенная за время частых переездов какого-либо общения за пределами семьи, а тем более со своими сверстниками, вы радостно тянулись навстречу новым знакомствам и друзьям. Поначалу, как и любого новенького, вас воспринимали настороженно, но благодаря своей непосредственности и искренности, вы быстро завоевывали себе многочисленных подружек.
Ваши родители, особенно мама, как вам иногда казалось, не одобряли ваши многочисленные знакомства. Вас отводили в школу и забирали из школы, редко отпускали куда-либо гулять, иногда по самым надуманным поводам. Вам порой часами приходилось заниматься какими-нибудь дополнительными занятиями по музыке или бессмысленной уборкой и смотреть через тонкое — и одновременно такое толстое! — стекло, как на детской площадке резвятся ваши сверстники. Вы проглатывали слезы обиды, пытаясь понять, чем отличаетесь от этих детей, но так и не находили ответа.
Проходил примерно год, а потом папе приходило новое назначение. И все повторялось заново.
Новый город, иногда — новая страна. Другая школа. Снова долгий период в попытках наладить контакт с одноклассниками. Чем старше становятся дети, тем менее они открыты, и с каждым годом это становилось все сложнее. Любовь родителей дома и строгость за попытки выйти из этого дома. Целый мир за вашим окном.
С годами свободы не становилось больше. Наоборот, как будто чем старше вы становились, тем больше родители пытались заставить вас жить по одним им понятным правилам. Больше становилось посещений врачей, в том числе посещений психотерапевта и психиатра. Больше ограничений и запретов. При этом вы не могли сказать, что родители перестали вас любить, скорее наоборот. Просто эта любовь принимала странные формы. Иногда казалось, что мама и папа хотят, чтобы в вашей жизни не было никого, кроме них. И у них это получалось.
Сколько бы друзей и подруг вы не успевали завести, всегда повторялся один и тот же сценарий. Перед вашим отъездом были слезы, объятья и обещания писать друг другу и созваниваться через Экстранет каждый день. И так и было по началу. Но постепенно звонки становились все реже, раз в неделю, затем раз в месяц, а в определенный момент люди, которые говорили, что вы всегда будете друзьями, просто исчезали.
Вы понимали и не особо злились. Во всяком случае, на этих людей. Несмотря на то, что современные технологии сделали людей настолько коммуникабельными, насколько это вообще возможно, в сутках по-прежнему всего 24 часа. А времени, которое можно потратить на других людей и того меньше. И тот человек, которому ты обещал писать, постепенно становится далеким и призрачным, словно звезда, закрытая облаком. Вокруг остаются другие люди, которых ты видишь и слышишь каждый день, с которыми интересно и волнительно, и постепенно облако поглощает звезду, оставляя на ее месте лишь имя в списке контактов.
Ваше имя.
Перед вашим лицом смыкается непроглядная тьма, которую вы ощущаете почти физически. В купе становится значительно темнее и как будто даже холоднее, когда поезд въезжает в длинный туннель.
Круги продолжались. Вы долго пытались заводить друзей, быть милой и общительной, но неумолимый цикл вашей жизни, словно накатывающая на берег волна, рушил все песчаные замки. Из длинного списка ваших контактов с вами по настоящему поддерживала связь только Кларисса Айслинг, с который вы были знакомы еще с первого класса в Париже. Остальные имена лишь приходили на некоторое время, чтобы уйти навсегда. Помнят ли ваши «друзья» о вас хоть что-нибудь? Вы не знали. И иногда ощущали себя лишь призраком в зазеркалье.
В конце концов вы перестали прилагать какие-то усилия к тому, чтобы завести друзей. Какая разница, ведь все равно все исчезнут из вашей жизни? Наверное, ваши родители были счастливы. Вы стали гораздо лучше учиться и больше времени проводить дома. Раз в неделю вы созванивались с Клэр, а в остальном проводили время в Экстранете. Увлеклись шитьем и дизайном одежды, изучали вместе с мамой иностранные языки. Наверно, для ваших одноклассников вы стали замкнутой и отстраненной, но вы не собирались прощаться с кем-то еще, кому откроете свою душу. Вы уже с гораздой большей легкостью смотрели через окно вашей комнаты (ведь куда бы вы не переезжали, в вашей комнате всегда было окно) на мир, который перестал быть вам интересен. Иногда вы открывали форточку в окне и пускали сложенные из бумаги самолетики, на которых писали имена. Имена, которые удаляли из списков своих контактов, если они не отвечали вам больше года. Если мир забывает ваше имя, то почему вы должны их помнить?
А потом вы встретили Лекса Моррисона.
Лекс был вашим одноклассником, но он не был похож на других ваших сверстников. Чем-то он напоминал вашего папу — тоже тихий, со скромной улыбкой, немного задумчивый. Этот человек сделал то, что наверное, никто не делал до него, кроме Клэр в далеком детстве — он захотел с вами дружить. Вы чувствовали себя очень необычно, когда не сами искали чьего-то общества, чего-то внимания, а кто-то другой предлагал вам, щедро и легко. Сначала вы очень подозрительно отнеслись к этому, но жажда общения и дружбы, спавшая в вас несколько последних лет, наконец, взяла верх. Вы стали садиться рядом на уроках и болтать обо всем. Вы стали чаще оставаться на дополнительные занятия, чтобы провести больше времени вдвоем. Постепенно и незаметно, эта дружба выросла во что-то большее. Странные, неизвестные до этого момента чувства стояли появляться в вас.
Естественно, ваши родители стали что-то подозревать. Вы стали задерживаться в школе больше обычного, а дома витали в облаках. Несколько раз мама находила цветы, которые вам дарил Лекс, но вы всегда отвечали, что сами их собрали в школьном ботаническом саду. Вы даже несколько раз прогуливали уроки вдвоем в том саду, чтобы хоть немного побыть вдвоем. Именно там он вас первый раз поцеловал.
Этот учебный год был самым чудесным в вашей жизни. Настолько, что вы даже забыли, чем он обычно заканчивается. Кошмаром.
Пол скрипит под ногами, уходит вверх. Ступени. Скрип.
Вода капает сильнее, становится холоднее. Кап. Кап.
По ступеням катится разноцветный шар. Красный. Красный. Красный.
Красный.
Но на этот раз кошмар был наяву. Чем выше вы заберетесь, тем больнее падать. В тот день Лекс пригласил вас на танцы в честь окончания учебы, и вы радостно вернулись домой, чтобы упросить родителей отпустить вас. Но в Вашей комнате вас уже ждали родители и собранные чемоданы. Вы переезжали. Прямо сейчас.
Наверное, этот разговор назревал очень давно. Нет, подобные споры начинались каждый год, и вы пытались отстоять хоть какую-то часть своей жизни, но сначала вам не хватало возраста, потом желания. Теперь же, когда родители в очередной раз решили все за вас, не спросив, не предупредив, не поставив в известность заранее, теперь вы им высказали все. Вы пытались их убедить дать вам шанс, хоть раз в жизни получить возможность быть как все, закончить школу, иметь друзей, встречаться с человеком, который вам дорог. Остаться хотя бы танцы. Вы просили. Вы объясняли. Вы умоляли. Но все уже решили за вас. «Мы знаем, дорогая, что тебе так будет лучше, поверь нам». Но в этот раз вы не поверили. Вы спросили, сколько вы еще должны прожить в хрустальном гробу, прежде чем сами начнете принимать хоть какие-то решения? Почему ваше мнение ничего не значит? Почему у вас нет ни права на секреты, на свою жизнь? Почему вы должны переезжать вслед за чужими решениями, если не хотите? Вы ведь уже не маленькая и прекрасно понимаете, что если бы ваш отец был таким прекрасным инженером, то он не мотался бы всю жизнь из одной компании в другую, получая многочисленные отказы, а создал нормальную карьеру в одном месте. И бегая от своих проблем, ваши родители забыли, что от этого страдаете вы. Кто за вас решил, что вам будет лучше в постоянных разъездах? Впервые в жизни вы так сильно хотели получить ответы. А ответов не было. Вас собирались, как обычно, запихать в стеклянный гроб и отправить на очередной круг этого ненавистного поезда. И захлебываясь в отчаянии и опустошенности, вы закричали, закрыв лицо руками.
Поезд вынырнул из туннеля неожиданно, так что стекло перед вами буквально вспыхнуло золотистым ореолом, преломляя множество солнечных лучей от медленно поднимающегося на востоке солнца.
А когда вы открыли глаза, то на полу, кроме вашего разбитого сердца, лежали осколки всех стеклянных предметов в комнате, в том числе окна. Ветер с улицы раздувал занавески, словно алые паруса, а свет плясал в осколках, устилающих пол. Ваши родители стояли, не в силах проронить ни слова, но и вы, и они теперь с кристальной ясностью понимали, что монстров под вашей кроватью, которые устраивают по ночам беспорядки, не существует.
Специальный агент Стил и специальный агент Сенд — высокий темноволосый мужчина, похожий чем-то то ли на проволочную игрушку, то ли на птицу — появились этим же вечером. Их разговор с родителями был короткий и жесткий, и хоть Вы и подслушивали на лестнице, уловили только самую суть. Мать и отец согласились отпустить Вас в некую Программу.
С вами эти люди говорили по-другому — мягко и спокойно. Агент Стил с легкой улыбкой, которую хочется задержать подольше, объяснила, что вам не нужно стыдиться себя или того что произошло. Люди могут — и будут — боятся подобного, но вы — особенная. Не такая, как другие. И это не повод запирать себя в клетке. Особенным людям нужно держаться вместе. Быть особенным — это довольно сложно, но вы не обязаны нести эту тяжесть в одиночестве. Вам помогут и вас поймут. Если вы хотите идти собственной дорогой, то вы сами ее сделаете. Проложите такой, какой заходите. По этой дороге потом пойдут миллионы других, но именно вы будете одной из тех, кто ее проложит. Вас ждет последний переезд в вашей жизни, и больше никто не заставит вас этого сделать, пока вы сами не захотите.
Вы покинули дом вместе с двумя специальными агентами корпорации «Конатикс Индастриз». Вы не стали прощаться с родителями, словно боясь, что ваша собственная решительность ускользнет от вас обратно в столь знакомый стеклянный плен. Вы не знали, благодарны ли вы им, ведь мать и отец хоть и поздно, но дали вам шанс на собственную жизнь, или злились, что они всю жизнь удерживали вас взаперти, но без колебаний отдали в руки незнакомцам.
Вы звонили несколько раз на комлинк Лекса, чтобы попрощаться, но он не брал трубку. Возможно, он уже знает, что произошло у вас дома, и решил... или решили за него. Как там говорит агент Стилл? «Люди боятся того, чего не понимают». С Клэр же вы успели связаться уже перед самым отбытием электропоезда, пообещав, как всегда, писать друг другу, и единственный близкий друг, вы знаете, сдержит слово.
Этот сон всегда заканчивается одинаково.
Пол скрипит под ногами, уходит вверх. Ступени. Скрип.
Вода капает сильнее, становится холоднее. Кап. Кап.
По ступеням катится разноцветный шар. Красный. Красный. Красный.
Красный.
Вода капает на пол и он становится красным.
Я смотрю вверх.
Она смотрит на меня.
Вода течет по ее белым рукам.
Красная.
Вы отлипаете от окна и с благодарностью принимаете из рук вернувшегося агента Сенда чашку с горячим чаем. Вам страшно, ведь впервые вы стали хозяйкой собственной жизни. Вы не знаете, что будет дальше, но твердо уверены, что лучше изрезать руки в кровь, разбивая стекло, отделяющее вас от мира, чем жить, бесконечно проезжая один и тот же круг на пассажирском сидении.
Приятный голос из динамиков объявил, что поезд прибыл в конечную точку маршрута.
«Осторожно, двери открываются».
Хендел Митра
Everyone is friendly in the town of amends
At the carnival’s end
Then the wind whipped the sand
At your beautiful face
So I bought us a nice little place
«A Nice Little Place» by North Atlantic Oscillation
— Хендел, просыпайся!
— Ну бабушка... А сказку?
— Нормальные дети просят сказку на ночь, а ты утром!
— А я хочу проснуться в сказке!
— Ну хорошо. Высоко-высоко над облаками, так высоко, что даже самый зоркий человеческий глаз не может её увидеть, лежит прекрасная страна богов — Асгард. Тонкий, но прочный мост Бифрост — люди называют его радугой — соединяет Асгард с землей, но плохо придется тому, кто осмелится по нему подняться. Красная полоса, которая тянется вдоль Бифроста, это вечное, никогда не потухающее пламя. Безвредное для богов, оно сожжет любого смертного, который осмелится к нему прикоснуться. Возле Бифроста находятся небесные горы Химинбьёрг, в которых живет страж моста Хеймдалль. Пока он охраняет мост, ни один ледяной великан не сможет попасть в Асгард.
— А дальше?
— А дальше нам пора вставать...
— Хендел, очнись! Стэна нашли, нас собирают в главном зале. Хендел!
Яркий свет и обеспокоенное лицо Дженни. Сознание медленно возвращается из пелены сна, восстанавливая детали. Стэн пропал три дня назад. Если его нашли, значит все кончено.
815 дней на этом куске бетона и стали. 1 год, 15 месяцев, 3 недели и 2 дня. Без солнечного света, нормальной еды, земного воздуха и связи с родными. Кажется, скоро все это закончится. Стэн ушел в южный сектор станции три дня назад — непохожий на себя обычного, потерянный, непрерывно бормотал себе под нос строки программного кода. Следующие три дня на станции пропадал свет, открывались шлюзы, отключались гравитационные поля. Если Стэна нашли, значит все кончено и нас наконец-то отпустят домой.
В главном зале уже собрались все — все, кто выжил. Смешная глупышка Дженни, которая вздрагивает при каждом скрипе переборок и, кукольно зажимая глаза, просит свою фее-крестную ее защитить. Надменный идиот Даниэль — с которого послетела спесь в последние дни, — и поделом ему, он первый начал травить Стэна. Зануда Кэтрин, непривычно молчаливая, смотрит в одну точку и что-то сосредоточенно считает в уме. И я, Хендел Митра, Хранитель Иерархии Детского Королевства.
– Дженнифер Джонс, пройдите в кабинет управляющего.
Все началось, когда нам привезли новые препараты. Мы привыкли, что нас накачивают всякой дрянью, одним ученым известно — какой, но это был особенный случай, эти препараты действительно помогали. Джен смогла продержать стакан с водой под потолком почти полчаса, пока не устала, а у Фрэнка почти получилось опрокинуть баррикаду из коробок в тренировочной комнате. Ребята обрадовались и начали шутить, что скоро мы станем совсем крутыми и нас отпустят домой. Даже взрослые, кажется, повеселели и выдали нам по лишней порции сладкого за ужином. Вот только Стэн все испортил.
– Даниэль Хопкинс, пройдите в кабинет управляющего.
Он всегда был странным: вечно недовольный всем, постоянно ныл по любому поводу. То ему не нравилась еда. То соседи по боксу. Стоило кому-то из взрослых нагрузить его работой — он дожидался, пока вокруг останутся только дети, и принимался перечислять, почему ему неудобно сейчас делать эту работу. Да так занудно, что кто-нибудь обязательно его сменял. В тот день он дождался отбоя и пробрался в лабораторию. Утром его нашли на полу, в груде пробирок. Он сожрал четырнадцать порций лекарства и отключился. Часть вышла вместе с блевотиной, но большая часть усвоилась в организме.
– Кэтрин Анистон, пройдите в кабинет управляющего.
Не знаю, чем он думал и на что надеялся. Сильным биотиком он не стал, новых способностей не приобрел. Когда через три недели врачи закончили приводить его в чувство, вместо Стэна из лаборатории к нам вышел тощий, бледный наркоман с потерянным, рыщущим по сторонам взглядом. Мы старались его не трогать, только Даниэль не упускал случая съязвить по его поводу. Стэн как будто не замечал, молча пропуская все мимо ушей. А потом в одно утро встал с постели и ушел в закрытый сектор.
Следующие три дня мы провели в настоящем аду. Риччи вылетел в открытый шлюз. Синтия задохнулась в душевой, когда из нее был выкачан весь воздух. Саймон ударился головой о притолоку, попав в реверсивное гравитационное поле, и остался в коме. Не знаю, что и зачем делал Стэн, но Станция словно решила нас убить, съесть по одному.
– Хендел Митра, пройдите в кабинет управляющего.
Нашим управляющим на станции была доктор Гамильтон. Доктор Франческа Гамильтон. Мы почти не видели её, всю работу за неё делали лаборанты. Правда, мы всегда чувствовали её присутствие рядом — её подписи на больничных листах, её направления на препараты, подписанные её именем распоряжения по станции. Её взгляд следовал за нами, словно бы она наблюдала из-за толстого стекла лабораторий.
И сейчас этот взгляд был сосредоточен на мне.
— Хендел? Присаживайтесь. Для продолжения эксперимента нам необходимо задать тебе несколько вопросов.
— Кому, нам, мэм? В этом помещении только Вы и я.
— Это нерелевантно к происходящему. — сухой скрипучий голос плохо скрывает раздражение этого человека. — Итак, Хендел. Где и когда ты родился?
— 16 октября 2150 года, в Новой Калькутте, на Земле. У Вас ведь есть эта информация, мэм?
— Как звали твоих родителей?
— Мэм? Хорошо… Биргит-Сьюзан Хансен и Масуд Митра.
Мать и отец познакомились во время этнологической экспедиции по северному Тибету. Она — специалист в области культуры и религии Индии, высокая блондинка с нордическими чертами лица. Он — помешанный на идее транснационального этногенеза индус, удивительным образом сохранивший в наследственности внешность чистокровного тамила. Кажется, они просто были созданы друг для друга. После моего рождения они переехали в дом родителей Биргит, в Норвегию.
Правда, нельзя сказать, чтобы дом в то время имел для них большое значение. Погруженные в прошлое, в историю и легенды, они мало внимания уделяли настоящему. Единственной их страстью помимо археологических раскопок и этнологических исследований были они сами. Сложно представить, как бы они в принципе существовали без этой страсти друг к другу.
Иногда мне казалось, что они относятся друг к другу с какой-то по-настоящему фанатичной преданностью. Как будто один из них когда-то уже спускался в Царство Мертвых в поисках второго и смог его вернуть. Это читалось в том, как они смотрели друг на друга, как следили за самочувствием и как напрягались каждый раз, когда приходило время для медосмотра перед очередной экспедицией.
Что же до меня — в экспедициях редко есть место ребенку, так что первые пять лет своей жизни я провел в нашем уютном, но пустом доме, с бабушкой и ее сказками.
— В какой момент проявились твои способности?
— Я не помню точно, мэм...
Удивленный взгляд из под брови и напрягшийся мускул на лице заставляют быстро продолжить.
— То есть, я не помню, какой из этих моментов был первым. Видимо, этот: когда мне было пять лет, отец и мать водили меня на экскурсию в древний буддийский храм. Мне очень понравилась маленькая статуэтка, стоявшая на алтаре, но к нему нельзя было подходить. Я потянул к ней ладони и она просто оказалась у меня в руках.
Надо было видеть лица монахов. Они были готовы немедленно падать в колени перед новой инкарнацией Будды.
— Хорошо. Как это повлияло на твои отношения с родителями?
Они испугались. Мы почти не вспоминали об этой истории до моих десяти лет, но тогда я точно знал, что они испугались.
Впрочем, нельзя сказать, чтобы это повлияло на наши отношения тогда. Через год меня отдали в подготовительный класс школы, а родители вернулись из кругосветного путешествия с грудой накопленных фактов и данных, которые предстояло разбирать еще несколько лет. Это было самое светлое наше время — днями родители возились в библиотеке, исследуя собранные ими тексты, фотографии и образцы, а вечерами мы собирались в гостиной и рассказывали друг другу истории. В одной из этих историй и появилось Детское Королевство.
В Детском Королевстве стоял высоченный Замок, окруженный высокими стенами. Его золоченые шпили касались облаков, а у подножья его стен стремилась быстрая река, перебраться через которую можно было только по Мосту. У Детского Королевства не было своего короля или королевы, все дети в нем жили вместе, дружно, защищая друг друга и помогая друг другу, а вместо денег они менялись золотыми значками. Если у кого-то заканчивались золотые значки, он всегда мог попросить работу и получить их за это, но специально работать было не надо. А за порядком в Детском Королевстве следил Хранитель Моста. Я.
Другие дети в школе всегда ко мне тянулись. Я не стремился никого задавить сам, но мог и дать сдачи при случае. Взрослые никогда не могли понять, что действительно нам нужно — со всеми их, взрослыми, Серьезными Проблемами, Очень Важными Делами и Неотложными Обстоятельствами. А нам иногда было нужно всего-то: чтобы с нами говорили всерьез. Очень скоро ко мне стали приходить за советом или просить меня выступить судьей в споре. В школе ко мне быстро стали относиться именно так — как к Хранителю порядка.
Родители относились к этому спокойно, только подшучивали иногда, называя меня Хранителем. «Многоуважаемый Сэр Хранитель Моста, не соблаговолите ли Вы отправиться в трапезную, Ваши мюсли поданы!». Тогда они считали, что в будущем я стану писателем. Или, по крайней мере, неплохим человеком.
— В целом, никак. Мы остались отличной семьей.
По лицу Доктора Гамильтон, по её холодному и отстраненному взгляду никогда не понятно, о чем она на самом деле думает прямо сейчас. Вот сейчас она смотрит в мое личное дело так, как будто выбирает меню для завтрака.
— Ты знаешь условия контракта, по которому ты находишься здесь?
Всякой сказке рано или поздно приходит время заканчиваться, и моя не стала исключением.
Сначала в Экстранете появились эти глупые баннеры с текстом «Биотика — это еще не конец. Мы можем Вам помочь». Я не придал бы значения этому слову из комиксов, если бы не заметил такой баннер на открытом планшете отца.
Потом в нашу школу приехала вне очереди медицинская комиссия с осмотром, который проходил очень странно. Вызвали меня, Льюиса из младшей группы и еще трех незнакомых девочек из параллельного класса. Нас просканировали в большой металлической коробке и отпустили.
В следующие пару недель отец и мать несколько раз куда-то уезжали с вечера до поздней ночи. Бабушка говорила, что они навещают больную тетю Миртл, хотя при этом смотрела на меня с почти скорбным сочувствием. Тогда же я первый и единственный раз в своей жизни услышал, как отец повысил голос на мать. Сквозь сон я услышал обрывок фразы: «...это УЖЕ случилось, понимаешь ты это или нет?!» и приглушенные всхлипывания матери.
На утро родители собрали вещи и уехали. На прощание они сказали мне, что тетя Миртл умирает и им придется пожить с ней некоторое время, но я так и не понял, зачем было для этого забирать антикварную коллекцию книг по индологии из библиотеки.
В доме стало пусто и холодно. Время замерло, как в центре урагана, я продолжал ходить в школу, обменивался сообщениями с мамой, спрашивал о состоянии здоровья тетушки Миртл и ждал, что в один из вечеров они вернутся. Но вместо родителей через двенадцать дней в нашем доме появились они.
Незнакомые люди в багровой униформе. Располагающая женщина с милой улыбкой и строгий высокий мужчина с темными волосами. Они представились агентами Стилл и Сэнд из «Конатикс Индастриз» и рассказали мне о моем состоянии. По их словам получалось, что от рождения я обладаю опасным, но сильным даром, который может уничтожить меня и родителей, если не научиться его контролировать. Чтобы я не навредил никому из окружающих, они забирали меня с собой в исследовательский центр, где мне должны были помочь. Я с трудом понимал смысл их слов тогда, только смотрел на бабушку, а та просто вытирала слезы маленьким вышитым платком.
Я еще раз увидел маму, когда мы садились на борт шаттла в космопорту. Она смотрела на меня невидящим взглядом заплаканных глаз. Отец тоже был там, смотрел в сторону и увел мать, когда шаттл начал прогрев двигателей.
С этого момента прошло 815 дней.
— Нет, мэм. А что с ними?
— Твои родители отказались от прав на тебя, узнав, что ты биотик. По условиям контракта до наступления 18 лет ты принадлежишь… твоя опека находится в юрисдикции «Конатикс Индастриз». Я не могу сказать того же о других детях, поэтому, ввиду сложившейся на станции обстановки, мы вынуждены вернуть их родителям. Но в твоем случае этого не произойдет.
Мгновение тишины тянется тонкой струной, готовой вот-вот порваться.
— Ты дождешься набора детей для следующей фазы эксперимента под нашим руководством. Ты можешь оказать нам посильную помощь в установлении контакта с новыми подопытными, или остаться в равных правах с ними, но в любом случае ты останешься на Станции...
Слова доктора Гамильтон тонут в белесом тумане, застилающем сознание. Я смотрю на крупинки пыли в воздухе, которые медленно оседают на мои руки.
— Я хочу проснуться...
Меган Клирик
I dance in tune with what I fear
To do adrenaline
Completely rapt with what I hear
When passion colors everything
The songs I sing, from way out there to deep within
The face I wear behind my grin
The mess I made to the original sin
«Passion Colours Everything» by Poets Of The Fall
В этом помещении не горит свет. Лишь два больших голографических экрана бросают синеватые отсветы на двух людей, сидящих друг напротив друга. Их разделяет высокий черный стол с тонкими ножками, а их взгляды устремлены в быстрый поток сменяющихся изображений и символов.
— Кто следующий? — звучит немного усталый голос справа. Его обладательница, женщина с миловидным лицом и прямыми волосами, чей цвет нельзя различить в предательском синем освещении, на секунду отрывается от экрана и откидывается назад в высоком кресле — Харрис?
— Нет — голос ее собеседника такой же сухой и сосредоточенный, как и его лицо. Тонкие черты этого мужчины выглядят почти острыми, когда он, подпирая рукой подбородок, вглядывается в экран проектора. — Харрис почти отработанный вариант. Минимум погрешностей, максимум кооперативности. Необходимо взять в рассмотрение следующий дестабилизационный элемент…
— Клирик, — устало заканчивает за него женщина.
— Клирик.
На несколько секунд в помещении, принадлежащем «Конатикс Индастриз», повисает тишина, нарушаемая лишь негромкой работой системы вентиляции.
— Итак… — наконец произносит женщина, сделав большой глоток из чашки, стоящей справа от нее, — давай начнем с начала. С самого начала.
— Хорошо. Меган Клирик. Пол — женский, Дата рождения — 17 августа 2150 года. Место рождения — Лондон, частная клиника «Нью Эдем». Братья и сестры отсутствуют. Родители…
— «Нью Эдем»? — присвистывает женщина — я слышала, что это одно из самых хорошо оборудованных медучреждений. Про такие шутят, что они настолько высокотехнологичны, что для родов лично присутствовать не обязательно.
— Судя по выпискам из медицинской карты и журналам клиники, мать Меган попыталась воплотить данную шутку в полном объеме. Поступила 16 августа в 22 часа, выписалась 18 августа в 11.00. Хм… — возникает небольшая пауза, пока мужчина несколькими быстрыми движениями перед проектором продирается сквозь плотный и вязкий, как мед, поток информации. — Несмотря на это, ребенок был выписан 2 сентября.
— Осложнения при родах?
— Обрабатываю… Присутствуют. Пересылаю данные.
Некоторое время оба собеседника в молчании изучают экраны своих проекторов. Женщина, сделав еще один глоток из чашки, наконец произносит:
— Судя по записям, большая часть осложнений была вызвана состоянием роженицы. Если говорить просто — она была пьяна. Систематически.
— Учитывая, что в списке личных вещей в качестве одежды идет «вечернее платье», я полагаю, мы можем сделать вполне однозначный вывод о ее состоянии перед родами и несколько предположений о предпосылках подобного состояния.
— И состояния после. Судя по всему, столь долгий для современной медицины реабилитационный период был вызван не врачебным назначением, а просьбой родителей. Учитывая, сколько стоит страховка в «Новом Эдеме», никто не стал задавать никаких вопросов. Записей о посещении ребенка до 2 сентября нет.
— Могу сделать предположение, что мистер и миссис Клирик испытывали сомнение в необходимости иметь этого ребенка.
— Возможно, — задумчиво произносит женщина, еще раз пробегая глазами документ. — Надеюсь, они не стали сообщать объекту о весьма занимательном образе жизни ее матери перед родами, а после таковых они еще раздумывали, не спихнуть ли новорожденную в детдом. Кстати, что у нас есть на них?
— Прямо сейчас просматриваю, — мужчина жмет плечами. — Отец — Джеймс Клирик, 2119 года рождения, заместитель директора лондонского филиала финансовый группы «Еврокорп». Мать — Аманда Клирик, в девичестве — Корнуэл, 2131 года рождения, официально — безработная. Медстраховка класса «А», в наличии собственность в черте Внутреннего сектора Лондона, два транспортных средства... Ничего необычного. Информации много, нужен угол обзора.
— Да, кажется никаких неожиданностей. Разница в 12 лет, знакомство через Экстранет, брак через полгода после первой встречи, брачный контракт… — с противоположного края стола слышится смешок, — в 2153 в списке требований при покупке дома появляется «две отдельных спальни и детская».
— Только неозвученное предположение. Стоит сконцентрироваться на самом объекте, я полагаю. До поступления в школу Меган Клирик успела сменить 5 детских садов и общеобразовательных центров. В каждом задержалась не более четырех месяцев. Можно подумать про перебор или поиск лучших, но как минимум в двух из них сам образовательный центр инициировал разрыв заключенного договора.
— Причины указываются?
— Стандартные формулировки, под которыми проходят юридически неудобно решаемые вопросы.
— Хм…, — жестом руки женщина заставляет развернуться большой голографический список, — судя по всему, помимо этого, за первые 10 лет жизни у девочки сменяется больше нянь, чем у подростка возникает прыщей. Отзывы четы Клирик о причинах нас мало интересуют, а вот просматрев, как комментируют свое увольнение сами няни, можно сделать вывод, что «избалованный и жестокий ребенок» — наиболее корректный и полный комментарий.
— Более того, — подхватывает мужчина. Если бы в комнате помимо них был хоть кто-то еще, он непременно бы удивился этой манере подхватывать речь своего собеседника, которая бывает только у очень хорошо знающих друг друга людей. — Есть даже два иска, поданных двумя бывшими нянями против Клириков. Первый — за порчу имущества, в иске указано, что содержимое дамской сумочки истца было смыто ребенком в унитаз. Второй — вред здоровью, вызванный попыткой поджечь волосы няни с помощью старой бензиновой зажигалки. Оба иска были урегулированы в досудебном порядке.
— Откупились?
— Откупились.
— Ну… какие-то выводы мы уже можем сделать. Нежеланный ребенок у родителей, ни один из которых не хотел менять из-за нее свою жизнь. Я проглядываю сейчас рабочее расписание Джеймса Клирика. С рождением ребенка он стал еще больше времени проводить на работе. Про Аманду говорить что-то трудно, но можно сделать похожий вывод по количеству светских мероприятий, на которых она бывала. Ребенка фактически спихнули на руки малознакомым людям. Я бы сравнила это со сложным техническим устройством, в котором не смогли или не захотели разбираться и убрали в самый дальний и темный ящик, потому что выкинуть жалко.
— Но для которого приобрели дорогой чехол. По выписке со счетов можно сделать вывод, что на нужды объекта выделялась значительная часть средств. Еда, одежда, гаджеты, игрушки — ее потребности удовлетворялись на высоком уровне.
— Заменить деньгами воспитание и внимание родителей, — это не лучшая идея, Сэнд, — качает головой женщина, — В данном случае, деньги лишь еще один способ отгородиться от ребенка. Мне кажется, это заставило ее чувствовать себя еще более одинокой. А ее деструктивное поведение — лишь попытка привлечь внимание к себе хоть каким-то образом.
— Прежде чем делать выводы, нам с тобой необходимо проанализировать все доступные факты. Одним из фактов является то, что родители для обучения объекта выбрали престижную частную школу, «Брайдис Хаус Скул», 11 место в рейтинге частных школ Великобритании.
— Пансионное проживание…?
— Частичное. Только в старших классах — полное. До этого каждые выходные объект проводил дома, — все так же сухо произносит мужчина.
— Отвратительная форма, — цокает языком его коллега, просматривая проецируемое изображение — неужели она у них не менялась с XX века? Устаревший покрой, отвратительное сочетание цветов… Ладно, ближе к делу. Судя по всему, Меган легко удовлетворила требования для обучения в данной школе. Учитывая динамику ее успеваемости за весь срок обучения, мы можем сказать, что она, как минимум, не глупа.
— Возможно. Занимательная деталь. Хотя средний рейтинг ее оценок — «С», по большинству предметов она имела рейтинг «В» и «А» когда их только начинали преподавать. После этого оценки скатывались до среднего уровня.
— Интересно. Выглядит так, будто она пыталась найти себя, но не могла. Возможно, пробовала всё понемногу, пытаясь понять, что у нее вызовет интерес.
— Правдоподобный вывод. Я бы предположил, что она не может долго сосредотачиваться. Излишнее потакание со стороны родителей могло привести к тому, что объект не развил в себе способность и желание преодолевать трудности.
— На долю этой девочки выпало немало трудностей, как мне кажется.
— Мы все же не можем полагаться в своей работе на то, что нам показалось, агент Стил. Предлагаю обратиться к этому документу, — после короткого жеста изображение на обоих экранах мигает и становится почти одинаковым.
— Что это? - живо откликается женщина, никак не отметив столь официальное обращение.
— Личное дело с прикрепленной медкарточкой, заведенное на объект школьным психологом. Из него мы можем сделать вывод, что поведение Клирик не вписывалось в рамки нормы с первых дней пребывания. Почти в первой же записи говориться о ее асоциальном поведении.
— Попытка отобрать понравившуюся игрушку у ребенка в 7 лет не выглядит чем-то необычным. А уж тем более асоциальным, скорее наоборот.
— Возможно. Но это не единичный случай, а первый из множества подобных. На основании этих записей, я бы сделал первичный вывод, что объект привык получать все, что он хочет. И теряет контроль над собой, если так не происходит.
Агент Стил некоторое время молчит, изучая проецируемый документ.
— Да, случаев действительно много. Особенно, в первые годы. Как будто она не понимала, что можно и чего нельзя. Впрочем, что неудивительно, учитывая методы «воспитания» родителей, заключавшиеся в том, чтобы откупиться от всех проблем и вопросов. Ей приходилось учиться жить в обществе. И заметь, количество заметок в личном деле значительно сокращается к 12 годам.
— Сокращается. А теперь обрати внимание на характер записей. Не находишь закономерности?
— Хм… Практически отсутствуют жалобы на поведение. На нее перестали жаловаться учителя. Большинство записей — разговоры с другими учениками. То есть она перестала пытаться продавить взрослых, и сконцентрировалась на детях?
— Социальная мимикрия. Не дает поводов подозревать её взрослым, но вымещает собственную жестокость на детях. Если верить школьному психологу, он подозревал, что именно объект возглавляет группу учеников, издевающихся над слабыми для развлечения. Фактических подтверждений не было, дети не называли имен, поэтому психолог не мог принять конкретные меры. Но данные об объекте тщательно собирал и фиксировал.
— Возможно, так и есть. Посмотри также на результаты психологических тестов. Подавленные эмоции, скрытая агрессия… И, судя по всему, этот психолог не смог установить доверительный контакт с Меган. Впрочем, у нее, как я думаю, вообще нет причин доверять взрослым.
— Стоит также обратить внимание на происшествие в прошлом году. Во время ссоры со своей одноклассницей касательно их личных взаимоотношений с третьим лицом…
— Очень интересная формулировка для разборок из-за мальчика, Сэнд.
— …в приступе гнева толкнула одноклассницу с лестницы, отчего та получила многочисленные ушибы и перелом руки. На подобное происшествие закрыть глаза уже не могли. И, хотя все снова было урегулировано в досудебном порядке, администрация школы и родители пострадавшей настояли на прохождении объектом курса лечения у психиатра и запретили пребывание в школе. Дальнейшее обучение проходило через Экстранет.
Во время этого разговора все больше и больше места вокруг двух людей занимают висящие в воздухе таблицы, документы и изображения, грозя вскоре погрести агентов под своей тяжестью.
— Прохождение психиатрического осмотра, — продолжал мужчина, негромко настукивая пальцами какую-то мелодию на крышке стола, — затянулось. Объект длительное время, 6 месяцев, посещал каждую неделю одного специалиста. Прошу тебя обратить внимание на фамилию этого психиатра.
— Доктор А. Синкх… Стоп, та самая Синкх? Серьезно? Неужели просто совпадение?
— Не вижу фактов, указывающих на обратное. Более того, это предсказуемое развитие событий.
— Так… Данных о ее работе у нас нет, и получить мы их пока не можем. Но, судя по её досье, она не из тех, кто бросает дело на полпути. Хотя… она и не бросала. Спустя полгода родители Меган отказались от работы с ней, сославшись на «отсутствие прогресса» и «недостаточную эффективность» предлагаемой Синкх программой. Затем, как из омни-инструмента, они находят доктора С. Кайтинг, который буквально через два месяца заявляет о полностью стабильном психическом состоянии девочки. Глядя на его заключение, можно подумать, что у Меган был просто неудачный день и стресс, который был спроецирован тяжелыми условиями.
— Рискну предположить, что гонорар доктора Кайтинг за 2 месяца был значительно больше гонорара доктора Синкх за 6.
— Более чем в 5 раз. Да и репутация у данного… доктора соответствующая. Видимо, мистер и миссис Клирик решили пойти известной дорогой. Впрочем, я думаю, в этот период их отношения с Меган достигли критической точки. Судя по всему, опомнившись, они решили хоть как-то повлиять на воспитание дочери. Заблокированные кредитные карты, жалобы соседей на крики из их квартиры, занесение в черные списки клубов, отключения личного допуска в Экстранет… Не думаю, что у них что-то получилось. Особенно такими методами. Кстати, любопытный момент.
— Какой?
— Просматриваю траты по кредитке Меган. Судя по всему, личные финансы она получила чуть ли не в младшей школе. И, если я правильно поняла, то все это время, Меган поддерживала контакты с одной из нянек, которые ее воспитывали. Точнее, с последней, Джессикой Эгберт.
— Джессика Эгберт, 2080 год рождения, Лондон, муж умер в 2142, 2 детей, внуки… Ничего необычного.
— Пока не могу сказать, общались ли они хоть как-нибудь, но раз в месяц или два со счета Меган на счет миссис Эгберт осуществлялся анонимный перевод за исключением последнего года, когда родители перестали снабжать ее финансами.
— У тебя есть предположения?
— Вряд ли это шантаж, как можно было бы подумать, агент Сэнд. Я не буду делать предположений. Скорее, нам нужно держать в уме, что Меган Клирик, — это не просто «жестокий избалованный подросток», хотя и выглядит таковым.
— Допустим, — агент Сэнд делает жест, который у обычного человека можно было бы принять за легкое пожатие плечами — У нас есть данные, указывающие на то, в какой момент она осознала свои способности?
— Нет, но вот здесь я могу сделать предположение. Учитывая, сколько эмоций кипит в ней, и насколько она не стеснялась их проявлять, я думаю, что это произошло достаточно рано. Возможно, это еще одна причина подобного поведения Меган. В любом случае, чтобы настолько хорошо научиться управлять своими способностями, как мы видели на записи камер, требуется значительное время.
— Соглашусь. Продемонстрированный объектом уровень впечатляет. Полагаю, что это был далеко не первый раз, просто она стала чересчур наглой и самоуверенной. По словам охраны этого казино, они начали подозревать, что она является несовершеннолетней и установили за ней наблюдение. Предполагаю также, что пока она не начала выигрывать, до этого не было никому дела.
— Но ее трюк с шариком для рулетки очень заинтересовал охрану. Особенно глупо с ее стороны было делать его два раза подряд. С другой стороны... Знаешь, не могу не отметить, что это ловко придумано. Требует большой концентрации и почти незаметно… Ей просто не повезло.
— Зато «повезло» нам, — мужчина делает паузу, на несколько секунд прикрывая глаза, — У нас не так много времени. В полиции ее будут удерживать еще не более 8 часов. Мне нужно от тебя первичное заключение по психологическому портрету.
Агент Стил делает последний глоток из почти опустевшей чашки и медленно, словно пробуя слова на вкус, произносит:
— Если коротко: мы не раз сегодня говорили, Меган действительно «жестокий и избалованный подросток». И в то же время — это одинокий и несчастный человек, для которого жизнь — пустая и страшная штука. Несмотря на то, что она была окружена роскошью и псевдозаботой, она постоянно оставалась одна. Вокруг нее были только деньги, которые принимали вид вещей или людей. Золотая клетка, вокруг которой проходит жизнь. Она с детства оставалась одна, ей не с кем было поговорить и не с кого брать пример. Родители не знали, как к ней подойти и сами выстроили между собой и дочерью эмоциональную стену. Видимо, чтобы заполнить эту эмоциональную пустоту, она и выбрала подобный стиль поведения. Привлекающий внимание и испытывающий на прочность тех, кто приближается к ней. Эмоции дают ей силы, потому что это лучше, чем пустота. Лучше чувствовать хоть что-то, чем не чувствовать ничего. Лучше вызывать у людей хоть что-нибудь, пусть гнев и страх, чем оставаться пустым местом. Не имея примеров перед глазами, и не зная, на что опереться, она опиралась на саму себя. На свои эмоции. На самые простые, на те, которые проще всего вызывать, вроде гнева. Выплескивая их на кого-то, она становилась в своих глазах сильнее. И, скорее всего, сопротивлялась попыткам их отобрать и контролировать. Явный эгоист, потому что не знает, как можно думать о ком-то другом, она не видела проявления теплых чувств от своих родителей. Даже когда она проявляет какую-то форму привязанности, возможно, она стесняется и не знает как ее выразить, – вспоминаем мисс Эгберт или ее одноклассника Шона Сайриса. Его профили, снимки и сообщения в Экстранете она регулярно просматривала, но ни разу ему не написала. Жестокость для нее — естественная форма отношений. Думаю, свои эмоции она научилась в меру контролировать, научилась сосредотачиваться — как минимум для контроля своих способностей — но возможно будет намеренно распалять себя, чтобы почувствовать уверенность и подавить собеседника, даже если рискует сорваться. Думаю, для начала этого хватит.
Агент Сэнд, коротко кивая, и переставая отстукивать пальцами по поверхности стола какой-то ритм, складывает руки в замок.
— В таком случае план действий ясен. Объект на тебе. Обрабатывать стоит в три слоя. Первичный — угроза, намекни, что ее ждет в случае отказа. Предполагаю, она именно этого и ждет от взрослых. Вторичный — спасение, предложи выход, избавление от проблем с законом и непонимающим обществом. Родители всю жизнь выручали ее из подобных ситуаций, она будет к этому подсознательно тянуться. Третичный — сила, дай ей понять, что в Программе она сможет обрести и развить свои способности и в будущем сможет ни от кого не зависеть.
— Хорошо, подкорректирую по ходу, я думаю. Родители на тебе?
— Да. Не должно возникнуть проблем. Они уже пошли на контакт и предоставили допуск к частной информации. Сделаю намек, что проблемы с их дочерью связаны не с их безответственностью, а с тем, что их дочь оказалась с дефектом. Полагаю, они с радостью свалят на нее и на нас эту ответственность.
— Я думаю, мы выдержим, — усмехается агент Стил, — выдержит ли Меган?
— Позволю себе воспользоваться метафорой. Ей предстоит попасть под кузнечный молот, причем огонь в горне она развела сама. Она либо сломается, либо перекуется. Третьего — не дано.
В помещении медленно гасли оставленные без хозяев голографические экраны, погружая его в непроглядную тьму.
Даниэль Гарсиа Моралес
I feel a change coming on
Rolling out of the blue like a storm
Crashing against my delirious thoughts
Where humanity's waiting alone
Марс. Как много ожиданий и мечтаний человечества связано с этим местом! С самых древних времен, с зари зарождения цивилизации и до недавних дней, красная планета всегда оставалась загадочным и недостижимым местом, которое манило к себе человека на протяжении тысячелетий. В фантастических произведениях Бредбери и Лема, в научных работах Кайпера и Лоуренса, Марс будоражил умы людей, являясь чертой, Рубиконом, отделяющим завтра от вчера. И когда в начале двадцать второго века на поверхности Марса была основана первая человеческая колония, людям показалось, что свой Рубикон они, наконец, перешли. Красная планета позволила заблуждаться самонадеянному человечеству своим превосходством почти полсотни лет, пока, наконец, она не явила не реку или границу, а настоящее море неизведанного, чьих берегов нельзя было охватить взглядом. Марс изменил все — и стал вашим домом.
Вы появились на свет 15 февраля 2150 года в Сингапуре, но знаете это только со слов своих родителей. Фактически, хоть вы и провели первые два с половиной года своей жизни на Земле, в вашей памяти не осталось воспоминаний о пребывании на родине человечества. У вас сохранился лишь набор неярких образов, похожих на засвеченные негативы старой пленки, по которым совершенно нельзя понять, что на них изображено, но можно бесконечно угадывать, разбирая мутные силуэты. Единственным «кадром», который можно было рассмотреть в пленке ваших столь ранних воспоминаний, является запах. Чуть сладковатый, тяжелый и пряный запах орхидей.
Как рассказывала ваша мама, квартира, в которой вы жили на Земле, располагалась у самой поверхности, и своими окнами выходила на расположенный недалеко знаменитый сингапурский ботанический сад. Вас часто водили туда гулять, где среди лабиринта дорожек и хитросплетений зарослей вы совершали свои первые маленькие открытия, познавая мир вокруг вас. Несколько ростков из Сада Орхидей поселились и в вашем доме, и уход за этим прекрасным, но очень прихотливым растением был одним из немногого, на что хватало времени и сил вашей маме, помимо науки.
Анабель Диего Моралес, так же как и ваш отец, Луис Мигель Моралес — была ученой. Обычно семейные пары, где оба партнера занимаются наукой, долго не выживают, увязая в бытовых дрязгах и многочисленных мелочах совместной жизни, но ваши родители были не такими. В их жизни было две страсти — любовь к друг другу и теоретическая физика, и эти страсти позволяли им пройти через любые испытания. Как любила рассказывать мама, они познакомились на первом курсе Мадридского Университета Комплутенсе, и с тех пор не расставались больше чем на 72 часа — именно столько пришлось ей провести в сингапурской больнице на восстановлении после родов.
В древней Японии верили, что человек, как и любая вещь во вселенной, будь то дворец сегуна или бестелесный дух, состоит из пересечения пяти великих колец — огня, воды, воздуха, земли и пустоты. Насколько бы не была упрощенной эта модель построения вселенной, но вы всегда находили в ней некоторую притягательность. К тому же эта «модель» позволяла хорошо и полновесно описать ваших родителей. Ваша мама находилась на самом центре пересечения Воздуха и Воды, наполняя окружающее ее пространство энергией и жизнью. Выходец не из самой благополучной семьи, она своим напором пробила себе путь на олимп научного сообщества, пусть даже на текущий момент, продолжая аналогии древнегреческих мифов, она и занимала позицию могущественной нимфы или младшей богини в свите великомудрой Афины. Но помимо напора, который в любой момент мог перейти от освежающего бриза в неостановимый шторм, ваша мама всегда могла похвастаться непревзойденным умением подстраиваться под изменения обстановки окружающий среды, которым вы всегда восхищались. Анабель было почти невозможно чем-то удивить или застать врасплох, и неважно, касалось ли это внезапно свалившихся на ее голову гостей или чрезвычайным происшествием в лаборатории. Мало кто в кругах марсианского научного комплекса сомневался, что уже в 70-ых годах Анабель Моралес выйдет из положения свиты и вполне может сама понести Эгиду в виде руководителя крупного проекта или даже начальника части лабораторий.
Ваш отец на первый взгляд казался полной противоположностью матери, и воплощал в себе уравновешенное сочетание колец Земли и Огня. Всегда вежливый, спокойный и рассудительный, наследник семьи Моралес, чьи представители на протяжении поколений связывали свою жизнь с высокой наукой, он казался живым воплощением того, что повседневные обыватели вкладывают в громкое слово «ученый». Он всегда добывался своих целей степенно и размеренно, шаг за шагом, полностью сосредотачиваясь на рассматриваемой проблеме, разбирая ее по кирпичикам составных частей. С надлежавшей тщательностью рассматривались как вопросы безопасности лаборатории, так и выбор облицовочных панелей в гостиную. Ваш отец приобрел репутацию несокрушимого ученого, способного разобраться в любой проблеме, всегда холодного и уравновешенного, но вы отлично знали, какой яркий огонь увлеченности и даже страсти горит порой в глазах вашего отца, когда он держит маму за руку или разбирает с вами игрушечный шатл в гостиной, чтобы повысить его скорость на 250% от заводской.
Некоторые могли бы подумать, что такие увлеченные друг другом и своей работой люди будут не самыми хорошими родителями, жертвуя своим ребенком ради научной карьеры, но вы прекрасно знали, как обстояли дела на самом деле. Родители чуть было не пожертвовали всем своим будущим ради вас, когда в 2148 при раскопках на Марсе были обнаружены легендарные теперь руины протеан — первый след того, что человечество не одиноко во вселенной — которые являлись артефактом невиданного масштаба и давали такой научный потенциал, по сравнению с которым даже работы Эйнштейна и Циалковского меркли, как факел в свете прожектора. И хотя человечество и только зарождающийся Альянс Систем не имели ни малейшего представления, с чем именно им предстоит столкнуться и как это перевернет все понимание вселенной вокруг, никто не скупился на средства для научной экспедиции, в которую отбирались самые светлые умы Земли. Вашим родителям повезло попасть в списки участников этой экспедиции, но к этому моменту ваша мама уже была беременна вами. Прекрасно понимая, как тяжелые условия Марса и неизвестных строений загадочных инопланетян могут отразиться на вашем неподготовленном организме, ваши родители отказались от участия, несмотря на то, что упускали возможность, который до этого не выпадала ни одному ученому в мире. И хотя про это ни мама, ни папа не любили говорить, вы прекрасно понимали, то для них вы были важнее любой карьеры и они вместе с вашим рождением готовились всерьез и надолго обосноваться в сингапурском государственном университете, где находилась одна из самых современных астрономических станций в восточном полушарии.
Но по мере изучения протеанских руин научная группа все яснее понимала, что эта находка поистине безгранична в своем потенциале, и перевернет не только археологию и биологию, но возможно и все прочие отрасли человеческой науки. К тому моменту, когда вам исполнилось два с половиной года, штат только что построенного марсианского научного комплекса уже нуждался в увеличении персонала, и у ваших родителей появился второй шанс, который они уже не собирались упускать.
Марс называют «красной планетой» с незапамятных времен, но если бы вас спросили о его цвете, то вы бы не задумываясь ответили «белый». На марсианском научном комплексе, в котором вы жили, белый цвет был везде. В цветах панелей, покрывающих стены коридоров, в лампах дневного света, распространяющим по его помещением равномерное сияние, в форме научных сотрудников, из которых почти всех вы знали по именам.
Несмотря на то, что вам фактически не с чем было сравнивать, вы с ранних лет ощущали странную атмосферу этого места и прекрасно знали, что оно не похоже ни на одно другое во всей станции. Комплекс был огромен и запутан, испещрен десятками коридоров и лифтовых шахт, закрытых лабораторий и административных центров и охраняемых хранилищ. Выходя за пределы выделенных вашей семье помещений в жилом отсеке №4, вы словно попадали в одну большую головоломку, где вам даже в раннем детстве было как-то боязно и неловко громко повышать голос или бегать сломя голову. Последнему еще здорово мешали расставленные через каждые два-три десятка метров очистительные и дезинфекционные отсеки – в комплексе царила почти полная стерильность и, как любили шутить ученые между собой, если какой отдел в Комплексе и превышает по численности научный, то это отдел поддержания чистоты. Это чистота, к который вы привыкли с раннего детства, впитанная вами с первым глотком трижды очищенного воздуха из фильтров, только подчеркивало всю серьезность и окрашенную в неизменный белый загадочность Марса. У тайны — белый цвет, так знали вы с самого детства.
Первые ваши шаги по Комплексу были аккуратны и осторожны, исполненны почтения и уважения, но врожденное любопытство всегда вело вас вперед. Ваши родители основную часть суток (точнее 12-часовых циклов, в которых измерялось время на Марсе) проводили в лабораториях за закрытыми дверями, поэтому по большей части вы были предоставлены сами себе. Вы были одним из немногих детей в Комлексе, и самым старшим из них, потому что в основном они стали появляться на свет уже после того, как вам исполнилось 8. Не имея необходимых контактов среди сверстников, вы, тем не менее, не можете вспомнить ни цикла, в котором приходилось бы скучать. Как вообще можно скучать на Марсе? Именно здесь вы делали свои первые научные открытия, проводя по много часов, исследуя каждый метр белых коридоров Комплекса, составляя на ручном голопланшете карту самого запутанного места в Солнечной Системе. С каждым днем вы углублялись все дальше, но никогда не видели края своим детским исследованием, ведь за каждым поворотом вас встречала еще одна дезинфекционная камера, а за ней следовал новый коридор в неизвестность. Некоторые двери, к которым не хватало вашего уровня допуска, могли преградить вам путь на неделю, но почти всегда находили иной обходной путь, даже если ваш путь пролегал в вентиляционных шахтах, которые, как и их большие собратья, всегда были белыми.
Ваши родители всегда поддерживали ваше любопытство и стремления, иногда, словно нарочно, интригуя вас своими рассказами о причудливых и необычных местах комплекса. Вы очень быстро привыкли к тому, что окружающие вас люди поголовно взрослее вас, и быстро перестали стесняться, буквально засыпая коллег отца и мамы тысячами вопросов. Многочисленный же персонал комплекса по достоинству оценил любопытного и вежливого мальчика с готовностью делясь с ним опытом, знанием, или просто угощая привезенными с Земли деликатесами. Как вы понимали еще тогда, для многих из них вы были отдушиной, смягчающим фактором, той изоляции, на которую они себя обрекли, присоединившись к комплексу. Никто, кроме ваших родителей, не решился привезти сюда ребенка, и для многих вы были напоминанием о их собственных детях, которые остались на Земле.
Естественно, ни о какой школе в пределах Комплекса не могло идти и речи, поэтому ваше обучение проходило через Экстранет, в виртуальном классе. Учеба, что неудивительно, давалась вам легко — в окружении выдающихся умов человечества, с острым и пытливым от природы умом, вы весьма опережали своих сверстников по уровню интеллекта. К тому же кто еще, кроме вас мог попросить помочь объяснить уравнение из заданной домашней работы лауреата Нобелевской Премии по физике? У вас возникали сложности разве что с практическим применением своих навыков — вы могли прекрасно объяснить или даже составить схему работы электрической цепи, но вот со сборкой подобной цепи собственными руками у вас возникали некоторые проблемы. Когда ваши пальцы касались не клавиш на панели или стилуса, вы всегда испытывали некоторое волнение, которого стыдились, но ничего не могли поделать. Впрочем, отец всегда вас успокаивал, что тоже сам не собирает то оборудование, на котором работает, а в этом ему помогают высококлассные инженеры. «У каждого свое призвание и талант» — любил повторять он.
И если со своими низкими «инженерными навыками» вы несколько смирились и учли как фактор при дальнейшем принятии решений, то была и другая сторона жизни, которая для вас оставалось такой же сложной, но гораздо более загадочной. После начала обучения у вас появилось достаточно много экстранет-знакомых, которые также занимались в вашем виртуальном классе. И вот о чем говорить с ними, за исключением учебы, вы совершенно не представляли. Не то чтобы вы считали их глупее или не достойными своего общества, нет. Просто именно в совместных войс-чатах со сверстниками 55,76 миллионов километров расстояния между Марсом и Землей ощущалось сильнее всего. Вы словно были оторваны от всего того, что казалось им обыденным и общим. Вы не могли поддержать разговор о мерзкой погоде и падающей экологии, о музыкальных группах и модных визорах последнего сезона. К тому же, для вас было некоторым шоком, что ваши собеседники это не рассудительные и мудрые взрослые, которые всегда готовы отнестись с терпением и пониманием к вам и вашим словам, а порывистые, скорые на суждения, легкомысленные дети, у которых хватает и своих проблем.
Вы испытывали чувство робости и потерянности, когда не могли подобрать нужных слов, говорили не то, или понимали чужие слова не так. Иногда это заставляло чувствовать себя очень одиноким, а марсианский Комплекс становился вместо загадочного дворца потерянной тюрьмой. К счастью, от этих ощущений и мыслей с годами вы сумели избавиться почти полностью, подойдя к проблеме комплексно, как и подобает ученому. Нельзя сказать, что вы полностью влились в онлайн-коллектив своих сверстников и перестали испытывать некий страх перед ними, но вы заставили мешающие вам ограничения поработать на вас же. Диалог через экстранет можно легко контролировать: легко прервав в случае, если все пошло неудачно, отделаться смайлом, когда не знаешь что сказать, или быстро пробив через поисковые системы неизвестную тему, на которую сейчас идет беседа. К тому же, вскоре обнаружилось (достаточно неожиданно для вас самого, надо признать), что вы неплохо играете в онлайн-игры, и впечатляющие серии побед в недавно вышедшем Half-Life 3 принесли вам несколько если не друзей, то закадычных приятелей по игре.
Но несмотря на такой успех на почве шутеров и некоторых сдвигов в общении со сверстниками, вы открыли для себя Экстранет с совершенно иной стороны. Запертые всю жизнь в пределах марсианского комплекса, вы наконец могли увидеть окружающий мир сквозь «волшебное блюдце» и данным блюдцем оказался ваш голопроэктор. Вы жадно разглядывали легендарный Сад Орхидей, чей запах преследовал вас даже во сне, стеллы Мадридского Университета, Эверест и Женеву, легендарный объект «Харон» и станцию «Арктур». Вы смотрели и познавали мир вокруг вас благодаря чужим видеозаписям и статьям и в вас медленно, но верно, зарождалась надежда — или мечта — увидеть это все своими глазами, а не только через экран проектора. В такие моменты вы понимали, как огромен и загадочен мир вокруг Марса, мир, где коридоры не разделяются очистительными камерами, лишающими вещи их запахов.
Но эти планы и виртуальные путешествия ни в коем случае не могли принизить в ваших глазах роль Комплекса и тот огромный вклад, который он приносил в жизнь человечества. Фактически, на протяжении вашей жизни за соседними белыми стенами от вас творилась история. Когда вы об этом думаете, вас охватывает легкий трепет в кончиках пальцев. Науку двигают порой очень случайные вещи, и прорыв может начаться с упавшего на голову яблока. Быть может, именно благодаря принесенной для мисс Хардиген чашки кофе современные ускорители массы появились так рано, а ваша дружеская партия в трехмерные шахматы с мистером Кравицким позволила тому получить прорыв в изучении влияние протеан на кроманьонских предков человека? Вы не знаете ответа на этот вопрос, но всегда старались оказываться полезным и помогать окружающим вас людям, которые прямо сейчас двигали науку человечества наверх, перепрыгивая через несколько ступеней за шаг. Все начиналось с дружеской чашки кофе или переданному вовремя сообщению в закрытый отсек, но в последние полтора года вы нередко выступали помощником или лаборантом в несложных экспериментах или работах.
Некоторые могут подумать, что ваш путь в жизни был предопределен с самого начала, вашими же родителями, но это не так. Свой выбор вы сделали сами, и то, что вы решили идти по их стопам, целиком и полностью ваше решение. Вас влекли тайны и загадки, и не было лучшего места в галактике, чтобы понять, насколько безгранична и непознана Вселенная. На протяжении всей вашей жизни Комплекс изучал несколько километров протеанских руин, и хоть и продвинул науку в некоторых областях на несколько сотен лет вперед, но так и не приблизился даже к частичному понимаю того, что скрывала эта раса. Ваши родители работали над закрытыми проектами по изучению эффекта массы, на основе которого сейчас основаны технологии почти всех известных цивилизаций в галактике, и возможно они будут изучать его до конца жизни. А вас... белые стены влекли вас сами по себе, увлекая в глубину своих белых тайн.
На марсианском комплексе тихо. Это стерильная тишина, рождаемая звукоизолирующими панелями, так же как стерильность воздуха рождена фильтрами очищения. И именно в этой тишине вы лучше всего слышали зов Марса. Вы могли часами стоять на обзорной панели или в кабине лифта, глядя на ржаво-оранжевую поверхность планеты, отделенную от вас бронированным стеклом и гадать, что еще скрывается там, в глубине. Все эти открытия, грандиозные прорывы в такие моменты казались вам разноцветными кусочками стекла от разбившийся вдребезги витражной картины. И основная часть этой картины все еще скрывалась — укрытая ли песками Марса или любого другого из миллионов миров в галактике.
Эта тайна, Великая Тайна, влекла вас постоянно. Загадочные протеане, кем они были? Зачем все это построили? Почему решили сохранить свои знания и донести до человечества? Куда они исчезли? Вопросов всегда было больше чем ответов. То что начиналось, как рисованные карты комплекса на планшете, постепенно превратилось в некое подобие научного журнала, в котором вы фиксировали свои мысли и теории, конца и края которым не было. Марс бережно хранил свои тайны, словно Дракон, свернувшийся кольцом вокруг сокровищ в подземной пещере. Дракон кольца Пустоты.
Наверное, самым правильным было бы поступить так, как и советовали вам родители — дождаться совершеннолетия и, подписав контракт с Альянсом, вступить в исследовательскую группу комплекса на правах младшего ассистента. Тем временем продолжать обучение через Экстранет в каком-нибудь университете — с такими рекомендациями вы может выбрать поистине любой, чтобы в итоге занять почетное место в Комплексе, и, возможно, наконец разгадать его головоломку. А может быть, как иногда казалось вам во время ночных циклов, нужно было порвать с неразрешимой загадкой Марса раз и навсегда и, покинув дом, искать собственные тайны и увидеть Галактику не только с экрана монитора.
Но, как это часто и бывает, история изменилась весьма неожиданно. Достаточно яблока, упавшего на голову ученого, чтобы изменить представление о физике. Достаточно неосторожного движения вашей руки, которая смела с рабочего стола мамы таблицу с протеанскими письменами, чтобы заставить вас, подчиняясь мгновенному импульсу и вспышке боли в голове, заставить табличку на несколько секунд замереть в воздухе, а не упасть, разбившись.
Это изменило все. Ученые в Комплексе стали смотреть на вас другими глазами, словно на один из исследуемых обелисков. Вам отказали в допуске во все отсеки, кроме базовых, из-за «мер повышенной безопасности». Вы словно мгновенно стали также далеки от Марса, как и от Земли. Лишь родители поддерживали вас, как могли, но даже они были связаны контрактом.
Загадочная Программа, совместное детище Конатикс Индастриз и Альянса Систем, открывала перед вами свои двери — и это не было предложением, это было настойчивым приглашением без возможности выбора. Возможно кто-то другой на вашем месте и испугался, но вы были достаточно образованы, чтобы понять, что проявляемые вами способности именуются «биотикой» и до текущего момента ей владели лишь инопланетные расы. И Программа, судя по их приглашению, поможет вам понять свои способности и развить их.
Бывают шансы, которые выпадают раз в жизни ученого. Шанс на открытие и изучение такой тайны, к которой еще не прикоснулся ни один из людей. На Марсе множество ученых, но ни один из них не обладал тем даром, что выпал на вашу долю. Может ли это быть той самой связью, тем самым ключом, который свяжет человечество и другие цивилизации чем-то большим, чем археологические открытия? Вы не знаете. Но вы уверены, что в тот момент, когда вы впервые вступили вместе с одетыми в багровое агентами Конатикс Индастриз из стерильного коридора на борт пропахшего неизвестными запахами космического шаттла, Дракон Пустоты, спящий под Марсианским Комплексом, приоткрыл свой левый глаз и со скучающим любопытством посмотрел на вас.
Рейчел Харрис
Well at last we've seen it all before
Knights in armour, days of yore
The same old fears and the same old crimes
We haven’t changed since ancient times
Вы тяжело вздыхаете и, помедлив еще несколько секунд, все же прикладываете ключ-карту к замку на двери вашей квартиры. Задумавшись на секунду, словно поддразнивая вас, замок все же вспыхивает зеленым светом, и дверь с тихим шипением уезжает в стену.
Целый день вы готовились к этому разговору, и все равно чувствуете некоторую неуверенность, переходящую в слабость в ногах. Вы понимаете, что другого шанса у вас, возможно, и не будет и, сжав в кулак волю и левую руку, переступаете порог.
«Ты опоздала, Рейчел», — широкоплечий мужчина с глубоко запавшими морщинами на грубом, словно вытесанном из камня, лице делает шаг навстречу. При ходьбе он опирается на простую металлическую трость, но даже это не заставляет его выглядеть больным или слабым, словно трость является предметом украшения и статуса.
«Простите, сэр», — произносите вы, пожалуй, с излишней спешкой пожимая протянутую руку. Даже несмотря на возраст, рукопожатие у этого человека хваткое и крепкое, словно у робота-погрузчика.
«Значит, мы можем начинать», — при обычных обстоятельствах вам не преминули бы напомнить, что точность — это вежливость королей, но сейчас ваш отец лишь отступает в сторону, приглашая жестом к столу.
Иногда вам кажется, что вся ваша жизнь спланирована и расписана согласно строгим графикам и воинским уставам. Оглядываясь назад, можно пошутить, что даже день вашего рождения, – 26 декабря 2149 года, – был записан в ежедневнике отца задолго до того, как вы были зачаты.
Родиться в семье Харрисов — это большая честь и ничуть не меньшая ответственность. Харрисы — семья военных, настоящих военных, у которых война и солдатская честь в крови. Корни семейного древа переплетаются со всеми крупными и не очень войнами и конфликтами, в которых участвовало человечество. Родиться в семье Харрисов — значит знать, что у тебя есть ровно одно дорога — пойти по солдатскому пути, под бдительным взором предков, многие из которых сейчас смотрят на вас со стен гостиной из голографических рамок.
За столом, окруженным двумя изогнутыми диванами, вас уже ждут. Успев обменяться улыбками с матерью, вы присаживаетесь на указанное отцом место. Напротив вас сидит незнакомый вам человек, высокий и худой, похожий на высушенное дерево, в незнакомой вам багровой униформе. В первую секунду вам кажется, что это кто-то из представителей Академии Флота, но на кителе мужчины нет никаких знаков отличия, указывающих на его принадлежность к силам Альянса.
«Это мистер Сэнд, Рейчел», — произносит отец, садясь во главу стола в высокое кресло.
«Приятно познакомиться, сэр», — откликаетесь вы, пожимая через стол холодную и тонкую руку незнакомца. Весь план разговора, который вы так тщательно продумывали, начинает путаться и перемешиваться в вашей голове, словно в центрифуге.
«Агент Сэнд, «Конатикс Индастриз», — поправляет мужчина сухим и мало эмоциональным тоном. — «Я здесь для того, чтобы пригласить вас, мисс Харрис, для участия в Программе».
Фамилия Харрис всегда значила очень много. Ваш отец, Малкольм Харрис, был воплощением всего наследия семьи. Боевой офицер, 25 лет отслуживший в Морской Пехоте Альянса, ветеран Войны Первого Контакта, отмеченный медалями и наградами, – его лицо могло бы красоваться на модных в Экстранете рекламных баннерах «Вступай во Флот, Человечество нуждается в тебе!». Даже вашу маму он встретил, согласно семейной легенде, когда проходил реабилитацию в военном госпитале, после ранения при защите незнакомой девушки от банды отморозков. Специалистом по кадрам в этом госпитале была Хильгард Рассел, которая оказалась этой спасенной девушкой. Подобной судьбе, похожей на красивый военный фильм, можно было бы позавидовать, но вам при этом выпала тяжелая участь — быть дочерью героя.
Когда вы родились — будучи поздним ребенком — ваш отец уже прекрасно знал, как и для чего должна пройти ваша жизнь. Разумеется, вы должны были пойти по стопам отца, также как отец пошел по стопам вашего деда, также, как всегда происходило в семье Харрисов. Практически все ваше детство было наполнено осознанием этого. Жить, чтобы подхватить семейное знамя в деле службы человечеству.
Конечно, весь этот груз навалился на вас не сразу. До школы вы очень редко видели отца, который постоянно находился во флотских командировках по делам быстро развивающегося за счет колоний Альянса. Ваше раннее детство прошло вместе с мамой при военном госпитале в Квебеке. Сам город вам никогда не нравился, он был серый и грязный, с ядовитыми осадками, приходящими откуда-то с глубины континента, отчего стены высоких бетонных зданий выглядели щербатыми, как после обстрела картечью.
С мамой у вас всегда были очень доверительные отношения, во многом благодаря ее терпеливости и пониманию. Она часто брала вас с собой на работу, где вы провели не один день своей дошкольной жизни, играя в прятки с сотрудниками госпиталя в ботаническом саду, скрытом от отравленного неба прозрачным куполом. Вы были любимцем маминых коллег, которым нравилось возиться со смышленой и бойкой девчонкой.
Отец в те времена воспринимался вами, как фигура далекая и мистическая. Каждый его приезд вы ждали с благоговением и страхом. Ему редко удавалось вырваться домой, а системы связи в те времена были гораздо менее совершенны, чем сейчас. К каждому его приезду вы уже забывали и внешность, и голос отца, вам приходилось каждый раз знакомиться с ним заново. Он обязательно привозил какой-нибудь подарок, какую-нибудь безделушку из других миров, и вы бережно хранили эти безделушки в своей комнате.
А однажды, уже после того, как вы пошли в третью городскую школу Квебека, отец вернулся навсегда.
«Программа?», — переспрашиваете вы с пересохшим горлом. Есть в этом человеке что-то странное, даже неприятное. И слово «программа» звучит как-то зловеще.
«Программа биотической адаптации и регуляции», — с готовностью сообщает агент Сэнд. Он складывает руки на стол, смыкая пальцы в замок напротив лица. «Программа по подготовке будущего для человечества, если вам угодно».
«Подготовки к чему?», — раздается вопрос с той стороны дивана, где сидит мама.
«Ко всему. Галактика полна неожиданностей, человечество столкнулось только с одной из них. И заплатило слишком высокую цену».
Ваш отец оказался в самой гуще сражения за Шаньси во время Войны Первого Контакта, покрыл себя славой, но получил серьезную травму, когда под его ногами разорвался артиллерийский снаряд. Благодаря достижениям современной медицины, ногу удалось спасти, но полностью вернуть вашего отца в строй не получилось. Малкольм Харрис был отправлен в почетную отставку в звании майора.
Вы хорошо помните те времена. Отец днями не выходил из комнаты. Ни мама, ни друзья, — в том числе, полковник Салливан, его бывший командир, — не могли привести его в чувство и заставить жить. Отец особо и не умел жить вне воинской службы. Он говорил, что не может заснуть без гула двигателей корабля.
В конце концов, майор Харрис нашел в себе силы и повод двигаться дальше. Пусть сам он уже не мог нести службу, но мог подготовить новую смену. Он любил повторять, что «мне и тебе, Рейчел, повезло. Мой отец и дед могли сражаться только за свою страну. А тебе, как и мне, предстоит сражаться за все человечество».
С этих пор ваша жизнь кардинально поменялась. Вы просыпались задолго до начала уроков, чтобы выйти на обязательную пробежку, несмотря на погоду и ваше состояние, не важно, будний это был день или выходной. Отцом для вас была разработана специальная программа тренировок, расписанная буквально на годы вперед. Когда у вас не было занятий, вы выезжали семьей на природу, чтобы провести «учебно-показательные стрельбы», как говорил отец, с помощью его наградного оружия. Впервые вы попали в бутылку с 10 шагов раньше, чем научились считать уравнения в школе.
Подготовка отца включала в себя не только физический аспект, значительную роль он отводил и подготовке воли. «Быть солдатом, — значит не просто хорошо стрелять, Рейчел. Хорошо стрелять может любой человек. Солдат знает, чем он руководствуется и для чего сражается. Он не отступает с поля боя без приказа, где бы оно ни было, это поле боя, – на другой планете или в собственной голове. Солдат помнит, что такое долг и честь, как бы ни хотелось иногда это забыть». Он редко ругал или наказывал вас за сами проступки или ошибки, но вам неоднократно доставалось за попытки что-либо утаить или свалить ответственность на других. Фразы «это не я», «оно само», «я не знаю» находились под запретом в вашем доме. Но двумя худшими и самыми порицаемыми фразами в глазах вашего отца были «я не могу» и «я не хочу».
Свободного времени у вас не было. Чем старше вы становились, тем сложнее и объемнее становилась тренировка. Казалось, что вы живете в казарме, по распорядку, который не очень подходит для ребенка, без времени ни на что другое. Мама несколько раз крупно ругалась с отцом из-за этого, но каждый раз, когда вам давали слово, вы твердо и уверенно заявляли, что будете продолжать. Иногда вы сами себя спрашивали, почему это так важно для вас, почему вы безропотно все больше и больше истязаете себя. На этот вопрос было много ответов, но в глубине души вы прекрасно знали верный. Вы хотели, чтобы отец вами гордился.
«Это какая-то форма военной подготовки? Вроде Академии Флота?», — вы пытаетесь подвести слова собеседника под известные вам понятия. — «Почему вы предлагаете это мне?».
Агент Сэнд смотрит на вас очень внимательно, буравя взглядом. Вам очень хочется опустить глаза вниз, спрятаться от этого тяжелого изучающего взгляда, но вы хорошо помните уроки отца. Вы должны встречать опасность, глядя ей в глаза. Поэтому вы четко смотрите прямо в темные зрачки мужчины в багровом, словно скрещивая с ним невидимые мечи.
Такой образ жизни давал свои плюсы. У вас никогда не было проблем со здоровьем или занятиями по физкультуре в школе, а хулиганы, которые были на год старше вас, быстро понимали, что не стоит с вами связываться. Более того, среди своих одноклассников вы быстро приобрели репутацию «бесстрашной девушки, которой все по плечу». К вам часто обращались за помощью, для защиты или решения споров, в которых ваше слово сильно ценилось. Не раз и не два вам приходилось вступаться за своих более слабых друзей или выступать перед разозленным учителем от имени класса. Вы всегда были желанным гостем на любых мероприятиях или вечеринках, хотя и посещали их редко.
Но чем старше вы становились, тем больше сомнений в вас появлялось. Пусть ваши сверстники воспринимали вас как нерушимую скалу со стальной волей, которая никого и ничего не боится, но сами в себе вы не были так уверены. Вам часто казалось, что все ваши поступки, все действия продиктованы не вашим желанием, а ожиданиями отца. И именно ради этих ожиданий, ради скупой похвалы от майора Харриса, а не из-за своих убеждений или мнения, вы делали то, что делали. Словно каждый раз вы задавались вопросом: «а чего отец хотел бы от меня в такой бы ситуации?». Были ли вы храброй? Или копировали поступки храброго человека? Или просто боялись разочарования отца больше, чем всего остального?
К старшим классам эти сомнения возросли многократно. Отец озвучил вам цель, к который вы вместе стремитесь. После школы бы будете поступать в Академию Флота Альянса — высшее учебное заведение, готовящее офицеров для Военно-Космических Сил, чья важность в последние годы возрастает неимоверно. На одно место в этом заведении приходится дюжина желающих, еще больше отсеивается в процессе обучения. Вам не просто нужно было поступить, нет. Вам нужно было стать самым лучшим среди всех претендентов, потому что только у таких есть шанс попасть в программу подготовки N1 — элитных частей Альянса.
От сложности поставленной задачи, на которую так рассчитывал отец, вам становилось почти дурно. Внешне уверенная в себе, вы уже сами не знали, кто вы есть. Невозможность сосредоточиться сильно влияла как на учебу, так и – что более важно – на тренировки. Вы старались как можно меньше времени проводить дома, чтобы было меньше возможности опозориться перед отцом. Нет, он никогда вас не бил и даже не повышал голос — но от его разочарованного покачивания головой, когда у вас что-то не получалось, становилось еще хуже и больнее чем после той драки, когда вас попытались поставить на место сразу трое школьных «крутых». Вам даже не с кем было поделиться своими чувствами — говорить с отцом об этом было невыносимо, перед мамой было стыдно за такие мысли, а многочисленные приятели и друзья видели в вас совершенно другого человека. Человека, которым вы, кажется, не являетесь.
Чтобы дольше задержаться в школе, вы искали себе как можно больше занятий. Которые были бы достаточно важны и значимы, чтобы не показаться родителям бегством. Вы стали участвовать во всех школьных мероприятиях, до которых смогли дотянуться — от спортивных соревнований и танцев, до викторин и дискуссионных клубов. Вы пытались одновременно убежать и от себя и от той ответственности, что свалилась на ваши плечи.
Мужчина чуть улыбается, словно признавая вашу выдержку и не спеша продолжает.
«Это не имеет никакого отношения к Академии Флота, мисс Харрис. Академия Флота выпускает ежегодно 250 офицеров и старших технических специалистов. Мы же… — голос агента Сэнда понижается почти до шепота — …предлагаем вам особенную судьбу. Потому что вы – особенная».
Ваш отец, до этого молчавший, уверенно кивает и произносит: «Вы абсолютно правы, мистер Сэнд. Рейчел отлично подготовлена. Ее физическая форма, боевой дух и специальные навыки делают из нее ценного курсанта для любой академии или программы».
«Я вынужден сделать замечание, что навыки и подготовка не имели решающего фактора при выборе мисс Харрис, хотя, безусловно, будут оценены по достоинству. Главное — что у нее есть дар. И именно этот дар выделяет ее из миллиарда других людей. Делает особенной».
Джеймс Блэкхарт был особенным и вы это поняли с первого взгляда. У вас было до этого несколько «отношений», или, вернее, «увлечений», но все это было «не то». В отличие от многих ваших парней из школы, он не смотрел на вас полными пьяного восторгами глазами, скорее наоборот, в его красивых карих глазах читалось понимание. Вы мало общались во время учебы в школе, потому что он был на год младше вас, но в последний, самый тяжелый для вас, год вы вдруг сблизились. Тренировки стали совсем невыносимыми и тяжелыми. Отец, кажется, не замечал, что вы держитесь из последних сил. Зато заметил Джеймс. Он вместе с вами носился по мероприятиям и соревнованиям, но не бежал от себя, а искал. Искал, что ему интересно, и с чем он может связать свою жизнь. Он ничего от вас не требовал, не ставил перед вами целей, рядом с ним не нужно было выглядеть «настоящей девочкой». Вам было хорошо вдвоем и это чувство захватило вас обоих. Вы делились друг с другом тайнами, мечтами и страхами, и даже на ваши сомнения Джеймс помог вам взглянуть по-другому.
Ведь чем больше времени вы проводили вместе, чем больше пробовали себя в разных областях жизни, тем больше и больше до вас доходила странная и неприятная правда. Желание стать образцовым офицером Альянса не было вашим. Вы вообще не хотели быть военным, ну или хотели, но далеко не так сильно, как этого хотел ваш отец. Семейное дело и долг нависли над вами, толкая в нужную сторону. Но нужную отцу, а не вам. Вы еще не знали, чем хотите заниматься. Вы еще не нашли себя, но понимали, что поиск затянется на месяцы и годы. И может быть когда-нибудь он приведет вас к военной службе — но это будет уже вашим выбором.
Эти вещи, такие очевидные наедине с Джеймсом, казались бессмысленными дома. Переступая порог, вы вновь примеряли свою фамилию, и груз ответственности вместе с ней. Как и долг, верность и честь Харрисов, которые все же значили для вас много.
А еще, когда вы были рядом с Джеймсом, мир вокруг менялся. По рукам словно пробегал электрический ток. Иногда ваше тело становилась настолько легким, что вам казалось возможным запрыгнуть хоть на крышу школы. А когда вы в первый раз его поцеловали, в фонаре над вами лопнула лампа. С одной стороны вас это пугало, но с другой вы понимали, что Джеймс — ваша судьба.
Поэтому сегодня, когда отец позвал вас на важный разговор, вы решили сказать ему, что не будете поступать в Академию. Как минимум в этом году. В следующем вы сможете поступить в Академию вместе с Джеймсом. Или в другое место, если захотите. Потому что это ваша жизнь. Но на подходе к дому ваша уверенность стала таять. На душе было противно, словно вы собираетесь предать отца, семью и вообще все человечество. И, наконец, разговор пошел совсем не так, как вы предполагали.
«Этот дар делает вашу дочь особенной, мистер и миссис Харрис», — продолжает Сэнд, обращаясь к родителям. — «Вы, как люди военные, безусловно, сталкивались с теми возможностями, которыми обладают представители других рас и которых нет у человечества».
«Биотика», — мрачно и сквозь зубы, словно выплевывая, произносит отец.
При этих словах в вашей душе всё переворачивается. Как ветеран Войны Первого Контакта, отец не раз рассказывал о тех разрушительных, почти мистических способностях, которые демонстрировали турианцы. Значит, у вас есть такой дар? Значит, все эти взрывы лампочек и прочее… Человек ли вы тогда?
«Биотика», — кивает агент. — «Сейчас время мира, и человечество дружит с пришельцами. Но ни о каком равенстве нельзя говорить, пока мы не достигнем равновесия в возможностях. Биотика — это атомная бомба нашего века. Не важно, будет ли эта бомба когда-нибудь использована и будет ли когда-нибудь война, но сторона без этого оружия заведомо обречена на поражение. Ваша дочь — одна из немногих потенциальных кандидатов, способных развить в себе этот дар. Если получится у нее — получится и у тысяч других, но только в том случае, если она справится. Это будет тяжело и трудно, и даже опасно. Но возможно именно это спасет множество жизней. Ваша дочь спасет множество жизней. Вы, — Сэнд внимательно смотрит на вас, — только вы можете это сделать. Вы нужны нам, мисс Харрис. Нужны прямо сейчас, потому что времени у Земли нет».
Повисает пауза, которая тянется бесконечно, словно рекламные ролики в Экстранете. Чего они ждут? Ответа? Прямо сейчас? В голове тысячи мыслей вопят одновременно, сливаясь в гигантский гул. Джеймс. Долг. Семья. Выбор. Джеймс. Спасти людей. Судьба. Голова раскалывается. Среди тысячи голосов пробивается один, и вы не сразу понимаете, что это ваш отец обращается к агенту «Конатикс Индастриз».
«Если Земле нужна помощь, мистер Сэнд, то вы обратились по адресу. Ни один из Харрисов не отступал перед лицом трудностей или опасности, особенно если так много на кону. Я правильно говорю, Рейчел?»
Нет! Не правда! Вы не хотите. Вы — не можете. У вас другая судьба.
«Правильно, сэр. Я готова», — безжизненным тоном произносите вы.
Уже стоя возле электропоезда, который должен увезти вас вместе с агентом Сэндом и его напарницей, вы спешно прощались. Джеймс не плакал, а лишь крепко держал вас за руку, и меньше всего на свете вам хотелось его отпускать. Он все понимал, и даже убедил родителей привезти его посреди ночи на этот вокзал, чтобы попрощаться. Вы долго говорили, обещали писать и звонить, как только будет возможность. Обещали помнить, что «вместе вы сильнее даже этого». Эти слова не утешали, но давали надежду. Вы знали, что делаете все это в том числе и для него.
Отец никогда не любил долгие слова или прощания. Когда мама отпустила вас из своих объятий, он подошел, опираясь на трость, и молча снял с руки старые механические часы, которые застегнул вокруг вашего запястья. «Когда полковник, а тогда еще лейтенант, Салливан наградил меня этими часами, он сказал, что вручает мне их не за то, что я совершил подвиг. Он вручает мне их за то, что я всегда был Харрисом. И теперь, Рейчел, Харрис — это ты».
Возможно вы успели бы еще многое сказать, согласившись или впервые не согласившись с отцом, но агент Сэнд уже практически втаскивал вас на борт электропоезда. Еще миг — и двери сомкнулись перед вашим лицом, возможно, навсегда отрезая вас от прошлой жизни.
Сибилла Морено
Every day I'm a Star in the city
Walk the streets like a Wanted Man
All the time got my shine lookin pretty
Motherfuckers all know who I am
Ты всегда знала: чудес не бывает, кроме тех, которые делаешь собственными руками. Те, кто считают иначе, — либо безнадежные романтики, потерявшиеся в своих иллюзиях, либо ни на что неспособные слабаки, ждущие, когда кто-нибудь устроит их жизнь.
Ты родилась в бедном пригороде Мехико 17 октября 2150 года. Дом твоих родителей, доставшийся им на работе в рассрочку со скидкой за стаж, был зажат между пятой и четырнадцатой транспортными магистралями ближайшего мегаполиса. За магистралями, по которым днем и ночью неслись с бешеной скоростью грузовые конвои, простирались бескрайные производственные площади концерна Ариамаки Холдинг Груп, на одном из заводов которого и познакомились твои родители. Вообще все, кого ты знала в детстве, так или иначе были связаны с заводами Холдинга, включая всех ваших дальних и близких родственников и знакомых. Твой отец, Фернандо Морено, работал на контроле качества в цехе по сборке деталей подвески грузовых тягачей. Твоя мать, Мария Морено, была дочерью руководителя этого цеха. По ее воспоминаниям, отец был красавцем, — ярким, шебутным, держащим наготовке пару острых шуточек на любой случай. Их роман вспыхнул ярким костром наперекор воле родственников и мнению окружающих. Они поженились очень рано, когда твоей матери еще не было восемнадцати, а отцу едва исполнилось двадцать, и казалось, что их любовь затмит любые невзгоды.
Ты никогда не помнила родителей такими.
Твоя старшая сестра София родилась через год после брака родителей. Судя по ее рассказам, в ее детстве вашей семье жилось лучше, чем сейчас: отец стабильно зарабатывал, Мария могла не напрягаясь следить за домом и дочерью, а девочка росла в любви и заботе обоих родителей. Все изменилось, когда родители решили, что девочке нужна сестра. Сестра была старше тебя на семь лет, и первый год твоей жизни все действительно было неплохо. Но затем на заводах Холдинга началась реорганизация — произошедшие на Марсе открытия толкнули вперед всю отрасль, и весь грузовой транспорт спешно переводился на ускорители эффекта массы. Оборудование и сборочные цеха переделывались под новый техпроцесс, всем работникам завода приходилось из кожи вон лезть, чтобы подстроиться под новые условия. Напряжение росло с каждым днем, отец становился все более и более мрачным. За каждым семейным ужином он непрерывно рассказывал о том, как ненавидит руководство Холдинга, новые ускорители и тех белошеек, которые открыли этот чертов элемент ноль.
В одну из ночей ты проснулась от звука подъехавшей машины и машинально выглянула в окно, чтобы посмотреть, кто приехал. Ты увидела, как отец передает трем незнакомым людям маленький серебристый контейнер — ты видела такие контейнеры раньше, отец говорил, что брал с работы домой образцы для проверки. В тот момент ты еще не поняла, что происходит, и не стала никого ни о чем спрашивать. Через три месяца отца выгнали с работы за кражу. Оказалось, что он подделывал накладные на доставку элемента ноль и излишки прятал себе в карман. Новейшее топливо для стабилизаторов ценилось на черном рынке дороже любых драгоценных металлов. Отец просчитался и попался в руки к полицейским, устроившим подставную закупку. Дело грозило принять крупный оборот — отца могли посадить на долгий срок, а ваш дом конфисковать в счет возмещения убытков. Дело удалось замять только ценой репутации отца матери — твоего деда — и всех ваших семейных сбережений, которые ушли на взятки. Хотя скандал удалось замять, от отца отвернулись все его знакомые и друзья, включая семью Марии. Вы остались сами по себе.
Не могло быть и речи о том, чтобы отца снова взяли на работу — потому что иной работы, кроме Холдинга, в вашем пригороде не было. Спустя некоторое время Мария вышла в цех сама, но у нее не было ни квалификации, ни опыта, чтобы ей платили достойную зарплату, хотя бы близко сравнимую со старой зарплатой отца. Тогда отец принял последнее разумное решение и подал заявку в Альянс Систем.
В то время Альянс переживал пик своего расцвета: тысячи колонистов были готовы в любую секунду ринуться за пределы Солнечной Системы, им нужны были только конвой и защита. В Альянс брали всех, у кого не было задокументированного криминального прошлого, а инженерные навыки всегда были преимуществом. Заявку отца приняли и он ушел в свой первый девятимесячный рейс. На время показалось, что все опять становится... неплохо. Марии больше не нужно было работать на заводе, отец получал достойное жалование, и ведомый чувством вины за случившееся честно перечислял две его трети вам. После каждого рейса Фернандо возвращался на два месяца, и тогда в вашем доме наступала полная идиллия — Мария расцветала, в вашем доме появлялась новая техника, игрушки и сладости, вы подолгу гуляли с отцом в парке Ариамаки, где он учил тебя кататься на велосипеде. Потом отец снова уходил в рейс и ваш дом погружался в тишину, нарушаемую только рокотом транспортных магистралей.
Новый удар пришел внезапно. Когда тебе исполнилось семь и ты уже готовилась пойти в школу, связь с отцом прервалась. В очередной раз, когда он должен был выйти на связь, мать привычно собрала вас на ужин перед терминалом, но ответа не пришло. Вместо гладко выбритого лица отца и до мелочей знакомой стены каюты за его спиной вы увидели только заставку Альянса Систем — без каких либо подробностей или объяснений. Телефоны приемных Альянса были перегружены звонками, никаких комментариев не появлялось. Так продолжалось почти три недели. Мать не ела и почти не спала все это время, ты еще никогда не видела ее такой худой. Спустя три недели скрывать правду стало невозможно и первые вести дошли до вас устными пересказами.
Передовая колония Альянса, Шаньси, была атакована неизвестными инопланетянами. Отец был приписан к гарнизону планетарной защиты, который сдался через три дня после вторжения. Других вестей не было. Следующий месяц ваш дом был погружен в тягучую атмосферу траура. Мать почти не выходила из своей комнаты, на короткое время заботу о вас с сестрой взяла ваша бабушка. Затем новости повалили рекой. Неизвестные инопланетяне, именуемые турианцами, отступили, когда был мобилизован весь второй флот Альянса. Конфликт был улажен дипломатически. Отец был жив, и уже вышел из госпиталя после контузии.
Он появился в вашем доме спустя еще неделю. Вы успели смириться с тем, что он мертв, и он, судя по всему, тоже. Его натянутая, перекошенная на половину лица улыбка — следствие поврежденного лицевого нерва — только добавляла сюрреалистичности происходящему. Мария, сломленная неделями ожидания и горем, уже не была способна на какие-либо эмоции. Не прошло и получаса, как Фернандо устроил Марии скандал по поводу того, что она не рада видеть своего героя живым.
Масла в огонь подливало то, что героем он, на самом деле, не был. Весь их гарнизон сдался, едва началось вторжение. Те, кто выжили, не получили за это ни наград, ни почестей, ни, что важно, достойной военной пенсии. Казалось, что было бы лучше, если бы отец остался там, на руинах горящей Шаньси, чем вернулся бы сюда — сломленный, озлобленный на весь мир — на своих, на чужих, на Альянс, на инопланетян, на ученых, открывших межзвездные перелеты и на Господа Бога, устроившего все так. Отвечать за всех них перед отцом приходилось вам — Марии, Софии и тебе, и он не стеснялся вытеснять свою злобу на вас.
Его пенсии, все же, хватало на то, чтобы вы могли есть. А он — пить. И чем дольше он уходил в свой затяжной запой, тем хуже вам становилось. Днями, когда он был еще немного трезв, вы могли худо-бедно общаться и выносить друг друга, но к вечеру, когда опустевшая бутылка текиллы отправлялась в окно, ты старалась спрятаться в своей комнате и не показываться наружу.
Сестра не выдержала долго такую жизнь и через два года, когда ей исполнилось семнадцать, вышла замуж и уехала из дома. Ее новый муж был против того, чтобы она продолжала общаться с вами — по его мнению, он спас ее от чудовищного кошмара, в котором ей приходилось жить, и очень гордился этим. Но сестра все равно изредка навещала вас и старалась отдавать вам часть денег из своей зарплаты.
Тебя спасало то, что именно в этот момент ты пошла в школу. Да, на тебе были жуткие обноски даже по меркам вашего небогатого района. И еще ты была нескладной и немного заикалась, поэтому так и не смогла ни с кем толком подружиться. Зато, у тебя появился доступ в Экстранет.
В Экстранете было все — все, чего не было в твоей жизни. Ты открыла для себя настоящий новый мир. К твоим услугам распростерлись бездны информации — об истории человечества, о первых и современных полетах в космос, о отношениях между государствами, национальностями и расами — все было доступно и все было тебе интересно. Первые годы ты просто жадно впитывала информацию. Потом начала переписываться с другими людьми. Непонятно почему, но с людьми по ту сторону экрана общаться было куда легче, да и интереснее, чем с одноклассниками. Так что ты все свободное время пропадала в Экстранете. Отношения с живыми людьми вокруг померкли перед возможностями Экстранета, переступая порог своей комнаты, ты словно переходила в другую реальность, где все было другим, — включая тебя.
Из всех сокровищ в глубинах Экстранета тебя больше всего привлекала информация об инопланетянах. Особенно — об азари. Их культура, их яркая внешность, их необычная религия и странная музыка — все это манило тебя как магнит. Все, что было тебе интересно, ты записывала. Сначала — у себя в заметках, потом на своих страничках в социальных сетях. В какой-то момент тебе пришла в голову идея завести отдельный канал только для того, чтобы рассказывать про Азари. Не как обычно, по пересказам в сухой нудной форме, а от первого лица. Так ты придумала Мору.
Сначала это выглядело как смешная шутка, фейк, подстроенный и искусственный с начала до конца. Но тогда ты познала первое правило Экстранета: чем более неправдоподобную чушь ты говоришь людям, тем сильнее они в нее верят. Канал под названием «My GF Asari» быстро привлек к себе внимание: ты рассказывала о культуре и жизни азари так, как будто у тебя действительно была синекожая подружка, с которой вы переписывались по Экстранету. Возможности Экстранета были безграничны, из личных дневников и публичных заметок можно было вытащить какую угодно информацию о чем угодно. Так у Моры возникала своя биография, образование, привычки, взгляды на мир, а на твоем канале появлялись фотографии ее коммуникатора, комнаты и нижнего белья. Вокруг твоего канала росло внимание — все ждали, когда случится опровержение. И надеялись на подтверждение.
Тогда ты придумала новый план. Ты потратила полгода на то, чтобы разобраться в работе видеоредакторов, и смогла добиться более-менее реалистичной картинки нарисованного изображения. У Моры появился облик, она смогла записывать видео от своего лица и отвечать на вопросы — твои и твоих подписчиков. Рейтинг канала вознесся в топы, каждое твое видео просматривали сотни тысяч человек. Наибольшей популярностью, как ни обидно, пользовались зарисовки о быте, музыке и развлечениях, а вовсе не о культуре и истории. Ты не стала идти против воли подписчиков и сосредоточилась на них.
Родителям ты ничего не рассказывала. Терминал в вашем доме как правило был занят новостями альянса и земными развлекательными каналами, а внеземные цивилизации вызывали у отца однозначную реакцию агрессии. Он немного пообтерся в мирной жизни и, казалось, даже нашел новую работу, по крайней мере, он так говорил. В школе ты тоже молчала, хотя там «Мору» и ее новые записи обсуждали вовсю. Тебе это нравилось. Сидя на задней парте, никем не замечаемая, ты чувствовала себя кукловодом, который дергает за ниточки. Несколько строчек — и вот уже все обсуждают тебя, восхищаются, цитируют, даже не догадываясь, что ты вот совсем рядом. Своего реального имени ты нигде не называла, а сопоставить запись с твоей камеры с тобой реальным никому даже не приходило в голову.
Тебе начали приходить первые письма. В основном это было восхищение, льстивое и пустое. Потом появились непристойные письма от сетевых извращенцев и, наконец, угрозы самого разнообразного свойства — от абстрактных наездов, до обещаний найти и расправиться (за то, что пишешь не то, неправду, правду, не чтишь чьих-то там чувств, в общем, причины угроз порой были весьма специфичны). Со временем ты привыкла к угрозам и без сотен писем в день чувствовала себя неуютно и начинала проверять, не исчезла ли связь с Экстранетом. Кроме того, на тысячу писем попадалось и одно-два интересных. Иногда ты на них даже отвечала.
Когда тебе исполнилось четырнадцать, на тебя вышло рекламное агентство и предложило размещать рекламу на твоем канале. К этому моменту ты уже отлично знала, что и как работает в Экстранете, поэтому превращать свой «уютный» канал в рекламный портал тебе не хотелось. Вместо этого ты придумала план лучше: новый канал, посвященный только музыке инопланетян, «Space Wave of Sound», с рекламой того, что лучше сейчас продается. Тебе пришлось связаться с сестрой, чтобы все официально оформить, вы уговорились ничего не рассказывать родителям. Сначала заработок был смехотворным, но вскоре превысил зарплату твоей матери в несколько раз. Родители по-прежнему ничего не знали о твоем канале, поэтому, чтобы отец не наложил на все лапу, сестра отдавала незначительные суммы твоей матери. Тогда же ты решилась назвать в Экстранете свое реальное имя.
Тебя сразу же стали замечать в школе, отношение к тебе изменилось. Сверстники разделились на два лагеря — твоих фанатов и тех, кто не прочь был бы набить тебе лицо. К этому времени ты уже редко появлялась в школе, потому что продакшен видео занимал большую часть твоего времени. Тогда ты решила, что пора съезжать от родителей. Они не были против, они вообще уже мало что контролировали в своей жизни. Отец был рад избавиться от обузы твоего содержания, мать формально побеспокоилась, где и на что ты будешь жить. Ты придумала красивую историю о том, что получила грант на образование через экстранет и будешь жить в общежитии. Тебе поверили и вскоре ты уже переступила порог своей новой съемной квартиры-студии в Мехико.
Канал в Экстранете стал для тебя рутинной работой. Ты по щелчку пальцев становилась веселой, интересной, привлекательной, остроумно шутила и гениально разбиралась в музыке — точнее делала вид, что разбираешься. Это отнимало у тебя кучу сил, но давало отличный заработок. Мора была твоим маскотом, ты изредка доставала ее из пыльной директории чтобы добавить изюминки в то или иное видео — для тех фанатов, которые еще помнили про «My GF Asari». Но Мора тебе больше была не нужна, ведь из безымянной девушки невероятной азари ты превратилась в Сибиллу Морено, самого влиятельного видеоблоггера в сфере инопланетной музыки. Ты понимала, что в твоей власти вознести рейтинг любой новой пластинки до небес или, наоборот, закопать ее навсегда, и пользовалась этой властью для заработка.
Фанаты продолжали тебя атаковать, но с новым местом жительства ты была в безопасности. Изредка парни и девушки писали тебе признания в любви и ты не стеснялась требовать к предложению «встретиться, поболтать» прикладывать фото топлесс. Попадались те, кто соглашался, и иногда ты даже ими пользовалась, снимая на ночь номер в отеле в Мехико или расслабляясь в частной кабинке дорогого ночного клуба.
Постепенно твои доходы росли и ты понимала, что уже можешь на самом деле позволить себе переезд на Цитадель, где твоей подружкой сможет стать живая настоящая азари. Когда тебе исполнилось семнадцать, ты уже знала нюансы юридического оформления такого переезда — оставалось дождаться совершеннолетия, чтобы перевести бизнес с сестры на себя и получить возможность распоряжаться своим состоянием. В этот момент отец прислал свой последний привет.
Он уже некоторое время не клянчил деньги из матери и сестры и даже приносил что-то в дом. По крайней мере, в те редкие моменты, когда ты там появлялась, тебе предлагали какую-то еду и дом не выглядел заброшенным. Однажды Фернандо даже подарил матери кольцо. Теперь же он выглядел смертельно перепуганным и нуждался в огромной сумме. Оказалось, что он уже долгое время работал в цепочке поставок нового наркотика — Хеликса — и в очередном рейде был вынужден уничтожить свой товар. Теперь он должен был внушительную сумму, и ценой отказа была бы его жизнь. У тебя на счете эта сумма была, но что-то в тебе помешало дать эти деньги отцу — нежелание потакать человеку, который старательно уничтожал твою жизнь все эти годы, а может быть — просто злость на слабака, который ничего не смог сделать сам.
Но ничего не вышло. Твоя сестра, перепуганная за отца, отдала ему необходимую сумму с вашего... с твоего! счета и все рассказала про тебя.
Когда ты вернулась домой, отец был у тебя в комнате. Вся комната была перевернута, терминал разбит. Отец был вдрызг пьян. Он зарычал, что ты предала его, сношаешься с инопланетянами и отвесил тебе тяжелую пощечину, от которой ты упала на пол. В этот момент что-то с тихим звоном лопнуло у тебя в голове. Ярость и злость, возникшие в тебе при виде разгромленной комнаты, перехлестнули через край. С диким звоном треснули оконные стекла, стеклянная картечь исполосовала беспомощно закрывающего лицо отца. Кроваво-красная пелена захлестнула твой взгляд и ты потеряла сознание.
Ты пришла в себя в травмпункте при полицейском участке. В соседней комнате за толстым стеклом сидели мать, отец и два незнакомых тебе человека в багровой униформе. Разговор шел на повышенных тонах, но расслышать подробности тебе не удавалось. Отец прижимал к груди перебинтованную руку, второй рукой махал в твою сторону и что-то яростно рычал. Сидевшая перед ним темноволосая женщина мило улыбалась в ответ и отвечала на его тирады короткими, емкими замечаниями. Разговор был недолгим, после чего отец рухнул на стул и молча подписал целой рукой какие-то бумаги. Мать всхлипнула и поставила свою подпись. Затем родители встали и вышли. Ты поняла, что все кончено.
Мужчина и женщина в багровой униформе проводили их до двери и зашли к тебе. Они представились, как агенты Сэнд и Стил корпорации «Конатикс Индастриз». Агенты коротко и емко объяснили тебе, что ты обладаешь способностью к биотике и должна пройти обучение, чтобы такие ситуации, как вчера, не повторялись. На твоих глазах родители отказались от прав на тебя и передали твою опеку корпорации Конатикс, поэтому до наступления твоего совершеннолетия ты обязана была соблюдать условия корпоративного контракта. Ты молча слушала то, что тебе рассказывали агенты, но в твоей голове складывались совсем другие вопросы. Ты? Биотик? Ты читала про биотиков раньше, знала, что все азари являются биотиками, но ты никогда и нигде не встречала упоминания о биотиках-людях. Агент Сэнд объяснил тебе, что способности к биотике начали проявляться у людей только в твоем поколении, и пока являются малоизученной областью человеческого знания. В твоем случае, способности не проявлялись до того момента, пока не появилась реальная угроза твоей жизни.
Теперь ты ехала в машине агентов навстречу неизвестности. Тебя ждала Станция Гагарин и, за ней, целая Галактика неизведанного, в которой ты сама можешь построить свое будущее. То, которое посчитаешь нужным, ведь те, кто делают иначе, — либо безнадежные романтики, потерявшиеся в своих иллюзиях, либо ни на что неспособные слабаки, ждущие, когда кто-нибудь устроит их жизнь.
Джессика Картер
And not to pull your halo down
Around your neck and tug you off your cloud
But I'm more than just a little curious
How you're plannin' to go about makin' your amends
To the dead
«The Noose» by A Perfect Circle
Привет, Юи!
Это очень важное письмо и я не уверена, что успею дописать его полностью. Поэтому, я начну с самого главного, — я переезжаю. Я лечу куда-то на самый край Солнечной Системы, участвовать в суперсложной и крайне секретной Программе. Представляешь себе? Я, — и что-то секретное, тайное и правительственное. Захватывает дух, даже когда я просто набираю это сообщение. Не знаю, когда у меня появится возможность написать снова, но, как только смогу, — напишу подробнейший отчет обо всем, что со мной случится. Не теряй меня и не теряйся сама!
Фу, с основным покончено. У меня есть время до отправки — меня предупредили, что на шаттле и дальше связи и выхода в Экстранет практически не будет. Надеюсь, на этой таинственной станции «Гагарин» будет стабильный канал, но этих агентов не смогла развести на подробности даже моя мама. На самом деле, мне кажется, они ее даже напугали чем-то, во всяком случае, когда она меня провожала, у нее был Такой Взгляд! Как будто я сделала что-то плохое. И нет, мы так и не помирились.
А еще, здесь, в космопорту, такой грохот. Постоянно носятся люди, гремят далекие механизмы. Пытаюсь представить, что это может быть, — автоматизированные погрузчики? Генераторы? Взлетающие корабли? Знаешь, это очень странное ощущение. Не пройдет и часа, я сяду на челнок и отправлюсь к звездам. Большинство людей никогда и города-то своего не покидают, а я улетаю с Земли, во второй раз! Хотя совершенно не помню первого путешествия.
Папа говорил, что мы переехали, когда мне было 3 года, но у меня всегда было такое ощущение, что я родилась на Шаньси и прожила там всю жизнь. Мне иногда кажется, что я до сих пор не привыкла к цвету земного неба, хотя живу здесь почти 9 лет. Не привыкла к огромным толпам людей и плотной застройке, отсутствию защитного купола… Всего и не упомнишь. Просто бывают моменты, когда осознаешь, что чего-то не хватает. Чего-то важного, но такого ускользающего, что его легко можно потерять, если быть неосторожной.
Нет, на Шаньси было здорово. Взрослые были постоянно заняты в обустройстве колонии, папа почти безвылазно сидел на очередной стройке со своими чертежами, а мама, — в производственном цеху. Так что у нас было столько свободного времени, что девать было некуда. Я хорошо помню, что детей нашего возраста в колонии было не так и много, ведь те, кто рождались уже там, были чересчур маленькими для нашей компании.
Я вот иногда думаю, повлияло ли это на то, что мы с тобой подружились? Ну, что в нашем хаб-блоке из детей были только я, ты, да Эрика Уотсон? Думаю и понимаю — что это совершенно не важно. Еще когда мы увиделись в первый день нашего прибытия, — помнишь? Когда ты со своими родителями пришла с пирогом, и мисс Шосуро еще сказала моей маме, что хорошо, что меня взяли с собой? Вот еще тогда, в первый день, я поняла, что ты будешь мой лучшей подругой на всю жизнь. Вот.
Что-то я увлеклась. Просто Шаньси у меня всегда ассоциируется в первую очередь с тобой. Я очень хорошо помню наши детские игры и забавы, побеги на карьер и попытки разобрать омниинструмент моего папы. Как же нам влетело тогда! А помнишь, как ты, я и Эрика пошли в бассейн, и мы затолкали ее в раздевалку к мальчикам, а потом убегали от нее по всему спорткомплексу? Ну, разумеется, помнишь. Я, конечно, понимаю, что это все особенности памяти и все такое, но у меня такое чувство, что мы все время были вместе, не разлей вода. Мистер Шосуро даже дал мне ключ от вашей двери в хаб-блоке, чтобы я могла не будить их по утрам, а сразу идти в твою комнату. Золотое время.
Нет, серьезно. Мне уже, считай, 17, я могу рассуждать о таких вещах. Время, проведенное на Шаньси, было самым счастливым в моей жизни. Это было детство, в конце концов. Но тогда все было просто, все было клево. Я с удовольствием просыпалась каждый день и с нетерпением ложилась спать, чтобы поскорее проснуться. Это сейчас мне порой не хочется просыпаться вообще. А тогда, — Шаньси была моим маленьким раем. До тех пор, пока небо не загорелось.
Прости, что в очередной раз поднимаю эту тему, Юи. Просто, мне не с кем об этом говорить. А иногда нужно высказаться. Может, если в очередной раз написать об этом, меня хоть немного отпустит и я не потащу все это с собой, туда, в пустоту? Не уверена. Если тебе все так же тяжело, — прокрути вниз пару абзацев, пожалуйста. Хотя, зная тебя… ты не пропустишь ни слова, верно?
Чем больше я об этом думаю — а думаю я об этом постоянно, каждый чертов день, — тем лучше понимаю, что все произошло не внезапно. Все началось заранее, за неделю, может, или раньше? Изменившееся поведение отца, мрачные разговоры взрослых в залах при закрытых дверях, которые мы ходили подслушивать. Помнишь, мы еще тогда думали, что они узнали про сломанные мамины саженцы? Запрет на перемещение в темное время суток… А когда мы, все-таки, тайком выбрались на крышу хаба, то увидели это темное ночное небо Шаньси, на котором кто-то словно играл в крестики-нолики огромными огненными вспышками. Мы тогда не совсем понимали, что происходит. Эрика еще говорила, что слышала от своего папы, о том, что мы встретили инопланетян (но кто же этой зазнайке мог поверить?). Но страшно мне стало тогда, когда вечером пришел мистер Лендли, и принес папе пистолет. Я очень хотела прибежать к тебе и рассказать обо всем, что случилось, но мне запретили выходить из дома. Видимо, тебе тоже. А на следующий день все стало плохо.
Знаешь, насколько хорошо я помню последние дни до, настолько плохо я вспоминаю то, что случилось потом. Огонь. Огонь с неба. Куда не посмотреть — всюду был огонь. Жилые хабы, казавшиеся такими прочными и нерушимыми, ведь их строила бригада моего папы, рассыпались, как кукольные домики под ударом большего камня. Я никогда не думала, что камень может гореть. Он ведь не может, верно? Но горел, или даже не горел, а плавился, как деньрожденственнская свечка. А еще, нечем было дышать. Дым. Столько дыма, что казалось, — он заменил собой воздух. Он был везде, он оседал на одежде, волосах и лице, окрашивая их в черный. Помню, как слезились глаза, и чем больше я вытирала глаза, тем больше хотелось плакать. Я наверно оглохла тогда или что-то в этом роде, потому что помню, как вокруг была тишина, высокая, со звоном натянутой струны. А я стояла неподвижно и смотрела на выход из нашей гостиной, за которой теперь кончался хаб. И вместо двери там теперь было пламя.
Я не помню, зачем я тогда выбралась из остатков квартиры. Наверное, я искала тебя… а нашла Эрику. Не забуду этого зрелища. На ней было то самое модное лазурное платье из метрополии, которым она так гордилась. Именно по этому платью я ее узнала. По его остаткам. Она лежала неподвижно, замершая и изломанная, а ее лицо и грудь были присыпаны как будто черными углями из походного костра. Я не знаю, почему я тогда не испугалась. Я просто стояла, как заколдованная, смотрела на нее, и чего-то ждала. Что она встанет, отряхнется и опять спросит что-то вроде: «Эй, Сэмми, неужели ты можешь ходить одна, без своей подружки?». Но она не спросила. И не встала.
Кажется, меня так и нашел кто-то из солдат мистера Лендли, — стоящую посреди горящего хаба. Ну или, во всяком случае, того что от него осталось. Меня, как и других, отвели в подвал спорткомплекса, где до нас не добирался огонь, только раскатистое эхо и дрожание земли над головой. Я очень испугалась, когда не нашла в том убежище ни тебя, ни папы. Но там хотя бы была моя мама, а мисс Уотсон сидела в подвале одна и почти все время, что я там была, — плакала.
Я очень корю себя за то, что случилось, Юи. Да, я была совсем маленькой, но я могла бы сделать хоть что-то, когда нашла Эрику. Я даже не попыталась ей помочь. Я стояла и смотрела, надеясь на чудо. Но чудеса не случаются. Возможно, если бы я попыталась хотя бы позвать на помощь, то тот солдат нашел бы нас раньше и, может быть, у Эрики был бы шанс, но… И каждый раз, когда я видела плачущую мисс Уотсон, мне хотелось провалиться под землю. Исчезнуть.
Дальше мне постоянно было страшно. Я больше не видела огня, но знала, что он есть. Довольно скоро стало почти нечего есть и пить. Помню, как облизывала камни из облицовки бывшего бассейна, чтобы хоть немного унять чувство жажды. Мама старалась делиться со мной всем, фактически отдавая свою пайку. Многие солдаты, которые спускались к нам на отдых, делали тоже самое, но все равно постоянно хотелось есть.
А еще однажды я увидела их. Тогда никто не знал, кто на нас напал, и все считали их теми самыми предтечами, протеанцами, которые и построили ретрансляторы. В черной броне с полупрозрачными шлемами. Из аптеки, в которую я забралась в тайне от мамы, чтобы найти для мистера Роджерса лекарства от сердца, можно было рассмотреть их лица, никак не похожие на лицо человека. Это сейчас все новостные ленты из Экстранета пестрят изображениями турианцев, азари и других, а тогда, для маленькой меня, эти полуптицы, медленно идущие на фоне уже две недели как горящего города, казались кошмаром, который выбрался из моей головы, чтобы меня сожрать. Это было похоже на страшную сказку, особенно, когда один из них сделал размашистый жест рукой, и, словно по злому волшебству, металлическая дверь в соседний магазин, в который они направились, согнулась пополам и вылетела из проема.
Прости, я обещала пару абзацев, но руки сами набирают текст, и будут набирать его до бесконечности. Не с мамой же об этом говорить? Она всегда страшно ругается, когда я завожу разговор о тех днях. Да и о тебе мы не разговариваем, потому что с Шаньси ты ассоциируешься не только у меня. Она, наверное, очень злится, что мы с тобой переписываемся до сих пор. Она, видимо, хотела бы, чтобы я тоже постаралась забыть, «оставить в прошлом». Но я не могу, как она, отгородиться и сделать вид, что ничего не было. Все было. Я могу понять маму, но не могу так поступить. Это будет, я даже не знаю… предательством? Может быть, ты напишешь письмо и моей маме тоже? Она, помню, всегда умилялась, когда ты называла ее «Аманта-сама». Может быть, ей тоже стоит напомнить?
Я не особо хорошо помню, как закончилась война. У меня вообще такое чувство, что большую ее часть я просто провалялась в голодном обмороке. Очнулась — по настоящему очнулась — я только на борту транспортного корабля, который увозил нас с Шаньси. Нас окружили заботой и уходом, и в госпитале я так отъедалась, что даже набрала лишние килограммы, которые потом пришлось буквально вымарывать из себя.
Мы вернулись, — ну как, вернулись, ведь для меня это было не возвратом, а переездом, — к родителям мамы, в Ванкувер. Меня долго гоняли по врачам и всяким там психологам, к нам даже несколько раз приходили журналисты, чтобы взять интервью у «жертв инопланетной агрессии». Мне всегда хотелось с ними поговорить, рассказать, что же там было на самом деле, но мама и бабушка Кэтти всегда были против и массу репортеров буквально заворачивали на нашем пороге, а особо настойчивому бабушка один раз вылила на голову свежевыжатый томатный сок.
Очень странно было следить за новостями в то время. Узнавать что тот ужас, который мы пережили, оказался по меркам турианцев «локальным конфликтом». Как с течением дней из кровожадных монстров они превратились в «высокоразвитую цивилизацию», наших «соседей по галактике». Мама говорила, что это мерзко, а мне казалось просто странным. Ненавижу ли я их за то, что случилось? Знаешь, наверное, нет. Я их просто боюсь. Я не понимаю и не могу их понять. Я порой свою маму-то не понимаю, а как можно представить ход мыслей совершенно другого вида? А это значит, что они способны на все. Я это видела. И это страшно.
Я редко пишу про папу, но, знаешь, иногда мне становится не по себе от того, как мало я про него помню. Помню, что у него была удивительная улыбка, большие, мозолистые руки и такой заразительный смех! Я писала тебе, что он погиб не от перестрелки или бомбардировки? Он и его рабочие пытались предотвратить утечку газа в город, который мог взорваться от случайного снаряда. И предотвратили, от чего взрыв произошел на их участке газопровода. У нас даже медаль дома есть от руководства Шаньси. «Джону Картеру за спасение города». Я знаю, такие награды вручались военным, но мой папа солдатом не был. Он просто учил меня поступать правильно — и сам так поступал.
Сейчас я могу очень спокойно об этом писать, наверное, потому что прошло много времени, и папа стал для меня фигурой очень далекой, но важной. С которой можно брать пример, но которую никогда не узнаешь близко. Как супергерой, вроде Бласто. Но так было не всегда. По началу было очень тяжело, я имею ввиду, после переезда. Какое-то время все казалось новым и странным, не только небо и города, но и люди. Незнакомые, слишком быстрые, не дающие расслабиться. Единственное, что было клевым, это животные! На Шаньси я вот видела только твою кошку (как там, кстати Некохими? не болеет больше?), а на Земле их было много, и ты мог завести любого. Вот, у дедушки Сайона был фокстерьер Цезарь, например. А вот во всем остальном… Я не совсем знала, как реагировать на людей, и они не знали, как реагировать на меня. Я как раз пошла в школу, и поняла, что сверстники ко мне относились достаточно странно. У меня возникало чувство, что они боятся меня разбить. Учителя были или слишком мягкие или чересчур требовательные. Сейчас с этим проще, но тогда «я с Шаньси» заставляло людей таращиться на тебя, словно на новую серию второго перезапуска Звездных Войн — с непониманием и чуть ли не ужасом. Сначала это даже забавляло, но вскоре эта невидимая стенка начала очень раздражать и мешать. Мама всегда была преувеличенно веселая, словно пыталась за улыбкой скрыть, что ей больно. А по ночам снились Шаньси и папа.
Ты очень вовремя написала, Юи. И, хотя я понимаю, что это просто совпадение, но для меня десятилетней это был очень тяжелой период и твое письмо придало мне сил. Ты не представляешь, как я обрадовалась! Твой папа — настоящий провидец, раз сумел перевезти вас в Ниптон всего за 4 часа до того, как началось. Жаль, конечно, что ты с родителями осталась на Шаньси, но если бы выбор был за мной, то я, наверное, тоже бы никуда не уезжала. Ведь Шаньси — наш дом. Кстати, передавай привет своим родителям, скажи, что у меня все хорошо, а то мисс Шосуро будет сильно волноваться! Слушай, ведь это получается, что мы с тобой переписываемся уже 7 лет? Вот это срок!
Что-то меня опять уносит в сторону. Так вот, твои письма всегда очень помогали. Знать, что где-то на другом конце галактики есть человек, которому не все равно, что с тобой будет и который понимает тебя с полуслова — это офигительно. Именно это позволило мне сломать ту стенку, которая чуть не заперла меня где-то вдали от людей вместе с моими кошмарами. И когда я писала про сложный период — вот именно тогда начались «эти странные штуки». Да, точно, я не писала об этом в первом письме, но как раз лет в десять начались головные боли и «эти странные штуки». Жаль что на Шаньси нельзя передать ничего, кроме текста, а то я бы тебе скинула видео, которое писала в прошлом году. И нет, это отвечая на вопрос, который ты задавала в письме, это не магия и техника «ки» какого-нибудь. Это просто… происходит. Я бы хотела сказать «само» — но это не совсем так.
Знаешь, я бы сказала, что «эти странные штуки» происходят тогда, когда я перестаю их удерживать на месте. Ну, как будто в моей вытянутой руке стакан, полный воды, и если я излишне ослаблю руку, перестану себя заставлять держать ее прямо, то вода расплескается. Вспышка головной боли — и бам — окно в комнате треснуло.
И именно из-за «этих странных штук» меня и забирают в Программу, кстати. Но прежде этого, из-за них страшно ругалась мама. Нет, мы часто с ней ругались, особенно в последний год, просто с этого все покатилось. Она считала это странным, просила, а потом приказывала прекратить, но как я могу это сделать? Штуки просто происходят, и все, что я могу сделать — попытаться не отпускать их. А это сложно делать, когда она кричит. Я пугалась, ослабляла контроль и штука случалась. А маму это злило еще больше. И так по кругу.
А еще мама очень не одобрила, когда я подала документы в медицинской колледж. Она спокойно относилась к тому, что я иногда задерживалась с друзьями допоздна, или к тому что я завела Налию (я, кстати, купила ей такой же ошейник, как ты описывала у Некохими), но вот это решение она приняла в штыки. Она была против, и если бы не помощь дедушки, то вряд ли бы у меня получилось поступить.
Мы с ней сильно ругались. Знаешь, она иногда говорит такие вещи… Она даже один раз сказала, что я хочу стать врачом, потому что хочу стать героем, и бросить ее, как папа. Я понимаю, что ей до сих пор больно. Но такое чувство, что она иногда хочет сделать больно мне, намеренно. Не разделить боль общими воспоминаниями, а так, выплеснуть на другого, когда стакан почти заполнился. Но я очень обижена на нее за эти слова. Я пыталась ей объяснить, но она как будто не слушала. Я пыталась объяснить, что я больше не хочу стоять испуганной и беспомощной, когда кому-то плохо. Я хочу, чтобы у меня была возможность помочь. Чтобы я знала, что нужно сделать. А герой… какой из меня герой, если я так до сих пор и не рискнула прыгнуть с 5-метровой вышки в бассейне?
Мне жаль, конечно, что я не доучусь до конца. Но эти два агента, одетые в багровое, которые появились вчера вечером в нашем доме — Сэнд и Стилл, забавные фамилии, правда? — все мне объяснили. Особенно хорошо объяснила женщина, «специальный агент Стилл из корпорации «Конатикс Индастриз». У нее такая же очаровательная улыбка, как у твоей мамы. А сложные вещи она объясняет лучше, чем доктор Химена, наш преподаватель, лучший в Ванкуверском медицинском колледже. В общем, «эти странные штуки» — это дар, некая «биотика», способность, которую можно и нужно развивать. Если ничего не делать, то однажды рука устанет, и я не просто разолью воду, а разобью стакан и осколками может кого-нибудь поранить. Меня научат правильно его держать, и когда нужно прикрывать горлышко стакана другой рукой. А воду из стакана можно не просто проливать, ей можно напоить того, кого мучает жажда. Я знаю, что такое жажда, Юи.
Так что, я думаю, ты понимаешь, почему я лечу с ними. Как бы я ни хотела стать врачом, но врачей в Альянсе наберется миллион. А такой дар, как у меня — он очень редкий. И если я все поняла правильно, то, если я смогу управлять своим «стаканом с водой», я никогда не останусь беспомощна. Никогда.
И вот уже сейчас, в терминале, я, кажется, понимаю, почему мама смотрела на меня сегодня именно так. Я, кажется, писала тебе, что после войны мы часто смотрели новости? Так вот, до вчерашнего дня я ни разу не слышала, чтобы биотика была у человека. Только у них — азари, саларианцев, кроганов… Турианцев. Может, мама видит теперь во мне частичку того, что забрало папу? Не знаю. И не уверенна, что хочу знать.
Так, хватит о грустном. Объявляют посадку. Агент Сэнд, чем то похожий на птицу, высокий и тонкий, уже машет мне рукой. Пиши мне, Юи. Напиши мне про Шаньси. Какая она сейчас? Взошли ли саженцы, которые мы пересадили еще тогда? Отремонтировали ли спорткомплекс? Как там мистер Роджерс? Расскажи про Некохими. Рассказывай про все. Я очень скучаю, и быть может, когда я пройду Программу, я смогу уже решать, куда мне отправиться — и я вернусь. Домой.
Жду письма (и сама напишу при первой возможности!), твоя Сэмми.
Вивьен Бланш
Looking at my own reflection
When suddenly it changes
Violently it changes (oh no)
There is no turning back now
You’ve woken up the demon in me
«Down With The Sickness» by Disturbed
Вы всегда находили странную справедливость в том факте, что в последние десятилетия человеческие города разрастались не вширь, а в высоту. Люди всегда, во все времена были неравны — и сейчас эта вертикаль иерархии выстроилась не только в головах людей, но и в местах их обитания. Зажатый между бетонными перекрытиями этажей в своей квартире, человек очень хорошо осознавал свое место в обществе. Глядя из окон вашего пентхауса, почти цепляющего крышей облака, на бесконечно уносящиеся вниз этажи, вы также четко понимали свое положение — выше вас только небо. И частная площадка для посадки аэротранспорта.
Вы родились 5 сентября 2149 года в Пекине, в одной из лучших медицинских клиник, в окружении подобострастно заботливых врачей и медсестер. Деньги и положение делают кого угодно заботливым и подобострастным, а у вашей семьи было и первое, и второе. Говоря о семье, вы, конечно, в первую и единственную очередь имеете в виду свою мать — Лилит Бланш. Своего отца вы не знаете и никогда не встречали, но, по словам матери, «этот человек не заслуживает внимания», и у вас нет причин ей не верить — в этом вопросе. О своих родителях ваша мать тоже никогда не упоминала, ограничиваясь формулировкой «этих людей не существует». Поэтому нет ничего удивительного в том, что для вас слово «семья» практически лишено какого-либо смысла. А вот слово «мать» значит очень многое. И редко хорошее.
Лилит Бланш — великий человек. Никто в здравом уме, даже многочисленные конкуренты и недоброжелатели, не будет с этим спорить. Это все равно, что спорить с ветром, который может мгновенно перейти от освежающего морского бриза в разрушительный ураган, сметающий все на своем пути. Этот человек пробил себе дорогу наверх с самых низов, о существовании которых многие даже не догадываются, — только своим умом и силой воли. Ее деловая хватка, как многие говорят, была прочнее, чем у роботов-погрузчиков в космопорту. А жалости и сомнений — не больше, чем в их металлических телах. За считанное десятилетие, начав свою карьеру с мелкого регионального управляющего, она вошла в состав совета директоров «Конатикс Индастриз». Под ее руководством корпорация работает, как хорошо настроенное фортепьяно, и нет такой мелочи или детали, которая бы ускользнула от ее взора. Лилит Бланш — блестящий руководитель и управленец, очень строгий и сильный человек. И самая лживая и безжалостная сука, которую вы когда-либо знали.
Ваши отношения с матерью были странными с самого начала. Даже ваше рождение в Пекине было не спланированным актом, а случайностью, задержкой в длинной череде служебных перелетов. Одной из любимых присказок Лилит в разговоре с вами всегда была такая: «ты стоила мне 4 часа жизни и полмиллиона долларов чистой прибыли». Мать не скрывала того факта, что вы ей должны за все тяготы, связанные с вашим появлением, и рано или поздно долг придется отдать. И в тоже время — вы никогда и ни в чем не нуждались.
Ваше детство и большая часть жизни прошла в Париже. Несмотря на то, что у вашей матери хватало недвижимости по всему свету, которой она пользовалась во время многочисленных командировок, пентхаус в самом центре Франции всегда оставался ее основным местом обитания, в которое она всегда возвращалась. Какое-то время, в самом раннем детстве, вы даже думали, что в ней сохранилось сентиментальное отношение к этому городу. Или что в этом есть частично ваша заслуга. Но сейчас вы можете только посмеяться над подобными измышлениями. Штаб-квартира «Конатикс» находилась в центре Парижа, а все остальные причины — ваши собственные выдумки. Ваша мать неспособна любить, что-то или кого-то.
В любом случае, вы редко видели мать. Ее жизнь состояла из совещаний по Экстранету, многочисленных инспекций и нескончаемых перелетов, и вы всегда находились вне потока этих событий. В основном, вашей компанией был небольшой штат домработниц, которые поддерживали в порядке ваше жилище. Но даже они не могли разогнать того ощущения одиночества и забытости, которое сопровождало все ваше детство. Так как относились к вам с таким заискивающим почтением, словно время внезапно вернулось на десять веков назад. Как вы быстро убедились, они не смели сказать и слова против, что бы вы ни говорили или делали. Даже в том юном возрасте вы понимали, что это не совсем правильно, когда взрослые люди относятся так к ребенку, но за следующие годы вам пришлось привыкнуть к такому отношению. Вам часто казалось, особенно по ночам, что вы одна в огромном и пустом доме, а звуки, которые были слышны из-за двери — лишь эхо, исходящее от призраков. Для одной маленькой девочки вокруг было слишком много места.
Конечно, в вашем доме жили и другие дети — учитывая, что его нижние этажи были забитыми малосемейными комнатушками меньше вашей ванной комнаты по размеру, а на верхних располагались роскошные апартаменты. Но ваши отношения с другими детьми никогда особенно не складывались. Нет, у вас было достаточно много сверстников, которые всегда хотели с вами дружить и играть. Сначала вы часто приглашали всех желающих в гости, ведь по вашему залу на первом этаже можно было устраивать марафонские забеги, а десяток-другой детей в нем располагался совершенно свободно, не мешая друг другу и прислуге.
Вы были в центре внимания — и вам это очень нравилось. Вам нравилось, как много соседских детей, даже чуть старшего возраста, проявляют интерес к вам, хотят быть с вами знакомыми и попасть в круг друзей, но такое обманчивое ощущение продлилось недолго. Поначалу вы не предавали значения тем мелочам и странностям, что происходили в вашем доме, ведь вы были ребенком и просто не обращали внимания ни на что, за исключением маленьких радостей жизни. Но в очередной вечер после ухода ваших многочисленных «друзей» оказалось, что в вашей коллекции драгоценностей не хватает пары самых красивых сережек, а новое платье, которым так восхищались многочисленные подружки, оказалось безнадежно испорченным, потому что кто-то пролил на него гранатовый сок.
В этот день ваша мать дала вам один из своих многочисленных, но настолько правдивых уроков жизни, что от них хотелось грызть стены, стирая в порошок собственные зубы. «Люди делятся на две категории. Те которые тебе завидуют, и те, которые тебя боятся. Ты маленькая девочка без характера, но с моими деньгами. Тебя не за что бояться». Тогда вам хотелось заплакать — что вы, впрочем, и сделали — но чем больше проходило времени, тем больше вы убеждались в ее правоте. Сначала вы еще предполагали, что все дело в неудачном выборе друзей, но после того, как вы пошли в школу и на смену соседям по дому пришли соседи по парте, ничего не изменилось. Все те же милые и заискивающие улыбки, почти искренний интерес, обещания и клятвы, звание «самой-самой-самой лучшей подруги», а за спиной — слухи, зависть, злословие. Ничего не меняется вокруг, потому что таковы люди.
Вас это обижало. Потом удивляло. Но с каждым годом — все больше злило. Ни один из ваших сверстников и одноклассников не видел в вас человека, а видел только мешок с деньгами верхом на золотом унитазе. Школа, в которой вы учились, была одной из самых лучших в Париже, и среди ваших сверстников не было людей бедных или малоизвестных, но каждый, абсолютно каждый находил повод для зависти. Завидовали всему — той свободе, которую предоставляла вам мать, обилию личных денег, которые вам выделялись, машине, на которой вы приезжали в школу, вашим глазам, в конце концов. Некоторые выражали свою зависть прямо, открыто вас, недолюбливая, но большинство лишь улыбалось вам в лицо и искало повода воспользоваться теми возможностями, которыми вы обладаете.
И уже в средней школе вы перестали обижаться на этих людей. Вы их презирали.
Хуже сверстников были только взрослые. Учителя, директора, руководители кружков и секций — все они не просто носили вас на руках, они буквально облизывали вас с головы до пят. Им тоже было кое-что нужно, только не от вас, а от вашей матери. В своем слепом заблуждении они тщетно надеялись добиться расположения влиятельного чиновника корпорации «Конатикс Индастриз» через ее дочь, совершенно не осознавая того, что ваше слово для Лилит Бланш не стоит и цента. Но в то же время было очень забавно наблюдать, как взрослые мужчины и женщины заискивали перед девочкой, младше их в добрых три раза. Взрослым было сложнее прятать свою истинную суть, и вы, привыкшие к подобному отношению еще с детства, позволяли им так низко гнуть спины, как они сами того желают.
Несмотря на просвещенный XXII век вокруг и тот факт, что космические корабли достигают звезд, которых не видно с Земли невооруженным взглядом, некоторые вещи не меняются. Всегда в обществе были люди, которые были выше других, лучше, умнее, влиятельнее. В давние времена это определялось родословной и кровью, теперь — деньгами и связами, но суть не меняется. Вы родились таким человеком. И сколько бы вы ни пытались это изменить, стать такой же, как все, люди под вашими ногами не уставали напоминать вам, кто вы есть и где ваше место. И в какой-то момент — момент, который вы уже не можете отследить — вы смирились.
Трудно было поступить по другому, учитывая, кем была ваша мать. А она была человеком, для которой, как вам кажется, вы значили меньше, чем прислуга, содержащая ваши апартаменты в порядке. Во всяком случае, домработницам в вашем доме Лилит всегда вовремя переводила зарплату, а о вашем существовании она порой словно забывала. В детстве вам казалось: все дело в том, что ваша мать очень много работает и у нее совершенно не остается времени на вас. Но дело было совсем не во времени. Дело было в том, что ей было плевать на вас.
Она никогда вас не била и даже не ругала — даже в этом вы не могли добиться ее внимания. Ее не интересовало ни как прошел ваш день, ни оценки, полученные в школе. Подарки, которые вы, как и любой ребенок, старались делать для нее в детстве, оставались нераспечатанными или просто оказывались в утилизационном контейнере. Она могла отказаться разговаривать с вами просто потому, что вы ей надоели. Все семейные обязанности были перепоручены ею на слуг, и вы бы не удивились, если бы узнали, что и рожать вас было поручено кому-то из многочисленных секретарей и помощников матери, которых вы видели чаще, чем ее саму. Для вас у нее была специальная помощница, Сюзанна Рейлгрейв, — которую вы в раннем детстве называли тетей Сьюзи. Именно Сюзанна отводила вас в школу, ходила с вами по магазинам и решала многочисленные конфликтные ситуации, в которые вы попадали. Вы прекрасно понимали, что Рейлгрейв проводит с вами время и всегда оказывается рядом только потому, что это ее работа и она пытается выслужиться и сделать карьеру. Но даже понимая это, вы не могли не злиться от осознания того факта, что наемный работник относится к вам лучше, чем собственная мать.
Многие недалекие люди могли бы позавидовать вашему положению — предоставленной самой себе с огромными возможностями, которые предоставляют огромные же деньги. На что-что, а на материальные блага Лилит никогда не скупилась. Фактически с самого раннего детства у вас было все, что можно купить. Достаточно было ткнуть пальцем в понравившиеся игрушки, платья или гаджеты, и они оказывались у вас. Когда вы подросли, вместо служебной банковской карты Сьюзи у вас появилась собственная, и ни разу не оказалось, что на ней не хватало бы денег. Но когда у тебя есть все — у тебя нет ничего, потому что ничего не хочется, и нет ничего такого, чего нельзя было бы получить по щелчку пальцев. Нет желания обладать, нет предвкушения. Это тупик. У вас просто все было, и у вас просто не находилось сил, чтобы что-то захотеть по-настоящему. Вы даже не могли определиться, чего вы хотели больше в отношении своей матери — сделать ей так же больно, как она делала вам, или чтобы, наконец, вы стали нормальной семьей. И за эту неразбериху в собственной душе вы тоже должны благодарить ее.
Вряд ли кто-то мог бы догадаться, что Вивьен Бланш, дочь члена совета директоров «Конатикс Индастриз», испытывает в жизни лишь два основных чувства — злость и скуку. Для радости или счастья у вас с раннего детства было слишком мало иллюзий по поводу сущности людей. Люди готовы прогибаться и служить перед сильными мира сего, совершенно не понимая, что могут дать им эти «сильные». Те, кто пытаются «бороться», — лишь завидуют успеху других, они не пытаются «сделать всех счастливыми», просто хотят скинуть тех, кто сейчас сидит на верхушке и забраться туда сами. И подобное встречается везде, не нужно вникать в интриги огромных корпораций или пытаться осознать какие-то глобальные процессы — достаточно было взглянуть на класс, в котором вы учились. Что бы вы ни делали, перед вами всегда стелились ради ваших денег и влияния. Но только до тех пор, пока они у вас есть, потому что только это в вас и видят. Люди всегда видят в других то, чего им не хватает. О вас будут вытирать ноги, плюя в спину, но улыбаясь в лицо и пытаясь засунуть руку в карман.
К средней школе вы уже не были той глупой и восторженной девочкой, которая позволяла так с собой обходиться. Вы заняли позицию на вершине пищевой цепочки в классе и сгрызали любого, кто пытался оспорить ваше положение. Вы больше не искали друзей — вы покупали помощников и прихлебателей, чье общество вам было полезно или развлекало вас. Любого человека, который пытался с вами спорить или просто открыто не одобрял, вы подвергали безжалостной травле. Пусть лучше люди боятся вас, чем делают больно — и люди вас не разочаровывали. Вы столько раз хотели ошибиться, ждали, что кто-то откажется делать те унизительные вещи, на которые вы провоцировали свою свиту. Или что кто-то из ваших жертв окажется стойким и несгибаемым до самого конца — но нет. У вас не было никакой формальной власти над своими одноклассниками, а за деньги нельзя купить человека, да и вообще ничего из того, что люди сами не могут получить. Но люди продолжали играть по вашим правилам. Просто, потому что вы выше других.
С течением времени ваша мать стала уделять вам больше времени, чем в детстве, но вы очень быстро об этом пожалели. Вы ее по-прежнему не интересовали, и, когда оставались наедине, то могли рассчитывать только на презрительный в своем равнодушии комментарий о вашем внешнем виде. Или жесткий и подлый, но от этого еще более действенный совет в суждении о людях. Последние два года ваш дом в Париже редко стоял пустым. Банкеты, благотворительные вечера, выставки, встречи — не проходило и недели без очередной кучи богатых и влиятельных людей в вашем доме. На каждой такой встрече вы были обязаны присутствовать вместе с матерью.
Хотя вы знали ее лучше, чем кто-либо другой, вы каждый раз не могли сдержать удивления, глядя, как Лилит меняется на глазах. Она ласково приобнимала вас за плечи, улыбалась и смеялась, называла «доченькой» и «солнышком», и искренне радовалась за ваши несуществующие успехи в школе и многочисленных кружках, которые вы якобы посещали. Хвастаясь перед очередным денежным мешком на ножках, который мог скупить половину Парижа по желанию, так хвастаясь, что даже вы на некоторое время могли поверить в ее слова. Но как только часы били двенадцать и гости разъезжались, карета снова превращалась в тыкву, а ваша мать снова становилась собой. От этих игр, представлений, разыгранных в беспощадной корпоративной борьбе, становилось во сто крат хуже. Если раньше вы думали, что Лилит не имеет ни малейшего представления о том, что значит любить или быть матерью, то теперь стало понятно, что она как минимум знала, как это делается. Она просто не хотела. Не хотела любить вас.
Жить с этим было невыносимо, но невыносимо было жить и с той скукой, той апатией которые преследовали вас с детства. Если злость была подобна вспышкам боли, адски мучительным, но все же сменяемым относительным покоем, то скука заволакивала в свои сети и растворяла в себе, словно кипяток растворял дешевый кофейный порошок. Время тянулось очень медленно, мучительно медленно, но стоило оглянуться назад — и вы не понимали, как прошел ваш день. Недели, месяцы и годы летели мимо вас со страшной силой, серые и скучные. Вы просыпались по ночам в поту, опасаясь, что проспали всю свою жизнь.
Чтобы хоть как-то затормозить время, вы с отчаянием цеплялись за все, что могло хоть как-то вас развлечь. Но когда все, что можно было получить, у вас уже было, то мало что могло вырвать отдельный день из серого ряда, в котором они сливались в единый монолит. Очень скоро вы дошли до тех вещей, которых раньше у вас не было только по причине возраста. Вы с головой окунались в отношения и не так много времени проходило, прежде чем вы меняли их на другие. Качество было не так важно, важно было успеть снова занять часть своего сердца до того, как в нем погаснут остатки углей от предыдущих чувств. Вы не хотели снова, как в раннем детстве, оставаться одной, напуганной и одинокой в темноте, поэтому поддерживали огонь внутри всеми силами, и неважно, что было нужно бросить в топку. Секс? За свои юные годы вы сменили столько партнеров, сколько некоторые не меняют за всю жизнь. Алкоголь? Приходить в школу слегка навеселе к выпускному классу стало для вас обычным делом. Острые ощущения? Ваши деньги не раз помогали избавиться от полицейских, остановивших вашу машину за превышение скорости. Наркотики? Хеликс, вызывающий эйфорию в крови и заставляющий чувствовать мир в десять тысяч раз острее и четче, не по карману простому школьнику. Но вы — не простая. Вы — Вивьен Бланш. И если вашей матери было плевать, куда уходят деньги — то почему должно было не плевать вам?
Все это позволяло жить, жить по настоящему, чувствовать себя живой. Но как и все в этом мире, многие вещи приедаются, надоедают. То, что ваши сверстники только начинали узнавать, вам уже давно было известно. И уже не разжигало пламя, а лишь присыпало его пеплом.
Рано или поздно должен был наступить край. Черта, за которой все уже не может продолжаться так же. И вы сами провели свою черту. На дне рождении своей матери. Когда Лилит во время очередного тоста начала рассказывать собравшимся вокруг гостям, что многим обязана своей дорогой доченьке, которую она очень любит и ради которой и продолжает жить, вы не выдержали. Возможно, был виноват коктейль из виски и геликса в вашей крови, возможно, вы впервые нашли в себе силы возразить собственной матери, а, возможно, ваш разум начал рушиться, не в силах смириться с тем, что на вас обрушивалось. При всех гостях вы высказали этой самовлюбленной вероломной твари всю правду прямо в ее лживое лицо. Вы вскрыли ее подлую сущность при всем совете директоров и самых влиятельных людях Парижа. А когда охрана попыталась вас мягко, но настойчиво вывести из зала в вашу комнату, по мановению вашей руки взрослого мужчину подбросило в воздух на добрый метр, а бокал в руках вашей матери разлетелся на мелкие кусочки. Уже плохо контролируя себя, вы громко хохотали, видя, как впервые в вашей жизни с лица вашей матери слезает маска, и под ней обнажается истинное лицо. И на этом лице вы увидели страх.
Вы не помните, вырубились ли вы сами или вам помогли. Когда тьма отступила, то первое, что вы увидели — лицо своей матери. В этот раз вы не могли прочитать ее чувств, но, кажется, впервые ее взгляд излучал какую-то эмоцию помимо равнодушия.
Она, как всегда, была немногословна, но суть дальнейшего вы ухватили с нескольких слов. Те фокусы, которые вы показали в банкетном зале — не горячий бред после хеликса и не пьяный угар. Это очень редкая мутация, которая, по иронии судьбы, почти не проявлялась в вас ранее. Еще большая ирония в том, что именно «Конатикс» занималась исследованием этих способностей, называемых «биотикой» — и после того, что вы продемонстрировали всему совету директоров в полном составе, у вас нет иного выбора, как стать одной из подопытных. Здесь не могло быть вариантов или разночтений — вы отправитесь прочь от Земли и всего, что у вас есть, ради того, чтобы белые халаты попытались понять отличия вас от других людей. Если вы ослушаетесь или попытаетесь сопротивляться процессу изучения и обучения, то потеряете все, что у вас есть, — деньги вашей матери. И Лилит очень настоятельно рекомендовала подумать, кем вы будете без них. Или кому вы будете нужны.
Ваша мать, как всегда, знала, что нужно сделать, чтобы ей подчинялись. А вы прекрасно осознавали, что она может лишить вас всего, что позволяло вам быть собой, — с той же легкостью, с которой оно лишила вас своей любви. Но то, что должно было для вас приговором, на самом деле заставило ваше сердце биться чаще. Может вы и будете объектом для изучения, но люди всегда остаются людьми, а вы всегда останетесь выше большинства из них. Ни один взрослый не посмеет обидеть дочь Лилит Бланш. Скорее, вас будут ублажать, пытаясь, как и всегда, примазаться к вашей матери через вас. Сверстники, как и всегда, будут пытаться получить часть ваших привилегий и возможностей, заискивая перед вами. Люди никогда не меняются.
И, в то же время, — это шанс. Шанс для вас. Если в этой Программе будут действительно учить контролировать и развивать свои способности, то впервые в жизни вы можете получить что-то свое. То, чем вы не будете обязаны своей матери, То, что она не сможет отнять. То, что лишит ее власти над вами. То, что заставит ее гордиться вами — или боятся.
И, хотя верить в это почти глупо, может быть, на этой Программе будут другие люди? Если там собирают таких как вы, может быть, среди них найдется кто-то, кто не ломается, даже если поставить на колени? И у кого есть принципы, которые он не продаст ни за какую цену? Вряд ли. Но иногда вы кажетесь себе безнадежным романтиком.
Единственное, в чем вы точно уверены — не будет скучно.
Кайден Аленко
These trembling hands corrupting my existence
These trembling hands consuming my resistance
These trembling hands took a
life away
Without a warning discharged and flowing
To my spring there is no return all is left
are traces
Without a memory to call their own
How will she know i ever loved her?!
«Six Years and a Day» by Wings Denied.
Самое важное событие в твоей жизни случилось до твоего рождения. Всю свою последующую жизнь ты мог относиться к этому как угодно, ты мог злиться, сопротивляться, стараться, но нет — ни одно событие в твоей жизни не переплюнуло бы ту катастрофу. Ты никогда не видел ни видеозаписей, ни подробных отчетов — только устный рассказ родителей.
31 марта 2151 года, Международный Космопорт Сингапура. Грузовой корабль медленно поднимается на четырех стабилизаторах, разворачиваясь для подъема на орбиту. Один из стабилизаторов начинает крениться. Раздается хлопок, затем взрыв, и стабилизатор поворачивается к кораблю. Борт выворачивает наизнанку, синяя вспышка озаряет экран. Мгновение — и лишь дождь из горящих обломков напоминает о космическом корабле. Все, кто находился в радиусе разлета осколков и пыли от взорвавшихся двигателей, немедленно попали в списки подозрения на онкологические осложнения. Тебя тогда еще не было, но твоя мать, Кристин Аленко, в тот день провожала твоего отца, Ричарда, в очередной космический рейс. С тобой в утробе она оказалась в зоне заражения, и ты получил свою дозу элемента ноль. Статистика говорит, что ты должен был умереть, или получить рак мозга. Но ты решил выжить.
13 июня того же года ты появился на свет. Первые месяцы твоей жизни прошли в онкологическом диспансере — тебя ждали полная проверка организма на следы рака, бесконечные химические процедуры и просто неустанное наблюдение. Страшный диагноз не подтвердился ни для тебя, ни для матери, но врачи обязали вас проходить проверки раз в полгода. И обязательно вести здоровый образ жизни. И минимизировать космические перелеты. И соблюдать еще массу всевозможных «нельзя», «опасно» и «может спровоцировать рак мозга». Посещение диспансера для очередной полугодичной проверки всегда было для вас особым событием. Ты хорошо знал признаки этого дня — как нарастает тревога во взгляде матери, как отец становится сухим, сосредоточенным и резким, как они вдвоем пытаются не выдать своих эмоций, и как вздыхают с облегчением, когда каменная плита неизбежности в очередной раз проносится мимо.
Родители говорили, что ты с самого рождения доставлял им много хлопот. Ты постоянно орал, или лишь много позже выяснилось, что причина этого заключалась в непрерывных головных болях. Но как новорожденный ребенок может объяснить, что его голова раскалывается от концентрации элемента ноль в нервных узлах? Из-за необходимости постоянно следить за тобой, мать не могла вернуться к работе пресс-секретарем городской социальный службы, и была вынуждена фактически поселиться в твоей детской. Да и позже она старалась не отпускать тебя далеко — чтобы оградить тебя от возможных невзгод. А невзгоды преследовали тебя непрерывно, чего стоила только постоянно ломающаяся в твоих руках техника. По этой причине родители даже были вынуждены заменить все выключатели в доме на аналоговые — потому что сенсорные перегорали с завидным упорством. Твой отец относился к твоим невзгодам проще — да ему и не приходилось слишком часто сталкиваться с ними, ведь по долгу службы лейтенант Ричард Аленко больше времени проводил в рейсе, чем дома. Поэтому ты виделся с ним редко. Другое дело, твоя мать — она была рядом с тобой всегда.
Когда ты научился говорить, и стало известно о головной боли, последовал новый виток обследований. С уверенностью можно сказать, что одну половину своего детства ты провел в стационаре, а другую — под тщательным наблюдением приходящего врача. По этой причине единственными другими детьми, которых ты видел до школы, были твои соседи по больничной палате. И они, конечно, никак не могли стать тебе друзьями. Зато, у тебя были книги и постоянный расширенный доступ в Экстранет. Ты с радостью забывался в бесконечных выдуманных и настоящих мирах по ту сторону экрана. Хотя ты и знал, что летать тебе нельзя, но именно космические полеты привлекали тебя больше всего. К шести годам ты еще ничего не знал о том, как принято общаться со сверстниками, но мог рассказать наизусть все самые важные события из истории земной космической программы. Тебя интересовало буквально все о космосе — хронология полетов, проекты колонизации, расчеты траекторий полета, истории о пилотах. Матери это не нравилось, но заинтересовать тебя чем-то другим было решительно невозможно.
Школа, в которую ты пошел, считалась элитной. Там учились в основном дети офицеров и политиков, к которым относился и ты. Помимо преподавания обычных для любой земной школы дисциплин, вас дополнительно готовили по истории, давали основы права, делали особый акцент на том, что именно вам в будущем предстоит строить новый мир для всего человечества. Другие ученики более чем соответствовали этой заявленной планке — богатенькие, честолюбивые, часто самовлюбленные придурки.
Первая стычка у тебя произошла в первый же учебный день. Один из мальчишек, Майкл Даркин, задирал нос больше других. Он лез ко всем с советами, знакомился и создавал вокруг себя нездоровый ажиотаж. Ты переживал стресс незнакомого места, переполненного людьми, и у тебя тогда как раз раскалывалась голова. Поэтому, когда Даркин сунулся к тебе со своими надоедливыми разговорами, ты послал его к чертям. В следующую минуту вы уже катались по полу, размахивая кулаками. Это была твоя первая драка, поэтому Даркин легко одолел тебя. Домой ты вернулся с выговором и фингалом под глазом. Мать тогда страшно расстроилась и перепугалась. Она выспрашивала, что случилось, почему, кто первый начал и прочую чепуху, а голова у тебя болела все больше и больше. На твое счастье в этот момент с громким треском перегорела микроволновка, и мать кинулась к ней, оставив тебя в покое.
Конфликт в школе только набирал обороты. Неизвестно как, но Майкл Даркин в короткое время стал любимчиком всего класса, а любимым его занятием стало — докапываться до тебя. Тот факт, что ты все время пропадал у врачей и был освобожден от половины физических активностей, также не добавлял тебе популярности. Споры, перепалки, время от времени драки — такой была твоя жизнь в школе каждый день. Тебе же самому больше всего хотелось, чтобы тебя оставили в покое и дали просто заниматься уроками. Учиться тебе нравилось. Лучше всего тебе давалась история Альянса, хотя точные науки также шли хорошо.
Прошло полгода с того момента, как ты пошел в школу, когда домой на время приехал отец. Ты долго рассказывал ему про учебу, про последнее занятие по истории, про то, как мечтаешь летать на космических кораблях.
— Откуда у тебя это? — спросил отец и показал на свежий кровоподтек.
— А, это. — ты небрежно махнул рукой. — это Даркин. Считает себя самым умным.
— В чем? — спросил отец.
— В чем? Да во всем! Он просто идиот и ему это нравится! Нравится быть в центре внимания. — вспылил ты.
— А ты не пробовал просто поговорить с ним? Может быть, у вас не так уж много разногласий, как кажется? — осторожно спросил отец.
В тот вечер вы впервые здорово поругались. Ты чувствовал себя преданным — эти придурки пристают к тебе без всякого повода, а отец предлагает тебе идти к ним с распростертыми объятиями. Дружить с Даркиным! Только этого тебе не хватало.
Отец с матерью тогда долго разговаривали на кухне в свете резервного фонаря — отчего-то в доме выключили все электричество, чего в вашем районе не случалось практически никогда. Ты сам сидел в темноте своей комнаты и переваривал все, что сказал тебе отец. Вряд ли отец добивался этого, но ты тогда твердо решил одно — ты больше не позволишь тебя бить. В ту ночь ты сделал от силы десяток отжиманий и свалился, еле дыша. Через месяц ты отжимал сотню. Еще через месяц ты нашел секцию самообороны, куда тебя взяли учиться. Самое сложно в этом всем было — скрывать тренировки от матери, которая внимательно следила за твоим режимом. Твои старания увенчались успехом, и в конце года ты уверено надрал Даркину задницу.
Где-то через пару лет мать узнала о твоих тренировках. Она была в ужасе, запретила тебе возвращаться в секцию, ограничила все твои нагрузки и увезла на внеплановое обследование. На обследовании тебя и ее заверили, что ты в норме, разрешили тренироваться, но не боевым искусствам. Пожилой доктор, бывший военный, заинтересовался тобой больше обычного. Он долго разговаривал с тобой, выспрашивал о том, когда появляются головные боли, как они проходят, а под конец уронил какой-то тяжеленный прибор прямо тебе на ногу. Ты заорал от боли, обозвал врача идиотом и выскочил из комнаты. Ты так и не понял, к чему был весь этот цирк и постарался забыть об этом эпизоде как можно быстрее. К слову, отец тогда позвонил и сказал, что гордится тобой. Ни до, ни после, такого не случалось. Впрочем, это не помешало вам тогда вдрызг разругаться — и снова из-за твоих отношений с одноклассниками.
Между тем, ты стал одним из лучших учеников в своем классе. Вторым лучшим был конечно же Майкл Даркин. Пожалуй, с ним у тебя были самые если не близкие, то активные взаимоотношения в школе — на уроках вы соревновались в знании учебных предметов, на заднем дворе — выясняли отношения на кулаках. С остальными сверстниками ты общался куда реже. А потом в твоей жизни появилась Цила.
В тот вечер Майкл поджидал тебя за школой не один, а с парой дружков. Ты здорово разозлил его в тот день, и он решил тебя проучить. После драки ты сидел на земле и пытался унять кровь из носа, когда кто-то протянул тебе платок. Перед тобой появилась худенькая девица с острыми коленками и короткими, торчащими во все стороны, темными волосами.
— Он просто идиот — сказала она и подала тебе твой рюкзак, улетевший во время драки довольно далеко.
Фамилия Цилы была — Даркин, и она была сестрой-двойняшкой Майкла. Она была полной противоположностью своему брату — тихая, молчаливая, не стремящаяся привлечь чье-либо внимание. Ты, в общем-то, и сам не замечал ее до того вечера. Зато в тот вечер вы проговорили несколько часов. Она тоже любила книги, побаивалась своего шумного брата и мечтала стать пилотом. У нее была необыкновенная улыбка — застенчивая и бесхитростная. Впервые тебе было так легко разговаривать с другим человеком. Вы стали делать домашнее задание вместе, гулять после школы, переписываться. Не сговариваясь, но чувствуя необходимость этого, вы не показывали вашей зародившейся дружбы перед одноклассниками, а разговаривали в основном после школы и в Экстранете. Тебя к ней тянуло еще одно очень важное обстоятельство: рядом с ней у тебя никогда не болела голова.
Тогда ты начал думать, что жизнь наконец-то входит в колею. Хватка матери стала ослабевать и ты уже не стеснялся в открытую говорить, что планируешь после школы поступать в Академию Альянса. Матери было достаточно того, что ты приходишь домой без синяков, к твоим планам она относилась скептически — но не более того. Она была уверена, чтобы не сможешь пройти вступительных испытаний. Отец к тому времени уже давно не был простым лейтенантом: изменившаяся после Войны Первого Контакта геополитическая обстановка переставила фигуры на доске, и ты понимал, что твой отец явно находится в разделе гроссмейстеров. Конечно, его истинное поле деятельности было тебе неизвестно, но к твоим планам он относился с уважением. Единственное, что тебя смущало, этот тот взгляд, с которым он смотрел на тебя при ваших коротких встречах. Словно бы он знал о тебе что-то такое, чего не было известно тебе самому.
Но главное, конечно, что Цила была рядом. Вы продолжали общаться и продолжали скрывать ваши отношения. После школы вы планировали поступать в Академию вместе — и уже никогда больше ни от кого не скрываться. Оставалось только дождаться выпускного.
За месяц до выпускного все и случилось. Вы были на том заднем дворе школы, делали домашнее задание, болтали, а в какой-то момент ты попытался впервые ее поцеловать. Внезапно там же оказался Майкл со своими дружками. Он оттащил тебя от сестры и его прихвостни повисли у тебя на руках, не давая пошевелиться. А Майкл бросился к Циле и дал ей пощечину. Ты рвался к нему, пытался освободиться, хотел задушить его, разорвать на части... Тогда у тебя в глазах потемнело и что-то произошло. Словно в замедленной съемке, ты увидел, как голова Майка запрокидывается назад, а из носа у него фонтаном брызжет кровь. Ты пришел в себя, лежа на земле. Как и в какой момент ты упал, ты не помнил. Дружков Майка словно ветром сдуло. Майкл лежал без сознания. Цила держала его голову у себя на коленях. Ты почувствовал, что дрожишь.
— Цила, я... — пробормотал ты и пошел к ней.
— Не подходи ко мне! — закричала Цила.
Ошеломленный ее поведением, ты развернулся и побрел к выходу из школы. Ты сам не заметил, как прошел несколько кварталов по дороге, когда рядом с тобой остановилась машина с бардовыми номерами и надписью «Конатикс Индастриз».
— Кайден. Ты должен пойти с нами. — Мужчина с острыми чертами лица и сухим сосредоточенным взглядом показал тебе удостоверение агента корпорации Конатикс Индастриз. — У нас есть право задержать тебя силой, но я рассчитываю на твое сотрудничество.
Все еще пребывая в шоке, ты пробежал глазами продемонстрированные тебе документы и сел на заднее сидение. Компанию тебе составила второй агент, миловидная женщина с темными волосами и располагающей улыбкой. Они представились, как специальные агенты Сэнд и Стил.
— Кайден, ты должен понимать, что сейчас происходит. Ты продемонстрировал владение особыми физиологическими способностями, которые именуются «биотика». Как ты успел убедиться на собственном опыте, их неконтролируемое использование приводит к плачевным последствиям. У нас есть согласие твоего отца на твое обучение в Программе адаптации и акклиматизации биотиков, где ты сможешь вместе с другими такими же как ты детьми познать свой потенциал и научиться его контролировать. После этого ты сможешь поступить в Академию Альянса, как собирался, или выбрать для себя иной путь. Но сейчас ты пойдешь с нами.
Выбора у тебя не было, потому что даже немного зная отца и диапазон доступных ему средств убеждения ты понимал — альтернативой добровольному согласию будет согласие принудительное. Поэтому вечером того же дня ты вместе с агентами прибыл в космопорт.
За день ты так и не успел переварить случившееся. Казалось, что вся твоя жизнь рухнула в тот момент, когда Цила отвернулась от тебя. Все твои планы так или иначе были связаны с ней и теперь ты чувствовал, как на их месте образовывалась зияющая пустота. Больше всего в этот момент тебе хотелось, чтобы кто-то проявил к тебе настоящее сочувствие и понимание.
Тебя вместе с другими кадетами собрали в ангаре у Шаттла. Несколько парней и девушек начали осторожно подниматься по ступеням и занимать места внутри. Они были такими разными, словно бы их собрали со всех уголков огромной Земли. Ты поднимался последним, и растерялся у входа, высматривая свободное место. В этот момент ты поймал взгляд девушки с восточными чертами лица, которая внимательно и по-особенному тепло смотрела на тебя, словно хотела помочь тебе. Стесненно улыбнувшись, ты подошел, и задал единственный вопрос, который пришел тебе в голову.
— Ты не будешь против, если я сяду здесь? Кстати, я Кайден.
Она улыбнулась в ответ со всей возможной учтивостью, но искорка в ее глазах выдала шутливый тон. Ее голос зазвучал так, словно она была принцессой из восточной сказки: близкий и одновременно далекий, теплый как июльское солнце и уверенный, как шум ветра в облаках.
— Ты конечно можешь здесь сесть. Кстати, я Райна.
Шелби Растен
I'm thinking of you
In my sleep
They're not good thoughts
The worst kind of sad
I've noticed things
Cannot be repaired
When I wake up
I'll be in despair
Никто не мог предполагать, чем для семьи Растен обернется тихая среда 31 марта 2151 года в Сингапурском Международном Космопорту. Только семья из двух инженеров может добровольно отправиться на прогулку в космопорт сразу из роддома, ровно через две недели после рождения ребенка, ведь что может пойти не так? Но именно в этот день трагическая череда случайностей определила судьбу их ребенка на годы вперед.
Шелби никогда не видел ни видеозаписей катастрофы, ни опубликованных официальных отчетов, — только устный рассказ родителей. Грузовой корабль медленно поднимается на четырех стабилизаторах, разворачиваясь для подъема на орбиту. Один из стабилизаторов начинает крениться. Раздается хлопок, затем взрыв, и стабилизатор поворачивается к кораблю. Борт выворачивает наизнанку, синяя вспышка озаряет экран. Мгновение — и лишь дождь из горящих обломков напоминает о космическом корабле. Все, кто находился в радиусе разлета осколков и пыли от взорвавшихся двигателей, немедленно попали в списки подозрения на онкологические осложнения.
Первые месяцы жизни Шелби прошли в онкологическом диспансере. Страшный диагноз не подтвердился ни для кого из Растенов, но посещение диспансера для очередной полугодичной проверки всегда было особым событием. Шелби хорошо знал знаки этого дня — как нарастает тревога во взгляде матери, как отец становится сухим, сосредоточенным и резким, как они вдвоем пытаются не выдать своих эмоций, и как вздыхают с облегчением, когда каменная плита неизбежности в очередной раз проносится мимо. В каждый такой день они собирались вместе, обязательно в полном составе, — маленький Шелби, миссис Саманта «Джетлок» Растен и мистер Алистар Растен, — и праздновали его, как маленькую победу.
С годами этих особенных дней становилось меньше. Начинало казаться, что беда прошла мимо и больше не вернется. В осознании этого вся семья была едина, как солдаты одного взвода на бесшумной войне со смертью. Самая главная ценность семьи Растен, которую Шелби усвоил в эти годы — это держаться вместе. Ведь когда ты подойдешь к порогу, за которым ничего нет, только родные будут с тобой до конца, каким бы он ни был.
Когда в семье оба родителя — инженеры, первыми игрушками становятся не мягкие зверята или кубики из пластика. Первыми игрушками Шелби были разводные ключи, болты, шлейфы и датакабели, все, до чего он мог дотянуться в родительской квартире в порывах исследования большого и захватывающего мира. Даже те игрушки, которые покупались специально для него — были отсылками к настоящему миру взрослых. Конструкторы на магнитах, которые развивали пространственное воображение, сборные модели реальных механизмов, занимательные опыты по физике и механике и миниатюрные наборы электронных компонентов для обучения двоичной логике были лучшим развлечением ребенка.
А первыми соратниками по этим играм были отец и мать, которые вместе с сыном строили фантастические конструкции, где-то подсказывая, где-то рассказывая и объясняя, как устроен тот или иной предмет или как это будет работать во взрослом мире. Чем старше становился Шелби, тем сложнее и интереснее становились игры, тем больше было разговоров о современной технике. Иногда они брали его с собой на работу, в Международный Космопорт, и показывали на практике, как реализуются те или иные идеи, показанные дома в играх. Шелби смотрел на огромные силуэты космических транспортников и глаза его горели неподдельным интересом к каждой заклепке на обшивке.
С первого года обучения в школе Шелби записался в школьный технический кружок, где наравне со старшими учениками можно было увлеченно строить новые механизмы. Строить — и изобретать что-то новое, участвовать с этим в выставках, появляться на публике в одном ряду со школьными выпускниками и студентами технических университетов.
Неудивительно, что Шелби не очень любили в классе, считали маленьким умником, а потому выскочкой. И с друзьями-ровесниками у Шелби поэтому было… сложно. Каждый раз, когда он пытался заговорить со сверстниками на привычные и понятные ему темы, ответом были непонимание или отсутствие интереса. Или агрессия, на которую отвечал такой же агрессией. Родители привили ему чувство собственной гордости, поэтому, наткнувшись на непонимание в одном месте, он пожимал плечами и шел дальше.
С девчонками было проще — они не считали его выскочкой и не выставляли белой вороной, просто не разделяли его увлечений. А девочки постарше, из его кружка, — о, они говорили с ним на одном языке. Только считали его «мылышом». Это было… унизительно. И чем старше он становился, тем сильнее его смущало это «малыш Шелби».
А однажды он проснулся, вышел к родителям, чтобы пожелать им доброго утра, и не узнал своего голоса. Он внезапно стал чужим, резким, басовитым. На дворе была суббота и вместо традиционной прогулки в парк родители устроили Шелби лекцию по человеческим отношениям. Он понял в общих чертах, что с ним происходит с технической точки зрения, а именно: что девочки могут быть не только товарищами по кругу интересов. Но переводить их из товарищей в другое качество нужно только в том случае, если чувствуешь к ним особенное доверие, понимаешь, что можешь открыть душу и сердце. Ну и затем, немного краснея и легонько пихая друг друга в бок, родители рассказали, как нужно иметь дело с девочками в другом качестве — свиданий, подарков, поцелуев. А про остальное рекомендовали почитать в Экстранете. Шелби взглянул одним глазом, нашел странным и непонятным, и решил отложить практическое выяснение вопроса лет на десять.
К сожалению, изменения коснулись не только его, но и его одноклассников, от чего общение с ними стало совершенно невыносимым и бессмысленным. Шелби отнесся к этому прозаически и постарался «оптимизировать» свое пребывание в школе: везде, где это было возможно, он старался ускорить прохождение учебных курсов и выпускаться раньше срока. А освобождавшееся время он с упоением тратил на общение в технических кругах, где всегда встречал понимание и поддержку.
Да и компания родителей никуда не делась, Саманта и Алистар часто брали его с собой на выставки и на встречи, где можно было встретить настоящих знатоков своего дела. Которые не гнушались разницей в возрасте и терпеливо объясняли юному Шелби интересующие его вопросы. С некоторыми из них он даже завел переписку, и мысли о том, что ему всего четырнадцать, а он переписывается с главным конструктором верфи «Шеньдун», крайне грела его самолюбие.
Он давно осознал что, возможно, у него самые уникальные и крутые «предки» на свете. Как минимум, потому что они спокойно относятся к таким эпитетам. Шелби всегда ощущал, что родители всегда его поддержат. Причем, именно так: когда ты упал, тебе дадут руку и помогут подняться. Но не будут накрывать яму досками, чтобы ты в них не падал вовсе. Поэтому если ему когда-либо нужна была помощь, он не стеснялся идти к ним и выкладывать обстоятельства дела по существу, понимая, что получит ровно те советы и помощь, которые нужны.
Совершеннолетие маячило на горизонте, и становилось очевидно, что оставаться вечным студентом не выйдет, нужно находить свою дорогу в большом сложном мире и идти по ней. Шелби к этому времени обзавелся достаточным опытом в множестве технических сфер, чтобы у него появился собственный интерес и осознание своего пути. Его давно смущали ограничения привычных фиксированных интерфейсов и их скудные возможности эргономики. Как ни старайся, ты не спроектируешь интерфейс привычными методами так, чтобы он был универсальным для любого человека. Поэтому стены его комнаты в родительском доме в Сингапуре вскоре были завешаны схемами и статьями о перспективных разработках, объединенных одним словом: омниинструмент.
Идея появилась где-то в недрах частных корпораций, снабжающих Земной Альянс инструментами. Она была проста и изящна, как любое настоящее гениальное изобретение: в одном носимом устройстве объединялись персональный компьютер, набор датчиков и сенсоров, а также миниатюрный фабрикатор. В своем базовом облике инструмент позволял сканировать объекты и поверхности на дефекты и состав, передавать сообщения и взаимодействовать с Экстранетом по любому запросу своего обладателя. Новый уровень сложности появлялся при использовании фабрикатора: фактически, он позволял создавать очень прочные конструкции произвольной формы толщиной всего в несколько микрон. В любой момент обладатель омниинструмента мог «напечатать» из специального геля любой необходимый инструмент — от отвертки до паяльной лампы или генератора сжатого воздуха. Топливом служил все тот же омнигель.
Однако, мысль Шелби шла дальше. В его воображении людям нужно было устройство, которое позволяло бы не просто получать любой нужный инструмент по запросу, а вообще не нуждаться в инструментах, — и взаимодействовать с объектами только силой своей мысли. Даже для продвинутых людей из окружения Шелби это казалось научной, а то и не очень, — фантастикой.
Конечно, разработки интерфейсов мозг-устройство велись еще с конца двадцатого века, и пришли к повсеместно использующимся коммуникаторам, медицинским сканерам и прочим банальным вещам. Но о том, чтобы полностью исключить промежуточное устройство из взаимодействия, никто попросту не говорил всерьез. А ученые, пытавшиеся выбить себе финансирование под такие исследования, получали отпор и назывались шарлатанами.
Даже в этом скользком моменте Шелби встречал поддержку родителей, которые не разделяли общего скепсиса, но объясняли ему сложность выбранного пути. Последние изучения полей эффекта массы давали надежду, что мечты Шелби могут осуществиться. Но весь накопленный исследовательский материал указывал на нестабильность таких полей. И уж точно не шло речи о том, чтобы человек мог их генерировать как-нибудь без промежуточного устройства.
В порыве исследования Шелби закопался в самые дальние уголки Экстранета, пытаясь переводить научно-популярные статьи с саларианского и даже с турианского. По всему выходило, что инопланетянам знакомы подобные решения, но базируются они не на технической основе, а скорее на физиологической. Каким-то образом некоторым особям турианцев, салариан и кроганов, а также всем азари, была подвластна возможность генерировать поля эффекта массы и использовать их в самом различном применении, от инженерного до военного. Принципы, по которым это работало, были засекречны, фигурировало только слово, которое можно было перевести на язык людей как «биотика».
По вечерам перед сном Шелби вспоминал увиденный в Экстранете ролик, вырезанный из записи с камер видеонаблюдения. В нем отряд асарианского спецназа брал под контроль захваченный наемниками торговый центр на Иллиуме. Всего несколько секунд, которые могли перевернуть представления о мире у любого ярого материалиста или человека с зашоренным сознанием: вот боец отряда врывается в комнату. Следующий кадр — выстрел снайпера разряжает силовой щит, оставляя бойца полностью беззащитным. Следующий кадр — боец вскидывает перед собой руку и вспышки попаданий от выстрелов останавливаются в сантиметрах от его тела. Еще мгновение, взмах второй рукой, и ряд ящиков, служащих укрытием для стрелка, обрушивается, погребая его под собой.
Шелби поднимал растопыренную ладошку над одеялом и изо всех сил представлял, что лежащая на столе модель космического транспортника сейчас взлетит, до тех пор, пока не засыпал. Иногда ему казалось, что корабль действительно взмывал в воздух над столом, правда, было ли это во сне или на яву, Шелби не мог точно определить.
Так или иначе, но исследование Шелби зашло в тупик. Дать объяснение способностям инопланетян он не мог, а собственной практической базы для адаптации «биотики» на людей у него не было. Близилась очередная научная конференция, на которой Шелби должен был дать свой доклад на тему проведенного им исследования потенциала интерфейсов нового поколения. Не слишком воодушевленный полученными результатами, он продолжал обреченно готовиться, надеясь на чудо.
Чуда, к сожалению, не случилось. Выступая перед сведущими и уважаемыми людьми из мира проектирования промышленных интерфейсов, Шелби чувствовал каждой клеточкой своего тела излучаемый в его сторону скепсис. Его дослушали до конца, но оставили без комментариев, не раздалось даже знаков порицания в его сторону. В каком-то смысле это было хуже, чем провал, потому что быть проигнорированным всегда обиднее, чем порицаемым.
Родители, как всегда, были рядом, и говорили Шелби не сдаваться и не отказываться от мечты — но отложить ее до того момента, когда другие ученые найдут достаточную теоретическую базу для реализации идей. Это было горьким, но верным решением. В конце концов, когда тебе шестнадцать, еще не стыдно терпеть подобные неудачи.
Но доклад Шелби не остался без внимания, хотя и привел к совершенно незапланированным последствиям. Им заинтересовались, но люди из другой области знания. Сначала на адрес их дома в Сингапуре пришло приглашение пройти независимое медицинское исследование за счет Земного Альянса, на предмет выявления потенциала к жизни на других планетах. Родители, скептически относившиеся к подобным рекламным листовкам и все детство Шелби проведшие на медицинских исследованиях, не раздумывая выбросили приглашение подальше и на время забыли о нем. Но этим дело не ограничилось.
Следующим шагом было появление в школе Шелби незапланированной медицинской комиссии. Осмотр был очень выборочным — на него вызвали только Шелби и девочку из младшего класса, которую Шелби до этого не встречал. Что у них могло быть общего — оставалось только гадать, но после общего анализа крови, проверки нервной активности и общего сканирования их обоих отпустили.
Родители возмутились подобным поведением Альянса и стали выяснять подробности — пришли в школу и долго о чем-то общались с медицинским работником. Шелби не слышал содержание разговора, лишь наблюдал озадаченные лица родителей, гнев на которых быстро сменился обреченным удивлением. Между Растенами не было принято иметь тайн, поэтому по дороге домой родители объяснили Шелби, что катастрофа в Сингапуре не прошла для него бесследно. В его теле обнаружили остаточные следы элемента ноль, который был выброшен в атмосферу при взрыве двигателей.
В ту же ночь в доме Растенов появились незнакомые люди в багровой униформе. Родители сначала даже не хотели пускать их на порог, но встретили понимание и разумные доводы и все-таки открыли дверь. Их было двое — располагающая женщина с милой улыбкой и строгий высокий мужчина с темными волосами. Они представились специальными агентами Стил и Сэнд из «Конатикс Индастриз».
Он слышал об этой корпорации раньше, потому что просвещенному человеку в современном мире сложно было не слышать название ведущего производителя медицинских имплантов. Но никогда не интересовался их разработками, потому что медицина лежала вне его интересов. Как объяснили агенты, абсорбированная телом Шелби пыль элемента ноль осела в его организме. И теперь Шелби представляет угрозу себе и окружающим, потому что любой случайный эмоциональный всплеск может привести к спонтанному созданию поля эффекта массы, прямо здесь и сейчас, например — в их доме, в школе, или в машине по дороге. Никому из присутствующих не пришлось объяснять, к чему это могло привести, но печать гнетущей неизбежности осела на лицах родителях.
Альтернатива, которую предлагали агенты — обучение в Программе социальной адаптации биотиков, коим всегда являлся Шелби. Его переполняла сложная смесь из удивления и тоски. С одной стороны, он понимал, что на самом деле может получить то, о чем долго мечтал. С другой стороны, это был первый раз за всю его долгую жизнь, когда родители не могли ему ничем помочь. Родители долго разговаривали с агентами, с присущей им дотошностью выясняя все подробности Программы, и не остались до конца довольны услышанным. По всему было видно, что этого дня они долго ждали, так и не успев приготовиться.
Наконец, пришло время прощаться. Мать осталась обсуждать с агентами последние детали контракта на обучение, а отец увел Шелби на прогулку. Он дал ему несколько последних инструкций — по тому, как себя вести с представителями власти и как обращаться с чужим оборудованием. Наконец, когда они отошли от дома на достаточное расстояние, отец вынул из кармана коробочку с несколькими электронными компонентами. В ответ на удивление Шелби Алистар подмигнул и сказал: «Если вдруг все каналы связи будут закрыты, найди любой коммутационный кабель, врежься в него по протоколу AES659 и цепляйся вот этим. Не пиши мне на привычный логин, используй такой: acidburn@whitenoisecrew. Сообщение шифруй по ISO2.13551.27.69 с ключом mustdieinc. Не пиши чаще двух раз в сутки, иначе попадешься. Понял?».
Вопросов больше не оставалось.
Райна Ясин
أنا ما عندي حل ..
لا قلبي يحب مرة
لا قلبي يحن مرة
Двигатель шаттла гудит под мягкой обшивкой салона — тихо и уверенно, как пчела в медленный летний полдень. Повинуясь инструкции, я застегиваю ремень безопасности, проверяю индикацию на панели, под которой находится моя кислородная маска, и прикрываю глаза, откинувшись на спинку кресла. Хочется слушать музыку, но по правилам уши необходимо оставлять незанятыми, — на случай внештатных ситуаций и новых инструкций в полете. Я всегда слушалась правил. Я всегда знала, что правила — это очень важно. В детстве отец был рад объяснить мне, почему это так. Он откладывал свои дела, садился напротив и ловил мой взгляд своими проницательными темными глазами. «Правила нужны, чтобы всем было хорошо, Райна Ясин. Если все соблюдают правила, все счастливы».
Гул становится отчетливее, словно пчелиный рой собирается взлетать.
Я помню пчел в поместье деда, я любила приезжать туда, за город, и подолгу сидеть на скамье у дома, подставляя лицо солнцу и лениво наблюдая за тем, как насекомые деловито перелетают от цветка к цветку. Мне нельзя было ездить к деду одной — слишком далеко от дома, но я всегда просилась с отцом. Отец часто посещал деда, — раз в неделю или две. И каждому визиту дед радовался так, словно бы сын и внучка приезжали к нему раз в полгода, а то и раз в год. Я помню, что каждый раз дед вручал мне медовую лепешку и горсть сладкого винограда, и отправлял «считать пчел». Это была хорошо знакомая мне уловка — намек, что мужчинам теперь надо поговорить. Я садилась на скамейку, ела лепешку и иногда ловила взглядом смуглые фигуры отца и деда — они неспешно раскуривали свои изогнутые трубки и заводили взрослые мужские разговоры.
За полупрозрачным стеклом иллюминатора медленно проплывают огни международного космического терминала. Повинуясь своему отражению в стекле, я машинально вправляю в прическу упавшую прядь волос. Даже сейчас, когда Земля вот-вот останется позади, я продолжаю следить за собой и следовать правилам. Так было всегда — чем хуже мне было, тем лучше я выглядела.
Правила и установки, особенно, исходящие от отца, всегда занимали в моей жизни «особое» место. Озгюр Ясин, мой отец, не был человеком своего времени. Казалось бы, откуда в современном обществе взяться такому слепому следованию традициям? Ведь человечество пережило почти сто лет культурного смешения в котле глобализации. А потом случились открытия на Марсе, которые разом перевернули все представления о человеческом, божественном и космическом в головах миллиардов людей. Но даже при всем этом следы некоторых «социальных институтов» смогли дожить до середины двадцать второго столетия. В этом смысле мне «повезло».
По большому счету, мне действительно повезло: я родилась под счастливой звездой. Озгюр был состоятельным человеком, турецким послом в Ливане. Говорят, мой день рождения — 25 мая 2051 года — неделю праздновался обширной семьей Ясин и ее соседями. Отец назвал меня в честь ар-Райян: двери в рай для тех, кто соблюдает традиции и правила. И вслед за именем, вся моя дальнейшая жизнь была расписана витиеватой вязью в его воображении.
Может быть, все и сложилось бы так, как он хотел тогда, если бы не моя мать. В современном обществе политику не пристало придерживаться традиционных средневековых ценностей, и если он хочет сохранить лицо и статус — то должен идти на уступки. Самым грандиозным из таких компромиссов в его жизни стал брак с Сезен, прекрасным бриллиантом Бейрута. Говорят, она считалась одной из самых прекрасных женщин своего времени, настоящей «принцессой Востока». Мать никогда не рассказывала, как Озгюр сумел добиться ее внимания и расположения, но всегда мягко улыбалась при воспоминании об этом. Она, несомненно, уважала его, как никого другого. И это не мешало ей переворачивать его жизнь вверх дном.
Даже будучи беременной мной, она продолжала блистать. За полгода до моего рождения случилась эта ужасная катастрофа в Сингапуре, когда на город рухнул космический грузовой корабль, и топливо из его двигателей попало в атмосферу. Она не сомневалась ни секунды, села в самолет и улетела помогать общественному фонду помощи пострадавшим. У нас дома есть плакат с ее фотографией: Сезен Ясин с распростертой рукой на фоне горящего Сингапура, «нам нужна твоя помощь!». Она всегда знала, что на самом деле — правильно.
Отец был человеком иного склада характера. Он никогда не рубил с плеча и не имел четкой формулировки «правильных поступков», все его действия всегда были полны политического подтекста и осторожного расчета. Глядя на то, как он описывает течение политических процессов в стране, я задавалась вопросом: если бы это было политически выгодно, использовал бы он меня как козырь в своей игре? Тогда мне было невдомек, насколько я близка к истине.
Я никогда не видела, чтобы мать с отцом ругались или спорили. Их взаимоотношения были похожи на сложный протяжный танец, в котором не было ведущего партнера. Отец претендовал на главенство, но мать оплетала все его агрессивные выпады тонкой вязью изящных решений и мудрых слов, и конфликты заканчивались, не успев начаться. Они были похожи на двух территориальных хищников, которым нечего было делить: они жили рядом, демонстрировали друг другу свою силу и власть, но никогда не нападали. Стороннему человеку могло показаться, что наша семья непрерывно жила в ожидании взрыва, но на самом деле так проявлялась особая гармония их отношений.
Я думаю, именно Сезен убедила Озгюра, что их старшему сыну, Адилю, нужна сестра. Адиль был старше меня на восемь лет, и, сколько я себя помню, — всегда опекал меня. Я помню, как в детстве он учил меня читать, терпеливо поправляя ошибки и объясняя сложные места, пока я не начинала выговаривать слова правильно. А потом давал мне большое вкусное яблоко, и мы шли гулять в сад за нашим домом: смотрели на звезды в вечернем небе и гадали, как какая называется. Нам обоим всегда нравились звезды.
Когда я пошла в первый класс школы, Адиль уже присматривался к службе в Альянсе Систем. Для отца это было равносильно предательству: ведь Альянс олицетворял в себе все, что было противно традициям и старым порядкам. Именно благодаря космической экспансии и Альянсу так быстро стерлись границы между государствами, культурами и обществами Земли. Стоит ли говорить, что отец был против. Обстоятельства сложились не в его пользу: в тот год наша пограничная колония на Шаньси была атакована неизвестными инопланетянами. Каждый вечер мы собирались у терминала Экстранета, чтобы послушать свежие сводки пострадавших и погибших. Повсюду говорили о будущей неизбежной войне. Брат рвался служить, говорил, что если завтра эти пришельцы явятся на Землю — он не будет отсиживаться в убежищах, так что даже отцу было не по силам его остановить. Через полгода Адиль успешно прошел вступительные испытания в кадетское училище и уехал из дома.
Сигнал коммуникатора отрывает меня от воспоминаний. «Горжусь тобой! Ты лучшая, ты все сделала правильно. Ничего не бойся, нет таких испытаний, которых ты не сможешь теперь пройти. Гагарин, конечно, несусветная глушь, но не самое худшее место во Вселенной. Будем пролетать мимо на дозаправку — помашу рукой в иллюминатор». Шутливый тон сообщения от Адиля заставляет меня улыбнуться. Я пытаюсь представить, как он будет махать в крохотный иллюминатор с пилотского кресла фрегата SSV «Гонконг» и улыбаюсь еще сильнее. Он всегда умел меня поддержать.
После отъезда брата отец сосредоточил свое внимание на мне. Очевидно, он старался всеми средствами привязать меня к Земле, чтобы я не покинула его, как Адиль. Озгюр спланировал для меня карьеру юриста в области международного права и нанял мне репетитора по истории. Он даже стал брать меня в короткие деловые поездки в Европу, в полете рассказывая мне об особенностях своей работы. А я тайком носила в коммуникаторе фотографию дредноута класса «Эверест» и мечтала стать навигатором. Не знаю, чего в этом проявлялось больше — детского бунтарства, желания поддержать брата или моего стремления к звездам, но для меня это было по-особенному правильно.
Школьные предметы давались мне без особенного труда, во многом, — благодаря поддержке, которую мне оказывали родители. Отношения со сверстниками складывались сложнее — я училась в частной школе, где вокруг меня были дети из других богатых семей. Не могу сказать, чтобы я чувствовала себя среди них своей, скорее, они были похожи на отца и мать. Большинство из них привыкли считать себя принцами и принцессами, с ранних лет обучаясь искусству политических игр и подковерных интриг, мне это все было чуждо и непонятно. Видимо, они считали меня слишком простой и наивной, поэтому большая часть школьных пересудов и конфликтов обходила меня стороной. Время от времени очередная альфа-самка пыталась взять меня в свою свиту в качестве жеста своей милости, но эти жесты не находили отклика с моей стороны. Я смотрела на этих людей, как сквозь стекло тепловизора, и видела их примитивные мотивы насквозь. Мне было скучно, я понимала, что мое место — не здесь, я словно была разного с ними биологического вида.
Время шло, мои сверстники взрослели, их игры становились сложнее. Я уже не всегда понимала, чего от меня хотят, и на всякий случай старалась держать вежливую дистанцию. Бывшие тринадцатилетние «львицы» в шестнадцать лет вдруг стали податливыми кошечками, а их родители при встрече обменивались понимающими взглядами: на моих глазах складывались будущие браки. В какой-то момент я осторожно спросила отца, не занят ли он тем же самым, и к своему ужасу оказалась права. Отец принял мой интерес за одобрение и с радостью рассказал мне о том, что мое будущее в надежных руках. Он рассказывал мне о том, к какой достойной семье относится мой будущий избранник, перечислял варианты, когда мы можем организовать торжественное знакомство, а я чувствовала, как туман застилает мои глаза и земля уходит из под ног. Дослушав пламенную речь отца до конца, я выдержала улыбку и, собрав всю волю в кулак, смогла дойти до своей комнаты.
«Никогда в тебе не сомневалась. До встречи, брат». Сообщение уходит в глубины космических сетей и я выключаю коммуникатор перед взлетом. Осталось всего несколько минут, прежде чем мы оторвемся от Земли и нырнем в темноту. Мне спокойно как никогда, впереди только ясное чистое будущее и мой свободный выбор. Подумать только, как много пришлось сделать, чтобы все стало правильно...
Брат получил мое сообщение после ночной смены и едва не попал на гаупвахту, пока писал ответ. «Адрес в Экстранете apply@esa, отправляй фото, физические данные и краткую биографию, обязательно упомяни рекомендацию: младший сержант Адиль Озгюр Ясин, Второй Флот. Ничего не бойся, ты справишься». Параллельно пришло письмо от отца, который решил подкрепить наш диалог дополнительными фактами. Молодой наследник старой семьи ливанских ювелиров, на шесть лет старше меня, уже владеет семейным бизнесом, сможет обеспечить мне безбедную жизнь до старости… Я всмотрелась в безэмоциональное, вылизанное фоторедактором лицо мужчины на фотографии, и мой взгляд снова заволокло туманом. В ту же ночь я отправила документы и не смогла заснуть до утра, пока не пришел ответ. Никогда прежде мне не было настолько тяжело открывать электронное письмо.
«Райна Озгюр Ясин.
От лица Объединенного Космического Флота Альянса Систем я выражаю вам признательность за готовность служить объединенному человечеству.
Вам надлежит прибыть в призывной пункт Бейрут Талле-Эль-Амир для прохождения первоначального медицинского освидетельствования.
При себе иметь паспорт общего образца.
С уважением,
Капрал Джеймс Розарио».
События следующей недели время милосердно вытеснило из моей памяти. Я помню обрывками: короткий медосмотр в призывном пункте, серию тестов на интеллектуальные способности и психологическую устойчивость. Заключение «К обучению в кадетском училище Альянса Систем годна» на красивом бело-синем бланке. Пронзительный взгляд отца, который не мог ничего сделать с решением дочери. Удивленный взгляд матери, не выражающий ничего из ее настоящих чувств. Короткое сообщение брата: «Держись». И ночной рейс в Стокгольм.
Ясность сознания вернулась ко мне в жилом боксе, когда нас вместе с другими кадетами расквартировали по казармам. Я лежала в темноте, наполненной дыханием девятнадцати незнакомых мне девушек, и впервые в жизни чувствовала, что по-настоящему живу.
В следующие дни, недели и месяцы я непрерывно убеждалась, что поступила правильно. Здесь все были в изначально равных условиях, ты получал ровно то, чего добивался сам. Первые два месяца нас учили строевой подготовке и субординации. Когда «Aye-aye, sir!» стало отскакивать от зубов — начались тесты на определение будущей специализации. Я не подошла на навигатора, как хотела, но внезапно для себя прошла испытания на пилота. Результаты моих тестов на координацию движений и реакцию удивили даже инструкторов. Так на моей униформе поселился значок распахнутых крыльев, а к ежедневной физической и теоретической подготовке добавились азы летной программы.
Мы много переписывались с братом. Оказалось, что внутри Альянса все работает иначе, не так, как кажется снаружи. Например, довольно сложно было просто взять и написать домой, в Бейрут. Но если тебе нужно было написать другому военнослужащему — ты пользовался для этого внутренней сетью и сообщение гарантированно находило адресата после отбоя или во время спуска с корабля на «берег». Домой я почти не писала — отца и мать не интересовали мои успехи, а я и так знала все об их жизни. Только, возможно, они стали еще более одинокими в своем бесконечном танце двух осторожных хищников. Но я не позволяла чувству вины помешать мне следовать к своей цели, ведь каждый делает свой выбор сам для себя — и я свой сделала.
Никто не ставил задачей сделать из нас полноценных солдат к концу первого года, но по итогам этого года мы должны были доказать свою пригодность к дальнейшему обучению. Я ждала момента финальных испытаний с волнением и посвящала все свои силы подготовке. Меня немало удивляло то, что ежедневный строгий ритм давался мне без изнурительного труда, наоборот — оказавшись в жестких условиях, я собралась и словно настроилась на правильную волну. В какой-то момент мы с напарницей, Джесс Финниган, даже устроили соревнование — кто набъет больший счет в симуляторе. Джесс была похожа на меня в том, что ушла во флот против воли родителей, правда больше она ничего о них не рассказывала — а я не считала этичным спрашивать.
Мы совершали четыре учебных вылета в симуляторе в неделю, с обязательным разбором результатов после каждого. Конечно, никто не учил нас управлять реальными боевыми кораблями до присяги, но даже в упрощенных условиях было понятно, насколько мы пригодны для пилотирования. Инструкторы говорили, что результаты наших тестов анализируют не только они, но и руководство боевых частей, заранее отбирая для себя будущих пилотов. В какой-то момент я почувствовала особое внимание к себе, как будто кто-то из этого «руководства» отметил меня для себя.
Я стала замечать, что нашу часть посещают офицеры неизвестного мне подразделения Альянса. Они могли быть простыми штабными работниками, а могли оказаться и представителями внутренней безопасности Альянса. Само по себе это меня не удивляло — до тех пор, пока один из них не появился среди инструкторов на моем вылете.
Это был учебный «вылет», в котором оценивалось поведение пилота в искусственно заданных условиях полета. Я старалась делать все, как по учебнику. Вектор тяги, угол атаки, ускорение, торможение, новые координаты, склонение на точку и снова ускорение. В какой-то момент темп виртуального «полета» захватил мое внимание и я увлеклась, выписывая уже привычные мне фигуры и заходя на обозначенные цели. Результат «вылета» был привычно хорошим, я выполнила все поставленные задачи и не допустила ошибок. Сняв шлем, я обернулась на инструкторов, надеясь увидеть улыбки одобрения. Но вместо этого я увидела, как они о чем-то оживленно беседовали с офицером разведки, даже не смотря в мою сторону.
Вечером меня вызвали к начальнику части. Неизвестный офицер был там, в руках у него были результаты моего вылета. Он представился как штаб-лейтенант Дункан Кэмбелл и повесил на стенде передо мной две таблицы с результатами вылетов — мой и Джес. В тех случаях, где оценивалась общая стратегическая инициатива, эффект принимаемых решений, качество выполняемых маневров на длительных промежутках времени, наши результаты были примерно одинаковы, местами я даже проигрывала. Но в тех тестах, которые оценивали мелкую моторику и скорость точечной реакции, мои показатели разительно отличались. В двух метриках из четырнадцати результат в принципе вышел за размер шкалы и был считан системой неправильно. Цифры говорили, что со мной что-то не так, но ответа — что именно — не было.
Дункан предложил мне объяснить, что это означает, предварительно подсоединив меня к полиграфу. Мне было сложно сдержать мое волнение, но я действительно не понимала, что все это значит — и прибор это подтверждал. Увидев это, лейтенант сосредоточенно кивнул и отпустил меня в казарму.
Через час после отбоя меня вызвали снова, на этот раз — с вещами. Я быстро собралась, предчувствуя самый плохой сценарий. Я успела перебрать в голове дюжину гипотез, начиная от вмешательства отца, заканчивая физической патологией, но ни одна из них не объясняла, почему я должна была терять свою мечту за две недели до финала. Наконец, время объяснений пришло, и я второй раз за день переступила порог кабинета.
Дункан был немногословен, краток и осторожен в формулировках. По его словам получалось, что в силу «неизвестных пока причин» я обладала редкой физиологической особенностью, которая наделяла меня потенциальной способностью к… «биотике». Я переспросила, и он повторил это слово еще раз, добавив — так мы называем сейчас способность живой особи формировать поля эффекта массы комбинацией нервных импульсов. Дав мне время переварить услышанное, Дункан продолжил.
Мне предстояло покинуть Академию Флота и стать кадетом Программы адаптации и акклиматизации биотиков. Для этого меня выводили из под юрисдикции Альянса Систем и передавали в частную корпорацию Конатикс Индастриз. Наше обучение должно было проходить на Станции Гагарин, самой дальней человеческой станции в Солнечной Системе.
Это был весь мой инструктаж. Вслед за этим меня перевезли в Сингапур и передали агентам Конатикс Индастриз. Все становилось очень сложно и одновременно, по-своему, правильно. Я никогда не была такой же, как другие, и у этого есть физиологические причины. Мое место сейчас не среди людей, но среди таких же, как я, биотиков. Я смогу вернуться домой, в Альянс и на Землю, когда научусь обращаться со своими способностями и перестану представлять угрозу другим. И, возможно, теперь я почувствую себя своей среди своих.
Я была в шаттле первой. Другие кадеты еще не прибыли и у меня было достаточно времени, чтобы собраться с мыслями. Весь мой путь привел меня сюда, к этому моменту. Интересно, какие они, эти другие кадеты, какой путь привел сюда их? Я невольно поймала себя на мысли, что именно сейчас могу увидеть человека своего «вида». Каким он будет? Будет ли он отправлять меня «считать пчел»? Или сможет так же четко, как я, понимать, что действительно правильно, а что нет?
Входная дверь с шипением распахнулась, отвлекая меня от мыслей. Несколько парней и девушек осторожно поднялись по ступеням и заняли места рядом. Такие разные — словно их собрали со всех уголков огромной Земли! Один из них, поднявшийся последним, неловко оглянулся по сторонам и увидел только пустое место рядом со мной. Стесненно улыбнувшись, он спросил:
— Ты не будешь против, если я сяду здесь? Кстати, я Кайден.
Радмила Драшкович
I had a dream, far away from here,
Far away from you, far from all the pain.
With strength in numbers, the sad betrayal braves,
Return to desecrate those memories again.
And there you were taking flowers from my grave ...
I kiss the ground but I can hardly breathe,
As you scrape me from the pavement once again.
Safety in numbers, you thought I'd washed away,
But I'm still waiting for the rain...
По сути, твой отец никогда не хотел никому зла. Ты чувствовала это — как и то, что добра он, в сущности, тоже никому не хочет. Милош Драшкоч, американец сербского происхождения, умел думать только о самом себе. И очень любил это делать. Его заботили собственные комфорт и удобство, а чувства других людей… Что ж, они должны были быть благодарны уже за то, что могут с ним общаться. Ведь он звезда в своем роде — известный адвокат со всеми необходимыми атрибутами имиджа успешного человека: белоснежной улыбкой, идеальной прической, привлекательной внешностью и хорошо подвешенным языком. Безусловно, знаток в своем деле. Да еще и красавец, повеса с легким характером и парой дежурных, но остроумных шуток наготове. Павлин, одним словом.
Чем его покорила твоя мать, ты не знаешь. Возможно, его привлек именно ее спокойный характер, умение сглаживать острые углы, закрывать глаза на неприятности. Еще она варила отличный кофе и была миловидной и уравновешенной, всегда знала, где лежат нужные бумаги, и когда шефу понадобится стакан воды, а когда — стаканчик чего-нибудь покрепче. Зорана была скромной секретаршей в конторе Драшкоча, но очень скоро стала любовницей Милоша (все очень скоро становились его любовницами), а затем и его женой. Многие бывшие Милоша воротили нос: женился на серой уточке! Обычно он предпочитал ярких красавиц с бурным характером, себе под стать, но частенько бывает так, что мужчины влюбляются в одних, а женятся совсем на других. Зорана чем-то напоминала мать Милоша и всегда принимала его таким, какой он есть, не пытаясь переделать или в чем-то ограничить. Они были одной национальности. Похоже, она подозревала о прогулках мужа налево, но ничего не хотела знать о них по-настоящему. Во всяком случае, в доме никогда не было слышно ссор, а на всех светских мероприятиях за спиной Милоша Драшкоча тенью стояла его молчаливая безупречная супруга, всегда умевшая вставить тактичное слово в разговор, вовремя улыбнуться нужному человеку, вовремя отвернуться и забыть то, что ей видеть не полагалось.
Зорана очень хотела ребенка, в ней всегда был силен материнский инстинкт, к тому же, натура деятельная, она нуждалась в том, чтобы постоянно заботиться о ком-то, а муж был не очень хорошим объектом для заботы — постоянно пропадал на работе, на конференциях, часто отправлялся в длительные командировки. Однако долгое время что-то шло не так, и забеременеть Зоране никак не удавалось, врачи лишь разводили руками. Милош же мечтал о наследнике и часто любил порассуждать за обедом о том, как обучит сына всему, что знает сам, и передаст ему впоследствии партнерство в фирме, где он трудился.
Отношения между супругами становились все более прохладными, хотя внешне это было незаметно: Зорана принимала дорогостоящие препараты от бесплодия и посещала врачей, и они чаще общались в Экстранете, чем вживую, потому что она часто отсутствовала дома.
Милош же решил не терять времени даром, благо, наконец, подвернулся счастливый случай: сложное финансовое дело, в котором ответчицей была некая Мария, молодая вдова, темпераментная и крайне нервная особа, отличавшаяся редкой красотой. Милошу удалось выиграть дело и попутно очаровать вдову. Он избавил ее от долгов: покойный муж был уличен в растрате, и она едва не унаследовала его проблемы. После окончания процесса Мария осталась ни с чем, но по крайней мере не была вынуждена платить по счетам почившего супруга. Она была благодарна Милошу.
Вскоре они стали любовниками. Эта интрижка не грозила выйти за рамки мимолетной… Вернее сказать, не грозила бы, потому что Мария забеременела. Она вовсе не жаждала становиться матерью, к тому же, Милош ясно дал понять, что их отношения были не более, чем приключением. Известие о беременности любовницы не сделало его счастливее: он как раз собирался ее бросить, когда Мария рассказала ему о наличии «небольшой проблемы».
Что самое неприятное, она грозилась рассказать все его жене, если он не возьмет на себя финансовое обеспечение ее и ее будущего ребенка. Зорана в это время проходила очередной курс лечения, и Милош понимал, что и ее терпение не безгранично: его жена подала бы на развод, если бы узнала, что ее муж не просто был ей неверен, но и имеет теперь на стороне то, о чем страстно мечтала она сама.
Он согласился на все условия Марии, завел ей отдельный счет в банке, скрыв от жены часть своих доходов, что в тот период было несложно: Зорана была слишком увлечена своим здоровьем, чтобы пристально следить за делами мужа.
Он снял для Марии дом и обеспечил ей медицинский уход, а спустя пару недель счастливая сияющая Зорана сообщила ему, что наконец беременна. Обе женщины родили примерно в один и тот же срок — и обе дали своим дочерям (злая ирония — Милош мечтал о сыне!) имя «Радмила». Так звали мать Милоша, и когда Мария родила первой, то заявила, что ей все равно, как назовут малышку, и Милош не нашел ничего лучше, чем дать дочери это имя. Зорана же сама, из любви к мужу, назвала ребенка так, и Милош уже не нашелся, что ей возразить.
Роды дались Зоране нелегко: ей самой понадобилось долгое восстановление, а ребенок был очень слабым. Сразу после родов вторую Радмилу поместили в клинику, под наблюдение врачей, но спасти ее не удалось, несмотря на все приложенные усилия и на все вложенные средства. Вот тогда-то у Милоша и родился план, который нельзя было назвать милосердным, но который все же показывал, что он по-своему любил Зорану.
Он выкупил у Марии ребенка за крупную сумму (она была лишь счастлива избавиться от обузы) и заменил одну Радмилу другой. Зорана ничего не заподозрила и приняла Радмилу, как родную, благо она была очень похожа на Милоша, и все родственники умилялись: вылитый отец. Сомнений быть не могло, к тому же свою дочь она после родов практически не видела.
Мария отказалась от ребенка и скрылась в голубой дали, окрыленная свободой. Здоровье Зораны было подорвано родами, так что ее постоянно преследовали болезни и необходимость часто покидать дом для лечения.
Милош продолжил заводить романы на стороне и также часто уезжал по делам. Ребенком некому было заниматься (отчего Зорана, конечно, очень страдала, но ничего не могла сделать и скрепя сердце отдавала малышку на попечение прислуги и нянек).
Когда Радмиле исполнилось шесть, отец принял решение, и ребенка отправили в пансионат, домой она приезжала лишь на лето, зачастую, чтобы обнаружить, что ни одного из родителей там нет.
Зорана чувствовала что-то неладное, когда сталкивалась с дочерью — ее непонятные привычки и повадки, которые казались совсем незнакомыми, отталкивали мать от Радмилы, но она и сама себе не признавалась в таких чувствах. Ребенок оставлял ее внутренне холодной, и от этого она вдвойне напоказ демонстрировала любовь, ведь она так мечтала об этом ребенке. Радмила не могла не ощущать странное отношение матери и не доверяла ее горячим объятиям и дорогим подаркам при редких встречах.
В пансионате Радмила быстро привязывалась ко всем воспитательницам и к старшим подругам и ходила за ними хвостиком. Однажды девочки из старшей группы жестоко посмеялись над ней, и с тех пор Радмила замкнулась и стала скрывать все свои привязанности. Ее начали считать задавакой, хотя на самом деле она была просто стеснительной и очень боялась обнаружить свои чувства и уязвимость.
Ее лучшей подругой, всегда принимавшей ее такой, какая она есть, была полячка по имени Эржбета, взбалмошная, веселая девица, которая с детства слыла легкомысленной, хотя и блестяще училась. Она всегда умела развеселить Радмилу, нередко впадавшую в плохое настроение без причины, и вместе они наворотили в пансионате немало дел, от которых учителя хватались за голову.
Радмиле нравились: плохие мальчики, тяжелая музыка, странная одежда. Сама того не сознавая, она старалась привлечь внимание родителей эпатажными поступками и внешностью, но те были слишком заняты своими проблемами. Несколько раз Милоша из-за хулиганств Радмилы и Эржбеты даже вызывали к директору пансионата, он разговаривал с дочерью, пытаясь призвать ее к порядку, но мысли его всегда витали далеко, к тому же чувство вины, исподволь мучившее его все эти годы, мешало наладить отношения с дочерью. Однажды он оговорился и назвал ее Марией. Они стояли рядом с флигелем садовника во дворе пансионата, и в этот момент в голове Радмилы будто вспыхнула белая вспышка, из окон флигеля брызнули осколки, где-то неподалеку завыла сигнализация. Казалось, что кто-то бросил камень в окно, но разбираться в этом никто не стал.
Радмила тогда упала в обморок, и перепуганный отец отнес ее на руках в школьный лазарет. Она отвернулась к стене и не стала с ним разговаривать, и он поскорее уехал прочь от своего сложного ребенка. Радмила же думала, что настолько безразлична вечно занятому Милошу, что он даже путает ее имя.
Зоране об эскападах дочери старались не сообщать, чтобы лишний раз не волновать.
Эржбета выпустилась на год раньше, так что последний год в школе Радмила чувствовала себя очень одиноко. Когда она проводила подругу до дверей и вернулась к себе в комнату, ее сознание вновь охватило белым пламенем. Радмила не помнила, что тогда произошло, но учительница нашла ее лишь утром посреди разгромленной комнаты и осколков стекла. Все решили, что с ней приключилась истерика из-за отъезда Эржбеты, но Радмила равнодушно выслушала выговор от директора: она не могла считать себя виноватой за то, чего вовсе не помнила, и постаралась поскорее забыть о произошедшем.
С Эржбетой они какое-то время общались в Экстранете. Подруга рассказала ей, что влюбилась и встречается с потрясающим мужчиной, но отказывалась говорить, кто он, и сообщать какие-либо подробности. Говорила, что не может. Вскоре она стала писать все реже и реже и наконец пропала совсем. Видимо, ее увлекли новые отношения, от которых она потеряла голову.
Радмила осталась совершенно одна, даже в Экстранете. Тогда все и началось.
Молодой преподаватель по физике Джимми Уотсон, только выпустившийся из университета, привлек ее внимание. А на него произвела впечатление девочка, которая вызывающе одевалась и явно его провоцировала. Вначале он пытался ее приструнить, а закончилось все тем, что когда он оставил ее в классе после уроков, она попросту его соблазнила.
На некоторое время эти отношения избавили ее от одиночества. Радмила попала в настоящую зависимость от собственных чувств. Она видела, что Джим тяготится их связью и страшно обеспокоен тем, что она может всплыть и повредить его карьере и репутации, но ее влекло к нему, как если бы она подсела на тяжелый наркотик.
Все вскрылось однажды, когда одна из учительниц, давно симпатизировавшая Джиму, во внеурочное время постучалась к нему в комнату и, не дожидаясь ответа, вошла…
Вновь белая вспышка в голове.
Осколки на полу.
Ее руки в крови.
Прикрывающий голову перепуганный Джим, весенний ветер в распахнувшееся окно, и учительница, которая почему-то валяется на полу в коридоре, как сломанная кукла…
Разразился страшный скандал, Джима уволили, и он уехал в неизвестном направлении, а Радмилу спешно забрали домой родители, не дожидаясь выпускных экзаменов. Они зря заперли ее в комнате — наутро там была та же картина, что и в пансионате после отъезда Эржбеты. Ей страшно хотелось видеть Джима, но ни Милошу, ни Зоране она и заикнуться об этом не могла. Она отдала бы многое за его адрес, проблема в том, что у нее ничего не было, а он прервал с ней все контакты и удалил все свои аккаунты в Экстранете.
Последним, что он написал ей, было: «Что ты тогда сделала с окном?!». Радмила ответила: «Не знаю». Она и правда не понимала.
Потом, почти сразу, за ней приехал агент Сэнд. Она помнит, как утром он припарковал машину возле дома и долго говорил о чем-то с ее родителями в гостиной.
Тогда впервые и прозвучало смутно знакомое ей слово «биотик». Радмиле было все равно. Агент Сэнд сказал ей, что теперь для нее начнется новая жизнь и что он приедет за ней утром, чтобы увезти ее туда, где никого не испугают ее способности. Она слушала его как в тумане и постоянно думала о Джиме, которого все это, похоже, напугало даже гораздо сильнее, чем скандал. И о том, что она чудовище. Что ж, по крайней мере теперь это чудовище кому-то понадобилось, пусть это и спецслужбы.
Радмила упаковала вещи и вышла прогуляться в сад. В дальнем углу она услышала возбужденный разговор на повышенных тонах. Зораны не было дома, а голосов было два, один явно принадлежал отцу, а второй был женским, кошачьим, очень опасным на слух.
— Мария, какого черта тебе надо? Радмила уже давно не твоя дочь, сделка была честной, ты мне ребенка, я тебе деньги. Зачем ты вообще приехала?
— Дорогой, не стоит быть таким грубым. Ты ведь не хочешь, чтобы твоя жена узнала о нашем маленьком романе и о его последствиях, которым уже почти семнадцать? Мне очень нужны деньги: время никого не красит, и я хочу перебраться на планету, где гравитация поменьше, а косметологи получше, - говорившая была яркой брюнеткой южного типа, из тех, кого время особенно не щадит. Она все еще была очень красива, но слишком ярко накрашена и слишком вульгарно одета. Солнечные очки скрывали половину лица.
— Я не могу вечно содержать тебя и твоих врачей, мне хватает жены! — Милош явно был в ярости, и этот разговор явно длился уже давно. – Ты выкачала из меня денег не меньше, чем из своего покойного супруга! Думаешь, я не знаю, почему он растратил не только свое имущество, но и деньги правительства?
— Это все дела давно минувших дней, дорогой. Сейчас у меня есть ты, твой кошелек и наша общая тайна. Ты не захочешь, чтобы твоя жена узнала, что ребенок, которого она воспитывала, на самом деле прижит тобой от любовницы, не так ли?
Радмила никогда не видела отца в таком состоянии. Она вообще не думала, что он может быть таким. Он занес руку и отвесил Марии пощечину такой силы, что та едва не упала. Зашипев, как кошка, Мария кинулась на Милоша, и Радмила в оцепенении наблюдала их драку, пока в голове у нее метались, как птицы, черные, черные мысли. Я не дочь Зораны? Я дочь этой женщины? Как так вышло? Как отцу удалось обмануть маму?
Милош и Мария тем временем упали на траву. Радмила, как в замедленной съемке, увидела, как он смыкает пальцы на ее горле и сжимает, сжимает, сжимает их. Он совершенно потерял голову, как она во время своих вспышек. Знакомое белое пламя начало разгораться в ее голове. Последнее, что она увидела, было застывшее лицо Марии, последнее, что она услышала, был ее предсмертный хрип. Обоих, и убийцу, и жертву будто подбросило на земле, а Радмила упала на землю и потеряла сознание.
Когда она очнулась, день уже клонился к закату, а в саду никого не было. Вернувшись домой, Радмила привела себя в порядок и в полном смятении чувств (но при внешнем спокойствии, она научилась скрывать свои эмоции от всех) пошла ужинать. Отец внимательно смотрел на нее, но она так и не поняла, знает он что-то о том, что она видела его с Марией, или нет.
У еды в тот вечер был странный металлический привкус.
У Радмилы в голове шумело, как всегда после приступов, она быстро встала из-за стола и ушла к себе.
Она думала, что не уснет, потому что в ее голове роилась тысяча вопросов. Поговорить с Зораной или нет? Поговорить с отцом? Кем была эта Мария, которую он… убил? Куда он дел тело? Кто она сама, Радмила, и что случилось тогда с ребенком Зораны?
Но она не успела обо всем этом подумать — ее будто выключило, навалилась темнота, а по телу разлилось странное тепло. Очнулась Радмила от того, что Милош тряс ее за плечи и кричал в голос: «Радмила, что ты натворила! Ты убила свою мать!».
Потрясенная, девушка вскочила и побежала вслед за ним. Зорана лежала на кровати в своей спальне, все вокруг было красным, багровым, бурым, а люстра венецианского стекла, которую мать так любила, лежала поверх нее на кровати, усыпая ее ковром из разноцветных осколков. Ее рука безжизненно свесилась с постели. Радмила запомнила эту тонкую руку в обрамлении белых кружев и в пятнах крови.
Отец вызвал скорую и полицию. Но первым, еще до них, появился агент Сэнд, который молча посадил Радмилу в машину, сунул ее чемодан в багажник и захлопнул дверь машины.
«Здесь разберутся без тебя, что бы ни произошло», — сказал Сэнд. — «Мы не можем тратить на это время». Радмила не возражала. Ей казалось, что она видит страшный сон, который все никак не закончится, и агент Сэнд в этом сне был единственным человеком, который знает, что делать.
Позже, из газет, она узнала, что ее отец был арестован по подозрению в покушении на убийство. Она ожидала увидеть в прессе имя Марии и узнать ее фамилию, но оно нигде не упоминалось, как будто не было никакой ссоры в саду. Зорана, доставленная в больницу, в тяжелейшем состоянии, оказалась в коме, а затем вышла из нее. И показала, что проснулась среди ночи от того, что ее муж подпиливает цепь, которой люстра крепилась к потолку. Да, она уверена. Нет, никаких сомнений быть не может. Первым делом она попросила вывести Милоша из палаты. Тогда Радмила и поняла, что отец предал ее дважды – один раз, когда нашел в саду, возле тела Марии, а второй, когда подмешал ей что-то в еду и попытался убедить, что она убила свою мать.
Пока Зорана боролась за свою жизнь в больнице, Радмиле предстояло решить, рассказывать кому-то о Марии или нет. Ее отец, видимо, решил избавиться от всех надоевших ему женщин разом. Журналисты раскопали, что у него была связь с молоденькой практиканткой, первокурсницей, и Радмила в ужасе обнаружила, что речь идет об Эржбете.
Ее отец спал с ее лучшей подругой. Она сама их познакомила!
Радмилу переполняло отвращение к человеку, который способствовал ее появлению на свет. Эржбета давала интервью, вся в слезах, говорила, что Милош уверял ее, будто давно не любит жену, но что она и подумать не могла, что он пойдет ради нее на преступление. Радмила хорошо знала это выражение лица подруги: на самом деле, та упивалась своей важностью и обрушившейся на нее славой. Странно, что имя Радмилы не прозвучало ни в одном новостном выпуске, и Эржбета ни словом не обмолвилась о том, при каких обстоятельствах встретила Милоша.
Родители не писали Радмиле – или же она не получала никаких сообщений. Отец находился под арестом, без доступа к Экстранету, мать все еще была подсоединена к аппаратам.
Приближался суд, а Радмила так ничего и не решила. Агент Сэнд не сразу отвез ее в академию, сказав, что ей потребуется время на восстановление. Так что она просто жила себе в тихом домике на окраине, под присмотром улыбчивой, но молчаливой прислуги-мексиканки. В какой-то момент прессу ей перестали доставлять, а наружу выходить не дозволялось.
Вопрос, где Мария, так и остался невысказанным. С ним Радмила и уехала туда, где ее никто не будет считать монстром.
Впрочем, ей было легче дышать теперь, когда она точно знала: настоящее чудовище в ее семье не она, а ее отец. Чуть легче. Потому что не может быть легко от того, что ты дочь чудовища.
Кэтрин «Ash» О’Лири
Well I have an opinion
Oh... That there is always a reason
And their lies aren't worth believing
We have to show we're not giving in
Вы живете в эпоху перемен. Теперь об этом можно говорить со всей уверенностью, ведь за последние двадцать лет человечество изменилось больше, чем за предыдущие сто пятьдесят. Путешествие за пределы Солнечной Системы, Первый Контакт с иной формой жизни, первая война среди звезд...
Но Вы родились и выросли в месте, которое не стремилось вливаться в несущийся на огромной скорости поток жизни современного мира. Ньюкасл — маленький городок на севере Ирландии, одно из тех мест, где жизнь словно остановилась. Ни захватывающие дух достижения человечества, ни накатывающий штормовой волной прогресс, не могли сорвать сонную паутину с улиц города.
Эту паутину родители называли спокойствием и размеренностью, а Вы — застоем и скукой. Вы ощущали ее с самого детства и, как могли, пытались вырваться из ее пут. Но с каждым неосторожным движением лишь все больше и больше увязали в почти невидимых серебряных нитях.
Вы появились на свет 17 февраля 2150 года в большой и дружной семье О’Лири. В вашей семье хватало традиций, в том числе — связанных с рождением детей, так как Вы были пятым по счету ребенком. И с первого же своего дня Вы начали семейные традиции нарушать — когда Ваша мать, Фиона О’Лири, принесла домой сразу двух новорожденных девочек. Кэтрин и Дебор — так назвали двух близнецов, которые в тот момент весело орали в унисон.
Жизнь в большой семье имеет множество достоинств и недостатков, но на что Вы никогда не могли пожаловаться — так это на одиночество. Ваша семья жила на втором этаже небольшого дома в старой части города, побыть одному хотя бы в течении получаса здесь было невероятной роскошью. Суета и легкая неразбериха стали для вас привычными спутниками жизни с ранних лет. Учитывая такое количество братьев и сестер — из которых только двое старших, Патрик и Аннет, были взрослыми — у вас никогда не было проблем товарищами для игр. Скорее, проблемой это было для мамы или для Аннет, (когда ее оставляли следить за вами), которые не раз хватались за голову от ваших проказ и шалостей.
Дети в семье О’Лири были дружны между собой. И пусть Патрик был слишком серьезен (еще бы, ведь он на целых десять лет старше вас!), а Аннет — излишне тиха и мечтательна, они тепло относились к своим младшим братьям и сестрам А вы в ответ создавали настоящую идиллию взаимопонимания. Брендон и Уэсли, которые были всего на пару лет старше Вас (на 3 и 2 года, если быть совсем точным), нисколько не стеснялись брать Вас в свои таинственные мальчиковые игры, вроде исследования семейного гаража, которое чуть не закончилось пожаром. Вы, в свою очередь, всегда отвечали им тем же и, когда подросли, нередко устраивали драки с братьями для окончательного выяснения очень важных вопросов. И это воспринималось всеми в семье нормально, кроме мамы, которая изредка ворчала что-то о том, что девочки себя так не ведут.
С Дэби же все было по другому. Связь, протянувшаяся между вами с рождения, с годами не только не угасала, но лишь укреплялась. Сколько Вы не брались объяснить это ощущение кому-то постороннему, Вам все время не хватало слов. Если Аннет была вашей сестрой, любимой и любящей, — но лишь сестрой, то Дэби была частично Вами — а Вы частично были ей. Это вовсе не означало, что Вы были одинаковы — как раз характеры у вас сильно отличались. Но Вы всегда знали, что чувствует Дэби. когда ей обидно или плохо, даже если она улыбается. И для этого Вам не обязательно было даже говорить.
Хорошо, когда можно с кем-то помолчать. И хорошо, когда есть кто-то, кто тебя понимает.
Кроме как с Дэби, Вам нравилось молчать в церкви, в которую Вы с семьей ходили каждое воскресенье. Ваш отец, Алан О’Лири, как человек весьма старомодный, совершенно не признавал онлайн-проповеди. «Пока сам Господь или Апостол Петр не заведут себе канала на Экстранете, я буду ходить на мессы ногами», — любил повторять он при каждом удобном случае. В церкви вам нравилось. Вы не всегда понимали, о чем именно была та или иная проповедь, да и не всегда слушали, что уж там. Но Вам очень нравилась атмосфера спокойствия, которая царила в этом месте. Оно, словно глубокий колодец, позволяло Вам провалиться в свои мысли. Не раз и не два Вы находили ответы на свои вопросы именно в Обители Божьей, хотя и не были уверены, верите ли в Бога так же, как это делали Ваши родители, с осознанием и принятием.
На первом этаже дома, в котором Вы жили, располагалось, как говорил Ваш отец, «семейное дело», — магазин цветов. Кажется, он принадлежал еще Вашему прадедушке, от которого осталось название: «Уголок О’Лири». Или просто «Уголок», как называли его родители, соседи и постоянные клиенты. И, как вам казалось, ничуть не изменился с самого открытия. В некоторых частях магазина навсегда оставалась атмосфера начала ХХI, а то и XX века.
Родители часто называли «Уголок» сердцем семьи. Вся жизнь О’Лири вращалась вокруг этого магазина и каждый Ваш родственник вносил в общее дело свой вклад. Вы с Дэби не были исключением, и очень быстро стали помогать старшим. Вы даже отчетливо помните, что были рады и горды теми небольшими поручениями, которые Вам доставались. Вам казалось очень правильным, что все члены Вашей дружной семьи вместе трудятся в «Уголке», ведь это сердце семьи. Но постепенно изменилось и это.
Наверное, правильнее будет сказать, что изменились Вы. Раннее детство осталось позади и вы с Дэби отправились в школу. Если раньше вы доставляли неприятности и головную боль своими шалостями и играми только родителям, то теперь стали «любимицей» учителей. Отношения со сверстниками наладились быстро — благодаря умению не лезть за словом в карман и привычке давать сдачи, которые быстро появляются у детей в семье О’Лири. А тем, кто смел задевать Дэби, доставалось втройне, да так, что желающих приставать к вашей сестре не осталось до самого конца школы. Вы ворвались в новую жизнь за пределами «Уголка» с напором и скоростью урагана. И обнаружили, что он гораздо больше, чем Вы можете вообразить. И гораздо удивительнее.
Вы не можете назвать конкретный день, перевернувший Ваше восприятие. Просто, в какой-то момент Вы стали по-новому смотреть на многие старые вещи. Чем старше Вы становились, тем четче понимали, что Ваша семья создала собственный маленький мир. Уютный и теплый, но отгороженный колючей проволокой от всего, что не нравилось Вашим родителям. К сожалению, внешний мир манил Вас гораздо больше. У Вашего отца (и, частично, матери) были четкие представления о том, что важно, что полезно, что интересно, и что — нет. Эти представления, такие простые и понятные в детстве, становились все более чуждыми и туманными в школе.
Кризис не наступил моментально. Потребовалось много времени, чтобы Вы поняли, что не сможете жить так, как этого ждут от вас родители, не сможете закрыться от нового века, от жизни и ее ритма. Все, что Вам становилось интересно, — находилось за пределами «Уголка». Но Ваши родители как будто не замечали этого. Или, что хуже, замечали, но делали все, чтобы ограничить эту сторону Вашей жизни. Чем старше Вы становились, тем меньше становилось личной свободы. Словно чувствуя, что Вы хотите вырваться из «правильной» жизни, Вас нагружали работой в «Уголке», практически не оставляя свободного времени. Все Ваши увлечения и планы считались «незначительными», «не такими важными», «эгоистичными». Родители не принимали никаких «неодобренных изменений». Не запрещали прямо, но ограничивали, создавали препоны, оставляя открытыми правильные с их точки зрения дороги. Это касалось не только Вашей жизни, но и их собственной. Сколько Вы ни пытались их убедить поставить хотя бы голо-витрину или создать виртуальную копию магазина в Экстранете — ответом всегда был жесткий отказ. «О’Лири так не поступают». Но Вы всегда находили способ сделать по-своему. Не вступая в прямой конфликт и не ругаясь открыто с родителями, Вы отстаивали свою точку зрения с непоколебимым упорством.
Последние годы школы были особенно сложными. Дома Вас ждала странная атмосфера, абсолютно неизменная с течением времени. Никто не обращал внимания на изменения, игнорируя те моменты, которые выпадали из «идеального мира». Мама и отец не собирались понимать: то, что интересно им, может быть совершенно не интересно Вам, ведь «они знают лучше». Нельзя сказать, что Вы возненавидели родителей. Скорее, Вы просто перестали понимать их, и даже обязательные семейные ужины превратились из веселых застолий в непонятную и тяжелую обязанность, похожую на плохо поставленное представление.
Поэтому, нет ничего удивительного в том, что Вы старались как можно больше времени проводить вне дома. Единственной «важной» причиной для пропуска работы в магазине была учеба в школе, поэтому Вы участвовали во всех мероприятиях и кружках, на которые могли попасть. Все что угодно, лишь бы не возвращаться в Уголок, который давно стал для вас «Углом», где заканчиваются все мечты и амбиции.
Музыка началась, как одна из подобных дорожек к бегству, но вылилась в гораздо большее. Дело ли в мисс Сейли, Вашей преподавательнице музыки, разглядевшей в Вас талант, или в Найджеле Чейзе, вашем однокласснике, который организовал Вашу группу — сейчас уже не разобраться. Но никакое другое увлечение не давало Вам тех ощущений, тех эмоций, тех чувств, которые буквально захватывали Вас во время репетиций и выступлений. Можно сказать, что только в эти моменты Вы становились свободной. В эти моменты Вы становились собой.
Конечно, музыка вызвала конфликт с родителями. Далеко не самый первый, но наиболее крупный. Ведь то, что для Вас стало неотъемлемой частью самой себя, для отца было лишь очередным детским увлечением, «отвлекающим от настоящей жизни». Тем более, как он любил повторять, «этот нью-рок и за музыку считать-то нельзя». Но в этом вопросе Вы заняли настолько твердую позицию, что даже «семейное упорство О’Лири» по сравнению с ней могло показаться хрупким песчаным замком на фоне несокрушимых стен Маленхайда, где Вы однажды были на экскурсии. Как обычно, не вступая в прямые, — и бесполезные, по-существу, споры, – вы продолжали гнуть свою линию. Вы купили на собственные заработанные деньги гитару. Собирали репетиции во время больших обеденных перемен. Часами в своей комнате совершенствовались в технике, делая домашние задания поздней ночью, когда вся семья ложилась спать. Выступали на всех школьных мероприятиях, до которых могли дотянуться — школа еще надолго запомнит олимпиаду по химии, которая открывалась вашим «выступлением с элементами фаер-шоу». Видя ваше упорство и понимая, что в этот раз Вас не сбить с выбранного пути, родители пытались этот путь повернуть в «нужную сторону». Вас пытались записать в кружок классической музыки, в доме появилось пианино, отец даже подарил Вам на день рождения щенка ирландского сеттера, чтобы Вам «было чем заняться в свободное от сотрясания воздуха время». Но всё это Вам удавалось преодолеть. Кружки отбраковывались заботой о семейном бюджете. Овладеть пианино на уровне ожиданий мамы оказалось несложно. А Джимми, — как вы назвали своего пса, в честь, разумеется, Джими Хендрикса, — был отличным бэк-вокалистом на Ваших репетициях, на которые Вы сбегали под предлогом прогулок с псом.
С каждым днем музыка стала занимать все более важное место в Вашей жизни. Музыка, — и ваша группа, которую после многочисленных споров и вопреки вашему желанию назвали «Blind Tesseract». Когда музыка лилась сквозь Вас, выходя из вашего сердца и проходя через гриф гитары в руках, рождалась абсолютная эйфория, которая заставляла слышать, дышать, чувствовать по-новому. Она заставляла жить по настоящему, словно срывала все ненужное и чужое как шелуху. Ваши взгляды не сходились с Найджелом, который видел в нью-роке только дорогу куда-то к славе, Вы же играли не для других, ну или не только для других, но для себя. Нет ничего удивительного, что тексты большинства песен группы написали именно Вы. Потому что все эти песни были о Вас. О том, что Вы чувствуете на самом деле. Во время игры на гитаре ваш медиатор бил по струнам Вашей души, и рвались эти струны столь же часто.
Ваши товарищи по группе и школьные подруги нередко удивлялись Вашему характеру, умению идти наперекор всему и всем, даже в одиночестве. Но весь фокус был в том, что даже в самых тяжелых ситуациях Вы никогда не оставались одна. У Вас была Дэби. В любой трудной ситуации, во время самой тяжелой ссоры с родителями или проблемами со сверстниками, у Вас всегда была каменная стена, к которой можно прижаться спиной и опереться, если будет нужно.
Ваша сестра была Вашей точной копией внешне, но почти полной противоположностью внутри. Кроткая, сдержанная, немного застенчивая, предпочитавшая книги и Экстранет компании сверстников, не любящая конфликты, она, тем не менее, была самым близким для Вас человеком. В последний год, когда Вы не видели понимания ни у родителей, ни у старших братьев и сестры (Патрик даже успел жениться), лишь Дэби всегда оставалась на Вашей стороне. Она всегда была рядом, когда была нужна — и на семейных советах, и после них в вашей комнате, когда вам хотелось кого-то ударить и заплакать самой, и на репетициях, где иногда тихо подпевала словам Ваших песен. Именно она давала Вам силы быть сильной.
И именно она предупреждала Вас насчет Найджела. Вообще, Дэби редко о ком-то говорила плохо — это скорее Вы порой были излишне скоры на суждения и остры на язык. Но когда Ваши с ним отношения стали пересекать черту просто партнерских или дружеских, именно она посоветовала Вам держаться подальше от этого человека, говорила что он плохой и не стоит Вас. Кажется, это был единственный случай, когда Вы всерьез с ней поругались. Тем, кто понимает друг друга с полуслова, очень легко сделать друг другу больно, даже если это не происходит намеренно. Естественно, Найджел не был Вам дороже сестры, нет. Он был достаточно наглым, иногда грубым и нередко переоценивал себя. Но эти отношения были чем-то новым, чем-то другим, чем-то только Вашим, не привязанным к «Углу» и закостеневшему прошлому. Это было что-то новое, странное и незнакомое, как и весь мир вокруг Вас. Это был человек, с которым Вас связывала музыка и общие стремления, Вы были очень разными, но именно это притягивало Вас обоих. И даже если этим отношениям суждено было зайти в тупик — Вы хотели попробовать. И как всегда, если Вы что-то решили, никто не мог сбить Вас с выбранного пути. Даже Дэби.
Но Ваша сестра редко ошибается в чем-то, что касается Вас. Ваши успехи в музыке росли, «Тессеракт» набирался опыта и даже заимел некоторых поклонников. Ваш трек «Someone else» даже прокрутили по «SWS» — «Space Wave of Sound», музыкальному каналу популярного сейчас Себастьяна Морено. Найджел прилагал массу усилий для того, чтобы раскрутить группу, и ради славы был готов на многое, в том числе, на изменения самых основ. Он предлагал менять и подстраивать направление Вашей музыки и стиль группы, апеллируя к рейтингам и трендам. Для него было важно, чтобы про «Тессеракт» узнали, чтобы про него говорили. «Слава и успех сами не придут», — повторял он все время. Но для Вас, изменить стиль музыки — означало измениться самой. Ведь в музыке и текстах были Вы сами. А врать — себе или окружающим — Вы не умели. Вы просто не могли играть по-другому, о чем и говорили неоднократно на репетициях. Из-за того, что два основателя и лидера не могли сойтись в таком вопросе, группа практически раскололась надвое, а Ваши ссоры с Найджелом просачивались из «Тессеракта» в Ваши отношения. Тем не менее, Вы думали, что близость и чувства между Вами помогут преодолеть это разногласие. Если люди чувствуют одно и то же, то рано или поздно они смогут прийти к чему-то, что устраивает обоих, — так думали Вы.
Вот только Найджел «Dust» Чейз думал по-другому. И когда «Тессеракту» предложили выступить в ночном клубе на разогреве у известной нью-рок группы — он просто не позвал Вас. Ваш барабанщик, Эндрю, сбросил вам сообщение за полчаса до начала, пожелав выздоравливать и жалея, что из-за болезни Вы пропускаете такое событие. Вам пришлось практически сбежать из дома только для того, чтобы стоя в первом ряду бушующей толпы впервые смотреть на свою группу со стороны. Смотреть на человека, который, как Вы думали, любит Вас, а сейчас похищает Вашу жизнь. Смотреть на незнакомую девушку в пепельном парике, которая стоит на Вашем месте и поет Ваши песни, а во время паузы меняется с Найджелом поцелуем. Вы не слышали рева взбудораженной толпы вокруг и музыки, искаженной и переделанной, от которой Ваши собственные тексты изменялись до неузнаваемости,,лишь стояли, не в силах пошевелиться, потому что боялись разбиться на мелкие кусочки. Вы закрыли глаза, пытаясь удержать предательские слезы и разрывающие голову волны боли… а потом струны начали рваться. Струны Вашей души. Струны на гитарах Найджела и вашего искаженного двойника. Струны проводов, подведенных к проекторам и звукоусилителям. Чтобы ваша голова не раскололась, Вам пришлось держать ее двумя руками, и поэтому вместо головы раскалывалась в мелкую щепку гитара Найджела. Толпа в изумлении отхлынула от сцены — и ваши взгляды встретились. Сквозь слезы боли разбитого сердца Вы видели его потрясенные испуганные глаза и кровавый росчерк, оставленный лопнувшей струной, через все его смазливое лицо. И вашу жизнь.
Из клуба Вас вывела Дэби, которая пошла вслед за Вами. Как и всегда, когда была нужна. Домой Вы вернулись под утро, держась за руки, так и не сумев при свете звезд найти себя или хотя бы ответы. Зато, Вы снова нашли свою сестру, которую чуть было не потеряли.
Дома кроме перепуганных родителей и изумленных братьев, искавших Вас всю ночь, Вас встретили незнакомые люди в багровой униформе. Располагающая женщина с милой улыбкой и строгий высокий мужчина с темными волосами представились агентами Стилл и Сэнд из «Конатикс Индастриз». Агентами, которые были посланы, чтобы забрать Вас к звездам.
Они все объяснили. У Вас был дар, особый дар, как он проявляется — Вы увидели вчера вечером. Он может причинить вред любому, кто окажется рядом с Вами в неподходящей момент, в том числе и Вашим близким. И если Вы не хотите, чтобы это случилось, Вы должны научиться его контролировать. Ради себя, родителей и Дэби.
Кроме того, Программа, в которой Вы будете участвовать, откроет перед Вами дорогу, о которой Вы даже не думали. Дорогу и жизнь, не ограниченную ни «Уголком», ни, Ньюкаслом, ни даже всей Землей. Дорогу, которую Вам предстоит пройти в одиночестве, ведь к звездам Вы отправитесь одна, без человека, который всегда Вас поддерживал. Без человека, в котором Вы черпали силы. Без человека, чью важность и близость Вы заново осмыслили и обрели только сейчас. Справитесь ли Вы, когда за спиной нет каменной стены, а струны души изорваны?
Вы живете в эпоху перемен. Говорят, в древнем Китае это желали в качестве проклятья, и теперь Вы понимаете, почему. Вы всегда стремились к переменам и изменению и, наконец, получили то, чего так хотели. Сейчас, когда шаттл уносит Вас из родного дома, Вас наполняют одновременно щемящее чувство предвкушения незабываемого путешествия и неожиданная тоска — по Дэби, Джимми, родителям и всем остальным. А в Вашем мозгу крутится строчка из собственной песни.
«Maybe someone else?..»
Виктория Норман
I'm at the edge of the world
Where do I go from here?
Do I disappear?
Should I sink or swim?
Or simply disappear?
«Sleepwalking» by Bring Me The Horizon
В этом мире нет равенства. Нет и никогда не было. Кто-то всегда оказывается на лучшей половине жизни. А кто-то — на худшей. Но так ли это важно, пока мы остаемся собой?
Я родилась 14 февраля 2151 года в Детройте. Город, бывший в середине двадцатого века столицей мировой тяжелой промышленности, в середине двадцать второго завершил круг разложения, пережив все градации падения, на которое только способны люди. Начиная от восстаний в гетто и пиршества преступности на руинах бывших фабрик, заканчивая безжалостной безработицей и полным упадком всех социальный сфер, город стал настоящим призраком. Не один и не два раза провозглашались попытки возрождения города-мечты из руин, и раз за разом все надежды обращались в прах.
Лишь к началу двадцать второго века наметился сравнительный подъем жизни в окрестностях города-призрака, когда принудительное финансирование социальной сферы и принудительный же разгон органов местного самоуправления позволил вернуть город в руки государства, а затем — передать частным мегакорпорациям нового времени. Но возвращения к жизни в прямом смысле этого слова не произошло. Вместо этого, на костях старого города был поставлен фундамент шпилей нового. И теперь они возвышаются, как белоснежные колонны над могилой. Развороченной, гнилой, трухлявой могилой, над которой у подножия новых высоток смогом вьется призрак города, озаряемый неоновыми огнями и пульсирующий битом музыки, в которой через слово звучит лозунг: «Detroit vs. All».
Именно здесь, в трущобах Нижнего Детройта, мне было суждено появиться на свет. Я никогда не знала, как прошли первые два месяца моей жизни — жизни до приюта. К моему счастью, потому что жизнь в приюте, финансируемом одной из владеющих ныне Детройтом корпораций, в любом случае лучше жизни на улицах города-призрака. В каком-то смысле лучше.
Нет, приютская жизнь не настолько плоха. После того, как корпорациям Детройта были обещаны налоговые поощрения за вложение в социальную сферу, началось негласное соревнование щедрости. Поэтому, ни один из приютских детей не мог, даже если и хотел бы, пожаловаться на недостаток еды, одежды или вещей. Деньги протекали через приют и большая их часть оседала внутри, обеспечивая детей присмотром врачей, начальным образованием и специализацией. Существовали даже программы адаптации детей к будущей взрослой жизни, чтобы на выходе из стен приюта мы не были беспомощными тепличными цветами, которые не могут даже поменять батарею в своем коммуникаторе.
Но ничто из этого никак не могло компенсировать отсутствие семьи, которой ни у кого из нас не было. Настоящей семьи, а не биологических родителей. Я никогда не знала своих. И не уверена, что захотела бы: на нашей половине жизни не было любви. Воспитатели не могли сойти за семью даже с большим приближением, поэтому мы искали контакт друг с другом. Искали, как умели, что иногда провоцировало драки или долгие обиды. В мире, где никто не знает правильной жизни, не может родиться адекватных отношений, нам просто не с кого было брать пример. Поэтому, любая возникающая тут дружба была настоящим праздником, чудом. Таким чудом стала моя дружба с Брианной.
Брианна, как и я, не знала ничего о своих родителях, и потому нам было проще других находить общий язык: весь мир для нас был как чистая белая приютская стена, на которой можно было написать все, что угодно. Правда, Брианна была уверена, что ее родители просто не могут за ней приехать, поэтому она до сих пор здесь. Я почему-то уже тогда понимала, что так не бывает. Иногда мы смотрели из окна на шпили верхнего города и мечтали, как однажды окажемся там и построим свое настоящее будущее. А потом будем проноситься мимо приютских окон на своей машине и махать в окно другим приютским детям.
Какими бы наивными ни были эти мечты, им в любом случае не суждено было сбыться: когда Брианне исполнилось пять лет, ее удочерили. Я смотрела в окно, как новые родители помогают Брианне забраться на заднее сиденье высокого аэрокара, и мысленно попрощалась с ней навсегда. Впервые в жизни я почувствовала, как тяжелый камень давит мне на шею, не давая дышать. Это чувство ошеломило и разозлило меня, вызывая новые и новые приступы ярости. Не помня себя, я закричала, что есть сил, и вдруг решетка, закрывающая окно снаружи, распахнулась настежь вместе с окном, впуская внутрь свежий весенний воздух. Не думая долго, я свесилась из окна и сползла по откосу на землю.
Совсем скоро я брела по краю тепловой магистрали, на границе трущоб и Верхнего Детройта, собирая веселые желтые одуванчики в большой букет. Не знаю, сколько прошло времени, пока магистраль не уперлась в стену высокого старого здания, похожего на огромный ангар. Ну это сейчас я знаю, что оно было похоже на ангар, а тогда я решила, что это какой-то дворец. Внутри было пусто и грязно, только несколько прожекторов освещали высоченный потолок с облупившейся краской. Куски перекрытий свисали вниз, грозя обвалиться в любую минуту, и только строительные леса намекали на то, что здесь вообще могут жить люди. Будь я постарше, наверняка сбежала бы оттуда как можно быстрее, но тогда мир казался мне ярким и полным чудес. Подойдя поближе к лесам, я увидела человека.
Он висел под самым потолком на краю строительных лесов и красил потолок. Рядом с ним в воздухе парил робот, методично вбивающий новые слои обшивки взамен старых. Заметив меня, человек остановился и осторожно спустился вниз.
— Что ты здесь делаешь, девочка? Где твои родители?
— А у меня нет родителей, сэр, — ответила я, ничуть не смущаясь.
— Как это у такой хорошей девочки может не быть родителей? Хмм. Ты, наверное, из приюта, — присвистнул мужчина. — в таком случае, тебя уже должны искать. Ты знаешь, что здесь опасно?
— Сэр, но вы ведь здесь и не боитесь!
Мужчина рассмеялся, взмахом манипулятора спуская к себе робота.
— У меня есть стальной друг и помощник. Поздоровайся с девочкой, Джеки.
Робот издал протяжный треск и наклонил свой визор набок, как это иногда делают собаки.
— Как тебя зовут?
— Виктория, сэр.
— А я — Александр Грин. Только я не «сэр», я художник-реставратор.
— А что такое… ре-стар-ва-тор?
— Реставратор, — рассмеялся мужчина. — Это человек, который возвращает жизнь всему старому. Вот сейчас, например, мы стоим под сводами Мичиганского театра. Когда-то здесь давали спектакли, потом здесь была парковка, здание несколько раз хотели снести, но оно устояло и теперь я могу вдохнуть в него новую жизнь…
Часы текли мимо, а мы все разговаривали и разговаривали. Я не помню почти ничего из того, что маленькой Виктории рассказал Александр Грин в тот вечер, но знаю, что этот человек вдохнул в меня надежду. Он никого не спрашивал и ни перед кем не отчитывался, просто брал и делал то, что считал важным. Напоследок он дал мне визитку со своим электронным адресом в Экстранете. Смешно, учитывая, что у пятилетних детей в приюте не было доступа в сеть из приюта, но я почему-то сохранила ее на всю жизнь.
Наконец, меня нашли и нам пришлось попрощаться. Александр сказал, что нашел меня несколько минут назад и совсем не знает, как я сюда попала, но уверен, что это случилось не по моей вине. Меня не стали ругать или наказывать, просто поменяли замки на окнах нашего этажа.
Дни и месяцы в приюте тянулись бессменной чередой серых будней, один из которых мало отличался от другого. Мне хотелось рисовать и я пыталась делать это, как умела, стараясь воспроизвести в памяти черты нашей встречи с Александром, но получались только несвязные каракули.
Прошел год, и воспоминания о встрече под сводами театра стали похожи на сон. Началась учеба, к нам приходили учителя из обычных школ и учили нас азам грамоты. После того, как Брендон уехал, мне не удавалось подружиться с другими ребятами, хотя и конфликтов тоже не было. Они считали, что я все время витаю в облаках, я и правда витала. Подолгу засматриваясь в окно, туда, где за решеткой и паутиной тепловых магистралей были спрятаны настоящие чудеса и люди, их создающие.
Спустя еще два года, когда мне исполнилось восемь, я поняла, что меня никто не возьмет. Время шло, я становилась старше, а взрослые девочки никому не нужны — все это знают. Нужно было бежать. Не просто убегать из приюта, чтобы погулять по руинам нижнего города, а идти к людям и искать себе свой собственный новый дом.
Я тщательно все просчитала. Не знаю, как получился тот фокус с окном, но в этот раз ничего такого не вышло бы, хотя бы потому, что нас переселили на третий этаж. Вместо этого мне нужно было подгадать момент на экскурсии в музей и сбежать тогда. План был идеален: в общественном месте, полном людей, никто быстро не заметит моего исчезновения, а когда заметят — я буду уже далеко. Я не до конца понимала, что буду делать потом, но в тот момент это волновало меня меньше всего.
Загаданный день настал и я собралась. Собираться мне было легко, ведь кроме визитки от Александра, да пары личных вещей, у меня ничего особенного не было. Наконец, мы собрались на экскурсию и приехали в Институт Искусств. Как я и ожидала, убежать оказалось проще простого: достаточно было просто уйти в уборную, а выйти через другую дверь. Я оказалась на оживленной улице реконструированного старого Детройта.
И вновь свежий весенний воздух развевал мои волосы, пока я шагала походкой свободного человека по улицам большого города. Я успела вдоволь насмотреться в витрины антикварных магазинов на прекрасные платья и удивительные вещи, которых нельзя было найти даже в Экстранете. Мир оказался таким удивительным и полным красок! Начинало смеркаться и в животе недовольно бурчало, но я уже придумала, как подойду к одной из этих красивых витрин со вкусной едой и попрошу меня покормить — не зря ведь Александр назвал меня очень хорошей девочкой, кто-нибудь обязательно меня покормит. Проверить свое предположение я не успела: появились полицейские и отвезли меня в приют.
На этот раз мне не удалось отделаться просто так и меня ожидал серьезный разговор с мисс Пайтон. Она достаточно жестко объяснила мне, что если я продолжу вести себя также, меня ждут большие неприятности: я или сгину на улице, или попаду в тюрьму. Идея попасть в тюрьму показалось мне хуже пребывания в приюте, и я пообещала не убегать больше, когда мы будем на экскурсии в музее. Мисс Пайтон только недовольно покачала головой и на этот раз меня простила. Камень вернули мне на шею и он продолжил меня душить.
Прошло еще несколько лет. Я смирилась с мыслью, что никто меня не удочерит, пятнадцатилетних девушек не удочеряют. Также я почти смирилась с мыслью, что мне не стать художником-реставратором. Да вообще никаким художником — не стать. Я была к этому морально готова, и действительно готова была с этим смириться. С чем я смириться не могла, так это с жизнью в приюте до восемнадцати лет.
Ближайшие три года меня ждало получение социально одобряемой профессии. На выбор мне предлагались экскурсовод, работник теплоцентрали и официантка. Пункта «свой вариант» в тесте не было, поэтому я расставила галочки в произвольном порядке и села думать новый план побега. За прошедшие несколько лет я поняла, что просто так в огромном Детройте не выжить, и мало просто оказаться на улице. Надо, чтобы тебя не просто не нашли, но и не убили. Я вдоволь начиталась статей о жизни Нижнего Детройта в Экстранете, и вообще стала серьезнее относиться к жизни. По крайней мере, я так думала. В любом случае, план постепенно сложился.
Я дожидалась, пока нас в очередной раз отправят на профессиональную подготовку. Затем, честно отрабатывала день. Когда день подходил к концу и мы начали бы грузиться, чтобы уезжать, я выходила из здания другим путем и скрывалась в городском парке. На дворе снова была весна, вполне можно было переночевать день или два на улице. Потом я должна была спуститься в трущобы и найти там работу: наверняка в одной из забегаловок можно было найти работу на кухне, думала я. План был не идеален, но он был. Я терпеливо дожидалась намеченного дня.
Все прошло идеально, даже слишком. Я вышла из здания и быстро перешла реку по мосту, оказавшись на острове Бэль Айл. Укрывшись в кустах и закутавшись в прихваченный с собой плащ, я переночевала свою первую ночь на свободе. Немного морозило, но это было ничто по сравнению с возможностью быть свободной. Затем предстояло самое сложное — попасть в нижний город.
Я не даром потратила свое время в Экстранете на изучение маршрутов старого Детройта, поэтому с вопросом «добраться» проблем не возникло. Но вживую старый город оказался совсем не таким, каким я представляла его по Экстранету. Длинные ряды пустых особняков, руины заводов, бесконечный смог и островки жизни у подножья зданий Верхнего Детройта. Было не похоже, чтобы здесь брали пятнадцатилетних девочек работать на кухню. Не похоже было, чтобы здесь вообще были кухни, на которых можно было бы работать.
Пробродив день по пустому городу, я забралась в один из брошенных домов и спряталась в каких-то коробках. Вся моя затея начинала казаться мне в чем-то неправильной. Но меня все еще не нашли, говорила себе я, и это самое главное. С этим мыслями я задремала.
Проснулась я от громкого разговора незнакомых людей, совсем рядом. Я вжалась в темный угол между двумя шкафами и замерла в оцепенении: двое мужчин, явно немолодых и достаточно агрессивных пришли сюда в поисках наживы. Не знаю, что они имели в виду под наживой, но попадаться им на глаза совсем не входило в мои планы. Стараясь не выдать себя, я совсем не шевелилась и почти не дышала, но один из них заметил мои следы в пыли на полу. Обходя кругами комнату, он мерзко скрипел половицами и громко, отвратительно дышал, так, что мне казалось, будто я чувствую в воздухе зловоние из его рта.
И вновь я почувствовала, как камень сжимает мое горло, лишая меня воздуха. Он был все ближе, оцепенение и страх сковывали меня с ног до головы, и когда он отодвинул укрывавшую меня дверцу шкафа, я зажмурилась и изо всех сил закричала, так громко, как только могла. В ту же секунду раздался чудовищный грохот, и стук чего-то тяжелого, а потом — чужой вскрик и стук убегающих ног.
Я открыла глаза, ошарашенно глядя по сторонам, и увидела вокруг себя обломки разлетевшегося шкафа. А у противоположной стены, ничком, лежал здоровенный мужчина с ножом в руках и рюкзаком на плече. Кажется, он дышал, но у меня не было никакого желания проверять, так ли это. Все еще не контролируя себя полностью, я судорожно поднялась с пола, шатаясь, дошла до рюкзака, схватила его и побежала прочь.
Я остановилась, когда ноги меня уже почти не слушались. Убедившись, что никто меня не видит, я залезла в ближайший дом и заблокировала дверь изнутри ножкой стула. В рюкзаке нашлось немного еды, хорошие консервы в красивой надежной упаковке. Так я первый раз поела еды, добытой своими руками. Уже потом я узнала, что эти консервы выдавали всем на пунктах социальной помощи, отмечая особой меткой тех, кто получил свою пайку. Правда, чтобы меня не вычислили, мне приходилось называться дочерью владельца моего рюкзака — Джека Каннингема, который любезно оставил внутри свои документы. Но это было малое зло по сравнению со смертью от голода.
Только здесь я поняла по-настоящему, как оказалась в приюте. В Нижнем Детройте, — а я была уверена, что именно здесь мне «повезло» родиться, — жизнь ребенка стоила фиксированную плату в размере социальной помощи молодым родителям. Видимо, мои были законченными уродами, раз не смогли удержать при себе ребенка даже ради этого. Если в детстве у меня и были какие-то иллюзии на тему поиска своих настоящих родителей, здесь они закончились окончательно. Эти люди виноваты в том, что я оказалась в приюте, а потом на улице. Эти люди виноваты в том, что мир для меня — как поле боя, где один человек другому потенциальный противник или будущая жертва. Мне не о чем было с ними говорить.
Я быстро поняла, что работы в трущобах нет. В том смысле, как я ее понимала, живя в приюте. Можно было прибиться к банде или торговать одной из тех гадостей, которыми травят себя богатенькие детишки больших людей из Верхнего Города. Можно было торговать еще кое-чем, что я уже могла, но это было хуже, чем воровать. Воровать тоже было можно, но важно было понимать, у кого ты воруешь: Нижний Город, каким бы огромным он ни казался, строился на простых отношениях, и пойманного вора запросто могли искалечить, никто не стал бы звать для этого полицию. Был вариант лучше, и я им пользовалась.
Тем парням, которые торговали стимуляторами в ночных клубах Нижнего Детройта, было сложно продавать свой товар кому попало. Все-таки, полиция иногда наведывалась и сюда, поэтому подходить и предлагать веселую жизнь каждому встречному было опасно. Поэтому, мы с девчонками собирались в клубах и развлекались там за счет хозяев, привлекая молодых парней из Верхнего Города, которые приезжали сюда на своих расфуфыренных аэрокарах. От нас не требовалось ничего такого — только танцевать и в нужный момент намекнуть парню, что если он хочет чего-то особенного, то стоит заглянуть вон за ту занавеску. Мы были «проверкой на легавых», взамен у нас была еда и крыша над головой. Иногда, конечно, можно было и присоединиться к такому любителю острых ощущений в его выборе удовольствий, но это было личным выбором каждой из девушек.
Жалею ли я о годе, проведенном там, в трущобах? И да, и нет. С одной стороны, я несколько раз была на грань от гибели или других мерзких вещей, но каждый раз меня что-то спасало — не так, как в тот, самый первый раз, просто вовремя появлялись охранники клуба или мне просто удавалось заговорить зубы и сбежать. С другой стороны, пожив пусть такой, но собственной жизнью, я поняла, чего она стоит. Я не хотела возвращаться в приют и не стала бы этого делать, но уже понимала, что все эти социальные институты придуманы не просто так: нельзя вечно работать на наркоторговцев в нижнем городе. Я надеялась скопить денег и сбежать отсюда подальше, купить себе документы и найти нормальную работу. Этому не суждено было сбыться.
В одну из долгих клубных ночей на нас устроили облаву. Полицейские ворвались в клуб как смерч, уложив всех в пол и накрыв наших «работодателей» с поличным. Потом был полицейский участок, разбирательство до утра и, вновь, белые стены приюта.
Разговор с мисс Пайтон был коротким. «С девочками, которые плохо себя ведут, мы поступаем плохо». Мне объявили, что устанавливают устройство слежения, которое будет сообщать мое местоположение, куда бы я ни отправилась. Потом были наркоз, операция и одиночная камера. Я даже не знала, что в нашем приюте есть камеры. Тем более — одиночные. Устройство установили под кожу, на шее сзади. Меня кормили, но не давали мне разговаривать с другими воспитанниками или читать Экстранет. В отместку я царапала ложкой надписи на стенах, ждала и копила силы.
Так прошел месяц. Когда дверь открылась, я мило улыбалась и спокойно отвечала на вопросы воспитателей. Все уже было решено, мне ни к чему было спешить. Я терпеливо дожидалась ночи, наблюдая, как на меня реагируют бывшие соседи по приюту и воспитатели. Мне нужно было только дождаться ночи.
В приютах такого типа, как наш, была своя система безопасности, достаточно совершенная, чтобы удерживать воспитанников в узде, но не рассчитанная на спланированный взлом. Мой год в трущобах прошел не зря, и через час и пять минут после отбоя я стояла перед дверью в кабинет мисс Пайтон. От ее ключей и бумажника меня отделяла одна маленькая защелка.
Я собрала все свои силы, глубоко зажмурилась и попросила у того, кто наблюдал за мной все это время, — не знаю, кого: ангела ли или дьявола, того, кто совершал эти чудеса, — помочь мне еще один, последний раз. Ответом мне была волна электрических искорок, пробежавших по коже, — и щелчок открывшегося замка.
Оставалось немного.
Острая, как скальпель, рукоятка ложки, заточенная о стены одиночной камеры, впилась мне под кожу. Закусив губы до крови, я плавным движением потянула ее на себя и выдавила из под кожи чип. Потом глубоко вздохнула, сжала зубы еще раз и залила рану гелевым антисептиком из аптечки. Наклеенная сверху повязка довершила начатое.
Проводка на электрощитке полыхнула от зажигалки, как бумажный лист, заполняя коридор густым едким дымом. В ту же секунду все двери в здании разблокировались, выпуская меня на воздух. Закутавшись в куртку одного из охранников, я проскользнула в заднюю дверь и растворилась в ночной тишине.
В этот раз у меня не было плана. Я просто знала, что должна была сделать.
Я перешла реку по мосту, как тогда, год назад. Потом прошла вдоль по набережной на юг, по Фронт Роад. Потребовалась одна короткая остановка, чтобы обезличить деньги и получить от курьера фиктивные документы. Чтобы не идти пешком, я в какой-то момент взяла велосипед с арендной площадки одной из прогулочных зон и поехала на нем. Предстояло проехать около тридцати километров, я останавливалась, только чтобы попить воды или поесть купленного в начале пути шоколада. Билет на корабль лежал у меня в кармане, и порт Кингсвилл ждал меня в конце пути.
К тому моменту, когда над водой сквозь туман показалось солнце, я стояла на палубе, закутавшись в свою куртку и одолженный одним из матросов шарф. Я направлялась на север, в Буффало, оттуда — наземным транспортом на восток, в Торонто. Там я могла найти нормальную работу и начать жить.
Я проснулась в своей каюте от того, что замолкли двигатели. Мы не успели бы добраться так быстро, скорее всего — меня вычислили. Я выбежала из каюты и пробралась на корму корабля. Еще оставался шанс снять спасательный ботик и убежать на нем. До берега было не больше пяти километров, еще были шансы. Но у выстрела из полицейского станера было другое мнение на этот счет.
Полицейская камера предварительного заключения поприветствовала меня во второй раз. Меня оставили до утра, пока не выйдут на работу те, кто должен был со мной разбираться. Но, на самом деле, я знала эти их приемы, — меня оставили мариноваться и думать о жизни. Я несовершеннолетняя и ничего предъявить они мне не могут. Пожар не мог причинить большого вреда и наверняка был автоматически потушен. В конце концов, если что, я смогу попытаться еще раз, надо только хорошенько приготовиться к утреннему визиту полицейских.
Тем сильнее было мое удивление, когда среди ночи ко мне пришли. Незнакомые посетители в багровой униформе не были похожи на полицейских, скорее — на частных корпорантов. Они представились, как специальные агенты корпорации «Конатикс Индастриз», Стил и Сэнд. Располагающая женщина с милой улыбкой и строгий высокий мужчина с темными волосами. Люди не моего круга, непривычные. Но при этом чем-то смутно похожие. На меня.
Они спокойно сели рядом, предложили чаю. Я не стала отказываться, тем более, что при желании подсыпать мне что-то они не стали бы спрашивать — просто вкололи бы.
— Итак, Виктория. Как ты думаешь, почему мы к тебе пришли? — начал мужчина, представившийся Сэндом.
— Потому что я сбежала из приюта, вырвав имплант слежения и устроив пожар?
— Ответ неверный. Мы пришли к тебе, потому что у тебя есть потенциал.
В руках агента включился планшет, проигрывающий видео с камеры наблюдения приюта. Вот я подхожу к двери. Вот я крепко зажмуриваюсь, сжав кулаки. Вот дверь открывается.
— Что это все значит? — я слышу удивление в собственном голосе.
— Это значит, Виктория, что ты уникальна. Но пока твоя уникальность привела тебя только сюда, — обводит рукой камеру женщина, представившаяся, как Стил. — Ты можешь гораздо больше.
— Мы предлагаем тебе выбор. Ты можешь остаться в этой камере, а утром тебе предъявят умышленный поджог и порчу имущества в особо крупных размерах, за которую тебе не придется рассчитываться прямо сейчас, но взамен ты будешь обязана в течении пятнадцати лет работать на муниципальной службе, выплачивая половину своего содержания в возмещение ущерба.
— Или ты можешь пойти с нами и научиться обращаться с даром, который давно в себе открыла. Выбор за тобой.
Выходя из камеры вслед за агентами, я чувствовала, что камень с моей шеи навсегда остается позади. Еще никогда я не была так уверена в своем выборе.
Зои Сандовалл
Sans tirer à mon coeur, mon cou
You do the things you do
Sans tirer à mon coeur, mon cou
Entrust to tell the truth
Sans tirer à mon coeur, mon cou
You do the things you do
Sans tirer à mon coeur, mon cou
No need to heal or prove
«An Apology» by LEMMiNO ft. Veela
Можно ли записать в книгу всю человеческую жизнь? Вы никогда не любили говорить за других, но твердо уверены, что в вашем случае ответ был бы более чем утвердительным. Более того, сейчас эта книга лежит на ваших коленях, пока вы со странным, пробирающим до костей, словно разряд тока, волнением, ожидаете того момента, когда бесконечный поток облаков за вашим окном превратится в сияющую громаду космопорта.
Назвать это книгой, наверное, будет неправильно и громко, хотя вы почти всегда воспринимали ее именно так. Тетрадь, сшитая, словно лоскутное одеяло из множества листов, на каждом из которых вашей рукой описан тот или иной день вашей жизни. И теперь вам предстоит описать самый трудный, самый необычный и странный из них. Глядя на открытый перед вами чистый разворот, вы несколько секунд медлите в нерешительном раздумии.
Как бы начать?
По рассказам бабушки по папиной линии, в честь которой вас и назвали, ночь, в которую вы родились, была самой холодной и снежной в Нью-Йорке за последний десяток лет. Непогода и преждевременные, почти неожиданные роды не помешали вам появиться на свет 26 марта 2150 года, ровно за час до наступления полуночи. Согласно семейной легенде — во всяком случае, вы любили именно так называть эту историю бабушки — из-за аварии, вызванной ужасным бураном, в больнице отключился свет, и роды проходили почти в боевой обстановке. Но с вашим первым криком, как по волшебству, все лампочки в помещении вспыхнули, словно приветствуя вас в этом удивительном мире.
Бабушка Зои любила повторять эту историю с обязательной присказкой — «твоя жизнь будет такой же яркой и вдохновляющей для других, как вспышка после полной темноты». Именно поэтому она, а вслед за ней и остальные домашние, так вас и звали — Вспышкой, и этим прозвищем вы всегда очень гордились. Вообще, бабушка Зои отличалась в семье непререкаемым авторитетом, с которым никто не решался спорить. При этом вы никогда не видели, чтобы она кого-нибудь ругала или даже просто повышала голос, наоборот, она всегда относилась к вам и всем остальным с большим пониманием и заботой. Она любила играть с вами, часто брала на прогулку в Центральный Парк, и хотя сильно уставала после этого, каждую ночь читала вам сказки. Замирая под одеялом, вы погружались в мир чудесных историй и событий, следуя за теплым, словно молоко на ночь, голосом бабушки и мечтали, что когда-нибудь сможете рассказывать свои сказки.
Бабушка была одним из трех людей, с которыми у вас с раннего детства, проведенного в маленькой квартирке в эконом-секторе одного из громадных бетонно-стеклянных небоскребов на Статен-Айленд, были очень близкие и доверительные отношения. Кроме нее, в этот круг «самых-самых-самых» входили ваша сестра Эшли и брат Питер. Эшли была старше вас на целых шесть лет и сколько вы ее помните, всегда была очень серьезной и вдумчивой, со строгим голосом и чудесными глазами. Бабушка Зои смеялась, что вам от нее достались волосы и имя, а Эшли — глаза и чувство ответственности.
Более того, это чувство ответственности вы в полной мере ощутили на себе, потому что именно со старшей сестрой вы проводили большую часть времени. Она всегда очень серьезно относилась к возложенным на нее обязанностям и, хотя вы не раз обижались на нее из-за чрезмерного контроля, и излишней опеки — бывали случаи, когда она буквально за руку таскала вас к стоматологу, когда у вас болели зубы — но она всегда была рядом. Всегда была готова прийти на помощь, воспринимая заботу о вас с братом как само собой разумеющееся, а не как навязанную необходимость. Сколь холодной и строгой ни казалась Эшли, вы всегда знали, что ваша сестра — лучшая сестра на всем свете, а может быть даже и во всем Нью-Йорке.
Питер появился на свет почти вслед за вами, с опозданием в пару лет. Совсем не похожий на Эшли, порывистый, любопытный и непосредственный, Питер был настоящей головной болью для старшей сестры и бабушки. Еще с детства у него постоянно возникали тысячи вопросов, требующих немедленных ответов от окружающих. Ваш брат не любил сидеть на одном месте, словно у него был встроен постоянно работающий гипердвигатель. И насколько много хлопот он причинял старшим, настолько между вами были теплые и доверительные отношения. Вы часто играли друг с другом, особенно по тем сказкам, что читала ваша бабушка. Вы всегда были принцессой или волшебницей, а Питер — доблестным рыцарем, который в итоге оказывался оборотнем, вампиром или турианцем.
Вы сами, наверное, представляли собой некую точку баланса между сестрой и братом. От Эшли вы взяли спокойствие и рассудительность, а от Питера — энергию и стремление к движению. Вы могли целый день бегать по квартире в поисках сокровищ и часами напролет сидеть за интересной книжкой или игрой в Экстранете. Будучи объединяющим фактором между братом и сестрой, вы иногда одним только своим присутствием предотвращали готовые вспыхнуть между ними ссоры. Жаль, это не получалось сделать с вашими родителями.
В самом раннем детстве, полном принцесс, рыцарей и бабушкиного домашнего печенья вы почти не помните своих маму и папу. Нет, разумеется, они жили вместе с вами, но почему-то вам тогда казалось, что в пределах вашей квартиры существуют два мира, два отраженья, обитатели которых являются лишь тенями для другой стороны. В одном из них живете вы с братом, в другом — ваши родители, а бабушка и Эшли — это странники, которые могут перемещаться между этими мирами. И если ваш мир — это Двор Весны, то там, за зеркалом, был явно Двор Зимы.
Зеркало, разделяющее два мира, разбилось, когда вам исполнилось восемь. К этому моменту вы под чутким присмотром Эшли и бабушки уже переступили порог школы и с головой окунулись в новые впечатления и знакомства. Ваша общительность и активность позволила вам быстро завести много подруг и знакомых, а усидчивость и внимательность привлекали внимание учителей. Вам очень нравилось в школе. Не что-то одно и конкретное, а скорее в общем, атмосфера и возможности, которые для вас приоткрывались. Вы всегда любили все новое и интересное, и вместе со школьным дверями для вас открылся целый мир, такой большой и неизведанный. Эшли терпеливо выслушивала ваши восторги, не забывая проверять домашнее задание, а Питер откровенно завидовал и повторял, что когда вырастет, сразу пойдет не в первый класс, а в третий и вам казалось, что вашему счастью нет предела. А потом…
«Сегодня бабушка умерла».
Это первая запись в вашей потрепанной тетради. Задумчиво листая книгу в поисках мыслей по поводу записи о сегодняшнем дне, вы случайно перелистываете ее в начало и глаза сами впиваются в неровный детский почерк, до того как вы успеваете их отвести от до ужаса знакомых букв. Даже сейчас, спустя столько лет, вы чувствуете, как комок подступает к вашему горлу, а ноги становятся такими же легкими, как белые облака за окном иллюминатора справа от вас.
Вы плохо помните следующие несколько месяцев. Они прошли, словно в колдовском тумане, где нет четких картин и событий, лишь призрачные тени жмутся по углам. Сначала вам даже казалось, что это все не по-настоящему, сказка и обман, что бабушка всего лишь заколдована и нужно найти способ снять проклятье. Вы же были принцессой, а поцелуй принцессы даже лягушку превращает в человека. Но когда вы коснулись своими губами холодного лба бабушки на похоронах, вы четко осознали, что такое проклятье вы снять не сможете. Королева Весеннего Двора ушла навсегда, а вместе с ней рухнуло и зеркало, разделяющее два мира. Наступила Зима.
Ваши мама и папа, Кэтрин и Джон Сандовалл вместе работали в строительной фирме, где и познакомились. Фактически, им приходилось проводить вместе все время, как работе, так и дома. Это были два сложных и достаточно независимых человека, чей брак, возможно преждевременный, к определенному моменту начал тяготить их обоих. С каждым годом отношения между ними становились все хуже и хуже и наличие в их жизни вас и Эшли с Питером лишь затягивало и усиливало агонию. До тех пор, пока была жива бабушка Зои, все конфликты и ссоры проистекали вне вашего поля зрения, теперь же вы и брат с сестрой становились не только свидетелями, но и явными участниками этих событий.
Смерть бабушки словно сорвала все договоры, запреты и обещания. Не проходило ни дня, чтобы в вашей квартире не происходил очередной скандал. Родители словно сами искали повода для того, чтобы выплеснуть злобу и раздражение в окружающий мир, зацепится за что-то, что даст возможность в очередной раз устроить ссору. Вы хорошо помните, как вместе с братом по вечерам запирались в детской, но даже внутренние стены и дверь не могли полностью избавить вас от эха криков и звона сметаемой со стола посуды. В такие моменты Эшли надевала вам и Питеру на голову наушники от плееров и включала музыку, чтобы вы не слышали обрывки злых, словно бродячая собака, слов из-за двери.
Но постоянно прятаться вам не удавалось. С течением времени родители стали не только ругаться между собой, но и словно искать повода сорвать злость на вас. За малейшую провинность, реальную или мнимую, вам и вашему брату доставалось по полной программе. Разлитый чай, не убранные игрушки или опоздание со школы — все это вызывало гнев и злобу, которые обрушивались на вас потоком. Наказания и ругань были для вас обычным делом. Обычным, но от этого не менее страшным.
Чтобы не плакать и не бояться, вы и стали вести свой дневник. Эту «будущую книгу», как вы ее называли, бабушка подарила вам в ваш первый учебный день. «Будущая книга для твоих собственных сказок», любила повторять она. Но как вы не старались, придумать свои сказки, такие же красивые как у нее, у вас не получалось. Все истории, которые рождались в вашей фантазии, были увлекательными и прекрасными, но стоило им покинуть вашу голову, как они превращались в нескладные и туманные обрывки мыслей, которые вы не могли выразить. Когда вы в расстроенных чувствах поделились этим с Эшли, она посоветовала вам начать не со сказок, а хотя бы с простых описаний событий, которые с вами происходят — «если ты сможешь интересно описать твой школьный день, то и со сказками не возникнет никаких проблем». Пока в вашей жизни все было хорошо, вы не находили ни времени, ни особого желания, чтобы этим заниматься, ведь в мире было столько всего интересного. Но потом, когда в доме наступила Зима, вы обнаружили необычную вещь — стоит описать какое плохое событие, пусть в несколько слов и не вдаваясь в подробности, как вам сразу становилось легче. Возникло чувство, что история или ситуация словно утекала из вашей жизни на бумагу, и, оставаясь там, словно в тюрьме, переставала так сильно тревожить и беспокоить вас, будто все написанное происходило с кем-то другим. Поэтому чем более злыми становились родительские слова, суровее наказания и бессмысленнее придирки, тем больше записей появлялось в этой толстой тетради. Так и шло время.
Вашим брату и сестре приходилось значительно тяжелее. Чрезмерно активный и непосредственный Питер чаще привлекал внимание матери и отца, а значит и доставалось ему гораздо чаще. К тому же у него не было волшебной книги, в которую можно запереть свои переживания и слезы, и вам с Эшли нередко приходилось утешать плачущего брата, который никого и ничего не боялся — кроме ваших родителей. Для вашей сестры все было еще труднее. Если вы и Питер еще могли спрятаться в вашей комнате и наушниках, то у нее такой возможности не было. С нее спрашивали сильнее и строже, не только за ее проступки, но и за ваши, на специальных «взрослых разговорах», после которых на кухне, где они происходили, нередко приходилось собирать осколки разбитой посуды. Эшли никогда не жаловалась и не плакала, даже когда возвращалась с таких разговоров с горящей щекой, покрасневшей от удара.
Самое тяжелое время началось, когда вам исполнилось 11. В школе все было просто прекрасно, учителя хвалили вас за оригинальность и творческий подход, у вас было много друзей и подруг, с которыми было весело проводить время, а в «книге» стали появляться первые наброски вашей собственной сказки. Но с каждым днем эта самая «книга» становилось все толще и толще, и вскоре в «тюрьму для слез» стало нужно подшивать новые листы. Словно блюдя какое-то равновесие, чем лучше были ваши дела в школе, тем хуже они были дома. Однажды утром вы обнаружили, что Эшли не вернулась в комнату после очередного ночного «взрослого разговора». Родители объявили — иногда вам казалось, что единственное, в чем они соглашались друг с другом, это в том, как сделать вам больно — что Эшли больше не будет жить с вами, потому что она «нахлебница и воровка». Так наступил самый несчастный год в вашей жизни.
Вы морщитесь, когда, перелистывая страницу, доходите до этого момента. В книге этот год даже отмечен специальной закладкой, чтобы вы никогда к нему не возвращались. Записи в нем не такие грустные, как та, первая, они вызывают не грусть, а скорее чувство мерзости, словно вы прикасаетесь не к исписанным листам бумаги, а к чему-то противному, вроде сброшенной коже змеи. Встряхивая головой и отвлекаясь от записей, вы замечаете, что в глубине салона начинает мигать лампа с просьбой пристегнуть ремни.
Лампочки вообще занимали в вашей жизни особое место. Словно оправдывая ваше прозвище, они имели неопреодолимую привычку взрываться в вашем присутствии. В самые неожиданные моменты, особенно, когда вы были увлечены и сосредоточены, делая очередную запись, например. Вы быстро привыкли к такому поведению осветительных приборов, хотя объяснение этому, конечно, узнали совсем недавно. В детские годы это казалось вам шалостью брата или проказами фей из вашего шкафа. Ваших родителей подобные объяснения не устраивали и очень часто вам приходилось расплачиваться за подобную «наглую, затянувшуюся шутку», особенно, когда в доме не стало Эшли, которая ухитрялась найти и поменять лампы до прихода отца и матери с работы. Сильнее всего вам досталось, когда подобное случилось в их присутствии, и это был первый раз, когда мать вас ударила.
Все изменилось почти ровно через год, быстро и решительно, словно порыв весеннего ветра, разгоняющего снег. Однажды из школы вас и Питера забрала Эшли. И, хотя вы не верили словам родителей про то, что сестра вас бросила и сбежала, вам также трудно в первые мгновения было поверить в предложение Эшли переехать жить к ней.
Ко двору Зимы вы так и не вернулись. Вы не знаете, как точно Эшли решила эту проблему — взяла над вами опеку или что-то еще, но с того момента вы больше не видели своих родителей. И были этому очень рады.
Квартира, которую снимала Эшли, была чуть больше комнаты, в которой вы раньше жили с братом. Она располагалась у самой земли в огромном жилом блоке, окованного словно цепями двумя линиями широкополосного шоссе, с единственным маленьким окном, которое дрожало от скорости проезжающих мимо транспортных средств. В ней с трудом умещались двухъярусная кровать и диван, но все же именно в этих стенах — не так уж далеко расположенных друг от друга — вы и почувствовали себя свободной. Теперь вам хотелось возвращаться домой после школы. Никто не навешивал на вас бессмысленных обязанностей, не заставлял плакать и не ругал за продолжавшие взрываться лампочки, а после школы можно было не бежать домой из-за страха наказания, а пойти с подругами гулять в Центральный Парк.
Более того, Эшли вернула старую традицию, которая была нерушимой до смерти бабушки, — отмечать день рождения с большим размахом. Как бы ни были плохи дела, какие бы ни бывали сложности, но вы делали все, чтобы 26 марта у вас и окружающих было праздничное настроение. Более того, вместе с возвращением старой традицией вы ввели новую — не ждать на день рождения подарков, а самой их дарить своим близким. «…Как вспышка после полной темноты…».
Шли годы, и несравненно более счастливые, чем на Статен-Айленд. У вас больше не было необходимости сдерживать себя, свою энергию, и вы с головой окунулись в общественную жизнь школы: начиная от литературных конкурсов, где вы часто занимали призовые места, до организации благотворительных школьных концертов для помощи детям, оставшихся сиротами после Войны Первого Контакта. Не забывали вы и про младшего брата, который, в отличии от вас, далеко не сразу привык к тому, что никто не будет его ругать, если он случайно уронит стакан или слишком громко засмеется. Впрочем, уже очень скоро Питера нужно было не тормошить, а наоборот, стараться направить его бешенную энергию в какое-нибудь созидательное русло.
Эшли занимала все ту же позицию, что и раньше — была рядом, всегда готовая прийти на помощь. Но при этом у вас с братом появилось гораздо больше свободы, Эшли больше не стояла над душой, как в раннем детстве. Возможно, помимо большего доверия к вам, у нее просто не было времени на то, чтобы как в детстве, водить вас к стоматологу за руку. Ваша сестра крутилась без отдыха, уходя ранним утром и возвращаясь почти ночью, стараясь совместить работу медсестрой, учебу в медицинском университете и заботу о вас с братом. Под красивыми, «бабушкиными» глазами, которым вы всегда в тайне завидовали, залегли глубокие тени.
Естественно, вы старались помогать Эшли, как могли. Пытались делать все дела по дому, готовить и убираться, присматривать за Питером, даже устроиться на подработку — хотя и без особых успехов. Карманных денег у вас практически не было, не потому что сестра вам их не выделяла, а потому что вы сами отказывались их брать. Бывали дни, когда вы с Питером ложились спать голодными — и не для поддержания фигуры. И чем больше проходило времени, тем сильнее вы понимали, каким неимоверным трудом давался Эшли тот ритм жизни, которая она выбрала, чтобы позаботиться о вас. А она продолжала оставаться все такой же спокойной и серьезной, словно не валилась каждый вечер от усталости и не засыпала за скромным ужином.
«Уже снижаемся, Зои. Пристегнись, пожалуйста» — слышите вы мягкий женский голос слева. Вы отвлекаетесь от собственных мыслей и неловко пытаетесь застегнуть непослушный ремень у себя на поясе. Темноволосая женщина, одетая в багровую униформу, помогает вам справится с этой задачей и ободряющее улыбается.
«Спасибо, мисс Стил» — немного смущенно благодарите вы ее, на что специальный агент корпорации «Конатикс Индастриз» лишь непринужденно кивает.
Впервые вы увидели мисс Стил сегодня утром, когда вас прямо с урока вызвали к директору, но в его кабинете вместо строгого мистера Айница, вас ожидала приветливая женщина в багровом. Именно она вам объяснила, что все взрывы лампочек и прочие странные мелочи, которых было так много в вашей жизни, не являются случайными. Они были частью вашего дара.
Большого дара, с помощью которого можно было помогать другим. Не нескольким людям, как делала ваша сестра, заботясь о вас, или вы, устраивая благотворительные концерты и ярмарки, а всем. А пока вы будете учиться это делать — помогать другим, за вашей семьей присмотрят. Ваш брат перейдет на полное обеспечение корпорации «Конатикс Индастриз», а сестре оплатят учебу и предоставят престижную работу в одной из корпоративных клиник.
Вы не очень долго думали. Вы и так всегда, с самого раннего детства, когда играли в принцессу-волшебницу знали, что являетесь особенной, что вся эта история — о вас. Теперь же…
Перед вами не только распахивается еще один огромный мир, в котором то, о чем вы мечтали в детстве, существует. Теперь вы сможете помочь Эшли, которая всю свою жизнь о вас заботилась — и продолжает это делать, вместо того, чтобы попытаться построить свою жизнь. Вы же Вспышка. И, видимо, пришло время осветить жизнь и самым близким для вас людям.
Уже когда за окном вместо облаков остановилась громада аэропорта, а автоматический голос объявил о том, что посадка прошла успешно, вы осознали, что все еще смотрите на пустой белый лист, на котором собирались описать события сегодняшнего дня. И с какой-то кристальной ясностью осознали, что сегодня вы впервые писали свою историю не словами, а своими поступками.
Интересно, какой у нее будет финал?
Брианна Маккензи
Can you hear the silence?
Can you see the dark?
Can you fix the broken?
Can you feel... can you feel my heart?
«Can You Feel My Heart» by Bring Me The Horizon
В этом мире нет равенства. Нет и никогда не было. Кто-то всегда оказывается на лучшей половине жизни. А кто-то — на худшей.
Я родилась 18 апреля 2151 года в Детройте. Город, бывший в середине двадцатого века столицей мировой тяжелой промышленности, в середине двадцать второго завершил круг разложения, пережив все градации падения, на которое только способны люди. Начиная от восстаний в гетто и пиршества преступности на руинах бывших фабрик, заканчивая безжалостной безработицей и полным упадком всех социальный сфер, город стал настоящим призраком. Не один и не два раза провозглашались попытки возрождения города-мечты из руин, и раз за разом все надежды обращались в прах.
Лишь к началу двадцать второго века наметился сравнительный подъем жизни в окрестностях города-призрака, когда принудительное финансирование социальной сферы и принудительный же разгон органов местного самоуправления позволил вернуть город в руки государства, а затем — передать частным мегакорпорациям нового времени. Но возвращения к жизни в прямом смысле этого слова не произошло. Вместо этого, на костях старого города был поставлен фундамент шпилей нового. И теперь они возвышаются, как белоснежные колонны над могилой. Развороченной, гнилой, трухлявой могилой, над которой у подножия новых высоток смогом вьется призрак города, озаряемый неоновыми огнями и пульсирующий битом музыки, в которой через слово звучит лозунг: «Detroit vs. All».
Именно здесь, в трущобах Нижнего Детройта, мне было суждено появиться на свет. Я никогда не знала, как прошли первые три месяца моей жизни — жизни до приюта. К моему сожалению, потому что жизнь в приюте, пусть и финансируемом одной из владеющих ныне Детройтом корпораций, в любом случае хуже жизни со своей семьей в своем доме.
Нет, приютская жизнь не настолько плоха. После того, как корпорациям Детройта были обещаны налоговые поощрения за вложение в социальную сферу, началось негласное соревнование щедрости. Поэтому, ни один из приютских детей не мог, даже если и хотел бы, пожаловаться на недостаток еды, одежды или вещей. Деньги протекали через приют и большая их часть оседала внутри, обеспечивая детей присмотром врачей, начальным образованием и специализацией. Существовали даже программы адаптации детей к будущей взрослой жизни, чтобы на выходе из стен приюта мы не были беспомощными тепличными цветами, которые не могут даже поменять батарею в своем коммуникаторе.
Но ничто из этого никак не могло компенсировать отсутствие семьи, которой ни у кого из нас не было. Настоящей семьи, а не биологических родителей. Я никогда не знала своих. И жалею об этом: наверняка они были достойными людьми. Воспитатели не могли сойти за семью даже с большим приближением, поэтому мы искали контакт друг с другом. Искали, как умели, что иногда провоцировало драки или долгие обиды. В мире, где никто не знает правильной жизни, не может родиться адекватных отношений, нам просто не с кого было брать пример. Поэтому, любая возникающая тут дружба была настоящим праздником, чудом. Таким чудом стала наша дружба с Викторией Норман.
Вика, как и я, не знала ничего о своих родителях, и потому нам было проще других находить общий язык: весь мир для нас был как чистая белая приютская стена, на которой можно было написать все, что угодно. Правда, Вика была уверена, что ее родители просто бродяги из Нижнего Детроита и бросили ее умирать. Я всегда была уверена, что люди не способны на такое — только не наши родители. Иногда мы смотрели из окна на шпили верхнего города и мечтали, как однажды окажемся там и построим свое настоящее дело. А потом будем проноситься мимо приютских окон на своей машине и махать в окно другим приютским детям.
Какими бы наивными ни были эти мечты, им в любом случае не суждено было сбыться: когда мне исполнилось пять лет, меня удочерили.
Поначалу это выглядело, как прекрасный сон, сказка, в которую я внезапно попала прямиком из приютской комнаты. У моих новых родителей — Джеймса и Кристины Маккензи — был дом в Верхнем Городе: настоящий, собственный дом, с отдельной детской, кухней и огромной гостиной. Папа — называть которого так я привыкала почти два месяца — работал проектировщиком в «Скайклад Машинери Системс», что было очень важно и очень престижно. А мама, с которой мне было чуть проще, проводила дни в домашнем быту и, как она это называла, «саморазвитии». Саморазвитие заключалось в просмотре фитнесс-каналов Экстранета и бесконечных трехнедельных курсах «открой в себе талант к ...», но в тот момент это было последним, что меня волновало. Я был счастлива, впервые, по-настоящему, счастлива.
Приемные родители были немолоды и, как я потом уже узнала, не могли завести собственного ребенка. Кристина чувствовала себя виноватой перед Джеймсом за это, но проявлялось это только в редких стычках на грани повышения голоса, когда неловкая шутка перерастала в едкий комментарий. В остальное же время Кристина старалась быть примерной женой, полностью соответствующей всем запросам мужа.
Первые годы в новой школе были для меня праздником, как и многое другое в то время. Я с интересом посещала занятия и на волне новизны и оптимизма старательно делала все задания преподавателей. Чтобы потом, на ежевечернем отчете перед отцом, рассказать, как у меня все хорошо. Но в какой-то момент этого стало не хватать. Любая сказка рано или поздно приедается и становится обыденностью, не стала исключением и моя новая жизнь.
Сверстники и преподаватели в школе не знали, что я являюсь приемным ребенком в семье Маккензи, но я всегда чувствовала себя не совсем такой, как другие. Это проявлялось в незаметных, примитивных вещах, которые сводили с ума, я постоянно чувствовала себя… другой. Мне было не по себе, когда взрослые пытались общаться с мной, как с равной, я постоянно искала подвоха в любых попытках установить «доверительные» отношения. Другие дети постоянно делили между собой власть в классе, появлялись «альфы» и «омеги», случались стычки и выяснения отношений. Но я не была вовлечена во все это, постоянно оставаясь в стороне, как неприкасаемая, с которой просто не хотели иметь дела.
Иногда я замечала, что кто-нибудь из сверстников мной интересуется, и пыталась открываться навстречу этому вниманию, но никто не учил меня дружить, доверять и в принципе общаться с людьми. Поэтому, заканчивались такие попытки установить отношения нелепо и глупо. Однажды, вернувшись к своему шкафчику в школе, я заметила, что дверца открыта и вещи внутри лежат не так, как раньше. На стопке моих датадисков и тетрадок для ручного письма лежала странная цветная коробка. Решив, что одноклассники решили так надо мной подшутить, я выбросила коробку на пол и растоптала, лишь тогда заметив внутри конфеты. Обернувшись по сторонам, я увидела, что за этой сценой наблюдает Северин из параллельного класса, уже со слезами на глазах. Я попыталась извиниться, но он отмахнулся от меня со словами: «я ненавижу тебя, Брианна Маккензи, ты ужасный человек!» и убежал. После этого случая сверстники стали еще реже обращать на меня какое бы то ни было внимание.
Вскоре после моего двенадцатилетия, за очередным семейным ужином, Джеймс рассказал, что у его старшего коллеги сын успешно прошел вступительные испытания на подготовительные курсы Технической Академии Детройта — «в возрасте четырнадцати лет, представляешь, Крис?». В повисшей тишине я осознала, что от меня ожидают не меньшего, если не большего. Тогда я сама предложила пойти на курсы дополнительной подготовки, чем немало удивила отца. Так в моей жизни появились ежедневные факультативы по физике и технике, которые нужно было посещать, чтобы соответствовать заявленной отцом планке. Надо ли говорить, что на фоне остальных «успехов» эта новая лямка давалась мне еще сложнее?
Но все это было бледной тенью тех проблем, которые ждали меня за стенами дома, за надежным барьером, которым обеспечивала меня принадлежность к семье Верхнего Города. Я понимала это, как никто вокруг, поэтому старалась соответствовать всему, чего от меня ждали родители. Иногда вечерами я садилась на край нашего балкона и подолгу засматривалась вдаль, где в лучах заходящего солнца сверкали шпили Верхнего Города. Интересно, мои настоящие родители где-то там? Что заставило их отказаться от меня? Была ли это трагедия, или болезнь? А, может быть, они на самом деле уже ищут меня, но теперь никогда не смогут найти? Они наверняка не ждали бы от меня ничего, просто принимали меня такой, как есть. Тогда мне не нужно было бы соответствовать ничьим требованиям.
Но в моей реальности все было не так. Со временем мне стало казаться, что я — как один из бесконечных гаджетов отца, в который были вложены деньги, и время возвращать вложенное ответной пользой уже пришло. Я стала меньше доверять тому теплу, которое, казалось бы, возникло между мной и приемным отцом. Кристине я доверяла больше, но и она не могла заставить Джеймса меня любить. А потом случилась Дейзи.
К этому моменту я уже знала, что Кристина бесплодна. По крайней мере, я была в этом уверена. Но современная медицина способна на многое, и после долгих уговоров Джеймс убедил Кристину сделать искусственное оплодотворение. Однажды, случайно поднявшись ночью из постели и проходя мимо приоткрытой двери кухни, я услышала обрывок фразы из разговора на кухне: «...чтобы у нас появился наш собственный ребенок, понимаешь?». Это было последней каплей. Тогда я поняла, что с этого момента официально перехожу на военное положение.
Девять месяцев пролетели незаметно, как затишье перед бурей. Буря ворвалась в дом Маккензи с криком новорожденной девочки, приехавшей вместе с родителями из роддома, где рожала Кристина. Да, я отказалась ехать в роддом встречать нового члена семьи. Меня вообще стали меньше замечать в эти месяцы. Я по-прежнему продолжала выполнять все, что от меня требуют, по-крайней мере, старалась. Но требования отца к моей успеваемости ослабли, словно он смирился или окончательно разочаровался в своем «гаджете», не оправдавшем надежд.
И потом, Джеймс, как настоящий счастливый отец, все свое внимание полностью отдал Дейзи. Я долгое время была уверена, что мой приемный отец — просто такой человек, малоэмоцинальный, сухой, строгий и расчетливый. Но глядя на то, как этот немолодой мужчина носится с дочерью на руках по дому, изображая взлетающий аэрокар, я переставала отличать правду от лжи. Он умел и мог любить, наверное, просто не хотел. И от того становилось особенно горько.
Пользуясь тем, что хватка родительского внимания ослабла, я стала больше времени проводить вне дома. Дополнительные занятия никуда не делись, но половину из них я просто перестала посещать, а другие использовала как оправдание для того, чтобы дольше не приходить домой. В это же время у меня стали появляться и «друзья», только не из чистенького Верхнего Детройта, а из трущоб у его подножья.
Мир вокруг вдруг стал очень, очень сложным. Пытаясь разобрать в нем и найти себя, я стала прогуливать школу, днями зависая у знакомых на квартирах, где бесконечно гонялись сетевые игры в Экстранете. А вечерами находила повод слинять из дома, чтобы пойти с новыми друзьями в Борнлоу Даунтаун Клаб, или БиДиТиСи, как его называли мои сверстники. Здесь от меня ничего не ждали и не требовали, даже наоборот: я вдруг обнаружила, что мной интересуются, неподдельно, считаясь с моим мнением и обращаясь ко мне за советом. Это удивляло, но было по-своему для меня правильно, я отпускала тормоза, погружалась в шумную клубную жизнь с головой.
Дома меня всегда ждала идиллическая картина «наконец-то» счастливой семьи, от которой становилось тошно. У Дейзи обнаружили редкое заболевание крови, которое требовало особых условий гигиены. Поэтому мою комнату отдали под детскую Дейзи, а меня саму переселили вниз, в гостевую спальню. Пусть она и была больше, но моя уютная комната была мне гораздо привычнее! Хотя, я заранее смирилась со всеми новыми причудами отца, пусть и не переставала каждый раз удивляться.
Спустя год после рождения Дейзи, когда мне исполнилось шестнадцать, остро встал вопрос о моем будущем образовании. Казалось, что никто не хочет этим заниматься, как навязчивой скучной необходимостью. Джеймса не интересовало, где и кем я буду. Мы подолгу разговаривали о моей возможной профессии, и каждый раз разговор заходил в тупик. Он мог говорить все, что угодно, но я знала абсолютно точно: свою дочь он любит больше, чем меня, а значит, не может быть со мной искренним.
Я не верила ничему из того, что он говорил. А иногда у меня вообще складывалось впечатление, что он был бы рад от меня избавиться. Судя по всему, образование мне предстояло получать только то, на которое я заработала бы сама. Да и в целом, по мнению родителей, мне уже неплохо было бы искать себе новое жилье. Только мать продолжала хранить ко мне теплое отношение, и это было единственным, что удерживало меня дома.
Тупик в отношениях с семьей был близок и решения не было видно. Я продолжала зависать с друзьями, балуясь алкоголем и легкими стимуляторами, которые в Нижнем Детройте было достать проще, чем сигареты. Я старалась держать себя в руках, не приходила домой в измененном сознании и не давала родителям повода выкинуть себя из дома, но и решать что-либо у меня не было ни желания, ни сил. Впереди маячила карьера мелкого офисного служащего, живущего в бесконечных финансовых обязательствах, или — улица. К улице я не была готова, поэтому рассчитывала свои шансы трезво.
Не известно, сколько еще времени так продолжалось бы, если бы не трагическая случайность, расставившая все по местам. Возвращаясь однажды из школы раньше времени, когда отец был еще на работе, я увидела в окно мать, разговаривающую с кем-то по видеотерминалу. Не понимая, что меня смущает больше, — несвойственное ей эмоциональное оживление, или слишком откровенный вид нижнего белья перед кем-то явно незнакомым, я взобралась по внешней лестнице и встала возле открытого окна. Страшная правда вскрылась, как гнойный пузырь: у Кристины был любовник, отношения с которым начались не вчера и развивались давно. Все, что удерживало дом Маккензи в моем сознании, рассыпалось в миг. Не заходя домой, я развернулась и побрела восвояси.
Друзья встретили меня с пониманием, и алкоголь смог притушить пожар, который полыхал на руинах моего мира. Но этого было мало, а ночь только начиналась. Добавив сверху уже привычный микс из стимуляторов, я танцевала, пока хватало сил стоять, а после зависла на грани сна и яви за одним из столиков БиДиТиСи. Тут-то и появился Седой Джейн, парень неопределенного возраста из нашей тусовки, который всегда был рад помочь страждущему другу. Может быть, в других обстоятельствах я и отказалась бы, но когда твоя жизнь разрушена, идти некуда (и не за чем), а впереди — только пустота и неопределенность, границы допустимого смываются. В мгновение передо мной была расстелена дорожка красной пыли, и вот уже волшебный порошок сверкает тысячей звезд на языке…
Я пришла в себя в комнате с белыми стенами. На какое-то мгновение мне даже показалось, что я вернулась в детство, в приют, и вся последующая жизнь мне только приснилась. Все тело ныло так, будто его било током от линии электропередач, руки были перебинтованы, а в затылке струился клубок боли. Осознав, что помещение вокруг никак не похоже на приют хотя бы по уровню оснащения, я попыталась привстать, и тут же взвыла от боли в мышцах. В ответ на мой стон, послышался стук каблуков по коридору и двери распахнулись.
Я ожидала увидеть приемную мать, но вместо нее в дверном проеме появилась незнакомая женщина с подчеркнуто располагающей улыбкой и собранными в пучок темными волосами. Присев в кресло рядом, она представилась, как специальный агент Стил из корпорации «Конатикс Индастриз». Не говоря больше ни слова, она повернулась к терминалу на стене и включила проигрывание записи.
Я не сразу узнала себя: без блузки, в обрывках какой-то чужой одежды, стоя на столе посреди разгромленного клуба, с тянущимся через всю спину кроваво-красным следом. Спина немедленно отозвалась ноющей болью глубокого пореза. Следующие несколько секунд заставили меня протереть глаза, поморщившись от боли: Брианна-на-записи вскинула руку, и, подчиняясь неведомой силе, одна из валяющихся на полу бутылок взмыла в воздух, с грохотом разбиваясь о стену. Несколько секунд бутылки кружили в воздухе, затем вспышка станера заставила меня осесть на стол неподвижным мешком.
— У нас есть два варианта, Брианна, — наконец заговорила специальный агент Стил. — Ты можешь отправиться в тюрьму строгого режима на астероиде Фемида, где тебя будут держать в камере с автоматическим обслуживанием ближайший год, за хулиганство в крупных размерах и попытку убийства. Кстати, пострадавшая от твоих рук девушка из клуба жива, но только благодаря слаженной работе приехавшего наряда полиции. Либо, ты можешь отправиться со мной на Станцию Гагарин, где тебя научат обращаться с твоим даром и дадут тебе возможность прожить достойную жизнь. Выбор за тобой.
Лесли Фаррелл
I saw the gap again today,
While you were begging me to stay.
Take care not to make me enter
If I do we both may disappear.
Ее звали Маргарита. Перспективная, талантливая, подающая надежды студентка факультета микробиологии и младший научный сотрудник. Ее ждала головокружительная карьера и отличная должность, ее куратор уже подобрал ей место работы. Но внезапно для нее самой оказалось, что в мире есть нечто, что могло отвлечь ее от пробирок с микроорганизмами. Точнее, некто. Им оказался Джек Фаррелл, сержант артиллерии на службе Альянса Систем. Для того, чтобы Маргарита отказалась от своей мечты, бросила университет и пошла за ним, хватило одного лишь его взгляда. Их любовь была поистине великой, подобно черной дыре поглощающей их самих и всех вокруг. Результатом ее стала крепкая счастливая семья и две дочери-погодки: Лесли и Эмили. Лесли была младшей и родилась 13 октября 2150 года.
В отличие от большинства своих сослуживцев, которым не хватало войны, Джек Фаррелл не жил прошлым: служба Альянсу была для него ничем иным, как просто работой. Заведя семью, он с радостью погрузился в ежедневные заботы. Отец из него получился отличный, добродушный, строгий, но справедливый, заботливый. Для дочерей он был скорее лучшим другом и наставником, чем воспитателем и карающей дланью. Каждый вечер они обе приходили к нему в кабинет и рассказывали о своих делах и школьных новостях. Как бы он ни был занят, что бы ни случилось, — могла начаться вторая война, но Джек никогда и ни за что не пропустил бы ежедневное общение со своими дочерьми. Его забота о семье не знала границ, он посвящал ей все свое время, постоянно устраивал семейные поездки на выходные, походы в горы и на озеро. И прощал своим «маленьким дьяволятам» все шалости, будь то закиданный яблоками соседский сад или же картофелина, засунутая в сопло его собственного аэрокара.
Обе они, Лесли и Эмили, были для него равны. Но иногда проскальзывала видимость того, что младшую дочь он любит больше, и она в ответ платила ему такой же всепоглощающей любовью. Для Лесли Джек был поистине боготворимым примером для подражания и героем во плоти. Из всей семьи именно она встала на его защиту тогда, когда ему это потребовалось. Тогда, когда из-за проблем с алкоголем от него начали отворачиваться все, кого он уважал и кому ранее был нужен.
Лесли не могла смириться с тем, что, даже не вникая в ситуацию, ведомство, на которое работал Джек, после всего, что он сделал для государства, просто вышвырнуло его на улицу. Как собаку — в угоду какому-то влиятельному ублюдку, который постарался, чтобы у Джека не было даже положенной военной пенсии. Не могла Лесли простить и мать, которая, сама умудрившись неразумно растратить и так небольшое наследство, теперь упрекала в безденежье мужа, каждый раз провоцируя его на крики и скандалы. Причем скандалы начинала она только в моменты, когда он оказывался пьян. Иногда девушка даже думала о том, что он продолжал пить жене назло, чтобы абстрагироваться от окружающей его действительности, от всех этих несправедливых нападок и претензий.
И, конечно, Лесли не могла простить родную сестру, Эмили: когда-то любящая отца наравне с Лесли, теперь она смотрела на Джека чуть ли не с вежливым зоологическим интересом. Так обычно разглядывают слизняка, сидящего в банке, за которым наблюдать одновременно и мерзко и интересно. Сестра не признавала слабостей и жизненных обстоятельств, которые могут довести живого человека до отчаяния, до потери себя и до компании бутылок. Ей просто не приходило в голову, что только бутылка не упрекает Джека и не терзает его душу и нервы. Ведь она с самого детства была лучшей и всегда знала, что лучше для других.
В роковой день 19 сентября 2164 года Лесли, задремавшая вечером над учебником, проснулась от удара чего-то, брошенного в стену, разделявшую гостиную и комнату, которую они делили с сестрой. Не надо было быть гением, чтобы понять — родители опять ссорятся. Лесли, если бы у нее были деньги, поставила бы сто к одному на то, что скандал опять начала мать, ведь в подпитии Джек был тих и печален, срывался же на близких он только тогда, когда те пытались упрекнуть и задеть его, либо просто бесцеремонно врывались в его ставшую серой и лишенной цели жизнь. Маргарита не была истеричкой, но в последнее время она испытывала потребность в разговорах на повышенных тонах: так она изгоняла стресс наружу, чтобы не дать ему разрушать ее изнутри.
Мать орала громче, чем обычно, но суть крика не менялась. Требования прекратить пить и заняться уже хоть чем-нибудь. Претензии к тому, что Джек превращается в свинью, на которую неприятно смотреть не то, что людям, но и его собственной семье. Рука Лесли сжалась в кулак, ведь мать не имела права говорить за всех, а ее собственное мнение сильно отличалось от общего. Затем последовал судорожный выкрик: «Да чтоб ты сдох, Джек Фаррелл!». И оглушительный удар входной двери о косяк.
Лесли не могла даже предположить, что в следующий раз она увидит отца лишь на похоронах. На его похоронах.
Не переносящая лицемерия, она еле тогда сдержалась, чтобы не высказать все, что думает, в лицо каждому из удивительно многих, кто пришел в тот день проститься с ее отцом. Оказалось, Джек Фаррелл был «всеобщим любимцем, лучшим товарищем, коллегой, семьянином», и «смириться с этой потерей» окружающим «будет непросто». Из-под опущенных ресниц Лесли разглядывала каждое лицемерное лицо с маской скорби, надетой на время произнесения речи. Раз он был вам всем так нужен и необходим, то почему же тогда, когда вы оказались нужны ему, ни одного из вас не было рядом? Нет, вы не сделали ему зла. Вы все просто ничего не сделали.
Через неделю в доме Фарреллов замолчал телефон. Ни один из тех, кто клялся вдове и дочерям в вечной дружбе и желании помочь по первому их зову, более не появился. Но Лесли начала замыкаться в себе не поэтому, не из-за осознания того, что теперь она осталась одна, а лишь потому, что она потеряла больше, чем отца. Она потеряла своего лучшего друга, которого ей никто не мог заменить — ни мать, которая никогда не понимала ее так, как Джек, ни Эмили, пути с которой с этого момента расходились в разные стороны. В семьях, где больше одного ребенка, всегда существует конкуренция. Хотя, порой ее так сложно заметить, она очень часто становится причиной обиды. Лесли было на год меньше, чем Эмили, но казалось, что их разделяла пропасть.
После смерти отца они остались практически ни с чем. Отец наделал долгов и не оставил наследства, говорила мать, но в сложившейся ситуации по мнению Лесли была и ее, Маргариты, вина. Когда ей в руки свалилась незначительная сумма денег, она не смогла ею как следует распорядиться, а бездарно и безвольно ее растратила. Дело было не в том, что она никогда не вникала в финансовые вопросы по управлению домом и хозяйством, не в отсутствии опыта, а в том, что она никогда не проявляла желания заниматься чем-либо помимо воспитания детей и наведения порядка. И в том, что теперь ей приходилось работать на двух работах до полного физического и морального изнеможения, была ее собственная вина. Как и в смерти отца. Ведь исполнилось именно ее желание — чтобы Джека больше не было. Пусть это было сказано в сердцах, но она не имела никакого права так говорить, ведь это она не поддержала его в трудную минуту, а наоборот подчеркнула все его недостатки. Лесли понимала, что отчасти ее мать осознавала свою вину, но ничего не могла поделать со своим желанием видеть ее виноватой. Виноватой хотя бы в том, что последние слова, которые от нее услышал ее любимый отец перед тем, как умереть, были несправедливые обвинения и брань.
Еще одной причиной для раздражения было то, что отца ей попытались заменить. Это пыталась сделать Эмили, которая была ненамного ее старше, но уже начала превращаться в главу семьи. Она взвалила на себя все обязанности, на которые не хватало времени у матери, которая из-за тотальной занятости проблемой денег почти перестала появляться дома. В Эмили было что-то железное и несгибаемое, нечто такое, чего не было в Маргарите, и чего иногда недоставало Джеку (хоть Лесли никогда никому в этом не призналась бы, даже самой себе). Эмили планировала семейный бюджет и решала, куда должны были пойти те жалкие средства, которые оставались после оплаты бесконечных счетов, которые она же и оплачивала. Это она бегала по инстанциям, выбивая для их семьи хоть какую-нибудь льготу как семье бывшего военного, не беспокоясь даже о том, что это все выглядело как жалкая подачка. Это она твердой рукой стала вести домашнее хозяйство.
Несмотря на свои внутренние противоречия, Лесли тоже желала помогать матери хоть чем-то. Она пыталась показать себя, брала на себя мелкие дела, как, например, подстричь газон или разобраться, почему в доме нет отопления. Потом она сама захотела пойти работать хотя бы курьером. Но ее останавливала сестра, которая все делала эффективнее и быстрее. Эмили говорила, что хочет защитить Лесли. От кого и зачем? Лесли не могла этого понять.
Нет, она нисколько не завидовала Эмили. Но Эмили опять была первой, была лучшей, до безобразия безупречной. Такой, какой ей, Лесли, никогда не стать. Когда в школе произносили фамилию Фаррелл, все понимали, о ком идет речь, ведь в глазах сверстников была только одна Фаррелл — Эмили. Но на самом деле их было двое. Была еще и Лесли, которая ничем не выделялась. Тоже Фаррелл, но другая. В тени сестры жить оказалось тяжелее, чем она думала. Хотя тень существовала только для самой Лесли как единственное место, где она могла находиться. Нет, тени ее сестра просто не отбрасывала — она была слишком идеальной для того. Она была героем для всех: сильная, несгибаемая, лучшая ученица, капитан спортивной команды, умница, «заботится о матери и сестре в таком возрасте». Сплошной сахар в шоколаде. Эмили нравилось быть лучше, со стороны даже казалось, что она хочет стать отцом, заменить Джека. Маргарита была не против, ей было удобно жить за чьей-то спиной.
Иногда это пугало Лесли. Неужели сестра может вызывать такие двойственные чувства: с одной стороны, хочешь убить ее, с другой, не можешь не боготворить? Они всегда были вместе, и всегда Эмили оказывалась лучшей в мире. Только позже, когда после похорон прошло достаточно времени, Лесли поняла, что все это ее сестра делала не потому, что больше никто не может или не хочет. А потому, что пыталась что-то доказать себе, что хотела превозмочь себя, проверить, способна ли она на нечто большее. Позже все эти двойственные чувства к сестре заменили банальная усталость и отчуждение. Лесли была просто не в силах бороться с тенью, в которой ей приходилось существовать. Она по-прежнему любила свою сестру, но больше даже не пыталась c ней сравниться.
Лесли проводила все больше времени вне дома, с неподобающей, по мнению сестры, компанией, но ей было плевать — от нее не ждали сияющего нимба над головой, ей не надо было быть идеальной. Если она настолько была всем безразлична, то почему ее должно было волновать чужое мнение о себе? Маргарита уже не пыталась найти с ней контакт. А сестра… была все также идеальна… И когда приезжала среди ночи в полицейский участок, где Лесли сидела в клетке с размалеванными девками, которые угощали ее косячком. И когда вносила за нее залог, составляющий половину суммы на оплату счетов по дому. И когда просто молча смотрела на нее, забирая домой. Она не читала Лесли морали и не пыталась как-то воздействовать на нее, но от этого снисходительного сочувствующего молчания становилось только хуже. Но Лесли никому об этом не рассказывала, потому что это касалось только ее одной.
Иногда, перед тем как заснуть, Лесли сама того не желая пыталась анализировать итоги дня. Этому ее научил отец — подводить итог прожитому и пытаться что-то исправить на пути к лучшему. Она думала: может, потом придется жалеть о том, что она сама же и делала со своей жизнью, но не сейчас. Ведь где еще искать себя, как не тут? Это на сто процентов единственная область существующей жизни, куда Эмили с ее идеальностью точно не добралась бы.
Залезть ночью в школу, разрисовать нецензурщиной стены спортзала или испортить чей-то шкафчик стало для нее и компании старшеклассников обычным и скучным делом. Как-то раз они залезли в учительскую, где почему-то горел свет, с травкой и алкоголем. Кто-то принес раздобытый у знакомых новый синтетик Хеликс, для забавы его растворили в имеющемся пойле и пустили по кругу. Лесли отнюдь не была дурой, но не отхлебнуть из кеги она просто не могла — мигом бы потеряла уважение, которое она зарабатывала последние несколько месяцев у этой компании крутых парней и их размалеванных подружек.
Очнулась она почему-то на диване все в той же учительской. Но рядом были не ее друзья, а мистер Джефферсон — школьный учитель истории. Он рассказал ей, что задержался в школе до поздна, так как любил размяться в спортзале, когда там никого не было. Его привлек шум этажом выше, он поднялся и «накрыл» всю веселую компанию. Те, кого отключившаяся от адской смеси Лесли считала своими друзьями, бросили ее и сбежали в окно. Полицию вызывать Джефферсон не стал. Как и читать морали. Он просто сказал, что она устала и ей лучше остаться до утра здесь, накинул на нее плед и ушел.
Впоследствии Лесли удивлялась, почему явление мистера Джефферсона подействовало на нее так отрезвляюще, почему из трясины ее вытащил сам того не зная посторонний человек. В тот день в его глазах не было ни снисходительности, ни сочувствия — ничего из того, что она привыкла видеть. Она даже сделала то, чего не ожидала от себя — первый раз начала без пропусков посещать уроки. Но правда только уроки истории единственного учителя, который под всем этим налетом безалаберности, отчуждения и отсутствия дисциплины разглядел в ней личность и принял ее как равную себе. Очень часто после уроков Лесли оставалась, дожидаясь мистера Джефферсона, и они пили кофе в учительской. Ей была нужна семья, и он, черт возьми, был ей большей семьей, чем эти два чужих человека дома. Он был умен и обаятелен, старше ее всего на каких-то 15 лет. И тоже бунтарь по натуре — на своих занятиях он поднимал такие темы, какие руководство Альянса хотело бы замолчать и скрыть ото всех, он не стеснялся говорить правду. Лесли первый раз испытала неизвестное для нее чувство влюбленности. Джефферсон стал для нее идеалом, она с радостью отдала бы все, что имела, лишь бы он принадлежал ей одной без остатка, в то же время понимая, что ей было не на что рассчитывать. И лишь ему она смогла доверить свои внутренние сомнения и поделиться своей болью, ведь сестра была слишком хороша и правильна, чтобы выслушать ее и при этом не осудить.
Когда Лесли начала рассказывать об отце, у нее внутри будто лопнула невидимая струна, ведь она так долго не могла ни с кем поделиться своими мыслями о том, из-за чего или из-за кого погиб ее отец, Джек Фарелл. Она так привыкла во всем винить свою мать, что отказывалась искать еще хоть какие-то причины, ее крик «Чтоб ты сдох, Джек Фарелл» до сих пор отдавался эхом в ее ушах. Но у мистера Джефферсона было другое мнение.
Непонятно, был ли он грамотным психологом, или сработало что-то иное, но путем логических заключений однажды Лесли дошла до мысли, что отца убил не алкоголь, и даже Маргарита может лишь косвенно быть виновной в его смерти — в конце концов, это были лишь слова. Джека Фаррелла убила война. Война первого контакта. Люди заблуждаются, думая, что война ведется против кого-то: в первую очередь она всегда внутри тебя, с самим собой.
В один из таких дней Лесли вошла в кабинет истории, который за последние месяцы стал ей совсем родным. Мистер Джефферсон как раз заканчивал паковать свои вещи. На недоуменное выражение лица Лесли он сказал, что люди не любят, когда рядом такие как он — те, кто, не смотря ни на что, говорит правду. Лучшее, что он может сделать, это уйти сейчас. Лучшее, что может сделать она – учиться, и тогда она поймет, как действовать дальше. Лесли не дослушала, она знала, чьих рук делом это было.
В коридоре она столкнулась с ней, со своей сестрой. Вместо того, чтобы что-то объяснять, она отпихнула ее и помчалась в учительскую, где как раз проводилось совещание. Лесли плохо помнила, что было дальше. Вроде бы она с порога закричала от ярости, оскорбляла собравшихся учителей, которые и мизинца на ноге мистера Джефферсона не стоили, несла какой-то бред про то, что лишь он один знает правду, а все они лишь промывают ей и сотням таких же как она мозги. Вроде бы сестра прибежала следом, хотела ее остановить и успокоить, протянула ей руку, по которой Лесли ударила со всей силы. Потом ее ослепила белая вспышка в глазах и все стихло.
Она очнулась на койке в камере. Лесли не удивилась, потому что хорошо знала это место, ведь недели не прошло, как она была тут последний раз. Она знала, что сейчас произойдет — дверь откроется и войдет ее сестра, которая уже заплатила за нее залог. Но вместо этого в камеру вошел худой высокий мужчина в багровой униформе в компании полицейского. Не оборачиваясь, Лесли посоветовала им обоим убираться ко всем чертям. Человек в багровом попросил представителя закона выйти, сказав, что дальше он справится сам.
— Так как вы, мисс Фаррелл, явно не желаете начинать диалог, за вас это сделаю я. После того, что увидел наряд полиции, приехавший с нами на место происшествия, выбор у Вас небогатый. Либо колония, причем не для несовершеннолетних — по местному закону Вы уже считаетесь рецидивистом. Либо — участие в нашей программе по изучению биотики. Кстати, я — специальный агент «Конатикс Индастриз» Сэнд.
— Почему я должна вам доверять?
— Доверять мне или нет — ваше личное дело. Скажу одно — по предварительной оценке ваша способность к биотике на 23% выше, чем у Вашей сестры.
— Эмили... тоже?
— Да. У вас еще будет время это обсудить.
Дверь за ним захлопнулась.
Они сидели в камере друг напротив друга. Оба специальных агента находились снаружи, будто бы не желая им помешать. Первой молчание нарушила, как ни странно, Лесли.
— Помнишь мы хотели спуститься вниз по реке до самых порогов?
— Да, конечно, на каноэ.
— Почему мы этого не сделали?
— Когда мы этого хотели у нас был Папа, а сейчас его нет.
— Но мы же еще есть?
— Думаешь?
— Да. В этом и может быть наша сила. Забыть про все и идти вперед и только вперед. Чтобы отец гордился. Фарреллы не сдаются и не проигрывают.
В первый раз за время после смерти отца Лесли нашла с сестрой точку соприкосновения. И впервые в своей жизни она ощутила, что может хоть на какое-то время побыть лучшей. Не лучше всех, а хотя бы просто собой. А лучше — самой по себе.
Эмили Фаррелл
Leaning over you here, cold and catatonic
I catch a brief reflection of what you could and might have been
It's your right and your ability
To become... my perfect enemy...
Ее звали Маргарита. Перспективная, талантливая, подающая надежды студентка факультета микробиологии и младший научный сотрудник. Ее ждала головокружительная карьера и отличная должность, ее куратор уже подобрал ей место работы. Но внезапно для нее самой оказалось, что в мире есть нечто, что могло отвлечь ее от пробирок с микроорганизмами. Точнее, некто. Им оказался Джек Фаррелл, сержант артиллерии на службе Альянса Систем. Для того, чтобы Маргарита отказалась от своей мечты, бросила университет и пошла за ним, хватило одного лишь его взгляда. Их любовь была поистине великой, подобно черной дыре поглощающей их самих и всех вокруг. Результатом ее стала крепкая счастливая семья и две дочери-погодки: Лесли и Эмили. Эмили была старшей и родилась 18 ноября 2149 года.
В отличие от большинства своих сослуживцев, которым не хватало войны, Джек Фаррелл не жил прошлым: служба Альянсу была для него ничем иным, как просто работой. Заведя семью, он с радостью погрузился в ежедневные заботы. Отец из него получился отличный, добродушный, строгий, но справедливый, заботливый. Для дочерей он был скорее лучшим другом и наставником, чем воспитателем и карающей дланью. Каждый вечер они обе приходили к нему в кабинет и рассказывали о своих делах и школьных новостях. Как бы он ни был занят, что бы ни случилось, — могла начаться вторая война, но Джек никогда и ни за что не пропустил бы ежедневное общение со своими дочерьми. Его забота о семье не знала границ, он посвящал ей все свое время, постоянно устраивал семейные поездки на выходные, походы в горы и на озеро. И прощал своим «маленьким дьяволятам» все шалости, будь то закиданный яблоками соседский сад или же картофелина, засунутая в сопло его собственного аэрокара.
Обе они, Лесли и Эмили, были для него равны. Но иногда проскальзывала видимость того, что младшую дочь он любит больше, и она в ответ платила ему такой же всепоглощающей любовью. Для Лесли Джек был поистине боготворимым примером для подражания и героем во плоти.
Единственным, что омрачало жизнь Джека, было то, что с момента окончания войны он никак не мог найти себя, не мог устроиться на работу. Заниматься чем попало он не хотел. Приходя с очередного неудачного собеседования, он запирался у себя в кабинете в обществе стакана-другого виски. Вначале это было просто способом расслабиться, но потом плавно перетекло в самое настоящее бытовое пьянство. И разрушило все его будущее. На очередном плановом смотре войск запаса он был настолько пьян, что не смог даже войти в гарнизон. Но вместо этого устроил безобразный скандал с дракой, что явилось причиной увольнения с позором из вооруженных сил. Можно было более не рассчитывать в такой ситуации на выплаты военной пенсии, учрежденной для участников войны Первого Контакта. По факту Джек Фаррелл еще легко отделался, ведь взбешенный инцидентом и подбитый тяжелым сапогом проверяющий требовал сослать эту пьянь и разложенца куда подальше и превратить его жизнь в ад. Скандал удалось замять, но факт остался фактом. Бывший военный скатывался в бездну, хоть и скатывался со вкусом.
Трезвый Джек был отличным, понимающим и чутким мужем и отцом, Джек же пьяный превращался в нытика и неудачника, заливался пьяными слезами, оплакивая свою жизнь и жалуясь на судьбу, из-за которой ему нечего дать семье. В такие минуты он был противен Маргарите. В ней не было ни капли сочувствия, так как в эту яму он загнал себя сам. Она, будучи по природе человеком мягким и добрым, не могла сдерживать справедливого гнева, глядя на то, что осталось от человека, с которым она думала провести всю свою жизнь. В их тихую размеренную жизнь вошли скандалы, основной темой которых стало то, что вместо того, чтобы безвольно хвататься за бутылку, Джеку неплохо было бы найти работу, так как он виноват во всех их бедах и нехватке денег. Чтобы хоть как-то отрезвить его, Маргарита даже оформила весь пакет бумаг на развод, в глубине души не желая, чтобы даже этот, другой Джек, его подписал. Вот как раз в этом он и не разочаровал ее — вылил на подложенный ему бумажный пакет виски из бутылки и бросил в хмельную лужу сигарету. Она с каким-то странным облегчением смотрела на пылающий стол, ведь, несмотря ни на что, муж ей был по-прежнему дорог.
Неизвестно, сколько бы продолжалась эта жизнь, подобная колебанию чаши весов, что оказывается то на вершине, то у самого дна, если бы не случилась авария. В тот день супруги Фаррелл ругались еще больше обычного. Джек пытался отмахнуться от жены, он сказал, что она своими нотациями и претензиями может поднять даже мертвого из могилы. Маргарита же отвечала, что мертвого безусловно, но не его. Все могло бы кончиться мирно, если бы она не добавила в сердцах то, о чем потом жалела всю оставшуюся жизнь, а именно: «Чтоб ты сдох, Джек Фаррелл!». Джек с бешеным взглядом вылетел из дома, через минуту взвыли стабилизаторы его старого форда. Наутро раздался звонок в дверь. Маргарита открыла, думая, что пришел Джек. Но пришел полицейский, который сказал, что Джек уже не придет никогда. Будучи сильно пьяным, он не справился с управлением на мокрой дороге и влетел в отбойник.
Для всех трех оставшихся Фарреллов жизнь после похорон Джека разделилась на до и после. Маргарита была морально уничтожена. Эмили же не могла однозначно оценить ситуацию. Она всегда относилась к отцу с глубоким уважением. До того, как скатиться на дно, он научил ее многому, в том числе и заложил базу для формирования ее бойцовского характера. Джек заботился о ней и подбадривал ее. Когда она первый раз села на велосипед, но не удержалась и упала с него, ободрав колени, именно он сказал ей, что никогда нельзя сдаваться, никогда и ни в чем. Эмили не понимала, как человек, научивший ее противостоять даже мелким сиюминутным слабостям и страхам, сам ничего не смог сделать со своей жизнью.
Для Эмили существовал только один долг в жизни — перед семьей, перед своими близкими, которые как никто постоянно нуждались в поддержке и защите. Быть таким человеком, ответственным, всегда готовым прийти на помощь, в ее понимании и значило — быть героем. И это ценилось, в отличие от тех случаев, когда человек клал свою жизнь на алтарь служения идеалам государства, не получая взамен ничего. Он мог надорваться на своей работе, мог отдать за нее жизнь, но потом оказывалось, что мертвые герои никому не нужны. К счастью, ее отец вернулся домой живым. Но за годы после этого война забрала его всего. Чем больше он деградировал, тем больше старшая дочь от него отдалялась, и к моменту аварии они уже почти не общались.
Эмили не признавалась себе в этом, но с тех пор, как Джек начал пить, она стала бояться когда-нибудь стать на него похожей. И поэтому она начала с маниакальным упорством изживать собственные страхи и слабости, взваливая на себя все больше и больше. Учеба, спорт, работа по дому, помощь матери, в которой она иногда видела себя — раздавленную, проигравшую, она не хотела быть такой. Она понимала, что Маргарита после смерти мужа стала похожа на призрак, она не жила, а существовала, пыталась выжить, поднять детей. Удавалось это женщине, всю свою жизнь проведшей в заботах о доме и дочерях, без образования и профессии, с грехом пополам. Видя, как мать, за несколько дней постаревшая на десяток лет, убивается на двух работах, хватаясь за любую возможность подработки, чтобы расплатиться с долгами, — своими и оставленными Джеком, — Эмили поняла, что пришла пора взрослеть.
Правда никогда никого не интересует, всем важно, как все выглядит со стороны. А со стороны это выглядело именно так: способная ученица, поистине опора и для матери, морально уничтоженной смертью отца, и для младшей сестры Лесли. Эмили с детства была более ответственной и самостоятельной, уже в пятилетнем ребенке были заложены те черты, которых не хватало ее матери, Маргарите, справившей на тот момент почти тридцатилетие — решимости, упертости и нежелания отступать от намеченной цели. Эмили готова была не жалея сил и собственного лба проламывать возникающие на ее пути преграды. Есть такие люди, которые могут все, но при этом никто не знает, какой ценой им все это достается. Что значит заработать даже самые малые деньги, распределить зарабатываемые ей и матерью гроши, чтобы после оплаты бесконечных счетов и кредитов с грабительскими процентами оставалось хоть немного на еду. Что значит минимизировать расходы, добившись получения льгот для семьи ветерана войны, когда в полагающейся ему пенсии было отказано. И все это в 15 лет.
С сестрой все было непросто. И чем дальше, тем хуже. Лесли не могла понять сестру, она думала, что Эмили хочет быть героем. Она отказывалась понимать, что иногда героем быть приходится в ущерб себе и своим интересам, приходится жертвовать своей жизнью, чтобы у твоих близких она была. А Эмили до дрожи боялась оступиться и сделать шаг назад, ведь он ведет в никуда. Вместе с заботой о семье она приняла на себя вину и ответственность за то, что случилось и продолжало случаться — она не могла защитить мать, вернуть ей здоровье и годы жизни, не могла вернуть Лесли обожаемого отца, не могла повернуть время вспять. Единственное, что было в ее силах, это работать над собой, не позволяя никому и никогда увидеть ее слабой или, не дай Бог, плачущей или страдающей. Страдания — проявление слабости, а от них надо избавляться чего бы это не стоило. «Фарреллы не проигрывают», — так говорил Джек. Так будет говорить и она.
Но за красивым фасадом, который приводил всех в восторг, скрывалась трагедия личности. Эмили лишила себя детства, а сейчас лишала и юности, и всей той ерунды, которая присуща подросткам. Школьные дискотеки — вместо них работа, потусоваться с друзьями — но есть еще и домашние дела, найти себе парня на выпускной бал — но нужно пытаться вернуть былую теплоту взаимоотношений с сестрой, сломать ту стену отчуждения, что выросла между ними после смерти отца. Они вдруг стали смотреть на мир совершенно разными глазами. Они росли вместе, делились друг с другом всем, увлекались одним и тем же, а сейчас стали абсолютно чужими людьми, соседями, живущими по недоразумению в одном доме.
Эмили стала победителем. Она всегда была первой, ну или одной из первых, и это не могло не восхищать. Все видели, как она добивалась своего, чуть ли не с улыбкой, всегда уверенная и решительная. Эмили стала героем. И никто не знал, что ей тоже может быть плохо и больно, причем не только морально. Уже давно у нее случались дикие мигрени, в висок как будто ввинчивался раскаленный металлический прут, в глазах темнело, а все звуки вызывали раздражение и взрывались в голове адской болью. Но на это не было времени. Эмили считала, что болезнь тела такая же слабость, как и болезнь души. А со слабостями нужно бороться, не признаваясь в них никому — ни близким, ни самой себе. Жалеть других было можно, себя же — никогда. И именно поэтому уже не первый раз поднимаясь с пола после обморока, она просто шла вперед, заставляла себя идти, ведь если остановиться, то потом откатишься назад.
Они были как сообщающиеся сосуды: пока Эмили шагала вперед, Лесли катилась назад. Плохие парни, алкоголь, ночные поездки в полицейский участок, где уже знали, что именно она, Эмили, приедет за сестрой, и уже не обращались к их матери. После каждого из случаев Эмили просто не могла найти правильных слов, ей оставалось лишь молча смотреть на то, что происходит. В конце концов, кто она такая, чтоб читать сестре морали?
А потом все это неожиданно прекратилось, как по мановению волшебной палочки. Сначала Эмили даже обрадовалась, что школьный преподаватель истории, мистер Джефферсон нашел рычаг влияния на ее сестру, которая с увлечением коверкала свою жизнь. И лишь потом ситуация стала ее настораживать, ведь Лесли слушала его как пророка. С обидой Эмили отметила, что раньше таким авторитетом для нее мог стать лишь их отец. Она пыталась поговорить с сестрой о том, что у этого увлечения могут оказаться серьезные последствия, и если она не остановится сейчас, то потом будет уже слишком поздно. И в который раз ей пришлось стерпеть холодное молчание, хотя бы для того, чтобы не увеличивать разделявшую их пропасть.
— Ты всегда была лучшей. Ты всегда лучше меня ощущала что правильно, а что нет.
Сестра часто повторяла ей эти слова, но Эмили на правах старшей и правда знала, что лучше для Лесли. И именно поэтому она записалась на прием к директору и рассказала ему обо всех своих подозрениях по поводу сестры и обожаемого ей учителя истории. На следующий день она с удивлением узнала, что его уволили, по официальной формулировке «за нарушение этики учителя». Она молилась, чтобы сестра не подумала, что это все из-за нее, она хотела ее защитить, а не сделать так, что ничего уже не склеить.
Они столкнулись в коридоре. Эмили первый раз видела, чтобы такая ярость плескалась в глазах ее Лесли. Та со злобой отпихнула старшую сестру и ринулась по направлению к учительской. Эмили должна была ее остановить. Но было поздно — Лесли овладела настоящая истерика, она не слушала и не слышала никого вокруг. Эмили пыталась образумить ее, протянуть ей руку, чтобы через тактильный контакт хоть как-то возродить их былую ментальную связь. Последнее, что она помнила, это удар по руке и вспышку головной боли.
— Мисс Фаррелл?
Незнакомый женский незнакомый голос пробивался как будто через подушку. Когда к Эмили вернулась способность видеть, она разглядела сквозь пелену боли сидящую рядом с ней темноволосую женщину в багровой униформе. Первый ее вопрос был о сестре, а не о том, что произошло. Не мешало и то, что, судя по интерьеру, они находились в камере местного полицейского участка. Женщина, представившаяся специальным агентом некой «Конатикс Индастриз» мисс Стил, объяснила, что они вместе с коллегой явились в школу в сопровождении отряда полиции специального реагирования. Где нашли двух девушек без сознания и толпу перепуганных учителей в совершенно разгромленной комнате. Действия одной из них могут быть классифицированы как намеренное нападение на группу лиц с последующим заключением под стражу. По существующим законам для Лесли, имевшей несчетное количество приводов в полицию, это означало рецидив со значительным тюремным сроком и корректировкой личности.
— Но есть еще один вариант. Существует специальная программа по изучению возможностей биотики — той силы, с помощью которой вы и ваша сестра чуть не угробили группу людей. На станции Гагарин мы можем предоставить вам обеим возможность узнать, на что вы способны и научить контролировать ваше состояние. Вы, Эмили, можете отказаться, Лесли мы заберем в любом случае. Но вы можете поехать вместе с ней и присмотреть за ней, как Вы и привыкли. На время вашего обучения мы сделаем все, чтобы вы обе и ваша мать ни в чем не нуждались.
Они сидели в камере друг напротив друга. Оба специальных агента находились снаружи, будто бы не желая им помешать. Первой молчание нарушила, как ни странно, Лесли.
— Помнишь мы хотели спуститься вниз по реке до самых порогов?
— Да, конечно, на каноэ.
— Почему мы этого не сделали?
— Когда мы этого хотели у нас был Папа, а сейчас его нет.
— Но мы же еще есть?
— Думаешь?
— Да. В этом и может быть наша сила. Забыть про все и идти вперед и только вперед. Чтобы отец гордился. Фарреллы не сдаются и не проигрывают.
Сказать, что Эмили была потрясена, было не сказать ничего. Впервые за долгое время сестра заговорила с ней первая и так, будто бы она для нее что-то значила. В голосе Лесли звучало какое-то новое превосходство, которым она гордилась и которое меняло ее на глазах. Она первая протянула руку дружбы. Кто знает, может быть станция Гагарин действительно даст им обеим новые возможности. И, вдруг она сама сможет вспомнить, каково это, — жить для себя и не быть буксиром, быть не лучшей, а одной из многих, таких же, как она.
Айрис Флауэр
Baby be the class clown
I'll be the beauty queen in tears
It's a new art form showing people how little we care (yeah)
We're so happy, even when we're smilin' out of fear
Let's go down to the tennis court, and talk it up like yeah (yeah)
Айрис родилась 11 августа 2151 года в лучшей частной клинике Мильгрома, столицы Бекенштейна. Бек всегда был не просто еще одной человеческой колонией, но единственным поставщиком предметов роскоши галактического масштаба. Несмотря на то, что первая волна колонистов потерпела крушение на местном рынке, даже первое захудалое предприятие второй волны было глобальнее, чем когда-то в далеком XXI веке целый холдинг LVMH. Если бы он дожил до этих дней, его статус был бы не выше, чем у секонд-хенда где-нибудь в городских трущобах.
Единственная каста, которой всегда было хорошо на Бекенштейне — люди с состоянием от миллиона кредитов без учета недвижимости. Планета стала новым Эдемом, куда простым смертным вход запрещен. Высокий уровень безработицы создавался и поддерживался здесь искусственно, и если ты смог найти тут работу, а после утвердиться и подняться на местный олимп, то ты мог быть уверен, что твоя жизнь состоялась. О тех, кто остался прозябать у подножия, тут даже не вспоминали. Но даже небожителям тут было нелегко. Нормальной и понятной целью многих была сытая жизнь в достатке, когда становилось доступно абсолютно все и даже больше, когда не надо было с ужасом ждать завтрашнего дня и собирать последние гроши на кусок хлеба, когда не надо было выживать во всех смыслах этого слова. И вот тогда приходила скука и нежелание существовать далее, усталость от того, что живешь по привычке, как запрограммированный на определенные действия робот, у которого нет ни цели, ни дополнительных желаний. Многим в такие минуты приходили неизбежные мысли о начале конца. Именно поэтому Бекенштейн стал негласным и эксклюзивным «производителем» особенно морально устойчивых, несгибаемых людей.
Родители Айрис были как раз из таких. Отец — бизнесмен и глава IGСMEX (межпланетная валютно-товарная биржа), не замечающий ничего, кроме показателей межгалактических индексов, скачущих на экране. Непрерывно надрывно кричащий в трубку, дающий своим подчиненным инструкции что, кому, почем и сколько продавать, попутно по другому телефону руководящий предприятиями самой разной направленности. И мать — маркетолог, способная продать арктической колонии центнер снега по цене центнера урана, или туфли из кожи балийского утконоса — защитнику флоры и фауны, пусть даже хозяин кожи никогда и не водился на Бали. Для невольных зрителей этой истории останется загадкой, где могли пересечься Уэйн Флауэр и Джой Саммерс, и как смогли пожениться в первый раз — тоже. Ведь в медовый месяц они скандалили так, что их выселили из отеля, да-да, из того самого, где разрешается все, и прислуга, услышав звуки бьющегося стекла, раздираемой обивки мебели и крики, никогда не подойдет к номеру и не вторгнется в жизнь постояльцев, а просто утром с улыбкой и поклоном вручит счет.
К слову, чета Флауэр имела маниакальную, ненормальную привычку жениться, делали они это официально и неофициально столько раз, что точное количество не мог вспомнить ни один из них. В каждом из наиболее долгоиграющих трех браков, длившихся в среднем не более года, они заводили ребенка. Общая сумма детей и имущества каждый раз со скандалами на публику и огромными разворотами местных и не только таблоидов делилась при бракоразводных процессах, зрителей на которых было не меньше, чем на межпланетарных парадах. Всем хотелось знать, до чего дойдут «эти сумасшедшие» в каждый последующий раз.
Комбинация отступных и детей при каждом разводе была неповторима, даже если учесть, что детей было всего трое. На одном из процессов миссис пока еще Флауэр, которая меняла фамилию на девичью после каждого развода и возвращала ее в новом браке, запустила в мужа портфелем и проорала, что если бы он бывал дома почаще, то количество детей можно было бы сделать четным, чтобы делить было удобнее, на что мистер Флауэр ответил длинной тирадой, впоследствии обогатившей антологию обсценной лексики всех слоев населения Бекенштейна. Стоит ли упоминать, что именно этот процесс, превосходящий остальные по масштабам площадной ругани и военных действий на территории зала заседаний, обсуждали годы?
О тихих ужинах или семейных выходах в люди, равно как и о нормальной генетике с такой взрывной парой можно было забыть. Джоэль и Джозеф, старшие дети, были чуть ли не копиями дражайших папочки и мамочки с поправкой на пол. И в школе и дома покоя от них не было, само это слово, «покой», казалось, дому Флауэр было незнакомо. Школьные психологи даже не пытались подвергнуть детишек Флауэр каким-либо тестам, главное, что их поведение вполне вписывалось в клинические нормы.
Дома же, при малейшем намеке на то, что кто-то сделал что-то не то или не так, невнимательно отнесся к сообщаемой информации, или же просто не заметил какое-либо несущественное изменение вокруг, или же по другой причине, или же просто из любви к искусству, разыгрывались целые театральные баталии. Причем всегда — с недюжинным вдохновением и на голом энтузиазме: летала посуда, кто-нибудь обязательно выбегал из дома босиком и в пижаме с криками «Повешусь!», другой почти молча сваливал кучами попадающееся под руку барахло в винтажный чемодан, другой рукой отыскивая в своем телефоне расписание межпланетных шаттлов. А потом буря утихала, после нее следовал либо очередной развод, либо бурное примирение, когда вся семья кидалась друг другу на шею, истерически рыдая и каясь во всех смертных грехах.
Пока Айрис была мала для участия в семейной эмоциональной жизни, она с замиранием сердца слушала и смотрела на самовыражение каждого из Флауэр. Свою семью она любила, ведь, несмотря на дом вверх дном, она была дружнее и крепче тех, у кого вместо крови по венам тек обезжиренный кефир. Именно поэтому среди спокойных и уравновешенных сверстников и друзей семьи ей было скучновато.
Айрис была в курсе всех косметических и модных новинок, она часами могла рассказывать благодарным слушателям о каждой вещи из ее похожей на чемодан косметички. Даже сочетая на первый взгляд не подходящие друг к другу вещи и косметику, она всегда умела обрести золотую середину в пестроте блузок, юбок и страз с перьями, всегда и везде напоминая картинку из модного еженедельника. Джой не могла нарадоваться на своих отпрысков, каждый из которых, как и она сама, не пропускал ни одного модного показа. У каждого из них были карточки «любимого» и «дорогого» во всех смыслах клиента решительно всех претендующих на статус магазинов одежды и ювелирных изделий. Доходы от пиар-деятельности и IGСMEX, а также от нескольких предприятий с наемными управляющими, позволяли любому члену семьи позавтракать в Мильгроме, искупаться в океане на другом полюсе планеты, поужинать в ресторане на одной из орбитальных станций и прошвырнуться по магазинам на Цитадели, и все при желании в один день!
Но семья Флауэр никогда не горела желанием выехать за пределы Бекенштейна. На их взгляд, если и есть где-то полностью пригодное для проживания и развлечения место, то только здесь, и нигде более. Никто из них не хотел видеть нищету, разруху и голод, ведь после таких зрелищ придется несколько месяцев посещать психоаналитиков. Флауэр предпочитали сразу пропускать это бесполезное звено, полностью отдавая каждую секунду своего драгоценного в прямом смысле времени развлечениям, шоппингу, общению со своим кругом, а также тому, что они любили больше всего — к скандалам и публичным проявлениям всей палитры эмоций.
Конечно, в окружении такой семьи Айрис ни на минуту не чувствовала себя забытой — она была в центре внимания, ее собственный уютный беспроблемный мирок вращался только вокруг нее одной. Айрис являла собой пример человека-праздника, который приносит особенную радость и фонтан эмоций даже туда, где всего этого в избытке. Она могла оживить любое скучное мероприятие — будь это чопорный файв-о-клок или школьная вечеринка. Обладая легким и незлобливым, а иногда откровенно взбалмошным характером, Айрис не только с легкостью становилась душой любой компании, куда бы ее не заносило, но и с той же легкостью наживала себе проблемы. Впрочем, это ее беспокоило мало, так как сама она никогда не пыталась осмыслить, что она делает, для чего, а также что ей за это будет. Она была похожа на бабочку-однодневку, живя только сегодняшним днем, сиюминутными настроениями и эмоциями.
Наблюдая за семейным театром с самого детства, а позже с успехом участвуя в его репризах, Айрис не раз ловила себя на мысли о том, что неплохо было бы извлечь из этой школы жизни выгоду, став, к примеру, актрисой. У нее было много кумиров среди телезвезд, иногда она даже сама начинала проживать жизнь одной или другой знаменитости, мастерски копируя стиль, прически, манеры поведения. Видя такой интерес дочери к лицедейству, ее пристроили в самую дорогую театральную студию, что существовала на Бекенштейне. Родители хотели ей гордиться. Две ее лучшие подруги, Анни Беннет и Лорейн Леннокс последователи за ней. Как ее свита, они постоянно следовали за ней во всем и везде, присутствие всех трех на чьем-либо дне рождения или пикнике сразу поднимало рейтинг мероприятия до астрономических высот.
Самым большим кошмаром для привыкшей к беззаботной и радостной жизни на Бекенштейне Айрис было бы, наверное, изменить место жительства. Перспектива этого подсознательно ее ужасала, она, проведя всю свою жизнь здесь, никогда даже не помышляла о том, чтобы хотя бы поехать на другие колонии. Братья же, побывав в качестве туристов или по делам на Земле и Терра Нове, рассказывали ей, что в принципе, там не так уж и плохо, но жить бы там не хотелось. Айрис всегда считала и продолжает считать, что хорошие люди — это благополучное население ее родины, а на других планетах ее ждали бы полчища нравственных разложенцев, трущобы, нищета. Даже то, что Бекенштейн поставлял предметы роскоши по всей галактике, и на Земле при финансовых возможностях ее семьи можно было бы жить не хуже, а может быть даже и лучше, не могло изменить ее мнения о том, что Земля это сущий, непригодный для жизни людей ад, погрязший в мусоре и болезнях.
Все рухнуло в одночасье. Как то Айрис вернулась домой с занятий в театральной студии раньше обычного — ей дали роль в новом экспериментальном мюзикле, где стажеры участвовали наравне с профессиональными актерами — что-то вроде семинара по обмену опытом в живом режиме. Она летела домой, окрыленная мыслями о том, какой сногсшибательный костюм и макияж она придумает для своей роли, как у нее станет еще больше поклонников, лучше тех парней-одноклассников, что бегали за ней и ее подругами. Айрис хотела обладать только самым лучшим из лучшего, впитав в себя любимую поговорку отца о том, что лучший лимузин — это новый лимузин и никак иначе. Стоит ли упоминать о том, что ее роль была главной в постановке, и на нее претендовали несколько человек, но выбрали Айрис. Казалось, она упивалась всеобщей завистью, хоть это было совсем не в ее характере.
Надо было срочно поделиться с кем-нибудь своими мыслями, Айрис подключилась к Экстранету и набрала свою подругу Лорейн. Она долго ей не отвечала, девушка хотела уже сбросить вызов, как вдруг та взяла трубку, совсем не замечая, что вэб-камера подключилась автоматически, отображая ее собственную спальню и саму подругу, взлохмаченную и завернутую в одеяло. Зевая, Лорейн сказала, что она очень рада за подругу, но не могла бы она перезвонить позже, так как она не дома, а вызов сейчас осуществляется по настроенной переадресации. Недоумевая, зачем Лорейн ей соврала, Айрис пожала плечами и уже хотела было отключиться, как вдруг за спиной ее лучшей подруги, на кровати, которую было хорошо видно, зашевелилось одеяло. Будучи от природы любопытной, Айрис решила узнать, ради кого Лорейн ей только что соврала. Увиденное поразило ее так, что она потеряла дар речи вместе со способностью шевелиться: это был никто иной, как Кит Симсон, ее, Айрис, парень.
Айрис не помнила, как она отключила терминал, как оказалась на диване. Несмотря на такое вероломное предательство лучшей подруги и того, кто по ее собственным словам был смыслом ее жизни, она даже не могла заплакать. Она было просто морально уничтожена, ведь именно этим двум людям она доверяла больше всего. Айрис даже не могла понять, что поразило ее больше всего — то, что ее предали, или же то, что, похоже, все вокруг ей врали. Врали нагло, беспардонно, почти что в лицо.
На следующий день в школе оба, и Лорейн и Кит вели себя как ни в чем не бывало. Никто не знал, чего Айрис стоило держать себя в руках и сохранять это напускное спокойствие, улыбаться, терпеть то, что ее обнимали, брали за руку. Неизвестно, сколько бы это еще продолжалось, ведь Айрис так и не нашла выхода из этой ситуации, хотя и думала об этом весь вечер и всю ночь. Казалось, что за последние несколько часов, она внутренне состарилась лет на 10, растеряв всю свою беззаботность.
Прошло несколько дней. Айрис, как и Лорейн, входили в сборную школы по лакроссу. В тот день они обе переодевались, готовясь к игре. В раздевалке их было двое, вместо обычного обсуждения соперников и других девчонок из команды в воздухе повисло напряженное и нервное молчание. Когда же Лорейн его нарушила, сказав, что последние несколько дней Айрис сама не своя, та срывающимся голосом невзначай спросила, где же была Лорейн, когда она звонила ей в прошлый четверг. Та замялась и покраснела, пытаясь неуклюже на ходу придумать отговорку. И тут Айрис, внутри которой полыхал огонь, слетела с катушек, не в силах более сдерживаться.
Отвесив подруге пощечину, больше похожую на бойцовский удар, она кричала о том, что все знает. Далее полились потоки брани. Лорейн от неожиданности отлетела и ударилась спиной о шкафчик и стекла по нему вниз. Но отсутствие сопротивления обозлило Айрис еще больше, она уже не контролировала себя, набрасываясь на подругу, в ее глазах все потемнело. Вдруг Лорейн пришла в себя и пихнула не ожидавшую этого Айрис. Она, не успевшая к тому моменту сменить туфли на высоченных каблуках на спортивную обувь, не удержалась на ногах и упала с высоты почти своего роста. Падая, она все еще думала, что сейчас вскочит и наподдаст этой твари, которая считалась ее подругой. Но вдруг в ее голове как будто что-то разорвалось, и она отключилась.
Очнулась она от того, что лежала в луже воды, которая фонтаном била из сорванной раковины в углу раздевалки. Айрис попыталась пошевелиться, но каждое движение отдавалось в голову чудовищной болью. Когда она наконец смогла хотя бы сесть, она увидела, что белая спортивная форма, итак уже мокрая, пропиталась кровью, которая текла из разбитого затылка. Видно, при падении она ударилась о лавку. Айрис пыталась оглядеться, вокруг был полный хаос: зеркала во всю стену лежали на полу, превратившись в мелкое стеклянное крошево. Ощупав поцарапанное лицо рукой, которая выглядела не лучше, девушке удалось наконец-то справиться с темной пеленой в глазах. Самое страшное в увиденном было не то, что она разнесла раздевалку почти до самого основания, а Лорейн, лежавшая на полу вся в мелких и крупных порезах, странно вывернув шею и смотрящая в сторону пустыми безжизненными глазами.
Через несколько секунд в помещение ворвалась мисс Розен, их тренер. К ее чести, она не стала кричать и заламывать руки в ужасе от увиденного. Она взяла Айрис за майку, встряхнула и велела идти к ней в кабинет. Ошеломленная, подавленная и лишенная воли Айрис подчинилась. Дойдя до тренерской она рухнула на диван, подтянула колени к подбородку и уставилась в темноту.
За ней пришли через несколько часов. Ее родители, директор и мисс Розен. В глазах родителей плескался откровенный ужас. Они разглядывали девушку так, как будто она была прокаженной. У Айрис не было сил даже чтобы спросить о Лорейн. Мисс Розен сама сказала, что не знает, что произошло в раздевалке, но Айрис уже придется нести ответственность за то, что она сделала. Лорейн была жива, ее спешно доставили в больницу, а ее родители уже оборвали телефон директора, грозя судебным разбирательством ему за халатность в отношении учеников, и родителям монстра, изуродовавшего их дочь.
Несколько следующих дней оказались кошмаром. Айрис была заперта в своей комнате, ее никуда не выпускали, но три раза в день служанка исправно приносила еду. Девушка все еще не могла понять, что произошло, и почему ее семья от нее отвернулась именно тогда, когда она так нуждалась в их поддержке. За последнюю неделю ни один из них не приблизился даже к дверям ее комнаты. Лишь только передали записку, что благодаря ее выходке, им пришлось выложить семье Леннокс кругленькую сумму, чтобы замять дело и покрыть счет на лечение Лорейн. Она, привыкшая с детства к тому, что вокруг нее много людей, впервые осталась наедине с собой.
Из оцепенения Айрис вывели насильно и бесцеремонно, Джоэль, самый старший из братьев, раньше относившейся к ней, как к драгоценной фарфоровой кукле, а теперь брезгливо разглядывающий ее, велел ей привести себя в порядок. Ее неухоженный и бледный вид был слишком ужасен для того, чтобы просто выпустить ее из дома, не говоря уже о походе на вечеринку по поводу очередной годовщины очередной свадьбы родителей в одно из самых уважаемых заведений Мильгрома. После отказа с пожеланием закрыть дверь с другой стороны, он поднял ее с пола, встряхнул как шейкер, запихнул в машину и сдал в один из местных салонов красоты на руки стилистам и шопперам.
Девушке было совершенно безразлично, что с ней делали порхающие чужие руки, наносившие макияж и завивавшие волосы. Даже лицо в зеркале напротив ей более не принадлежало. На ее телефон пришло сообщение с номером аэрокара, который должен был доставить ее прямо к дверям ресторана на торжество. Ничего не могло заставить чету Флауэр пропустить такой важный выход на публику: для неявки ни то, что произошло в школьной раздевалке, ни смерть не были бы уважительной причиной. Горько усмехнувшись про себя, что раньше никто из ее родственников не позволил бы ей даже в минуту крайней необходимости воспользоваться наемным экипажем, а бросил бы все дела и приехал лично, Айрис вышла из салона и направилась к серебристому аэрокару.
Когда аэрокар начал движение, Айрис неосознанно краем глаза заглянула в зеркало заднего вида. За рулем сидел мужчина в странной багровой форме, которая не имела ничего общего с формой водителей, обслуживающих компанию такси премиум класса. Он был не один — на пассажирском сидении в машине находилась еще и темноволосая женщина в такой же форме. Первым желанием Айрис было выскочить из машины на полном ходу, но двери оказались заблокированы. Сил на истерику у нее не было, и она, несколько раз дернув ручку, полностью покорилась судьбе и затихла.
Проехав несколько кварталов, машина остановилась, и странная пара, заглушив мотор, обернулась к ней. Оба были темноволосы. Они представились сотрудниками некой «Конатикс Индастриз», специальными агентами Сэнд и Стил. Женщина была миловидна и с располагающей к общению улыбкой, она объяснила испуганно-равнодушной Айрис, что та является носителем редкой способности создавать вокруг себя энергетические поля, называемой «биотикой». Самой девушке начало казаться, что она попала в театр абсурда, это просто не укладывалось у нее в голове — что могло еще с ней приключиться после того, как ее вырвали из ее привычного мира? Агент Сэнд молча наблюдал. Агент Стил продолжала говорить, что те, у кого проявляются подобные способности, подлежат немедленной изоляции, так как существует опасность для жизни как окружающих, так и их собственной, ведь контролировать свой дар, особенно в состоянии шока, начинающие биотики не могут. Программа, которую курирует их корпорация, изучает данные явления и рассчитана на то, чтобы научить этих детей не бояться своих способностей и контролировать их, что впоследствии может дать им дорогу в новую жизнь.
Айрис решительно не понимала, что нужно от нее этой странной паре. Единственное, что она услышала и осознала, было то, что ее куда-то забирают. Может быть, в сложившихся обстоятельствах это было и к лучшему...
Александра Керенская
And people talk to me I'm slipping out of reach now
People talk to me, and all their faces blur
But I got my fingers laced together and I made a little prison
And I'm locking up everyone who ever laid a finger on me
«Yellow Flicker Beat» by Lorde
Благородными разумеются все, кто от предков благородных рождены, или монархами сим достоинством пожалованы
«Свод законов Российской империи»
Теряя, мы обретаем.
Александра привыкла к тому, что в родном Петербурге они обитают в трехэтажном особняке из розового гранита, в провинции их ждет старинный особняк с колоннадой и заброшенным садом, где-то в Баварии есть еще чуть ли не замок, выстроенный ее прадедом по материнской линии, эдакое архитектурное безумие с массой башенок и стрельчатых окон. С детства ее окружали прекрасные вещи и прекрасные внешне и внутренне люди. Потомки древнего рода, Керенские никогда не старались подчеркнуть своего богатства. Они были современными представителями старого дворянства в новой эпохе, хранителями всех ценностей и устоев, своеобразная элита. Ни для кого не было секретом, что их семья обладала миллионами, ведь они были одними из влиятельнейших людей в корпорации «Розенков Матириэлс». Как и во все времена до новейшей истории, люди всегда уважали деньги и титул.
Ей дали самое лучшее частное образование, которое только можно было представить. Ее день был расписан не по минутам, а по секундам, занятиями, более подходящими барышне из дворянской семьи прошлых веков — несколько гувернанток-иностранок ежедневно вкладывали ей в голову знания их родных языков, уроки этикета, конный спорт. Довершали картину личный учитель танцев, специально стилизованное под бальную залу Петродворца помещение, и разного рода рукоделия, никому не нужные, но являющиеся данью традиций.
Ее всегда учили быть лучше других. Это стало жизненной целью, навязанной не столь собственными решениями, а положением, которое, как следует из девиза noblesse oblige, обязывало. Она как будто ежедневно играла роль человека, совершенного со всех сторон, который сродни роботу, ставшему неотъемлемой частью современного мира, был просто физически неспособен ни на просчет, ни на еще какой бы то ни было faux pas. Любой обычный человек давно бы взбунтовался или в знак протеста превратился бы в отъявленного хулигана. Но только не Александра. Какое бы время не наступало, элита общества должна была быть на высоте, а ее семья, безусловно, являлась частью этой элиты, ведь быть потомственным дворянином, значит принадлежать к некой привилегированной касте, в коей все видят идеал всегда и во всем. Положение обязывает. Обязывает быть совершенством, недосягаемым для остальных.
Алекс принимала свою жизнь такой, какая она есть. Она считала естественным то, что у нее нет свободного времени, то, что к ней потом перейдет все, чем владеют ее родители, включая и определенный вес в обществе как у представителя династии, то, что она добивается успехов во всем, за что бы ни взялась. Сначала быть лучшей из лучших для нее было сродни соревнованию. Когда соревноваться стало не с кем, на смену азарту пришла привычка и скука, присущая тому, кто полностью осознает то, что он лучше остальных, что так и должно быть, что ничего не нужно добиваться — он и так обладает всем.
Несмотря на толпы частных педагогов, отбираемых чуть ли не по родословной, чтобы у их дочери было все только самое лучшее и соответствующее положению, Керенские отправили Александру в самую что ни на есть обычную школу, а не какой-нибудь элитарный лицей. Зачем? Потому что она просила об этом сама. Родители были приятно удивлены таким выбором, по их мнению такая просьба свидетельствовала о самых благородных мотивах, которые двигали Алекс, а именно — не подчеркивать разницу между ней и другими. На самом же деле Александра просто хотела быть лучшей, как обязывало ее положение, а быть лучшей не среди таких же, как она, намного проще. Нет, у нее не было тайного чулана со страхами или комплексами, просто в ее сознании очень часто имела место подмена понятий. С детства ей внушали, что она должна держать определенные рамки, вести себя так, как принято, быть такой, как ее положено видеть, но ни один из поучающих никогда не объяснял, откуда это все произошло, и кто вкладывает в слово «надо» именно этот смысл, а главное зачем. Просто так было надо, и необязательно было знать кому все это нужно. Александра никогда не собиралась этого выяснять, несмотря на то, что порой это изрядно портило ее идеальную жизнь.
Ее вполне могли полюбить в школе: учителя восхищались ей, для нее не было предмета, в котором она бы не преуспела, всю программу она знала чуть ли еще не до поступления в школу и чуть ли не лучше преподавателя. Александра ощущала зависть не столь одаренных одноклассников, и она ее согревала. Казалось бы, она всегда и во всем была лучшей, охотно помогала отстающим, организовывала благотворительные мероприятия, но ситуация с отношением к ней была диаметрально противоположной той, что должна была быть. Ее не любили. По мнению окружающих в каждом ее действии не было ни грамма искренности или желания помочь, лишь одна фальшь и показной лоск. Весь окружающий мир и люди в нем существовали для Александры Керенской как блестящая поверхность зеркала, похожего на то огромное в пол-стены, в тяжелой кованной раме, что стояло у нее в спальне. Зеркало владело большей частью ее жизни, ведь каждый, смотрящийся в него, хочет видеть себя в нем прекрасным, идеальным и недосягаемым для остальных. Но далеко не у всех есть смелость признаться в этом самому себе наедине, без присутствия зеркальной глади.
Когда-то в далеком детстве ее отец, ругая девочку за неподобающую шалость, оказавшуюся всего лишь испачканным в варенье и впоследствии облизанным за ужином мизинцем, сказал ей, что она должна быть тем, чем ее видят окружающие. «Когда ты выходишь на корпоративную встречу в нечищеных ботинках, ты оскорбляешь окружающих, своих партнеров и в первую очередь своих подчиненных. Они должны видеть в тебе идеал». Так он стремился дать ей понять, что хорошие манеры сродни ее собственной коже — они должны присутствовать всегда вне зависимости от обстоятельств и состояний. Если бы Александра чуть больше времени уделяла вопросу происхождения вещей и традиций, она бы поняла, что приведенный отцом пример был призывом к тому, что ты должен уважать окружающих и не оскорблять их облизыванием пальцев. К тому, что на тебя должны равняться — ведь ты для них пример поведения. В голове Алекс этот пример отложился чуть по-иному: другие должны всегда видеть, что ты прав, и прав во всем. И это будет составлять мнение о тебе, ведь тот, кто всегда прав, идеален. А быть идеалом — значит отличаться от всех. Для нее быть другой было жизненно важно, необходимо ей как воздух. В ее понимании noblesse oblige означало не быть идеалом, но положить все силы на то, чтобы другие постоянно видели в ней идеал.
Прозрение наступило не сразу. Одержимая построением своей яркой внешности, Александра не заметила, как угасали ее успехи. Она так привыкла к тому, что может чуть более, чем всё, и чуть лучше, чем все, что не уделяла ни одного мгновения более учебе или другим занятиям помимо самолюбования, не считая нужным вкладывать в то, что и так само по себе приносит свои плоды. Когда она однажды разделила первое место в соревновании по конной езде, она лишь улыбнулась. Это была мелочь, не стоящая ее внимания. Но после того, как ее, свалившуюся накануне премьеры школьного спектакля с гриппом, с легкостью заменили ее одноклассницей, Алекс всерьез задумалась и обеспокоилась. Спектакль, поставленный и срежиссированный под нее, прошел без нее и прошел не хуже, никто не заметил ее отсутствия. А если это случилось однажды, то и будет случаться впредь.
Осознать, что незаменимых нет, и даже она, сама Александра Керенская, больше таковой не является, оказалось ужасным прозрением. Какое-то время она еще пыталась запрыгнуть в последний вагон уходящего поезда своей статусности и исключительности, она ночами сидела за учебниками, а утром рассказывала всем о суаре у знакомых, переросшем в вечеринку до упаду, старалась вернуть все то, что ранее обеспечивало ей привилегии и учителей и к чему хотели стремиться все остальные. Но в одну воду дважды не войти. Когда она это поняла, она пустилась во все тяжкие.
С этого момента деньги являлись для нее всем — на них покупались не только самые дорогие и стильные вещи, услуги лучших салонов и парфюмерных магазинов, но и восхищение, подражание и дружба. Потерять статус для Алекс было подобно смерти, поэтому то, что могло этому помешать, спешно и безжалостно изживалось и выжигалось из ее жизни. Место тех одноклассниц, на которых она могла бы положиться и кому она, несмотря на ежечасно демонстрируемое превосходство, была симпатична как личность, заменила стайка прилипал, которые буквально заглядывали Керенской в рот и сопровождали ее повсюду. Она стала той, кем хотела — королевой улья. Ей восхищались и ей подражали. Естественно, такая игра на публику требовала дополнительных жертв, очередной из которых стала ее симпатия к мальчику из параллельного класса. Ранее она позволяла Сергею оказывать себе знаки внимания, в свою очередь открыто симпатизируя ему, ведь из всех он ожидаемо выбрал ее, Алекс, хоть вокруг него увивалось бессчётное количество девчонок, ведь ее совершенство и идеальность были колоссальны. Но такая симпатия к человеку не ее круга могла подставить ей роковую подножку и с ним было покончено.
Теряя, мы обретаем. Но Александра не хотела ничего терять, она боялась этого больше всего на свете. И в своих потерях она винила далеко не себя, а своих родителей. Она не могла себе признаться, что все, что у нее было, она разрушила самостоятельно, ведь идеал обязывает положение, он просто не может быть безалаберным и несовершенным. Напротив, вина возлагалась на Керенских старших уже за то, что они должны были дать ей всё и еще чуть-чуть, но не дали.
Только ей показалось, что она по-прежнему на плаву и лучше всех, только она слегка расслабилась и успокоилась, ведь все это позерство так ее утомляло, как случился новый шок. Корпорация Керенских старших провалила испытания, на которые ушли годы исследований и спонсорской помощи. Положение еще можно было спасти, если бы не финансовый обвал и черный понедельник, такой, какого не наблюдалось на международном финансовом рынке уже несколько десятилетий. Все, над чем они работали все эти годы обесценилось до пылинки на полу вестибюля. Керенские, вложившие в дело своей жизни все силы и большую часть своих средств стали если не нищими, то уж точно банкротами и должниками в один миг, когда на мониторах ломанная кривая графика индекса пошла вниз. О том, чтобы остаться в компании на руководящих постах не могло быть и речи.
Давно и, казалось бы, прочно выстроенный мост блестящего будущего не просто дал трещину, от него осталась лишь середина, до которой никак не добраться. Но самым страшным приговором для Александры явилось то, что из-под нее выбили ее единственную опору, на которой держался весь ее мир, от чего зависело все, что было ей дорого, — деньги. Для девушки понимать, что теперь она мало того, что ничем не отличается от сверстниц из семей не ее круга, но и выпала из своего собственного, было равносильно созерцанию собственной отрезанной руки. Она хоть и могла со стороны показаться законченной эгоисткой, отлично понимала, что почет и уважение к ней, особенно в той искусственно-фальшивой среде, что она сама для себя создала, напрямую зависел от милых всем сердцам бумажек. Такое уважение само по себе напоминало то, от чего зависело, — оно также ничем было не обеспечено и эфемерно.
Александра подобно сказочной Золушке вдруг очутилась в сказке, но сказка была страшная — в ней полночь не спешила уходить, ее как будто кто-то задержал. Все вокруг начало стремительно таять. С молотка ушли и дом из розового мрамора, и особняк, вся обстановка и даже безделушки с книжных полок и каминов. Единственным, что не развеялось как дым, осталось то самое зеркало в тяжелой раме — на него не нашлось покупателя. Александра не хотела этого осознавать, но это зеркало превратилось в ее персональный крест. Чуть более чем справедливое к ней ранее, сейчас оно становилось ее совестью, постепенно показывая ей то, чего она начинала бояться — суровую и безжалостную реальность.
Однажды ей даже приснился сон: она стояла перед своим зеркалом в роскошном платье, как и ранее, любуясь своей холодной красотой. Внезапно прекрасное отражение повернулось к ней спиной и медленно зашагало вдаль, не оборачиваясь. Девушка как завороженная всматривалась в глубину зеркала, как вдруг заметила, что отражение возвращается. Но оно было уже совсем иным: вместо уверенной в себе красавицы в зеркале была уже не она, а лишь некоторыми чертами похожая на нее девушка в свитере, состоящем наполовину из заплаток для придания ему вида модной авторской вещи, и в потертых джинсах с дырой на колене. Новое отражение неприятно сверлило ее злыми глазами.
Вся ее жизнь теперь напоминала ей кошмарный сон. Александра как будто спала и не могла проснуться. Все ей было отвратительно: и родители, по милости которых она теперь была лишена всего, что имела и должна была продолжать иметь и впредь. Сами они, как и подобает носящим дворянскую фамилию, приняли свое незавидное нынешнее положение со спокойствием и достоинством. Потерянное положение никуда не делось — оно продолжало обязывать. Они приспосабливались, как могли, но им было не понять, как ей противно это делать. И совсем уже унизительно было ездить в глухую деревню и выдавать вещи, сшитые за копейки у местной мастерицы за роскошную брэндовую одежду. Но это было не так унизительно, как отсутствие денег на банальные мелочи — будь то маникюр или духи. Несколько раз Алекс даже потрошила родительские бумажники, вытрясая из них последние гроши — отсутствие каких бы то ни было денег при себе повергало ее в буквальном смысле в яму физического дискомфорта. Делая это, она не переставала считать себя правой, напротив же — родители сделали ее несчастной, и они должны ей за это.
Ее родной Петербург, зимний и снежный большую часть времени из-за сбоев в погодных фронтах, был ее яркой белоснежной сказкой. Она чувствовала себя принцессой в ледяном замке. Все вокруг всегда было белым. Александра не понимала, почему кроме нее никто не видит красоты белого цвета, прекрасного самого по себе, не видит, как он искрится и переливается, как он многогранен в своем единстве. Именно в белом для нее было совершенство, в остроугольных, замерзших капельках воды, снежинках. Они так прекрасны и идеальны, если их не трогать. Таким для нее и был ее собственный мир — все в нем прекрасно, пока его не разрушает чья-то подставленная под летящую блестящую снежинку грязная рука, и бывший секунду назад идеал уже превращается в мутную каплю. Вся ее жизнь стала этой мутной каплей.
Спрятать то, что случилось, ото всех, не дать никому увидеть истинное положение вещей, — вот на что теперь шли все ее силы, подогреваемые кипевшими в ней злобой и отчаянием. С тех пор, как все рухнуло, прошло уже полтора года. Это стало самой долгой ее игрой. Положение обязывает. Оно обязывает улыбаться, когда больно, не отворачиваться, когда горько, и оставаться совершенством, когда на это нет ни сил, ни времени, ни средств. По школе уже давно ползали слухи о том, что принцесса превращается в лягушку, и что, как говорят, одевается в местных сэконд-хэндах, или в магазинах, куда не заглядывают даже нищие, перешивает собственные вещи и выдает за частные коллекции. А люксовый парфюм, которым она обливается, — на самом деле украденный из магазина тестер.
Александра слышит все это, но обращать внимание на весь этот бред ниже ее достоинства, ведь положение обязывает. Никто не должен даже и пытаться развеять ее иллюзию, ведь она создана мастером, идеалом, совершенством. И пусть все они, даже те, кто по привычке продолжает делать вид, что восхищен ею, смеются у нее за спиной, она выше этого.
Утром развалились последние туфли — начисто отлетела подметка. Александра идет привычной дорогой мимо бутиков, где она была одним из самых дорогих клиентов, с горечью ощущая, что сейчас ее жизнью живет кто-то другой, не такой совершенный, в то время как волею случая она как прекрасная гирлянда из живых экзотических цветов выброшена на помойку после бала и замерзает в грязи. Зимний Петербург в отличие от нее все еще прекрасен и свеж. Поеживаясь от холода, она заходит в один из посещаемых ей в последнее время сэкондов, где барахло продается даже не по отдельности, а килограммами на вес. Алекс пытается выбрать из ненавистных ей куч отбросов более удачливых, чем она, хоть что-то приличное, как вдруг замечает, что из-за соседнего стеллажа за ней наблюдает чей-то смартфон в руке, просунутой сквозь груды одежды. Оббежав стеллаж, она видит двоих из своей «свиты», они смеются и корчат рожи, ведь это такая удача, первыми запечатлеть падение кумира.
Она пытается закрыть лицо руками, понимая, что это уже не поможет, потом, поддавшись неизвестному порыву, выбегает на улицу, и вот уже она сама смотрит на закатывающихся в хохоте девок сквозь грязную витрину. Последнее, что она помнит, это звук разбитого стекла, крики девчонок, на которых вдруг падают стеллажи с одеждой, как костяшки домино, запущенные в движение чьей-то рукой, и белую вспышку, которая уносит ее куда-то вдаль.
Пробуждение оказывается холодным: Алекс лежит на снегу. Самостоятельно встать у нее не получается, сил хватает лишь на то, чтобы сесть. Обе ладони в крови, наверное, ее зацепило стеклом, которое вдруг почему-то разбилось. И на красные капли падает чистейший белый снег, мелкие серебристые снежинки касаются уголком капли на ее руке, проходят доли секунды, и они сливаются воедино. Александра не сразу замечает стоящую возле нее посреди всего этого хаоса пару в багровой униформе.
Позже они представятся ей специальными агентами «Конатикс Индастриз» Сэнд и Стил. Расскажут о том, что она уникальна в своем роде, носитель редкой и не изученной до конца особенности создания гравитационных полей, которая называется «биотикой». Расскажут о Программе по ее изучению, после которой она, Александра Керенская, будет нарасхват у всех корпораций Земли. Позже она согласится без колебаний, так как знает, что эта неведомая Программа шанс для нее, шанс сотворить себя снова, свое совершенство и свой идеал. Но на этот раз она не позволит никаким обстоятельствам все это разрушить. Она будет не уникальна, по словам Сэнда и Стил таких, как она несколько, но она будет выделяться даже на фоне их. Ее зеркало вновь покажет ей то, что она хочет видеть, чем она будет, и что будут видеть остальные и восхищаться этим. Положение, которое обязывает, больше будет над ней не властно. Позже, она, может быть, даже выйдет из этого Зазеркалья, в котором она жила все эти годы, и станет собой. Через красную полосу безжалостной реальности, через пробы и ошибки, через труд и кровавый пот, она вернет себе все то, что она утратила, сломает внутренние барьеры и прогонит накопленные за последнее время страхи, и вокруг все станет ослепительно белым и совершенным, как и было ранее. Но все это будет позже. А сейчас она, не чувствуя холода, сидит на промерзлой земле и смотрит на снег, падающий на ее ладони.
Она уже так много потеряла, что настало время обретать.
Жаннет Арно
Куда более меня волнует мой эгоизм, который восклицает: «Я не хочу видеть бои роботов, не хочу взирать на подсвеченные софитами Колизеи с пластиковыми сидениями, где умирают гладиаторы XXII века, облаченные в бутсы новейшей модели! Я хочу смотреть живой и настоящий спорт, а не производное от него! Дайте мне настоящий спорт, где есть место ошибкам и слабостям!» Мне скажут: «Не хочешь — не смотри». И будут правы..
I can't see where you're comin' from
But I know just what you're runnin' from
And what matters thinkin' who's baddest but the
Ones who stop you falling from your ladder
This ain't no place for no hero
This ain't no place for no better man
«Short Change Hero» by The Heavy
10 метров… воздух в легких уже на исходе… 5… 3… боковым зрением Жаннет видит, что кто-то ее догоняет… 1… и финиш! Можно обрушиться на дорожку и попытаться хоть немного отдышаться и прийти в себя.
Секунды, даже не они, а их доли — все, что составляло жизнь Жаннет Арно с раннего детства. Ее воспитывали чемпионом. Она должна была продолжить спортивную династию Арно, и ни в коем случае не опозорить фамилию. Остаться на втором месте означало для нее остаться позади всех, а это было совсем не тем, чего ожидала от нее мать, по совместительству ее тренер, Марина Арно.
Дочь была нужна Марине только для удовлетворения ее несбывшихся амбиций: бывших спортсменов никогда не бывает — бывают лишь те, кто остался на обочине благодаря своей лени или не вовремя пойманной звезде. Марина Арно была поистине железной женщиной, ведь несколько лет подряд ей удавалось удерживать первое место и рекордные результаты по легкоатлетическому многоборью, куда входили прыжки в длину и высоту, эстафета, и еще несколько видов спорта, которые менялись в зависимости от статусности проводимых соревнований. Это был лошадиный вид спорта, в котором верх одерживали лишь сильнейшие, такие, как Марина.
В ней было мало от живого человека — более чем работоспособная, готовая ради результата ночевать в спортивном комплексе, совершенно не заботящаяся о том, что в своей жизни она может так пропустить, обладающая тотальным самоконтролем — в общем, мечта любого тренера. Ее последнее выступление на юбилейной олимпиаде 2150 года принесло ей бронзовую медаль. Это было совсем не тем, к чему она стремилась, но показать результат ей помешал, как она думала, пустяк. Несмотря на адскую боль в ноге, которую она почти уже не чувствовала, она, улыбаясь, взошла на пьедестал и приняла свою бронзу, которая для всех, кроме нее, стоила золота.
Пять лет спустя «пустяк» оказался сложным переломом — лодыжку и ступню буквально вылепливали заново из костной пыли. Это был конец ее карьеры как спортсменки, окончательный и бесповоротный. Но Марина не привыкла проигрывать. На следующий же день после операции она, пошатываясь от слабости, ковыляя и опираясь на костыли, пошла в лицей, где училась ее дочь Жаннет, и забрала оттуда ее документы. Сама об этом не догадываясь, дочь должна была продолжить ее дело. Ведь один раз Марина уже сошла со спортивного олимпа из-за ее рождения, скинуть ее оттуда второй раз она не позволила бы никому.
Марина с головой окунулась в выращивание своего подобия, она даже дала дочери свою фамилию, но исключительно для того, чтобы о ней самой ни на минуту не забывали. К тому же, девочке было бы проще плыть в мире спорта как дочери Арно, а не как никому неизвестной дебютантке. Муж Марины, обычный, хоть и весьма уважаемый юрист, не принадлежащий к миру большого спорта, почти не имел в семье права голоса. Марина, жесткая, властная, временами даже жестокая, решала за всех как они должны были жить и работать. К дочери у отца не было особой любви — из-за всех соревнований и тренировок он видел ее от силы раз в месяц.
По сути она была ему не так уж и нужна. На ее рождении настояла жена, а ему было проще дать Марине то, чего она хочет, чем ее переубеждать. С таким же успехом можно было бы пытаться остановить несущийся на всех парах поезд. А для того, чтобы хотя бы попытаться найти с девочкой общий язык, он был слишком занят своей работой. В этом они с Мариной были похожи как никто иной — оба готовы были положить на алтарь своих устремлений все, что имели.
Со стороны казалось, что Жаннет Арно — это золотой ребенок. С малых лет она только и делала, что побеждала — сначала, показывая наилучшие результаты в зале, затем выигрывая соревнования среди детей и, позже, юниоров. У нее было все — слава, уважение, деньги и самые выгодные контракты по рекламе. Точнее, не у нее самой, а у Марины. Та жила через дочь и вместо нее той жизнью, которой всегда хотела жить, но которой она лишилась на взлете своей карьеры. Она упивалась успехом своего творения, у нее уже был четкий план завоевания медалей и кубков. Но Жаннет не была Мариной.
Жаннет Арно никогда не хотела всего этого. Она хотела жить обычной жизнью, учиться в обычной школе, иметь обычных друзей и увлечения. Ее комната напоминала какое-то безликое помещение, но никак не девочковую спальню. В ней не было место ни игрушкам, ни милым безделушкам, которые любят девочки ее возраста. Главным образом потому, что у нее не было времени обо всем это думать. Всю жизнь любую мелочь за нее решала ее мать. Она бдила за тем, чтобы дочь не растрачивала по пустякам драгоценное время, которое можно было бы потратить на тренировки и работу на результат. Марина не стремилась вылепить из дочери человекоподобного спортивного голема, но на общее образование отводила ей лишь четко необходимое для него время, давя в зародыше попытки Жаннет чем-либо увлечься. Марина разместила у нее в комнате огромную доску, где каждый миг ее жизни был расписан по минутам до 25 лет. Именно этот возраст был определен Мариной как пик карьеры в любом виде спорта, пик, когда нужно уходить самому, уходить непобежденным.
Жаннет понимала, что, делая из нее великолепную спортсменку, мать борется со своими внутренними комплексами. А еще она понимала, что Марине было без разницы, родилась бы у нее девочка или мальчик, что во ином случае ребенка ждала бы та же судьба. Жаннет любила мать, но не получала от нее в ответ ничего кроме бесконечных указаний и упреков в лени и нежелании стараться.
Жаннет отличалась от большинства своих сверстников-спортсменов уже хотя бы тем, что никогда не испытывала ни азарта, ни ожидания победы, ни последующей за ней радости и чувства того, как будто ты чего-то достиг. Авторитарная мать воспитала в ней лишь страх проиграть, остаться второй, упустить долю секунды, как в тот раз. Второе место на юниорском чемпионате Евразии. Огромнейшие призовые, медаль, тянущая ее вниз как камень. Даже девочка, занявшая третье место, радовалась так, как будто все ее мечты сбылись в один этот миг. А стоящая на ступень выше Жаннет Арно чувствовала, что ее как будто потрошат заживо.
Боль, тяжелые комплексы упражнений, тренировки от рассвета до рассвета и отсутствие жизни вне стадиона были ничем по сравнению с последствиями того, что Марина могла оказаться чем-то недовольна. Само ее присутствие всегда вызывало у девочки неуютное чувство страха. В качестве тренера она чувствовала Жаннет как никто другой, безошибочно выискивая ее слабые и больные места и давила на них со всей силы. Так Марина хотела выковать характер дочери для новых свершений. Но на деле этим она только делала хуже. Она не способна была понять, что если бы давала Жаннет хоть глоток личной свободы, и не таскала бы ее ежеминутно за руку, не контролировала бы везде и всюду, то не получила бы в итоге неуверенное в себе и вечно мямлющее себе что-то под нос существо.
Жаннет совсем не была забитым изгоем общества. Наоборот, ее уважали, ею восхищались и хотели быть такой же, как она. Но они не знали, что нужно принести в жертву, чтобы достичь этих высот. Особенно, когда эти жертвы принесли за тебя с твоего бесправного и молчаливого согласия. Если бы не вездесущая Марина, то у девочки даже могли бы быть друзья ее возраста. Жаннет как огромный магнит притягивала людей своим обаянием. Но мать решила, что друзья лишь будут отвлекать ее подопечную от выполнения намеченного для нее плана на большую игру длинною в жизнь, где не было места ни мыслям, ни ухажерам и школьным балам, ни вечеринкам, где рекой льется пунш, а иногда и не только он.
Любимым временем суток Жаннет Арно была ночь. Те редкие мгновенья, когда ее оставляли в покое наедине со своими мыслями. Мысли были не самые веселые. И очень нелегко было жить видя, как твоя жизнь проходит мимо тебя, понимая, что ты с этим ничего не сможешь сделать. Причем из-за собственной нерешительности и боязни душедробильных разговоров о том, что без матери она никто, и она сейчас на высоте только благодаря ей, а не своим физическим особенностям, да еще и при полном отсутствии таланта. Марина всегда знала, чем зацепить дочь, и давила на эти мозоли со всей силы. А дочь не умела хотеть чего-либо иного, кроме как сделать все, чтобы мать была ей довольна.
Это была одна сторона ее жизни — домашняя. А на публике все было по-иному: отсутствие таланта превращалось в гигантскую работоспособность, лень — в постепенность и не разменивание по пустякам, страх перед соревнованиями — в предвкушение законной грядущей победы, которую в очередной раз заслужит юная спортсменка. Марина называла свою дочь самым талантливым ребенком, который вообще когда-либо мог родиться, это был поистине брильянт в ее короне — ее единственный тренерский опыт и такой головокружительный успех.
А под масками тренера и его звезды скрывались суровая и властная мать, посредством дочери идущая сквозь тернии к звездам, и дочь, не смеющая ей ни в чем возразить, дочь, которой не нужны все эти соревнования и медали, кровавый пот и работа на результат, ей поистине страшно превратиться к 25 годам, как и все прочие профессиональные спортсмены, в больного насквозь человека, а то и вовсе не дожить до этого возраста и умереть прямо на дорожке от перегрузок или сердечного приступа. Но ее матери был нужен кто-то, кем она могла бы гордиться. И этим кем-то была она, Жаннет Арно. Подопечная Марины Арно, а вовсе не ее родная и единственная дочь.
Графа «25 лет» на интерактивной доске в ее комнате пугала девушку так сильно, как не пугал даже гнев ее тщеславной матери. Эта графа была последней, больше дат не было. Казалось, после 25 жизнь заканчивалась. Для спортсмена это так, но для обычного человека, которым всегда хотела быть Жаннет, она могла только начаться. Ведь, когда ей будет 25, она станет менее перспективна как спортсмен, и придется давать дорогу молодым, и можно будет уже не обращать внимания на Марину и уйти в тень. Был бы на ее месте кто угодно, он давно бы уже прекратил эту невидимую диктатуру, кто-то более решительный, но не она. Рыдая ночью в подушку и утирая слезы боли и отчаяния, Жаннет думала о том, что вдруг она способна на то, чтобы хоть раз в жизни сделать что-то сама и для себя. Марина сделала из нее суперчемпиона, она поистине ее творение. А сама она не достигла ровным счетом ничего. От этого ей становилось невыносимо. Одна из мыслей, посетившая ее в минуты отчаяния, была о том, что было бы здорово взять и изменить себя. Маме это не понравится — может быть. Это разобьет ей сердце? Конечно! Но лишь в том случае, если она вспомнит, что сердце это не только мускульный орган. Но зато у Жаннет появится ее собственная жизнь.
На очередной тренировке на брусьях внутренний голос шепнул Жаннет: «Ну же, давай, у тебя все получится, всего 3 метра! Сделай вид, что рука соскользнула — всего один перелом ноги, да, это больно, но потом ты сможешь пожить для себя. Это же так просто». Потом она вспоминала, что была уже почти готова это сделать — специально свалиться с брусьев, чтобы мать больше не имела над ней и ее жизнью власти, но в последний момент передумала и крепко ухватилась за скользкую палку обеими руками. Да, она ни разу не доводила до конца попытки освободиться, но именно тогда, спрыгивая со снаряда, Жаннет поняла, что не может так поступить со своей матерью, несмотря на то, что она хотела бросить ее мечту, а не свою.
Межконтинентальное первенство. Жаннет безупречно выполнила почти весь комплекс упражнений, последним оставался прыжок в высоту — то самое, с чем у нее постоянно были трудности. На тренировках мать заставляла ее отрабатывать и отрабатывать ненавистные прыжки до тех пор, пока та не падала на мат почти без сознания. Девушка понимала, что будет в случае поражения и не попадания в тройку лидеров — это было ее первое межконтинентальное первенство, поражение могло серьезно подорвать ее профессиональную репутацию и поставить под сомнение все ее дальнейшие достижения. Жаннет решила собрать всю волю в кулак. Ей было ясно видно, что она разбежалась недостаточно сильно, и прыгая, она непременно снесет перекладину…
Она не могла понять, был прыжок или нет… Когда она открыла глаза, лежа на матах, голова немилосердно гудела. Последним воспоминанием были не полет над или вместе с перекладиной, а яркая белая вспышка, после которой свет померк. Несмотря на то, что ей было больно шевельнуть даже глазным яблоком, Жаннет полусела и огляделась вокруг. Перекладины не было не ее месте, впрочем, как и ее шеста, а весь остальной инвентарь как будто разметало взрывом. Марина подбежала к ней на правах тренера одной из первых и аккуратно, а не рывком, поставила Жаннет на ноги. На ее лице было крайнее изумление, а Жаннет задавала один и тот же вопрос — засчитали ли ей ее прыжок...
Жаннет открыла глаза. Судя по календарю на стене ее комнаты на тренировочной базе она проспала пару дней. В кресле напротив ее кровати, читая журнал и ожидая, пока девушка проснется, сидела темноволосая женщина в багровой униформе. Увидев, что Жаннет очнулась, она подкатила кресло поближе к кровати и представилась ей, как специальный агент Стил из «Контактикс Индастриз». Жаннет это не сказало ровным счетом ничего. Ее познания не выходили за пределы мира большого спорта. Агент Стил рассказала Жаннет, что девушка обладает редкой особенностью — биотике — созданию вокруг себя гравитационных полей, и добавила, что активация скрытых способностей происходит у подростков в момент сильного стресса или иного потрясения.
— Именно это и произошло с Вами в момент прыжка. Если Вам интересно, то прыжок был засчитан и принес Вам первое место. Отброшенная полем перекладина отлетела в сторону после секунды, когда было зафиксирован новый межконтинентальный юниорский рекорд. Ваш рекорд, мисс Арно.
— Я… я выиграла?!
— Да. Но сейчас важно другое. Наша корпорация отвечает за исследование и обучение лиц, имеющих способности к биотике, с целью помочь им — вам — контролировать свой дар и управлять им. Мы хотели бы, чтобы Вы присоединились к нашей программе обучения на космической станции Гагарин.
— Я… я не знаю… Думаю, Вам лучше поговорить об этом с моей мамой, Мариной Арно.
— А сами Вы решить не можете? Извините за прямоту, но неужели Вам не хочется хоть раз в жизни решить что-то самой? Это же ВАША жизнь.
Акира Игараси
Самурай должен прежде всего постоянно помнить — помнить днем и ночью, с того утра, когда он берет в руки палочки, чтобы вкусить новогоднюю трапезу, до последней ночи старого года, когда он платит свои долги — что он должен умереть. Вот его главное дело. Если он всегда помнит об этом, он сможет прожить жизнь в соответствии с верностью и сыновней почтительностью, избегнуть мириада зол и несчастий, уберечь себя от болезней и бед, и насладиться долгой жизнью.
The soul of a child
Embraces the lights inside
What he's looking for
Is the flowers above the wall
The boy's tried to touch
It was high so much
He started sing a song
For the blossoms may have gone.
«A Prayer» from Wonderful Days
Мир, установившийся после Войны Первого Контакта, принес человечеству эпоху процветания и благополучия. Вырастали новые города, развивались торговля и производство, удаленные от Земли колонии распахнули свои двери для переселенцев. Люди будто старались сбросить сковывавшие их цепи прошлого и стремительно окунались во все возможности и перспективы новой жизни. Все, но не Игараси Ямато.
Этот человек опоздал с рождением на несколько сотен лет и с горечью наблюдал раскол мира, который он сотворил для себя сам. Как в древности ренин, воин, оставшийся без господина, он смотрел на то, как люди, отдаляясь от традиций его страны, превращались из живых организмов в их синтетические подобия, накачиваясь имплантами и железом, порой даже в душе у себя истребляя последнее, что отделяло их от бездушной машины. Семейное древо, портреты предков, летопись, хранившаяся в клане Игараси не первый десяток поколений, почитание своей истории, — из всего этого состояла жизнь Ямато, без которой он чувствовал себя ростком, вырванным из земли, который вот-вот засохнет.
На его рабочем столе в маленьком кабинете стояло карликовое деревце азалии, растущее в глиняной чаще уже 17 год. Глядя на нежно розовые цветы, он не раз ловил себя на мысли, что среди всего железа, стекла и бетона, из которого состояло здание Hoshichiri Heavy Industries, компании, специализирующейся на добыче редкоземельных элементов вне Земли, этот маленький островок жизни был похож на него самого. Живущий по догмам древнего трактата, он более всего верил в Путь верности, благородное служение, и отдавал себя работе целиком, был предан своему делу, готов был положить всю свою жизнь на процветание компании. Но тем не менее, в его жизни нашлось место и для иного. Точнее, — для иной. Хотя она и относилась к совершенно иной культуре, Джессика сумела разглядеть под непроницаемой маской вечного служения идеалам прошлого тонкую душу, подобную закованной в глину азалии.
С её появлением в его жизнь ворвались неизвестные ему ранее чувства, ведь он всегда был сдержан, как и подобает истинному самураю, даже с собой наедине. Джессика подарила ему величайшую радость, сына Акиру, что являлось радостью для любого потомка древнего рода для его последующего прославления. Но счастье длилось недолго: работа с нестабильными и вредоносными элементами еще до знакомства с Ямато успела подорвать здоровье Джессики. В ее случае лечения полностью не существовало, и хотя медицина шагнула вперед, существовавшие препараты могли лишь замедлить течение болезни, даря дополнительные десятилетия жизни. Но такие лекарства требовали астрономических финансовых вливаний, осуществить которые самостоятельно семья Игараси была не в состоянии.
Стандартная корпоративная страховка, полагавшаяся каждому сотруднику Hoshichiri Heavy Industries от начальника до уборщицы, не могла покрыть даже части консультационных визитов в клинику, специализировавшуюся на таких болезнях. Да и после курса реабилитации Джессика не смогла бы еще долго приступить к работе, если смогла бы вообще. Поэтому сравнив размер требуемых вложений и будущую полезность сотрудника, руководство компании отправило ее в неоплачиваемый отпуск. Нет, ее не уволили, все формальности с законодательством были соблюдены, но от этого становилось еще более унизительно — фактически компания, работе в которой она отдала жизнь и здоровье, от нее отказалась.
Для Ямато это стало страшным ударом. Он, для кого понятие верности, чести и преданности были высшими качествами, до последнего момента не хотел верить в то, что господин мог предать своего слугу, для которого жизнь была ничем в сравнении с почтительностью и верностью. Не привыкший кланяться никогда и никому в жизни, он оббивал пороги всех социальных инстанций и буквально падал в ноги всем высокопоставленным лицам. Да, это было унизительно, но он хотел, чтобы Джессика жила.
Она сгорела за 3 года, и вместе с ее уходом солнце для семьи Игараси перестало вставать по утрам, а жизнь Ямато, так внезапно начавшаяся, так же внезапно и закончилась. Будь дело в древности, он давно уже совершил бы ритуальное самоубийство, но он жил в современном мире, а также у него оставался сын, бросить которого было бы проявлением слабости, а также страшным грехом по отношению к памяти его матери.
После смерти жены Ямато вместе с сыном пришлось оставить свою и так небольшую квартирку в центре Нью-Токио и переехать на окраину мегаполиса в район трущоб и бедняков. Ямато больше не мог продолжать работу в Hoshichiri Heavy Industries, не по идеологическим или нравственным причинам, а потому что на фоне стресса, вызванного болезнью и смертью жены, у него тоже ухудшилось здоровье. Он понимал, что его выкинут на улицу так же, как и жену, что понятие чести в мире денег и прибылей не значит ровным счетом ничего, поэтому предпочел уволиться по собственному желанию, чтобы сохранить остатки своего достоинства.
Акира почти не помнил мать, ведь на момент ее смерти ему было всего три года. Единственное, что он помнил, что на похоронах его отец не пролил ни слезинки. Он даже не запомнил ее лица, ведь тогда он был слишком мал, а прошло уже 10 лет. Но она всегда оставалась для него уголком чего-то светлого и родного, к которому он обращался в минуты отчаяния, как к прошлому, в котором все было хорошо. Жить в настоящем и принимать его было ему едва по силам.
Разница, полученная при обмене жилья, уже давно растаяла, а отцовской пенсии едва хватало на лекарства для него самого. Акира уже не помнил, когда последний раз он нормально ел и спал в теплой комнате и носил одежду без заплаток. Порой по ночам он смотрел на звезды, стараясь не замечать, что их видно сквозь дырявую и вечно протекающую крышу их покосившейся бетонной хибары. Он думал о том, как же живут остальные, не такие, как он. Отец учил его тому, во что верил сам, и во что верили все его предки. Но он был не в силах понять, что время, когда жили по этим законам и соблюдали их ценой своих собственных голов и чести, канули в Лету. Сейчас, в новый век, ценностью для людей служили деньги, власть и богатство, новые технологии и материалы. Отношения с отцом у него были сложные, Акира не мог даже до конца их понять и оценить. Порой отец проявлял к нему чрезмерную строгость, даже тогда, когда сыну нужны были его поддержка и забота. В глубине души он понимал, что отец учит его правильным вещам, но он не хотел жить так, как тот велит.
Их дом почти без удобств был аскетичен и отвратителен ему. Акира не мог даже назвать это место домом, здание нависало над всей его жизнью, как серый призрак. Да что там дом, весь их квартал был похож на одну большую бетонную могилу. Некоторые приезжали сюда как раз умирать. Точнее, живущие здесь уже были мертвы внутренне. Акира боялся этих пустых, ничего не выражающих лиц, боялся сам со временем остаться здесь. Отцу не было дела до того, что они живут чуть ли не хуже всех в квартале, до того, что каждый день в его чай с потолка капала вода, а мыши, бывшие частыми гостями ранее, сейчас уже полноправно хозяйничали на кухне. Не принимал он и новшеств, даже тех, что могли облегчить жизнь им с сыном, которому приходилось тайно стирать свои лохмотья у соседей.
Стирать одежды два-три раза в год достаточно, но сердце необходимо очищать каждый день, из года в год, засыпая, просыпаясь, и все равно оно так легко загрязняется. И как для одежды нужен щелок, так и для очищения сердца нужны верность, долг и доблесть. Ибо кто-то следует сыновней почтительности, а кто-то — постоянству, и даже в том, кто исполнен верности и долга, остается несмытой какая-то грязь. Но если ко всему этому добавить доблесть и помнить о них неустанно, можно полностью очиститься от скверны. Такова глубочайшая тайна очищения сердца.
Акира не понимал, что все это значит. У него было единственное желание — вылезти из этой нищеты. Но для этого ему были необходимы помощь и понимание отца. Но тот не помогал и не понимал, а лишь наказывал за любую, даже несущественную провинность. Даже за то, что сын ходил по соседям помыться или постирать одежду. Отец не желал понять, что Акиру тянет в этот новый, не закостенелый мир прогресса и торжества цивилизации, так как сам он полностью уже врос в мир прошлого и не стремился наружу. А Акира между тем хотел жить.
У людей с материальными интересами в сердце нет чувства долга. А те, у кого нет чувства долга, не дорожат своей честью.
Бесконечно тянулись разговоры, во время которых отец учил сына. Учил, что тот должен жить сегодняшним днем и не заботиться о дне завтрашнем, ибо, если он день за днем ревностно и усердно исполняет свой долг так, что ничего не остается несделанным, ему не о чем сожалеть и не в чем упрекать себя. Акира был не способен понять, каков его Долг и Путь. Он знал историю своего отца, которого, возможно, и сгубило следование долгу, а повторить судьбу отца и ежедневно созерцать протекающую крышу он не хотел. При этом он понимал, что если будет следовать заповедям древности, то так и останется в темноте и нищете.
Отец хотел, чтобы Акира не на минуту не забывал о том, кто он есть, чтобы не стремился как мотылек на огонь в своем стремлении разорвать оковы прошлого и окунуться в этот новый мир, грязный, порочный и недостойный. Ямато желал сыну добра, но не мог донести до него это так, чтобы тот тоже это понял. Единственным доступным для него способом разговора с сыном был древний кодекс, сквозь призму которого он пытался донести до сына истины жизни и истории собственных ошибок. Акира осознавал это, но где-то очень глубоко, сквозь злость, непонимание и страх, которые сковывали его душу и не давали полноценно пробиться на поверхность цветам любви.
Акира по-прежнему боялся. Он воспринимал отца как человека, который один раз упал и теперь не в силах подняться. А отец в то же время внушал ему, что падать не страшно, ведь после падения можно поднять глаза и увидеть небо. Акира не понимал, почему его отец даже не попытался после смерти жены заново обрести себя, свою роль и значение в изменившемся мире, приспособиться — ведь изменить в прошлом ничего нельзя. Он часто спрашивал отца об этом, но каждый раз это приводило к спору и противоречиям. Ямато твердил, что три главных качества человека — это преданность, честность и храбрость. Преданность, но не доверие.
Единственным лучом света в окружающей Акиру тьме было то, что его взяли в школу в соседнем районе, полную таких же, как он. Таких же, но не таких. Сверстники не понимали этого странного парня, которому было чуждо все то, чем они интересовались. Точнее, чем интересовались все. Его голова была забита диковинными сведениями, которых им было не понять. Акире было одиноко среди толпы, которой и в которую он не верил, как не верили в него. Он уже оставил попытки хоть с кем-то подружиться, его главной целью было — учиться хорошо, чтобы не дать этому серому месту поглотить себя также, как оно уже поглотило его отца.
Неприятие чужого образа жизни неизбежно приводило к конфликтам со сверстниками и местными хулиганами. Очень часто Акира приходил домой грязный и побитый. Но не сломленный. С младенчества отцу следовало бы поощрять в нем смелость, но Акира с детства привык бояться и сейчас нес этот недостаток через всю жизнь. Его никогда не учили бояться молний и не рассказывали ему ужасов, он просто всю свою жизнь ходил в темноте.
Когда человек несчастен, у него нет повода для беспокойства, но когда у него появляются надежды, соблазны снова становятся опасными. Посмотри, как живут люди. Когда дела у них идут хорошо, их одолевает гордость, и они становятся сумасбродами. Поэтому, если в молодости судьба не благоволит человеку, в этом нет ничего плохого. Такой человек часто сталкивается с трудностями, и у него складывается сильный характер. Если же перед лицом невзгод человек начинает хандрить, он ни к чему не пригоден.
То, что Ямато был слеп уже некоторое время, Акира понял не сразу. Лишь приглядевшись, он увидел что глаза отца хоть и двигаются, но пусты и безжизнены. Он говорил с ним, ходил по дому, но больше не видел света. Страх сковывал Акиру еще больше, ведь тьма, из которой он стремился вырваться и вытащить из нее отца, почти полностью захватила их жизнь. Несмотря на сопротивление, он отвел отца на обследование, чтобы подтвердить свою догадку. Та же болезнь, что свела в могилу их жену и мать, рак. Единственное, что его тревожило, это реакция отца, который даже не рассказал ему об этом. Он просто продолжал существовать, как привык. Акиру пожирало чувство безграничного стыда, ведь, пребывая в своих собственных мыслях, сомнениях и страхах, он совсем не обращал внимания на того, кто рядом, не думал, что отцу может быть даже хуже, хотя тот достойно не показывал виду. Возможно, чтобы не добавлять сыну еще больших печалей.
Насколько же жалок тот, кто отказывается считать свою болезнь неизлечимой и беспокоится о смерти; кто радуется, когда люди говорят, что он выглядит лучше, и печалится, когда они говорят, что ему стало хуже, при этом приставая к врачам и взывая к бесполезным мольбам и услугам, пребывая в волнении и смущении. Когда силы покидают его, он никому ничего не говорит и встречает смерть, подобно собаке или кошке. Это происходит потому, что он отказывается все время помнить о смерти, наоборот, бежит от нее и думает, что он будет жить вечно, жадно цепляясь за свое существование.
Прошло еще два года. Акире предлагали оставить отца в хосписе на государственном обеспечении. Он даже не мог помыслить об этом — один раз государство не захотело позаботиться о его матери, отца он им не отдаст. Все накопления и все имеющиеся гроши он тратил на лекарства для отца. Школу он бросил уже два года назад, ведь что толку от его собственных надежд и стремлений, если они не способны никому помочь? Он сам уже был похож на привидение, ведь работал не покладая рук и днем и ночью, хватался за любую черную работу, лишь бы добыть еще денег. За любую законную работу. Он хотел поступать правильно, ведь если он оступится, сам он себя простит, а вот отец никогда. И не примет его помощи такой ценой.
Каким бы ни был человек, богатым или бедным, молодым или старым, высокого положения или низкого, мы знаем о нем лишь то, что рано или поздно он умрет. Все мы знаем, что умрем, но продолжаем цепляться за соломинку.
Акира всю свою жизнь цеплялся за эту соломинку. Он боролся с трудностями, которые вопреки мнению отца почему-то не укрепляли его характер, а заставляли работать на износ. И он по-прежнему хотел жить, а не выживать. И вот его снова бьет толпа пьяных или обколотых отбросов. Акира даже не сопротивляется. Он устал. Ему кажется, что стоит потерпеть еще немного, и он сможет отдохнуть, сможет больше не бояться. Начинается дождь, который вдруг действует на него отрезвляюще. Акира начинает стыдиться своих мыслей, он вдруг понимает, что в совершении правильного нет иного начала, кроме чувства стыда — ничто так не порождает храбрость, как страх потерять лицо. Наконец-то учение отца, которое он старался не пускать глубоко в сердце, его настигло. На момент он перестает бояться.
Белая вспышка. Акира не теряет сознания, более того, он остается стоять на ногах. Капли дождя медленно падают вниз, а его обидчики лежат без сознания вокруг него. Он понимает, что как-то смог их остановить, но не знает, как именно. Для него это неважно. Сегодня он понял, что пытался донести до него отец все эти годы.
Только тьма может научить яркому яркому свету.
В темноте Акира провел всю свою жизнь.
Попав под дождь, ты можешь извлечь из этого полезный урок. Если дождь начинается неожиданно, ты не хочешь намокнуть и поэтому бежишь по улице к своему дому. Но, добежав до дома, ты замечаешь, что все равно промок. Если же ты с самого начала решишь не ускорять шаг, ты промокнешь, но зато не будешь суетиться. Так же нужно действовать в других схожих обстоятельствах.
Этот ночной дождь смыл с парня все его страхи. Он не испугался пробудившейся в нем неизвестной силы. Он принял это, как и принимал до этого все, что случалось вокруг него. Он осознавал, что шел не по правильному пути, и причинами этого были трусость и боязни обстоятельств, а жить нужно сейчас, каждый день, каждый миг. Бороться с несправедливостью и отстаивать правоту нелегко. Более того, если стараться всегда быть праведным и прилагать для этого усилия, можно совершить много ошибок. Отец говорил, что Путь — это нечто более возвышенное, чем праведность. Убедиться в этом очень трудно, но это есть высшая мудрость. Если смотреть на все с этой точки зрения, вещи наподобие праведности покажутся довольно мелкими. Если человек не понимает этого сам, понять это нельзя вообще. Однако есть возможность стать на Путь, даже если ты не понимаешь этого. Стоя под дождем в темноте, Акира сделал первый шаг по своему собственному Пути.
Через два дня, когда он шел домой с очередной подработки, путь ему преградила пара в багровой униформе — мужчина и женщина. Акира видел их впервые и решил, что это случайные люди, явно не из их района. Еще он подумал, что они просто пройдут мимо. Но этого не случилось.
— Мы нашли вас по записи видеокамер.
Так… полиция, или еще что-то похуже. Акира остановился и тяжело задышал. Использовать свои новые возможности он пока не решался.
— Вы поистине уникальны, мистер Игараси. Вы не только не боитесь своих способностей, но даже намереваетесь опробовать их на специальных агентах «Конатикс Индастриз». Хотя, откуда бы вам это знать, ведь мы не успели представиться: агенты Сэнд и Стил.
— Наша корпорация занимается изучением «биотики» — тех особых способностей, что вы так показательно продемонстрировали несколькими днями ранее. Мы бы очень хотели, чтобы вы стали частью нашей Программы. Если вы согласитесь, то из вашей жизни исчезнут проблемы, из-за которых вы гробите себя последние два года. У вас будет будущее, о котором мечтает каждый, а вашего отца обследуют и назначат лечение, которое продлит ему жизнь. Вы сможете разобраться в своем даре, но для этого нужно будет приложить усилия.
В жизни человека есть этапы постижения и учения. На первом этапе человек учится, но это ни к чему не приводит, и поэтому он считает себя и других неопытными. Такой человек бесполезен. На втором этапе он также бесполезен, но он осознает свое несовершенство и видит несовершенство других. На третьем этапе он гордится своими способностями, радуется похвале других людей и сожалеет о недостатках своих друзей. Такой человек уже может быть полезен. На высшем же этапе человек выглядит, так, словно ничего не знает.
Акира не мог с точностью сказать, по какой причине он сразу же, не советуясь с отцом, дал согласие на участие в Программе. Возможно, он почувствовал шанс, что сможет что-то сделать для отца, а возможно поддался сиюминутному порыву понять — кто он есть и что ему делать дальше в этой жизни. Одно он знал точно: уроки отца не пройдут для него даром, он сделает все, чтобы отец понял это.
Мойра Доннелли
It's in your bloodstream
A collision of atoms that happens before your eyes
It's a marathon run or a mountain you scale without thinking of size
I was frightened of every little thing that I thought was out to get me down
To trip me up and laugh at me
But I learnt not to want
The quiet of the room with no one around to find me out
I want the applause, the approval, the things that make me go
Мойра смотрела через мутное окно в своей комнате, пытаясь разглядеть в тумане хоть какое-то подобие звезд. Она знала, что они точно там есть, ведь не раз смотрела на них из окна своей квартиры на двадцать пятом этаже одной из высоток небольшого города возле Джугина в колонии Беннинг. Тогда для того, чтобы взглянуть на звезды и пересчитать их, ей достаточно было подойти к окну и отдернуть занавеску.
Огромное панорамное окно во всю стену позволяло даже с двадцать пятого этажа разглядеть город как на ладони. Но Мойре не был интересен город, только звезды. Ей казалось, что когда она на них смотрит, то звезды тоже смотрят на нее. Ей всегда было интересно, могут ли звезды проживать жизни совсем как люди. Да-да, в школе отлично преподавали астрономию, и она знала, что звезды это ни что иное, как массивный газовый шар, излучающий свет, и удерживаемый силой собственной гравитации и внутренним давлением. Но для нее они были как живые. Ее необъяснимо влекло к ним, ее мечтой было хоть раз когда-нибудь приблизиться к одной из них.
Она жила на Земле уже три года. Ее отцу предложили высокооплачиваемую работу, и все четыре месяца, пока длился переезд, всю семью лихорадило от этой новости. У Мика Доннелли была мечта — работать и жить на Земле, там, где некогда жили его предки. На Беннинге он был первым поколением семьи, но он всегда мечтал вернуться. Почему то его мечты постоянно представали перед ним в розовом цвете. Ему казалось, что достичь потолка и богатства он сможет только на третьей планете от Солнца, что благосостояние просто не может быть достижимо нигде, кроме Земли. Хотя, когда-то он сам приехал на Беннинг, точнее, был одним из первых переселенцев. Они с женой прожили там два года, после чего у них родилась дочь Мойра. Но Мик Доннелли не потерял веру в свою la vie en rose.
Отец видел смысл жизни в своей работе — настройке систем кибернетической безопасности. Получив на Земле отличное профильное образование, которое было совсем не востребовано на Беннинге, он мечтал наконец вернуться назад. И он вернулся. Найденная работа не принесла ему ожидаемого уровня благосостояния, но он впервые в жизни занимался тем, чем хотел. На семью ему было не плевать, наоборот, Мик поощрял стремления каждого найти дело по своему усмотрению. Но для трехлетней Мойры, для которой важнее всего было смотреть на звезды перед сном и мечтать, все это было пустым звуком.
Так прошло десять лет. От тоски по наблюдению за звездами не осталось почти ничего. Она слишком рано поняла, что, несмотря на все современные технологии и развитие, ей никак не сблизиться с теми небесными далекими телами, и все, что ей оставалось, это любоваться их далеким светом. Пусть даже ради этого приходится уезжать далеко за пределы родного Сан-Франциско, чтобы, найдя холм повыше, сидя на нем вдоволь на них наглядеться.
Мойра никогда не признавалась себе в этом, но вся ее жизнь состояла из внутренних ограничений, тех, что она сама придумала для себя. Она, прожившая в колонии всего три года, все эти тринадцать лет на Земле она чувствовала себя чужой. Найти этому объяснения она не могла, ведь в любой стране и цивилизации уже пять лет достаточно для того, чтобы ассимилироваться с местным населением, принять их культуру и мировоззрение, не говоря уже о языке. Сердце девушки навсегда осталось за тем панорамным окном высотки на двадцать пятом этаже, служившим ей ее частной обсерваторией.
Порой внутренние ограничения, придуманные человеком для самого себя, являются еще большим злом, чем внешние, навязываемые обществом. Если нельзя поступить или думать так или иначе, для всего есть универсальная отговорка — в свете так принято. Но что же делать, если ограничения и психологические рамки человек выстраивает для себя сам, без какой либо помощи извне?
Юная Доннелли не раз задавалась этим вопросом — что же мешает ей все время поступать так, как она сама хочет? Всю ее недолгую жизнь никто ее не ограничивал, она, можно сказать, была предоставлена сама себе, и постигала суровую науку жизни она тоже сама, в одиночку борясь со своими внутренними страхами, обидами и неудобствами. Она рано поняла, что если действовать прямолинейно — это ни к чему хорошему не приведет. Обладая от рождения бойцовским характером, она была вынуждена прятать его за занавесом мнимой беспомощности. Не было толку от того, чтобы своими руками залепить затрещину однокласснику, не раз ее оскорблявшему или выставлявшему на всеобщий позор. Мойра научилась мимикрии, научилась быть хитрее, представлять себя не причиной конфликта, а его беспомощной жертвой. В первый такой раз она просто заплакала. Так как это случилось в начальной школе, обидевшего ее сурово наказали, без разбирательств. Но потом она поняла, что представлять себя вечной жертвой нецелесообразно. За унижения надо отвечать. По возможности такими же унижениями. Обидчик, увидев слабину, никогда не отцепится от того, кто не может или не хочет оказать сопротивление. Он отступит, лишь увидев сильную и независимую личность. А Мойра, в свою очередь, всегда испытывала недостаток этой внутренней силы. По необъяснимым причинам у нее напрочь
отсутствовал свой внутренний стержень.
При всем при этом Мойра была весьма склонна к максимализму — к завышенным претензиям к жизни, к бескомпромиссности в решениях, к видению жизни в черном и белом цветах, не обращая внимания на оттенки. Ей взаправду казалось, что в жизни не может быть полутонов. Она думала, что человечество может достигнуть высшей точки развития путем образования единого мирового пространства без деления на расы и экономические уровни развития. Этакая глобализация на межгалактический лад. В прошлом были почти удачные примеры локальных глобализация, как, например Европейский Экономический Союз, выросший из объединения всего шести стран БеНиЛюкса. В последствии, правда, оказалось, что держать под единым контролем 27 стран — задача не для слабонервных. Но пример из учебника истории 21 века Мойре более чем понравился.
Она отнюдь не мечтала об утопичном идеальном мире. Ее просто захватывала идея объединения уже не мирового или континентального, а межгалактического пространства без учета рас и культурных различий. Как то раз за ужином она попыталась высказать эту идею и встретила серьезного оппонента в лице своего же отца. Тихим и спокойным голосом он рассказал дочери историю одной из человеческих колоний — Шаньси. В частности о том, как она была захвачена турианцами. Как пример того, что если когда-то можно было объединить несколько человеческих культур, то с межрассовыми можно даже и не пытаться. Ни к чему хорошему это не приведет.
Миком Доннелли двигала отнюдь не ксенофобия. По крайней мере, так он врал самому себе и остальным. На самом деле в ту длительную атаку турианцев на Шаньси он потерял нескольких хороших друзей по университету — и там же погибли все их семьи, членов которых он знал лично. Пусть даже они пострадали за то, что имели несчастье жить на стратегически важной планете, возле важнейшего транспортного узла, в глазах Мика Донелли не было оправдания тому, что люди были стерты с лица земли бомбежками. Ранее он относился к чужаками нейтрально. После событий на Шаньси это стало его личной болью.
Мойра была более чем образованным подростком, что позволяло ей вступать с отцом в подкрепленные аргументами споры. Часто они заканчивались едва ли не скандалом, ведь ни один из них не мог даже помыслить о том, чтобы уступить другому. Иногда она даже готова была согласиться с отцом, убежденным ксенофобом, в том, что шаткий мир между двумя расами может сохраняться лишь до тех пор, пока одной из них это выгодно, а также то, что показная или явная ненависть одной из цивилизаций к другой может явиться тем самым средством, что способно увести одну или иную строну в сторону от собственных ожиданий или интересов. Процесс спора ее всегда захватывал. Не столько с интеллектуальной стороны, сколько с той, что в процессе спора рождается истина. Мойра готова была уже согласиться с отцом в его мнении, но, к сожалению ли? Ей от него по наследству достались уже почти потерявшие цвет, но все равно остававшиеся розовыми очки. Да, ей хотелось идеального мира, но она не могла отойти от мысли, что в свою очередь без чьего бы то ни было влияния настороженно относилась к чужаками. К какой расе бы они ни принадлежали. Как бы противоречиво это ни звучало, но ратуя за мир и глобализацию, Мойра не воспринимала чужаков, вторгавшихся в ее личное пространство.
Девушка всю жизнь боролась сама со своими внутренними и навязанными ей извне комплексами и страхами, ведь поддержки ждать было просто не откуда. Дома все были слишком спокойны, уравновешены и сосредоточены на сегодняшнем дне. Максимум на том, как прожить завтрашний. Но, к слову, это не ломало Мойру, она просто училась становиться сильнее, пусть эти жизненные уроки и стояли ей десятков набитых шишек и разочарований.
Она сама создавала себя методом проб и ошибок. Порой это ее огорчало, ведь так иногда хочется побыть слабой и беззащитной, чтобы кто-то другой защищал тебя от суровой реальности и от всех сваливающихся на тебя бед.
Несмотря на все эти проблемы, Мойра обладала каким-то ненормальным везением. Она сама недоумевала, как без приложения усилий можно выйти сухой из воды во многих ситуациях. Например, книга, упавшая со стола у тьютора во время экзамена: эта заминка ее спасла. Ее чуть было не поймали со шпаргалкой, что могло стоить ей не только экзамена, но и права на пересдачу в ближайшие два года. Тогда она, воспользовавшись моментом, практически уничтожила надписи на бумаге, бессчётное количество раз сминая ее в намокших от пота пальцах.
Вторым примером была опасность потери репутации одной из первых красавиц школы — но тогда ей, схватившей какое-то вирусное раздражение кожи и запрет на использование декоративной косметики на несколько недель, помогло внезапное отключение школьного электричества, и ее не заметили те, на чьи глаза она бы никогда не
рискнула бы появиться без раскрашенного лица.
Эти два случая, а также несколько подобных, внезапно вселили в Мойру уверенность в том, что она является особенной, избранной среди многих. Ведь она была ничем не примечательна, а тут само провидение как будто помогает ей прятать от обычных смертных все ее незначительные недостатки. Казалось, что это подарок судьбы. А, как известно, подарки не передаривают. Она всегда хотела ощутить себя кем-то вроде супергероев из фильмов, людей с паранормальными неизученными способностями, которые могли подчинять себе чужой
разум, ходить в огне, не чувствуя боли, или же создавать вокруг себя иллюзии — показывать каждому именно то, что он хотел видеть. Принести себя в жертву на алтарь спасения человечества в ее планы абсолютно не входило. Просто она страстно желала когда-нибудь суметь перерасти свои внутренние барьеры и стать более уверенной в себе. И хоть какое-нибудь, пусть даже мелкое чудо могло бы ее к этому подтолкнуть.
Время от времени Мойра пыталась поговорить с родителями о том, чтобы вернуться обратно на Беннинг, где ей, как она думала, было хорошо и спокойно, где она была дома. Мать и отец смотрели на нее с недоумением, они не совсем могли понять, как можно было называть домом место, которое даже не помнишь, так как прожил там всего три первые года жизни. Они в ответ выдвигали дочери вполне резонные аргументы о том, что просто она когда-то получила яркие впечатления, хоть от того же наблюдения за звездами сквозь гигантское окно, и теперь хотела бы вернуться к этим воспоминаниям, вот и, собственно, все. Они почти доказали Мойре, что, вернувшись на Беннинг и осмотрев уже трезвым и осознанным взглядом то место, где жила раньше, она с огромной вероятностью
будет разочарована. Но у Мойры существовал комплекс чужака, и этим чужаком она чувствовала саму себя. Реже — людей вокруг.
Несколько недель назад Мойра на спор стащила в магазине одежды брендовую кофту. Она сама была удивлена, насколько ловко все произошло. В момент, когда она должна была пройти через сканер на выходе, на охранника, наблюдающего за ним, упал манекен, а сами стойки затрещали и не издали ни звука. Мойра бежала из торгового центра до дома так быстро, как будто за ней гнался сам дьявол. Уже дома, закрывшись в своей комнате, она проанализировала все, что с ней в последнее время случалось, и ее фантастическое везение. Ведь каждый раз, когда она могла попасть в серьезные неприятности, с теми, кто хотел ей навредить или ее обидеть, что-то случалось: они падали на ровном месте, будто отталкиваемые неизвестной силой, двери били их по носу, а вещи рядом падали или двигались, служа отвлекающими факторами. В это было невозможно поверить, но, похоже, она, Мойра Доннелли, стала носителем какой-то необычной способности, вроде телекинеза или другой
ерунды, о которой писали в фантастических книгах или показывали в супергеройском кино.
Девушка начала думать о том, что если у нее и вправду существуют какие-то особенные способности, то нужно было подумать о том, как их подчинить себе или управлять. В книгах и фильмах для этого обычно существовали школы волшебства или что-то вроде этого, а Мойра осталась со своим даром наедине. Причем, казалось, что это сила подчиняет ее себе, а не она ее. А, если совсем точно, то неведомая сила вызывала необычные явления
сама по себе, независимо от воли хозяйки.
Наутро, когда Мойра, успокоенная и практически парящая в воздухе от осознания своей особенности, спустилась к завтраку, она увидела сидящих в гостиной темноволосых людей в бордовой униформе. Худой мужчина и женщина с располагающей улыбкой. Несмотря на их благорасположенный вид, вдоль позвоночника Мойры прошел электрический ток — она сразу почувствовала какую-то опасность, исходящую от обоих этих чужаков. Неизвестным чувством она осознала, что ее жизнь может круто измениться.
По взглядам отца и матери она поняла, что, возможно, они догадались о том, что в ней что-то изменилось, и за этим последует долгая лекция, которая их объединит. Но родители молчали. Странная пара также выжидающе молчала. Ничего не понимая, Мойра вышла за дверь в коридор. Это послужило толчком к началу беседы.
Молчание нарушила, как ни странно, ее мать. Мойра, прилипшая к смежной с кухней стене с огромной стеклянной банкой казалось, что она стала героиней какого-то туповатого подросткового фильма про детей-индиго. Она услышала в разговоре о том, что, оказывается, есть некая корпорация, «Конатикс Индастриз», которая занимается изучением таких, как у нее, способностей — создавать вокруг себя гравитационные поля. Что существует космическая станция Гагарин, на которой организовано что-то вроде учебного заведения — этакий военный интернат, где кадетов учат обращаться со своими силами бережно, дабы использовать их во благо, а не во вред. И, если вовремя не изымать из общества «пробужденных» носителей, для них самих это может окончиться более чем плохим. Неподконтрольные силы просто уничтожат своего владельца.
На ватных ногах Мойра вернулась обратно на кухню с последней надеждой на то, что, увидев ее расстроенное лицо, родители прогонят странных чужаков, предоставив ей возможность разбираться со своими силами самостоятельно. А она сможет! Ведь они часть нее, а с собой она как то уж справится.
Но ожидаемого чуда не случилось. Мойру потрясло то, что впервые во время принятия важного семейного решения, отец сидел в углу и угрюмо молчал. Говорила мать. Она выпытывала у пары в багровой униформе подробности о «школе» для подростков со способностью к биотике, так, кажется, называлась эта штука. Хоть с виду она колебалась, но по тону ее голоса было понятно, что по крайней мере для Мойры уже все решено. Они
смотрели друг другу в глаза. И обе все понимали.
Бессловесная дуэль взглядов прервалась самой Мойрой. Она, глотая слезы, убежала в свою комнату, не видя и не слыша, как все стеклянные предметы в доме, включая лампочки, рассыпаются в пыль. Родители испугались, а пара в бордовой униформе, сохраняя какое-то нечеловеческое спокойствие посреди этого хаоса, продолжала наслаждаться поданным им кофе.
Логан Манн
Welcome to your life
There's no turning back
Even while we sleep
We will find you
Acting on your best behavior
Turn your back on Mother Nature
Everybody wants to rule the world
«Everybody Wants to Rule the World» by Lorde
Логан появился на свет 6 марта 2150 года в семье этнических немцев Леона и Анны Манн в одной из клиник города Брайтон графства Ист-Сассекс. Для обоих родителей он был весьма долгожданным ребенком, так как, когда он родился, им уже было за 35 лет. Наконец-то тот, кто наблюдал за жизнью людей наверху, сжалился над Анной и внял пролитым ей слезам, подарив ей сына.
Вопреки общепринятым концепциям воспитания поздних детей, с Логаном не обращались так, будто бы он был хрустальныv, и не закутывали в вату. Наоборот, его родители воспитывали его как закаленную, самостоятельную личность, всячески поощряя все его задумки и увлечения. И, хотя они никогда не переходили грань его вседозволенности, в начальной школе обнаружилось, что Логан абсолютно неусидчив, не может сконцентрироваться на восприятии информации, а также проявляет крайнее нежелание заниматься неинтересными ему вещами. Среднестатистические британские учителя не могли воспринимать это поведение как норму, поэтому Логан очень часто оставался после уроков на всевозможные отработки. Откровенно говоря, он вообще проводил больше времени в комнате для наказаний, чем в классе за учебой, и вследствие этого в школе он начал замыкаться в себе, что отбивало охоту у окружающих его сверстников с ним общаться, ведь как можно расшевелить непробиваемого буку?
После нескольких разговоров с директором, заканчивавшихся тем, что Леон начинал костерить школьную систему образования почем зря, Логана перевели в одну из небольших частных школ неподалеку от дома. Это была не слишком крутая школа, даже не королевская, как и все, что так любят порой окрестить этим словом британцы. Но там были готовы предоставить то, чего так не хватало Логану в общеобразовательной школе — индивидуальный подход к каждому ученику. В итоге неусидчивость мальчика обратилась в подвижность и рвение к новым и
неизведанным знаниям, отсутствие концентрации — в живость внимания, а нежелание тратить свое внимание на неинтересные ему вещи — в сосредоточенности на науках, которые более пригодятся ему в дальнейшем. Преподаватели брали свои деньги не зря — они их полностью отрабатывали, превращая детей, которым не
подошли условия общеобразовательных школ, чуть ли не в лидеров по успеваемости. Именно в этой школе у Логана появились друзья среди одноклассников, но, будучи незаметным ранее, теперь он выполнял роль вожака стаи, постоянно придумывая для всех развлечения, или же вовлекая людей в то, что было интересно ему самому. Делал он это так просто и изящно, что люди вокруг него думали, что начать увлекаться тем или иным было их собственной идеей.
Его родители оба работали на Альянс: отец в одном из научно-исследовательских центров дочерней корпорации льянса «Хэйюань Дженомикс», где занимал пост руководителя отдела ксенобиологии, который смежно с другим отделом также проводил исследования под грифом «секретно», а мать была журналистом одного из главных
новостных каналов. Они были не богаты, но финансово устойчивы, их доходы вполне позволяли им иметь и содержать собственный небольшой особняк в пригороде Брайтона, обучать сына в частной школе и, когда тот учился в обычной школе, периодически накладывать на душевные раны учителей пластырь из купюр. Несмотря на тотальную занятость, оба они, и Леон, и Анна, всегда находили время для того, чтобы заняться сыном. Отец рассказывал ему не сказки на ночь, а научные факты о том, что в галактике существуют и другие разумные расы и виды. Если бы ему это позволили, он бы с удовольствием водил бы сына к себе на работу, где мог бы подкрепить все свои истории наглядными опытами. Зато сына часто брала в новостную студию с собой мать. Ни один из родителей не пытался перетянуть одеяло на себя в процессе воспитания сына, уж тем более давить на него или склонять к тому, что бы он продолжил династию по одной из их профессий.
Стоит упомянуть, что к пяти годам Логан перестал быть единственным ребенком в семье, у него родилась младшая сестра Лиза. Но несмотря на это, внимание родителей к нему не уменьшилось. Вернее, они смогли разделить их внимание между двумя детьми так, что ни один из них не страдал от его отсутствия. А для сестры Логан стал чуть большим, чем братом и лучшим другом. Порой, со стороны казалось, что он возится с ней серьезно и как-то по-отечески, что крайне забавляло самого Логана. Но это было правдой — у него не было существа роднее и ближе ему, чем его сестра, даже несмотря на разницу в возрасте. Не желая повторять эксперимент с Логаном, Лизу сразу же определили в ту же самую частную школу, что и его, и каждый день он провожал ее туда, а после встречал с занятий вплоть до поступления в колледж.
В колледже Брайтон он сразу стал одним из лучших учеников, ведь, в отличие от школы, он смог сам выбрать для себя список дисциплин для дальнейшего изучения. С детства ему запомнились истории отца про другие виды и расы. На третьем курсе он увлекся аналитической социологией и ксенобиологией и налег на них с утроенной силой, ведь высокий балл по итогам выпускных экзаменов мог осуществить его мечту — поступление в сам Оксфордский университет на один из недавно созданных, но уже престижнейших во всем мире факультетов — факультет ксеносоциологии.
После частной школы учеба в колледже казалась ему чем-то легким и приятным. Он без труда завоевывал симпатии окружавших его людей, был всегда готов помочь или объяснить что-либо по учебе. Единственное, куда он не лез ни при каких случаях, это конфликты и драки. Все об этом знали, и даже его друзья не обижались на него, если он не горел желанием вступиться за них.
Несмотря на крайнюю увлеченность исследованиями в области ксенобиологии, Леон Манн не сильно радовался тому, что человеческий вид перестал быть единственным разумным, населяющим галактику. По этому поводу у него были достаточно противоречивые взгляды: ему нравилось все новое и неизвестное, но вместе с тем он осуждал технический прогресс, которые чаще приводил к катастрофам, чем к чему-то нормальному. Например, открытие пресловутого нулевого элемента, вследствие утечки которого в 2151 году в космопорту Сингапура в окружающих регионах усугубилась проблема раковых заболеваний. Или, напасть нового времени, — появление среди детей последнего поколения так называемых «биотиков». Леон отказывался понимать, что способности к биотике, это совсем не проказа, и уж точно не смертельное заболевание. Продолжая совместные исследования этого феномена в сотрудничестве с соседней лабораторией в контексте реализации тактического ответа применению биотики как оружия, он все равно относился к этому, как к какой-то болезни или заразе. Ведь эти способности возникали не вследствие генетических изменений — это были изменения, занесенные в организм извне, а как биолог он знал, что все инородное когда-либо обернется для здоровья непоправимым вредом.
Не изменило его мнения даже то, что он неожиданно для себя стал держателем небольшого пакета акций «Хэйюань Дженомикс». К конкретно этой прибыли он относился равнодушно, несмотря на то, что это была ощутимая прибавка к его итак немалому доходу от основной деятельности.
Январь 2166 года выдался нелегким для семьи Манн. На одной из колоний, Терра Нове, требовалось наладить научные исследования, которые могли бы занять годы. Весь отдел Леона Манна на собрании совета директоров института было решено передислоцировать туда. Логан и его сестра, несмотря на то, что им пришлось оставить на Земле своих друзей, любимых учителей и одноклассников, родные с детства места, были сверх меры воодушевлены переездом. Как и все дети в 11 и 16 лет они очень любили приключения и всегда мечтали о том, чтобы полететь в космос. И вот их мечта исполнялась. Но, несмотря на переезд, Логан решил для себя свое будущее: после окончания колледжа он все же вернется и поступит в Оксфорд. Родители не противились его решению, более того, они гордились, что правильно воспитали сына. Они даже дали согласие на то, чтобы Лиза поехала бы с ним, ведь они полностью доверяли Логану в вопросе присмотра за ней и знали, что, что бы ни случилось, они могут на него рассчитывать.
Единственная сложность, которая возникла после переезда, так это вопрос устройства Логана в профильное учебное заведение. Нет, на Терра Нове не было проблем с колледжами, был даже собственный вуз, несмотря на наличие которого основная часть населения все равно продолжала отправлять своих детей во всякие Сорбонны, Кембриджи и Йелли. С уровнем предоставляемых знаний тоже было все в порядке. Но непривычный к конфликтам и сторонящийся их всю свою жизнь парень вдруг после Брайтонского колледжа с его почти семейной атмосферой столкнулся с волной непонимания среди одноклассников. Несмотря на то, что они все были детьми переселенцев, они не жаловали тех, кто не родился на Терра Нове, и относились к ним как к чужакам. Иногда даже более враждебно, чем к чужакам других рас.
Логан решил просто не обращать на это внимания, ведь главным для него по-прежнему был процесс получения знаний, а без дружбы с ненавидящими его без причины одноклассниками он бы уж как-нибудь и обошелся, ведь у него уже был человек, которому доверял даже порой больше, чем самому себе — его сестра Лиза. А на других ему было наплевать. Наплевать, пока в феврале не произошли события, полностью изменившие и поломавшие привычный уклад его жизни.
Незадолго до этого Логан начал курить. Не потому, чтобы стать крутым и через перешагивание дозволенного хоть чуть чуть, даже на правах шестерки, приблизиться к одной из местных школьных компаний, а просто так — ему нравился процесс заглатывания дыма и выдыхания его в воздух причудливыми кольцами. Любуясь растворяющимися в воздухе плохо освещенной улицы фигурами, он не сразу заметил за своей спиной двух человек из дома по соседству. Если раньше он мог ничего подобного не опасаться, ведь в Брайтоне они жили в приличном районе, то здесь население имело весьма смешанный уровень дохода, посему до момента, пока не закончится строительство их нового дома неподалеку от Скотта, семье Манн сняли особняк в городе, где по соседству с банкиром вполне мог оказаться наркоманский притон. Логан знал, что через квартал его встретит отец, как и всегда, когда сын поздно возвращался после дополнительных занятий в биологическом кружке, но еще он знал, что эти двое были самыми отмороженными бандитами в его районе.
Заметив их, он побежал. Двое гнались за ним почти до самого квартала, где уже ждал его отец. Леон увидел, что происходит и побежал навстречу сыну, но тут Логан споткнулся о кусок арматуры, торчащий из тротуара за три дома от его собственного, и, разодрав в кровь ладони, приземлился на асфальт. Он понимал, что отец не сможет до него добежать, равно как и он не сможет ему помочь. В ожидании удара ногой или битой, он закрыл глаза. И тут в его голове произошел взрыв. Очнулся он в коридоре собственного дома. Отец чуть чуть не донес его до гостиной, его сил хватило только лишь на то, чтобы дотащить сына до крыльца и затащить в дом. Осторожно, чтобы вконец не испугать Логана, Леон рассказал ему, что видел: как вдруг, когда один из ублюдков замахнулся на него битой, сын потерял сознание, а обоих уродов отбросило в разные стороны, а у домов напротив места происшествия вылетели стекла. Вызывать полицию Леон не стал, а постарался унести парня в дом. И кажется, у Логана пробудились способности к биотике, которую так долго изучали в корпорации Леона.
Сам Леон Манн не мог поверить в происходящее. На его глазах сбывался один из самых страшных его кошмаров. Его, Леона, собственный любимый сын оказался одним из этих «прокаженных», которых боялось и не принимало современное общество. При всех своих знаниях Манн-старший порой проявлял поистине пещерную неграмотность. Например, в вопросе осознания того, что с его ребенком не случилось ничего страшного, что все эти способности не нанесут вреда, если их вовремя «приручить», что на дальнейшем развитии Логана это почти никак не скажется. Но, тем не менее, он был в ужасе, ведь он думал, что конкретно его это никогда не коснется.
Леон чувствовал, что отдаляется от сына, причем он делал это сам, не в силах себя остановить, ведь перед ним Логан был ни в чем не виноват, так сложились обстоятельства. Но все же их отношения были уже не те, как раньше. Их разговор посередине прихожей в тот день стал поистине последним вечером, когда они общались как отец и сын. Анна продолжала относиться к мальчику с теплотой даже под осуждающим взглядом мужа, в отличие от которого, она не переставала относиться к сыну как к сыну, а не любимому, но смертельно больному животному. Да, сначала в ее глазах, как и в глазах Леона поселился страх, но потом ему на смену пришла жалость и сострадание. Видя, что Леон начал строить между ним и сыном какие-то искусственные моральные преграды, она понимала, что сыну теперь вдвойне потребуется ее поддержка.
Но, несмотря на все это, Леон Манн приложил все усилия для того, чтобы скрыть от общественности вновь обретенные способности его сына. Он знал, что в большинстве случаев за теми, у кого проявились способности, приходят. Но прошло уже две недели, а Логаном по-прежнему никто не заинтересовался. А дело с выбитыми стеклами повесили на тех двух отморозков, которые итак были частыми гостями в местном полицейском участке. Леон не стал прятать сына от людей, но, чтобы не провоцировать стрессовые ситуации, которые могли бы вынудить Логана применить биотику, он нанял ему машину с водителем, чтобы тот возил парня по его делам.
Раньше Логан не сильно интересовался астрономией, только видами флоры, фауны и расами, живущими на других планетах. Теперь же он иногда заглядывал в школьную обсерваторию с целью посмотреть в телескоп на звезды. За исключением поведения отца его жизнь не изменилась, но теперь он начал задаваться мыслью: а вдруг все это не спроста, и его новое место может оказаться не на Земле в Оксфорде, а где-то среди этих звезд?
Единственное, о чем парень и сожалел, это о том, что отец отдалил его от себя, хотя и помог ему. С сестрой он продолжал общаться, как и ранее, ведь она, в отличие от него, была нормальной. Но, тем не менее, Логан радовался тому, что сестре не запретили общаться с ним и по-прежнему отпускали погулять с ним по центру города.
Город никогда не привлекал Лизу, как и всю ее семью, она с удовольствием вернулась бы в Брайтон, где могла гулять по лесу и кататься на тарзанке на местном пруду. Видя, как она тоскует по своему привычному развлечению, Логан прочесал втайне от семьи все окрестности и в одной из диких парковых рощиц нашел подходящее дерево, на котором можно было повесить тарзанку. Правда, дерево росло возле канавы с технической водой, но парня это не остановило. После он вспоминал глаза сестры, когда она в восторге завизжала, увидев тарзанку, и вспоминал тот момент, когда она с нее соскользнула, как в замедленной съемке. Она упала в воду, Логан рванулся с места, чтобы ей помочь, но, вместо этого из-за стресса пробудилась проклятая биотика, и не так, как бы ему хотелось. Вместо того, чтобы отвести от нее воду, он случайно накрыл всплывшую и жадно хватавшую ртом воздух девочку повторной волной.
Позже он благодарил вселенную, что сумел сохранить трезвый рассудок и спасти сестру, а также откачать ее, используя свои знания. Когда они оба промокшие и замерзшие пришли домой, все уже сбились с ног в их поисках. То, что устроили им родители, не могло сравниться ни с чем, несмотря на то, что раньше их не наказывали.
Как бы Лиза не старалась оправдать брата, твердила, что, если бы не он, она могла бы погибнуть, основная порция наказаний досталась все же ему, так как он подверг опасности младшую сестру. Ну или последнего нормального ребенка в семье, как добавил про себя Логан. А через день к ним в дом явились люди в бордовой униформе…
О том, что теперь он, Логан Манн, находится на попечении у одного из сотрудников «Конатикс Индастриз», он узнал из письма, которое, подавая руку ему на прощание, сунул ему отец. В письме он объяснял, что первый факт применения способностей к биотике не прошел бесследно. И компания, используя свои связи в Альянсе, предложила ему либо сложности в карьере вплоть до увольнения без права заниматься профессиональной деятельностью, которой он отдал почти всю свою жизнь, либо передачу Логана корпорации с временным отказом от родительских прав в пользу одного из сотрудников, назначенных его опекуном и воспитателем до определенного момента. Леон извинялся перед сыном, он писал, что самой большой его виной было то, что он не нашел в себе сил вовремя поддержать Логана. Но он извинялся лишь за собственную несостоятельность и трусость, а не за то, что безоговорочно предал собственного ребенка, даже не рассказав ему об этом.
Малькольм Мерсер
Охана — значит семья. А в семье никогда никого не бросают. И не забывают.
You can run on for a long time
Run on for a long time
Run on for a long time
Sooner or later God'll cut you down
Sooner or later God'll cut you down
«God's Gonna Cut You Down» by Johnny Cash
Анжелес. Совсем не тот Анжелес, который возникает в воображении при упоминании этого названия, а крошечный городок на границе Техаса и Нью-Мексико. До того самого Анжелеса отсюда мили и мили, впрочем, как и до любого мало-мальски приличного крупного города. Но, тем не менее, и такой город для кого-то наехать уже весь мир. Как, например, это было для семьи Мерсер.
История семьи началась еще в давние времена столь памятной для американской истории войны Севера и Юга. Мерсеры, южане до мозга костей, гордились тем, что они поколениями росли на ферме, обрабатывая свои земли, вкладывая в это занятие всю свою душу. И их земля платила им тем же. Несмотря на век кислотных дождей и то, что со временем людей на бескрайних полях постепенно вытесняли роботы, урожай эти поля и сегодня давали в два раза чаще, чем соседние, что делало земли Мерсеров лакомым куском для корпораций и местных новоиспеченных олигархов. Ни один из них не отказался бы захватить эти поля в свою собственность, но старый Грегори Мерсер был не из тех, на кого можно было просто так наехать и не получить сдачи. Сержант в отставке, ветеран войск США и участник Войны Первого Контакта ревностно охранял все их семейное наследие — несколько сот акров полей и небольшую ферму. Но еще более ревностно он берег репутацию своей семьи, и свято верил в то, что кто придет к нему с мечом, того проще застрелить. Что однажды почти и проделал, когда к нему явился нахрапистый адвокатишка. Брызгая слюной, он, угрожая расправой со стороны его нанимателей — одной из местных корпораций, желающих разместить на землях Мерсеров свое производство. Он требовал подписать бумаги о добровольном дарении всей своей собственности генеральному директору фирмы.
Грег Мерсер не стал церемониться, лишь спокойно взял у адвоката стопку бланков и приставил свой .50 калибр ему ко лбу, выражая готовность в сей же момент подписать все, что ему подсовывают. Поняв, что здесь ему ничего не светит, адвокат спешно засобирался восвояси, но был выпровожден молодняком Мерсеров прямо до границ участка. Больше на ферму не рискнул соваться никто.
Для жителей городов, даже для жителей трущоб этих городов, земля была понятием абстрактным. Само это слово воспринималось либо как название планеты, на которой они проживали, либо для обозначения почвы под ногами. Для Малькольма Мерсера земля являлась намного большим. Бескрайние поля их фермы, золотистые переливы ржи, ветер, играющий свежей травой по весне — все это составляло часть его, Малькольма, земли, его родного дома. Для большинства людей дом — это ограниченное пространство, особняк или несколько квадратных метров в блочном доме, но для него домом являлась его земля и все, что стояло на ней. Его предки жили здесь веками и отдавали работе на земле все свое время и силы.
Средний сын в семье Мерсеров, Малкольм, как и вся его родня с раннего детства обучался семейному делу — вспахивать землю, засеивать, удобрять и выращивать на ней злаковые культуры. Помимо него было еще два старших и младший брат. Конечно, в развитый 21 век большая часть всей тяжелой работы была взвалена на роботов, но даже сейчас без участия человека он продолжал быть ничем. Именно человек как и прежде должен был направлять их.
Ферма Мерсеров ничем не отличалась от остальных, ее окружающих. Но для них она была чем-то особенным, можно даже сказать, живым. Даже членом их итак огромной но дружной семьи. Также, как и человек склонен кусать тех, кто рядом, когда ему больно и одиноко, так и ферма как живой организм реагировала на все, что случалось либо по причините погодных явлений, либо по вине техногенных факторов. И долг настоящего ее обладателя в такие моменты был в том, чтобы подойти и быть укушенным. Малкольм был американцем, но свой дом он считал своей крепостью подобно англичанину. И плевать, что крепость была размером с карликовое государство.
Это был поистине его собственный мир — пшеница в человеческий рост, в которой порой нельзя было отыскать не то что низеньких дроидов, но и человека среднего роста. Раньше Малькольм вместе с братьями прокладывал в колосящейся пшеничной реке тайные тропы. Когда одну из них увидел Грег, все четверо были выпороты на конюшне его офицерским ремнем. Других воздействий на шаловливую поросль старик не признавал.
Главой клана Мерсер поистине был Грегори. Когда-то он, младший сын, устал горбатиться, как поколения его семьи на полях и в качестве протеста ушел в добровольцы Альянса, которых в тот момент было чуть более, чем достаточно. Люди в ту пору пытались бежать и от своих проблем, и от своего прошлого, и даже от самих себя, веря, что армия сможет дать им путевку в новую жизнь. Но Грег Мерсер оказался одним из тех редких людей, кого война не смогла перевернуть или покалечить. Он еще в ее разгар понял, что пришел сюда, чтобы вернуться. А вернется он только в одно место — на семейную ферму. Он пытался сбежать от самого себя, но понял, что это невозможно. Он понял, что семья — это все, что у него есть. В семье никогда никого не бросят.
Мерсеры стояли друг за друга горой сколько себя помнили. Малькольм не раз вспоминал, как в школе в первый же день на него наехали городские ребята. В Анжелесе и так не жаловали чужаков, особенно с окрестных ферм. Домой парень ушел с фееричным фингалом на скуле. На следующий день все как один его братья явились в школу, нашли его обидчиков и отстояли семейную честь в драке. Иногда Малькольму казалось, что они четверо — это единое целое, ведь, несмотря на хоть и незначительную разницу в возрасте, они всегда держались вместе. Мало кто мог похвастаться такими отношениями внутри семьи. Да, иногда они ругались между собой, случались и драки, не из всех он выходил победителем, но в этом то и одна из главных семейных ценностей — умение прощать своим близким то, что не смог бы простить кому-либо другому.
До наступления подросткового возраста младший Мерсер считал, что семья это все. Но постепенно он осознавал, что непросто выделиться из ряда братьев, что ради семьи приходится порой даже чем-то жертвовать. Он начал задумываться о том, счастлива ли их мать, некогда подающая надежды певица, которая ради мужа бросила свою карьеру и, переехав на ферму, кардинально изменила свою жизнь, связав ее с землей и кухней. Счастлив ли был их отец, сидя в глуши и бесконечно ремонтируя сельскохозяйственных дроидов, сея и взращивая рожь, пшеницу и прочие культуры. Раньше он являлся для Малькольма авторитетом, ведь, несмотря на свою мягкость и добродушие, только он мог заступиться за своих парней перед их суровым дедом. Неужели им нравится безвылазно торчать на этом маленьком фермерском островке посреди желто-оранжевого моря всю их жизнь?
Малькольм сам не осознавал того, что фактически повторяет судьбу своего деда, да и откуда, ведь тот никогда не рассказывал о своей биографии. В подростковом возрасте итак непросто заработать себе авторитет и сохранить его. Особенно, когда ты «тот парень с фермы».
В городе парней из сел и ферм боятся, с ними предпочитают не связываться, ведь всем известно, что эти дикари получают свои первые парализаторы чуть ли не с рождения. В глаза их боятся, за глаза зовут колхозниками и деревенщинами. Еще бы — они еще ходят по воскресеньям в церковь! Ведь всем мало мальски просвещенным людям, пусть и в городишке на краю Техаса, известно, что Бога нет. Человечество уже давно и успешно освоило космос, но не нашло там ничего сверхъестественного, чему можно было бы поклоняться.
Красоты фермы и полей, так завораживавшие Малкольма в детстве, постепенно для него меркли. Его все чаще тянуло в мир цивилизации, которая как яд струилась по венам подрастающего поколения всех социальных слоев общества, разлагая их изнутри. Хотелось быть крутым, даже если ради этого приходилось растоптать кого-нибудь или даже сломать кому-нибудь жизнь. Хотелось покрасоваться в новых марочных джинсах, а не в штанах из мешковины и старой ковбойской шляпе. И, конечно же, заслужить авторитет. Малькольм решает пойти простым путем — он приносит в школу свой парализатор, который 8 лет назад выдал ему Грег, уча охотиться на крыс. Эти мелкие и юркие твари повадились подгрызать проводку и портить провода сельхоздроидов, которые стояли в гараже после перегрева или попадания под кислотные дожди, столь нередкие в этой части страны. Малькольм пытался выглядеть круто, треща этой штуковиной, нависая над забитым в угол местным ботаником. А в итоге дед выдрал его так, что тот едва мог лежать, не то чтобы сидеть. Особенно на своем скутере, который когда-то принадлежал его старшему брату, и уже дышал на ладан, и на котором последние 2 года Малькольм добирался до школы.
Аманда. Аманда Коуч, девчонка с соседней фермы. Когда-то она приглянулась ему, ведь они несколько лет ездили на соседних сидениях в школьном автобусе. А сейчас он стал крутым, пусть его скутер не взяли бы даже на металлолом, но у него был свой транспорт. А неудачники так и продолжали ждать по утрам школьного автобуса, нетерпеливо подпрыгивая на мокрой от росы траве. С Амандой у него все было непросто — да, раньше у него была к ней симпатия, но теперь она казалась ему навязчивой простушкой. Чего он только не делал, пытаясь отвязаться от нее. Даже показной поцелуй с девчонкой на местной дискотеке не охладил ее пыл. Она продолжала ходить за ним, преданно по-собачьи заглядывая ему в глаза. Что не могло его не раздражать. И если уж братья взяли привычку проезжаться по нему на этот счет, то скоро об этом бы заговорили и в школе. А он итак уже был «тем странным парнем Мерсером, ну, знаете, который с фермы».
Учился Малькольм откровенно плохо, но вытурить его из школы администрации мешал закон о квотах для жителей деревень и фермерских хозяйств. Тем не менее, он был просто генератором поводов для того, чтобы остаться без образования. Он пускался во все тяжкие, появлялся на занятиях в пьяном виде, употреблял хеликс. Чувство безнаказанности от этого кружило ему голову, ведь на него уже плюнули настолько, что больше не звали родителей в школу. Зачем пытаться спасти человека, который сам сознательно гробит себе жизнь? А он между тем делал это не из хулиганства, он просто не хотел жить так, как годами жила его патриархальная классическая американская семья — он хотел сбежать от этих ржаных полей, а не заботиться о них, и уж тем более не получить все это в наследство, хотя с наличием братьев оно ему не так уж и светило. Он хотел быть как минимум рок-звездой, крутым и везде своим парнем. А еще можно было стать астронавтом, или, на худой конец, хотя бы улететь на другую планету, порвав все связи с землей. Малькольм начал прогуливать школу, ездить в соседние города. И один раз, сбежав, уехав на товарняке, он добрался до Остина.
Огни большого города расплавившись в многоцветную реку буквально хлынули в него, заполняя каждую клетку его сознания. Он видел, что помимо фермы, где он вырос и живет, помимо маленьких убогих городишек, существовал и другой мир, где люди являлись хозяевами своих жизней, а не наоборот. Где они не были связаны ничем, кроме собственных желаний, и уж тем более не были привязаны навечно к одному и тому же месту. А не были вынуждены по ночам объезжать свою территорию, высматривая, чтобы кто-нибудь не нарушил границы.
Вернувшегося домой беглеца Грег Мерсер выдрал так, как будто бы его целью было содрать с внука кожу себе на сапоги. Он понимал, что движет Малькольмом, почему он так себя вел, и узнавал в нем себя до войны. Его бунтарство начиналось точно также. И, чтобы его излечить, он сбежал на войну, о чем впоследствии жалел. Он знал, как ведет себя внук вне дома, но порол его далеко не за это. Слова и разговоры вряд ли бы оказали на мальчишку-подростка действие, а Грег не хотел, чтобы его внук повторил его ошибки, посему и подкреплял воспитательные работы ударами ремня и трудовой терапией.
А между тем его непутевый внук совсем не хотел следовать принципу семьи «где родился — там и пригодился». После того, как он увидел город, ему хотелось чего-то другого, шумного, стремительного, настоящего, — по его мнению. Ему хотелось быть крутым. Но он не осознавал, что крутой — это не тот, кто курит на перемене, стоя у всех на виду в коридоре, или тот, кто издевается над слабыми в соотношении пятеро на одного, или намеренно на публику играет чувствами влюбленной в него девушки.
Тихая размеренная и монотонная жизнь на ферме тяготила его, ровно так же, как и отношения с Амандой, которая просто вешалась ему на шею. Он боялся признаться себе в том, что какие-то чувства у него к ней все же есть. Но он игрался с ней как кот с мышью, то приближал ее к себе, то наоборот отдалял. А она это терпела. Возможно, даже его любила. Малкольм несколько раз даже подумывал о том, чтобы полностью разорвать отношения. Но пока его держали воспоминания о том, что случилось однажды ночью в заброшенном сарае на границе их ферм. Он понимал, что она подозревала о возможном расставании, и это был акт последней надежды, чтобы его удержать…
А тем временем, дома на него перестали обращать столь же много внимания, как раньше. Причина этого заключалась в том, что некая корпорация, уже обанкротившая тысячи фермерских хозяйств, как и многие до нее решила прибрать к рукам их земли. Руководство было наслышано о несгибаемых Мерсерах, с которыми было просто невозможно договориться. Но они хотя бы попытались. И потерпели поражение.
Со стороны попытка захвата частной собственности выглядела даже благопристойно: компания хотела включить ферму семьи Мерсер в программу перевода фермерских угодий на инновационной автоматику с использованием новых технологий, которые помогли бы значительно повысить урожайность. Но вся семья понимала, что за этими «приличными» мотивами стоит банальное рейдерство, и, может быть, вскоре они окажутся на военном положении и им придется защищать свое имущество от диверсий прямо как во время войны — проливая кровь.
По ночам, ведь открыто нападать при дневном свете даже на отдаленный клочок фермы не рискнет никто, начали дежурить дед и отец, позже к этому подключились три старших сына Мерсеров, Малькольм в их числе. Он уже был достаточно взрослым, целых шестнадцать лет. Но если вся семья относилась к ситуации серьезно, то Малькольм откровенно сачковал отстаивать свою собственность — для него это даже не было приключением. В очередное ночное дежурство он решил совместить приятное с полезным и пригласить Аманду, которая уже заждалась, пока он обратит на нее внимание.
Но все опять получилось не так, как он себе представлял. И вместо того, чтобы просто не заснуть и весело провести время, он должен был отвечать ей на вопросы о том, кем она для него является. Приставучая девка. Малкольм отвечал ей сквозь зубы, стараясь не выронить соломинку, которую жевал. Вдруг он заметил какую-то тень возле гаража с сельхоздроидами и системой полива. Он резко вскочил и побежал через все поле, ничего не понимающая Аманда побежала за ним следом. Малкольм увидел человека, достал парализатор, который в последнее время не выпускал из рук ни днем, ни ночью, но у него не хватило решимости выстрелить. Да, крыс он выкашивал стаями, но тут не тупой грызун, а человек, а на убийство он не был готов.
Зато человек отлично понимал, зачем пришел, и не был намерен останавливаться. Под луной мелькнула сталь ножа. Вспышка гнева и ярости ослепила Малькольма. Последним, что он услышал, теряя сознание, стал крик Аманды.
Очнувшись, он попытался оглядеться по сторонам. Все тело ныло и болело так, словно его сбил и переехал комбайн, который потом почему то взорвался, судя по окружающему пейзажу. Ни Аманды, ни нападавшего на них человека рядом не было, лишь только вырванная из земли ко всем чертям вместе с бетонным укреплением трансформаторная будка и выжженное дотла поле вокруг. Малькольм обрушился обратно в пепелище и забылся в во сне еще на несколько часов.
Позже он добрался до их жилища, весь в саже, но, тем не менее, целый. В доме его ждала странная пара в багровой униформе — мужчина и женщина, разговаривающие с его родней на повышенных тонах. Дед что-то пытался им доказать, угрожая своим любимым пистолетом, мать плакала, отец качал головой, но оглушенный взрывной волной парень не слышал всего этого, а просто сидел, прислонившись к дверному косяку с другой стороны арки, ведущей из кухни в гостиную.
В этот момент решалось его, Малькольма, будущее. Он наконец-то стал тем, кем хотел — крутым и особенным. Ему предоставился редкий шанс — участие в обучающей программе на станции Гагарин. Он оказался способным к биотике, то есть, образованию вокруг себя гравитационных полей. И он без колебаний принял эту новую возможность навеки разорвать прочную пуповину, связывавшую его с родной во всех смыслах землей. Можно было больше не испытывать стыда перед семьей, которую он подводил своим побегом в другой мир, не оправдываться за то, что, несмотря на все преференции, его все же отчислили из школы, что поставило крест на его дальнейшем образовании, не выяснять отношений с Амандой — как будто кто-то решил разом все его проблемы, как по мановению, волшебной палочкой.
И лишь Тому, кто для него, как для прагматика, не существует, известно, найдет ли он себя. И вернется ли после этого на родные поля, чтобы вновь надеть старую отцовскую ковбойскую шляпу.
Эрнесто Скварчалупи
Come on,
give up,
it's hopeless so don't even try
to make it right
Don't make a sound
and wait until everything's still
your wounds will heal
And your pain will make you stronger,
believe it or not — it is still here
and your sufferings only leave you
with your broken heart and so
sad
«To Human Misery» by Iamthemorning
Эрнесто в который раз, вздрагивая, проснулся среди ночи. Уже четвертый год подряд ему снился один и тот же кошмар. Кошмар про реальность: яркий взрыв, который стер в пыль биологическую лабораторию, где проводились исследования нового удобрения, половину окружающих экспериментальных теплиц, а также его родителей — Марту и Джанфранко Скварчалупи. В тот день мальчик по принятой в их семье традиции шел к ограждению компании, чтобы встретить родителей возле проходной, а потом отправиться на чаепитие в одно из местных заведений. И почти каждую ночь после ему снился этот оглушающий взрыв.
Семья Скварчалупи не всю свою жизнь прожила на Иден Прайм, только последние 14 лет, переехав туда, как одни из самых перспективных в Нью-Хемпшире биологов. Руководство их корпорации предложило молодой паре принять участие в программе колонизации. Они были вольны отказаться, но авантюризм и страсть к приключениям, а также желание сделать какое-нибудь историческое открытие, возобладали над рассудительностью. Лабораторию в колонии они подняли вдвоем, почти с нуля, правда, руководство отправившей их на Иден Прайм корпорации помогало им оборудованием и реактивами. В первые же 6 лет заслугой Джанфранко Скварчалупи стал препарат, повысивший в разы выживаемость земных культур при резких скачках температур при смене времен года. Далее аппробацию прошли сыворотка, позволявшая снимать отличный урожай по три раза в год без прививания овощам и фруктам генных модификаторов. Последней разработкой, а именно той, ради которой они так стремились на Иден Прайм, должна была стать формула универсального удобрения, которое бы превратило эту сельскохозяйственную колонию в плодоовощную Мекку. Формула была нестабильна из-за входящих в нее реактивов с противоположным действием и несколько раз колбы во время испытаний разрывались еще до того, как в них добавляли последний элемент.
Руководство компании Agric Technologies Ltd. после первых трех неудачных опытов подумывало о том, чтобы не просто уменьшить финансирование, а прикрыть всю лабораторию целиком. От этого шага их удерживало только осознание размера потенциальной прибыли, которую они могли бы получить в случае, если финальное испытание пройдет успешно. Поэтому они продолжали снабжать доктора Скварчалупи реагентами и инструментами, а также устранять последствия неудачных экспериментов.
К финальной стадии формула удобрения была доведена до совершенства. Апогеем презентации должно было стать ускоренное развитие дерева из косточки в полноценный саженец за 4 с половиной минуты. Естественно, посмотреть на такое собрался весь цвет биологического общества и руководство компании в полном составе. В середине эксперимента раздался взрыв.
Неудавшийся опыт понес за собой не только гигантский материальный ущерб, но и полностью обезглавил несколько сфер деятельности корпорации на Иден Прайм. Но, компенсацию требовать было не с кого, кроме перепуганного ребенка, который хоть и не пострадал от взрыва, но был выжжен им изнутри.
Эрнесто родился уже в колонии, 12 апреля 2151 года, но никогда не жалел о том, что ни разу не был на Земле, на родине своих предков, хотя у их семьи и проглядывались вполне конкретные итальянские корни. Своим домом он считал как раз эту, не слишком отдаленную от Земли планету, которая имела почти такой же состав атмосферы, но, в отличие от современной Земли, была поистине сельскохозяйственным раем. Сам Эрнесто никогда не задавался вопросом, кем же ему хотелось бы стать. У него не было особого увлечения тем или иным предметом, порой, он сам казался себе брошенным в ручей листком, плывущим по течению. Родители-биологи не настаивали на продолжении династии по их специальности, предоставляя сыну в будущем сделать выбор самому.
Эрнесто был среднестатистическим обычным парнем, ходил в обычнейшую школу и имел обычнейшие интересы. Не был ни ботаником, ни парнем из футбольной команды. В то, чем он стал сейчас, в человека-невидимку, его превратил тот страшный день, когда в результате трагедии он лишился родителей.
Так как они были переселенцами, оторванными от своих земных корней, вся забота о парне рухнула на плечи друзей и коллег родителей. Имея собственных детей, они не пугались перспективы воспитания Эрнесто, да и что могло напугать в человеке, которому уже мало что было нужно. Мальчик совершенно замкнулся в себе, казалось, что он живет по заданной ему, словно биоандроиду, программе. Дом — школа — дополнительные занятия — дом — школа… Иногда, глядя на то, что кроме учебы его ничего не интересует, кроме знаний и еще раз знаний в любом виде — теоретических и практических, его опекуны только давались диву. Им было бы понятно, если бы после трагедии он покатился по наклонной, связался с дурной компанией, баловался бы уличной дурью, которая нет-нет, но попадала с Земли в колонии. Но не продолжал учиться, как ни в чем не бывало. На самом деле, только учеба и не пострадала от того несчастного случая, в отличие от всего остального.
Те, кто знали Эрнесто еще четыре года назад, могли с уверенностью сказать, что Эрнесто того периода и Эрнесто сегодняшний — это два разных человека. Один ничем не примечательный, веселый, жизнерадостный и общительный. Второй — человек дождя, полностью закрывшийся от людей и окружающего его мира в своей раковине. Все знакомые и сверстники, конечно, понимали причину этого. Сначала его не трогали, так как считали своим долгом не приставать к человеку, пережившему такой шок. Потом — чтобы не пробуждать у него ненужных воспоминаний. А затем и вовсе оставили его в покое, а еще позже и перестали замечать. Подобно коту из опыта одного из земных физиков он был одновременно един в двух ипостасях — и жив и мертв. Сам он более склонялся ко второму.
Кошмары по ночам стали его постоянными спутниками, равно, как и головные боли, которые постоянно возникали некстати. Ему время от времени, но чаще, чем хотелось бы, снился тот ужасный взрыв, разметавший по всей округе куски металла, земли и овощей. Как он ни старался, ничто не помогало ему вытеснить из памяти этот страшный день: ни светлые воспоминания о 12 годах безоблачной счастливой жизни, ни учеба, на которую он теперь налегал так сильно, что у него уже началось портиться зрение, и он почти заработал себе бессонницу. Говорят, время лечит. В случае с Эрнесто система явно давала сбой.
Он пытался вспоминать о случившемся как можно реже, но не мог даже частично выдавить из своего подсознания эти мысли. Иногда ему даже казалось, что только уехав с Иден Прайм и поселившись на какой-нибудь другой колонии он смог бы вновь найти свое подорванное душевное равновесие. Но для самостоятельного переезда согласно всем существовавшим законам он был слишком молод, а никто из его опекунов не горел желанием срываться с насиженного и обжитого места.
Эрнесто жил сам в себе, не причиняя никому неудобств или хлопот, и даже в мелочах он был сосредоточен и аккуратен. Порой, соседи и учителя даже ставили его в пример своим лоботрясам, но быстро переставали это делать, вспомнив, какой ценой он превратился в такого идеального во всех отношениях индивидуума. Мальчик жил в своем собственном мире. Для него этот мир был реальнее того, что существовал вокруг него. Он был там единственным и полноправным хозяином. Когда семья Райс, в доме которой он жил, так как вернуться в свой дом, где он был так счастлив, для него было смерти подобно, заметила, что Эрнесто часто уходит в себя, они показали его врачам. Но, кроме состояния шока, врач не усмотрел в его поведении ничего, что могло бы реально его заинтересовать.
Однажды ночью Эрнесто проснулся не от привычного ему кошмара, а от странного чувства, как будто бы он спал на водяном матрасе или же парил бы в воздухе. Он открыл один глаз, и оглядел комнату. Казалось бы, ничего не изменилось. Немного успокоенный, он провалился в сон.
А через два дня после этого семья Райс была разбужена посреди ночи звуком бьющегося стекла и трескающегося дерева. Когда они взбудораженные без меры добежали до второго этажа, где располагалась комната Эрнесто, они увидели, что тяжелая деревянная дверь, закрывавшая вход в его комнату, сорвана с петель и искорежена, а зеркало и все стеклянные предметы, включая оконные стекла просто прекратили свое существование. Посреди этого хаоса завернувшись в плед и тяжело дыша, как разбуженный внезапно человек, сидел Эрнесто, а на улице выли сирены – бдительные соседи вызвали полицию, решив, что в доме Райсов рванул газопровод.
В вечеру следующего дня, когда уехала полиция, Эрнесто, уже успокоенный и приведенный в чувство, рассказал, что даже сам не понял, что могло произойти. Как и во все ночи за последние 4 года он увидел тот самый кошмарный сон про взрыв. Но этот сон отличался от остальных тем, что, вместо того, чтобы как обычно позволить волне сбить его с ног, мальчик неосознанно образовал вокруг себя что-то вроде защитного кокона, и волна остановилась. Но вместе с этим, почему-то разбились все стеклянные предметы в комнате.
Райсы не знали, что ему на это сказать. Но, молчание, тяжело повисшее в воздухе их кухни, долго не продлилось — раздался стук в дверь. Эрнесто пошел открывать ее сам, так как ему хотелось спрятаться от настороженно-удивленных взглядов. На пороге стоял высокий худой темноволосый мужчина в багровой форме. Хоть Эрнесто одно время и увлекался изучением специальной одежды военных и мирных подразделений, такую он видел впервые.
Ободряюще улыбнувшись еще не отошедшему от потрясения и событий ночи парню, мужчина представился, как специальный агент Сэнд корпорации «Конатикс Индастриз» и прошел на кухню. Эрнесто двинулся следом.
Мистер Сэнд представился еще раз, но теперь уже семье опекунов, и рассказал, что в их дом его привело сообщение полиции о странном происшествии. Пока он говорил, Эрнесто не мог поверить своим ушам: оказалось, что он, совсем обычный мальчик, обладает редкой способностью к биотике. Прямо как во сне. Но это происходило в реальности, и сейчас решалось его, Эрнесто, будущее. На предложение поехать на космическую станцию Гагарин и принять участие в Программе по изучению его способностей он незамедлительно согласился. Большей частью потому, что бежал от призраков прошлого. И, отчасти, еще потому, что увидел облегчение в глазах Райсов после того, как прозвучало его «я согласен». Не то, чтобы он все эти 4 года был для них обузой, нет — просто так он сам снимал с них ответственность за свою судьбу. Единственное, о чем Эрнесто сожалел в этот момент, это о том, что не сможет взглянуть в глаза родителей, ощутить их поддержку, перед тем, как отправиться навстречу своему будущему. И не сможет посмотреть им в глаза, вернувшись с Гагарина уже совсем другим человеком.
Рамона Джейсон
It's the first of July,
And the world is cruel, and the cruelty is stable
And there's no need to deny
That i don't want to live in the world like this,
What illogical, desperate world it is,
I don't want to walk all the obscure traces,
See gloomy faces
Айла Сальваторе никогда не считала, что Роберт Джейсон женился на ней исключительно из-за денег ее отца. Рамон Сальваторе всю свою жизнь работал на госкорпорацию «Чили Техниклз», чьей специализацией было тяжелое машиностроение. Более того, он был бессменным главой компании — монополиста. Айла, получившая отличное образование на факультете госуправления в Гарварде, была правой рукой отца. А Роберт был… простым сотрудником, каждый день влачащим жалкое существование в одном из необъятных опенспейсов компании.
Их брак расценивался всеми как жуткий мезальянс. Конечно, дочь главы компании, которую он прочил на свое место, и нищий парень, живущий даже не в районе фавелл, а рядом с ним, да еще и эмигрант с кучей родственников. «Лучшего» зятя для Рамона Сальваторе было просто не найти. А между тем, они просто любили друг друга, и им было наплевать, что о них думают окружающие.
В чистоте намерений Роберта Айла убедилась, стоя однажды в корпоративной курилке, когда услышала разносимую по корпорации сплетню: оказалось, что жена Рамона Сальваторе была не так дружелюбно настроена к будущему зятю. Как обычно поджидая мужа в его кабинете с совещания, она от его имени вызвала Роберта Джейсона к себе и высказала ему все, что она о нем думает. Особенно о том, что через их дочь он решил подобраться к их деньгам. Тут же в кабинет пригласили семейного адвоката, поджидавшего за дверью, и Роберту было предложено подписать унизительного вида брачный контракт, в котором было указано, что даже в случае смерти жены, он, как муж не наследовал ни единого песо. Сдерживая порывы воткнуть позолоченный паркер в глаз будущей теще, а также опустить ей на голову обсидиановый пресс-папье, Роберт подписал все бумаги и швырнул их на пол. После чего ушел. Это все могло бы остаться семейной тайной, если бы хоть кто-то из них потрудился бы закрыть за собой дверь прежде, чем выяснять отношения.
Несмотря на все эти досвадебные дрязги и войны жизнь семейной пары Джейсон (Айла взяла фамилию мужа, отчасти, чтобы досадить матери, которая продолжала совать нос во все сферы их жизни) была безоблачной и спокойной. Любовь, объединившая их единожды, осталась с ними и по сей день.
Когда Рамон Сальваторе скончался от инфаркта за собственным рабочим столом, Айла вынашивала ребенка. По всем анализам это должен был быть мальчик, которого она собиралась назвать в честь отца, которым всю жизнь восхищалась и которого безгранично уважала. Несмотря на то, что на ребенке мог плохо сказаться такой стресс, Айла занималась похоронами сама. И именно ей, а не жене покойного, в первую очередь выражали соболезнования на скорбной церемонии.
Вопреки всем прогнозам и ожиданием, 18 августа 2150 года в семье Джейсон родилась девочка, которую Айла назвала Рамоной. Роберт не возражал, тестя он, в отличие от его змеи-жены, всегда любил. Рамон часто предлагал помочь ему по-родственному, но Роберт отказывался — он хотел строить карьеру сам, а не потому, что удачно женился на дочке босса. Не отказывался он от помощи лишь тогда, когда речь шла о его родственниках. Никто даже не сомневался, что следующим главой компании станет Айла Джейсон. Несмотря на то, что ранее компанию возглавлял ее отец, ни у кого не возникало аргументов против ее назначения советом директоров. Более подходящей кандидатуры было не найти.
Шли годы, а Рамона так и оставалась единственным ребенком в семье. Донна Сальваторе упрекала в этом Роберта, ведь они могли позволить себе еще детей. Но никто не счел нужным объяснять ей, что одного ребенка им было вполне достаточно. Рамона с детства была окружена заботой и любовью. Нет, ее не растили золотым ребенком, просто давали ей все, что ей могло понадобиться. Даже школа у нее была не частная, а обычная. Точнее, лучшая из общеобразовательных. Мать надеялась, что Рамона продолжит их ставшее уже семейным дело, но, к ее сожалению, девочка не очень успевала в школе, несмотря на то, что очень старалась. Просто наука не лезла в ее хорошенькую голову.
Учителя это понимали и ставили ей нормальные оценки отнюдь не по причине того, что у девочки были чуть более чем влиятельные родственники, оказывавшие школе щедрое спонсорство. Напротив — семья Сальваторе-Джейсон ни потратила на обучение Рамоны в школе ни песо. Девочку просто любили за то, что она обладала неконфликтным характером, не устраивала драк в школьных душевых, охотно помогала учителям с внеклассной деятельностью и участвовала в общественной жизни школы, делая объявления по местной радиостанции.
Не сказать, что друзей у нее было много, были просто ровные и хорошие отношения с одноклассниками. Конечно, за глаза они над ней посмеивались, но никогда не пользовались ее добротой и отзывчивостью, даже в вопросе покупки на всех мороженного на ланч. В отличие от других представителей золотой молодежи, которые вели себя так, как будто купили всю школу на корню, Рамона была примером того, что не всегда большие деньги могут испортить человека. Еще и поэтому сверстники охотно выбирали общаться с ней, а не пресмыкаться перед местными сливками общества.
Единственный раз, когда абсолютно неконфликтная девочка вышла из себя, случился тогда, когда одна из местных королев, Дениза Гомес, запустила про нее грязную сплетню, в которую, зная Рамону и ее нелюбовь к вечеринкам и тому, что на них творится, никто не поверил, но все с удовольствием пересказывали так долго, что она дошла и до нее. Никто от нее не ожидал, когда она, едва появившись в столовой, молча подбежала к той, что пыталась осрамить ее на всю школу, и так же молча толкнула ее с такой силой, что та отлетела метра на два от Рамоны как раз на огромное витражное окно кафетерия, и вместе с его осколками выпала на улицу, благо все здание школы располагалось на первом этаже.
Рамона вышла из этой ситуации, почти не замочив ног, отделавшись легким порицанием. Весь класс, а также некоторые из учителей, дали перед директором свидетельские показания, что девочку просто спровоцировали подло и грязно, а ранее она никогда не была замечена ни в чем подобном.
После этого случая Рамона Джейсон вынесла для себя очень важный жизненный урок. Почти всегда все твои проблемы может решить за тебя кто-то другой при твоем минимальном участии, главное — вовремя предоставить этому кому-то такую возможность. В случае с порчей ее репутации за нее вступились люди, которых она об этом даже не просила. Но, тем не менее, ей было приятно, когда за нее решали ее проблемы другие. Возможно, причина этого крылась в том, что до школы, да и в школе со всеми трудностями ей помогали справляться родители, и именно к ним она шла, если у нее что-то не получалось или что-то ее тревожило. Они решали за нее все, но никогда не давили на нее, что-то запрещая или наказывая. Рамона привыкла жить с чувством защищенности.
Меж тем противная Дениза продолжала портить Рамоне кровь, пытаясь вместе со своей свитой вовлечь ее в свои гадости или просто по возможности выставить дурой перед всеми. Рамона очень хорошо понимала, что та злится, что ее, — самую популярную девочку в своем потоке, — унизили в угоду какой-то мымре-тихоне. И, по-возможности, она была осторожна. Пока не заметила, что с ней происходят странные вещи. Однажды, когда Дениза, как обычно сидя на парте, красила губы своей любимой красной помадой, Рамона лишь глянула на нее, и рука ее мучительницы дрогнула, а по щеке до самого уха прочертилась яркая линия. Тогда, конечно, это можно было списать на случайность.
Как то раз поздно вечером родители решили устроить барбекю во дворе их дома, Рамону попросили принести с кухни тяжелое блюдо с уже нарезанными овощами. Путь ее пролегал вокруг дома и прямиком рядом с бассейном. Качаясь под весом огромной тарелки, Рамона сделала шаг в сторону и вдруг поняла, что она наступила в бассейн, но почему-то не упала туда, продолжая одной ногой стоять на плитке, а второй в воздухе! Она потрясла головой, отгоняя наваждение, и двинулась со своей ношей дальше, стараясь ни о чем не думать.
Единственным темным пятном на белом полотне жизни Рамоны была ее бабушка, донна Сальваторе. Она неприязненно относилась к девочке также, как и пыталась изводить ее отца, считала ее мямлей, рохлей, и откровенно туповатой. Она забывала, что в ребенке есть всегда не только часть отца, но и матери. Но вот к дочери, хоть она вела себя на ее взгляд черезчур самовольно и самоуверенно, у нее претензий не было. Вся ненависть доставалась Роберту Джейсону, а ее отголоски уже Рамоне. То, что дочь и внучка носят фамилию этого голодранца, казалось, бесило донну Сальваторе больше всего остального.
Сначала Рамона не понимала мотивов такого поведения бабушки, потом, повзрослев, разобралась в семейных коллизиях и просто решила не обращать на нее внимание, как делали это оба ее родителя, считая, что с патологической личностью лучше не спорить. Но порой все эти тычки и гадости, что прямо потоком лились из уст бабушки, доводили ее до отчаяния.
Рамона собиралась на репетицию выпускного. Для этого уже было сшито на заказ дивное голубое платье в перьях и стразах. Девочка уже несколько дней переживала в предвкушении репетиции. Она спускалась со второго этажа их дома, когда увидела, как ей навстречу по той же лестнице поднимается донна Сальваторе. Когда они поравнялись, старая дама, ущипнув девочку за бок, прошипела, что все элитные сутенеры Нью-Лимы передрались бы за нее, увидев ее в этом платье. И Рамона не сдержалась.
Истерика началась внезапно, на крик прибежали из других комнат родители, а донна Сальваторе, ухмыляясь смотрела на то, как ее внучка бьется в конвульсиях. И тут для Рамоны наступила тьма.
Очнулась она уже в палате одной из местных клиник. Рядом с ней сидел ее отец, он же разбудил дремавшую в кресле мать. Рамона увидела в их глазах неподдельный ужас, но не могла понять, что произошло и почему она здесь. Из рассказа родителей следовало, что она закричала и потеряла сознание, а потом от нее поднялась какая-то воздушная волна, которая снесла с лестницы ее бабушку (та отделалась переломом руки и ног) и обрушила тяжеленную люстру с хрустальными висюльками.
После выхода из больницы, бабушка не называла Рамону никак иначе, как «монстром» или «уродкой». Рамона понимала, что она опять пытается вывести ее на эмоции, и понимала, что то, что случилось, произошло по ее вине. Несколько дней спустя, спускаясь на кухню за стаканом воды, она услышала, как донна Сальваторе убеждает дочь избавиться от Рамоны, чтобы не навредить своей карьере и репутации. Она налила свой стакан воды, поднялась в спальню, взяла свой паспорт, кредитку, которую ей не смотря на все ее протесты оформила мать и которой она никогда почти не пользовалась, и вышла из дома, не оставив даже записки.
Она шла по улице, вдыхая горячий вечерний воздух Сантьяго, и чувствала, как с последними лучами заходящего солнца уходит ее яркое беспечное детство. С каждым шагом она чувствовала, как с одной стороны на нее опускается тяжесть ответственности за свою жизнь, а с другим — как изнутри ее наполняет легкость свободы от затянувшихся семейных дрязг.
Ни разу не оказывавшаяся до того в таком положении, она действовала, доверяясь интуиции. В ее планы не входило возвращаться домой как можно быстрее, и проблем с законом она тоже не хотела. В конце концов, она — девочка из приличной семьи, хорошо одета, и у нее есть деньги, пусть и не очень много. Поэтому первым делом она обналичила весь свой запас денег, купила купон на трансфер и отправилась в порт.
В это время года в порту Вальпароисо стояли круизные лайнеры, ожидавшие погрузки своих беспечных обеспеченных пассажиров. Огромные, подсвеченные яркими огнями прожекторов, они парили над водой, подобные летающим многоэтажным домам. Ночь переходила в рассвет и у причала уже выстроилась очередь из аэрокаров с ожидающими погрузки пассажирами. Встав в вереницу сонных людей с чемоданами и сумками, Рамона задалась вопросом, как ей попасть на борт. Круизный лайнер «Констелейшн» ожидал ее буквально в двадцати метрах впереди, но эти двадцать метров преграждали сканер для транзитных купонов и несколько охранников.
Пассажиры не самого бедного десятка были недовольны скоростью посадки на борт, то и дело из очереди доносились недовольные возгласы. Рамона внешне мало от них отличалась, свежий загар и вещи из коллекции последнего года позволяли ей выглядеть дочерью богатого дона, уже прошедшего контроль вместе со всем багажом, которая немного задержалась на парковке и спешит нагнать родственников. Однако сложившаяся на лету история и подобающий внешний вид никак не решали проблему отсутствия в ее кармане транзита. У нее, конечно, хватило бы денег на покупку купона, но делать это со своим паспортом означало — сойти в следующем порту. Сканер все приближался и Рамона уже приготовилась разворачиваться, надеясь лишь на случай.
Вдруг, когда до сканера оставалось всего несколько шагов и напряжение достигло предела, что-то затрещало и из сканера пошел сизый дымок. Охранники ринулись за огнетушителем, пассажиры попятились назад, а в задних рядах начал нарастать гул. Быстро потушив сканер, но не сумев восстановить его работоспособность, охране не оставалось ничего, как пропускать внутрь всех, ориентируясь лишь на внешний вид. У многих здесь не было с собой даже паспортов — людям их достатка не было нужды в формальностях, их багаж давно был погружен и им оставалось лишь пройти по крайной дорожке. Так Рамона оказалась внутри.
Потеряться в огромном круизном лайнере очень легко. Потеряться так, чтобы тебя не нашли — чуть сложнее, но отсутствие необходимости подтверждать свою личность и общераспространенное хождение во всех заведениях внутренней валюты казино лайнера, которая удобно умещалась на компактную карту, решило последние вопросы. Впереди Рамону ждало долгое путешествие.
С тех пор прошел уже год. Рамона, трясясь под дождем от холода, стояла возле одного из уличных банкоматов маленького тайского городка, где обитала последние несколько дней. Небольших запасов денег на карте хватило на год, после этого она была вынуждена сойти на берег. Рамона хотела, чтоб ее не нашли, чтобы она никогда больше никому не портила жизнь, и чтобы ей ее тоже никто и никогда ее жизнь не портил. Резкий звук из банкомата подтвердил отказ в операции — для выдачи денег не хватало средств на карте. Не успела Рамона осознать свое бедственное положение, как вдруг услышала за спиной фразу «мы уже думали, что никогда не отыщем вас, мисс Джейсон», произнесенную приятным женским голосом. Вздрогнув, девочка обернулась и увидела перед собой мужчину и женщину в странной багровой форме. Глядя на нее, они приветливо ей улыбались, и отчего-то ее чувство страха и одиночества начало таять.
Ирэн Бейли
Behind your mask
Your face is hidden
But I see what's inside you
Within yourself
You realize, my dear
Your inner monster's what you fear
Ирэн Бейли сидела на заднем сидении аэрокара, на котором приехали за ней те странные мужчина и женщина в бордовой униформе. Она до конца никак не могла поверить в то, что ей придется на неопределенное время расстаться с родителями, со своим домом, с привычным укладом жизни и отправиться на какую-то там станцию в открытом космосе. Неизвестность и неуверенность в том, вынесет ли она все это, пугала ее до истерики.
Всю свою жизнь Ирэн существовала, не думая почти ни о чем серьезном. Все ее проблемы, хотя их почти и не было, решались сами собой. Родители, как могли в силу их выше среднего достатка, делали ее жизнь комфортной. Отец был одним из самых уважаемых юристов в Фениксе, штат Аризона. Мать-домохозяйка пробовала себя на ниве дизайна одежды. У нее была небольшая мастерская в мансарде их особняка. Не сказать, что ее коллекции производили фурор, но многие местные жительницы носили ее платья и блузки с удовольствием. Хотя, это не покрывало расходов на пошив. Можно сказать, что семья существовала на гонорар отца. У Дины Бейли был также диплом пищевого технолога, но она никогда не горела желанием работать по специальности.
Их семья жила в Фениксе, сколько Ирэн себя помнила. Никто из ее родственников, за исключением отца, которому это было необходимо порой по работе, никогда не пересекал границы их штата, а и зачем, если всем там было комфортно. Зачем бежать от места, где ты родился — от этой огромной солнечной долины, где дышится так легко и свободно. Когда она время от времени задумывалась над этим, Ирэн понимала, что никогда и ни за что бы не хотела изменить место жительства, пусть ей даже будут сулить золотые горы. Причем эта ее любовь к родной земле была не такая, как у жителей большинства южных штатов — работать на ферме и пробовать прожить на то, что сам вырастишь, она никогда не хотела. Она просто по-человечески была привязана к месту, где выросла.
Помимо родственников, окружение Ирэн составляли ее друзья, точнее, одноклассники. Как и бывает в большинстве школ, она и еще несколько столь же или даже более обеспеченных детей составляли что-то вроде местной элиты. Менее удачливые им подражали, ими восхищались и ненавидели, хотели, чтобы в один прекрасный день кто-то из них попал под школьный автобус или же просто опозорился на всю школу, но в то же время в тайне хотели быть как они.
В компании пальма первенства принадлежала не Ирэн, а дочери одного из местных ТВ магнатов, далее шли дочь модных врачей, начальника полиции и какого-то изобретателя. Но Ирэн никогда даже не могла принять мысли о том, чтобы оказаться за чертой этого узкого круга элиты. Лучше уж страдать среди куколок. Но Ирэн не страдала — она была полностью довольна своей жизнью, танцевала в группе поддержки, что тоже было занятием лишь для самых популярных девушек в школе, училась довольно сносно. Звезд с неба не хватала, но средний балл позволял ей заниматься внеклассной активностью. В общем, она была вполне обычная земная девушка.
Ей хотелось бы добавить себе какого-нибудь особенного шарма, но выделиться на фоне подруг у нее не получалось, они все были богаче и успешнее, чем она, и ее это волновало мало. Как и у любого подростка у нее были свои подростковые проблемы. Например, тотальное непонимание между ней и учителем химии. Точные науки Ирэн никогда не давались, но почему-то при планировании предметов для того, чтобы составить свое расписание на выпускной год, ей не позволили исключить химию, напротив, даже сделали ее профильным предметом. А ей было просто невмоготу возиться со всеми этими пробирками, смешивать дурно пахнущие разноцветные жидкости и по сорок минут ждать, что же в итоге получится. Вместо этого она охотнее сходила бы на тренировку или же на очередное свидание. Ведь записки с приглашениями ей присылали пачками, даже парни из колледжа, о чем она потом радостно разбалтывала подружкам. Но нет, приходилось просиживать ненавистные часы в лаборатории.
Но вскоре начали происходить странные вещи. Однажды, когда Ирэн думала, что хорошо бы, чтобы мистер Симпсон сам бы ткнулся носом в свои же засаленные книги, под учителем сломался стул. Все смеялись, а девочка не придала этому значения — возможно, стул был старый, а мистер Симпсон весил фунтов сто. А потом у него неожиданно лопнула колба с дымящейся кислотой. Прямо во время эксперимента.
В другой раз, когда девочка разозлилась на подругу, которая заняла ее шкафчик в раздевалке, зеркало на стене брызнуло осколками. Все решили, что оно просто упало, но Ирэн видела, что основание осталось нетронутым.
Именно тогда она решила довериться двум самым близким ей людям — родителям. За ужином девочка рассказала им о том, что, как ей кажется, у нее есть не совсем обычные способности, а именно — когда она расстроена, нервничает или злится, то все стекло рядом с ней или с людьми, которые ее раздражают, разлетается вдребезги. У нее была поистине чудесная семья, так как 70 процентов подростков, которые бы решились на такой разговор, о нечеловеческих способностях, отвели бы к психологу, психиатру или любому другому душеведу. Или бы списали на переходный возраст.
Но в глазах мистера и миссис Бейли был сначала страх. Причем, они боялись не собственной дочери. Они не смотрели на нее, как на монстра или прокаженную. Наоборот, они поняли, что если способности Ирэн кто-либо заметит, то ее заберут у них. К несчастью, они в свое время успели насмотреться фильмов про то, что всех людей со странными способностями, уникумов и экзотов всегда изолируют от общества. Или же забирают куда-либо на опыты. Не желая делать из дочери подопытного кролика, вся семья решила, что Ирэн сходит на курсы управления гневом и забудет об этом, как о страшном сне.
Ирэн сама по себе не была болтлива и умело дозировать информацию, поэтому о том, что случилось с ней недавно, предпочитала не распространяться. Ей было просто приятно осознавать, что она не такая, как все. А демонстрировать это ради усиления чувства собственной важности или запугивания окружающих ей было не нужно.
Но окончательно забыть о произошедшем ей не удавалось, чувство тревоги поселилось где-то на краю сознания и нет-нет, да напоминало о себе внезапно проявляющейся невралгией или странными скачками настроения. Ирэн стала внимательнее относиться к сводкам новостей в Экстранете и обращать больше внимания на то, что говорят окружающие. Со временем она поняла, что случившееся с ней похоже на уже известный человечеству феномен биотики. Ей стали попадаться баннеры с социальной рекламой, в которой доброжелательные и приветливые люди рассказывали, что «биотика — это еще не конец», и предлагали позвонить на горячую линию психологической поддержки пострадавшим от этого феномена.
Становилось ясно, что к таким, как она, в обществе относятся предвзято. Ирэн стала посещать форум Эстранета, посвященный биотике, и узнала оттуда несколько шокирующих историй о том, как детей с биотическими способностями выгоняли из дома родители. Ей казалась дикой сама мысль о чем-то подобном, но нарастающая паранойя начинала душить ее изнутри. Ей казалось несправедливым, что совершенно нормальных обычных детей, таких же, как она, подвергают гонениям из-за внезапно открывшегося у них дара, и не важно, принадлежала она к их числу — или нет.
Но с ней лично ничего подобного больше не происходило, поэтому спустя несколько месяцев она уже почти разуверилась в том, что действительно обладает этим даром. Жизнь шла своим чередом, Ирэн готовилась к поступлению в колледж, почти выбрала профессию. Точнее, отец помог ей с выбором — она должна была пойти на юридический факультет самого крутого колледжа в Фениксе. Не сказать, что саму Ирэн этот навязанный ей выбор сильно вдохновлял, но это было лучше, чем ничего. Тем более, что ее отец когда-то окончил этот же колледж. Да и в конце концов, видя несправедливость общества, которое позволяло себе вот так просто брать и решать судьбу людей на основании их физических данных, Ирэн не могла сидеть, сложа руки.
Самым черным днем в ее жизни стал тот, когда выяснилось, какие экзамены ей предстоит сдать перед выпускным. Ей достались ее любимая литература, логика, история, и ненавистная химия. Казалось бы, зачем ей, будущему юристу, знать, что получится, если фиолетовую дрянь смешать с красной? Но нет, ей казалось, что в программу экзаменов этот предмет ей включили специально, чтобы срезать средний балл для поступления, ведь все же знали, что не провалиться на химии она просто не сможет.
Когда настал день экзамена, Ирэн шла в кабинет химии как на эшафот. Несмотря на то, что она долго готовилась и написала себе шпаргалки на почти все случаи жизни, а также смирилась с тем, что ее средний балл будет ниже ожидаемого, ее все равно трясло мелкой дрожью. Она поздоровалась с приемной комиссией и взяла билет, где увидела вопросы и подготовку к опыту, которых они никогда не разбирали на семинарах. И тут она поняла, что мерзкий мистер Симпсон, зная, что их чувства ненависти взаимны, специально для нее подложил несколько билетов с повышенным уровнем сложности. Но отступать было уже некуда.
С горем пополам справившись с первым заданием, описать химическую реакцию, она подошла к лабораторному столу, где громоздилась целая конструкция из колбочек, горелок и соединяющих их стеклянных спиралей, и начала вчитываться в алгоритм проведения опыта. Ничего не было понятно, а мобильный телефон, через который можно было бы попросить помощи, отобрали еще в начале экзамена. Да еще и учитель следил за ней как стоокий Аргус, не давая ей сделать ни шага без его пристального взгляда.
Трясущимися руками Ирэн начала смешивать ингридиенты. По колбе уже зазмеились первые струйки пара. Насколько подсказывало ей чутье, пока она все делала правильно, и после смешивания нескольких видов жидкостей и кислот на выходе она должна была получить кристально чистую воду. Ничего не предвещало беды, как вдруг в один момент у нее потемнело в глазах, а в голове как будто взорвался фейерверк.
Очнулась Ирэн уже в учительской, в окружении родителей и учителей. Ей рассказали, что конструкция на лабораторном столе, вероятно, дала течь, а газ, выделяемый при опыте, вступил в реакцию с кислородом и разнес пол-аудитории вместе со столом, окнами, частью стены, так как на юге не строят здания из бетона, и мебелью. Не пострадал никто лишь благодаря случайности, а саму Ирэн швырнуло на противоположную стену взрывной волной.
Обещая вызвать врача на дом, родители тут же забрали девочку домой. Все трое поняли, что опять пробудилась та сила, о которой Ирэн говорила им полгода назад. И уже теперь они не знали, что можно с этим сделать, ведь дело приняло серьезный оборот. Если от полиции отделаться еще было можно, да и еще вчинить школе встречный иск о недостаточном обеспечении безопасности во время химического опыта, то по поводу остальных структур у семьи Бейли не было такой уверенности.
В напряженном молчании прошло несколько дней, которые Ирэн провела дома в полуобморочном состоянии. Наконец, развязка наступила, когда к ним в дом явилась пара людей в бордовой униформе. Они представились, как специальные агенты Сэнд и Стил корпорации «Конатикс Индастриз» и рассказали всем троим о биотике, как о способности создавать вокруг себя гравитационные поля. А также, о том, что людей с пробудившимися способностями такого рода тщательно отбирают и отправляют на станцию Гагарин, чтобы помочь им совладать с этими силами.
Ирэн сама не до конца поняла, что же все-таки происходит. Она видела, что родители страшно расстроены происходящим, она слышала, как они пытаются донести до нее, что все будет хорошо, правда, теперь немного по-другому, но все же не могла осознать, что сейчас, в этот самый момент, ее размеренная жизнь кардинально дает трещину.
Дженнифер Келли
So you can throw me to the wolves
Tomorrow I will come back
Leader of the whole pack
Beat me black and blue
Every wound will shape me
Every scar will build my throne
«Throne» by Bring Me The Horizon
Если весь мир считает тебя сумасшедшей, у тебя есть только два выхода — сломаться и признать это, или убедить весь мир, что это он сошел с ума.
Джен родилась 18 августа 2151 года в Сингапуре, в Золотых Воротах, закрытом квартале корпорации Khoi Pen Jou Semiconductor. В мае того же года город потрясла чудовищная катастрофа в Международном Космопорту, но такие анклавы, как Золотые Ворота, живут своей собственной внутренней жизнью, становясь городами внутри городов, и почти не зависят от окружающих. Людям здесь не за чем выходить за стены, в их маленьком уютном мирке есть все для жизни, работы и отдыха.
Ее отчим, Джонатан Уэйнрайт, был корпоративным менеджером среднего звена, а мать, Натали, в девичестве — Хоррас, работала в этой же корпорации дизайнером в рекламном отделе. Своего настоящего отца Джен не знала, по словам матери, он бросил их, когда Натали еще была беременной.
Отчим (хотя, Джен всю жизнь называла его отцом) делал в корпорации карьеру. Методично, упорно, ступенька за ступенькой, он карабкался наверх по карьерной лестнице, готовый к тому, что путь его мечты растянется на года. Он долго и тщательно работал, даже домой возвращаясь со стопкой инфопланшетов, полных срочными документами, и никогда не отключал личный коммуникатор, в том числе ночью или на отдыхе. С момента своего переезда Джонатан Уэйнрайт покидал Золотые Ворота три раза, из них два — в рабочей командировке. Вечно усталый, загруженный бесконечными делами, он всегда казался Джен находящимся немного не здесь. Конечно, он мало времени проводил с дочерью, но всегда помнил про «нужные» праздники и дарил хорошие подарки — он отлично вел собственный органайзер, и привычка опаздывать в таких мелочах могла бы стоить ему карьеры.
Его жена Натали была не такой. Деятельная, энергичная, всегда в движении, она была похожа на ураган, и иногда так же разрушительна. У нее всегда было много идей, планов и срочных дел, которые они придумывала себе сама. Она вовсю пользовалась удобствами корпоративного размещения в анклаве, поэтому ее работа во многом выполнялась, не выходя из квартиры, и свободного времени было предостаточно. Она заполняла свою жизнь всем, до чего успевала дотянуться: выбирала плитку в ванную, подбирала одежду по последнему сезону, учила (пытаясь заставить и Джен, хотя, не особенно настойчиво) иностранные языки, приглашала гостей с работы мужа на совместные вечера. Ей тоже было не очень много дела до Джен, и по всему казалось, что она пытается сделать свою жизнь лучше. Но реальность, как потом узнала Джен, была гораздо хуже: Натали изо всех сил пыталась сделать свою жизнь нормальной.
Она очень любила своего мужа, который вытащил ее из страшной депрессии и нищеты, фактически подобрал ее тогда, когда она уже никому не была нужна, так как сбежала из дома «вслед за мечтой». Мечта была на ховербайке и в кожаной куртке, унесла ее на крыльях любви и бросила в грязь, едва та забеременела. Родившаяся после этого дочь стала для нее постоянным напоминанием о совершенных ошибках, и она очень боялась, что новый муж поступит с ней так же. Или, что ее собственная дочь пройдет по ее же пути.
В общем, раннее детство Джен прошло в почти пустой квартире, где она была предоставлена сама себе. Она не была против, и с большой фантазией заполняла эту пустоту миром, в котором ей было комфортно. Она была из тех детей, что бегали за драконами или сражались копьем-шваброй с ужасным-монстром-из-под-кровати. Имея достаточно силы духа, она не замкнулась в одиночестве, не убежала в мир виртуальных развлечений, а сама начала раскрашивать свой мир самыми-самыми яркими красками.
К тому моменту, когда она достаточно подросла и ее начали отпускать гулять на детскую площадку одну, она была готова позвать в свой прекрасный мир и других. Дети из ее дома слушали Джен, открыв рот, и вслед за ней гурьбой бегали в Ужасный Кошмарный Подвал, чтобы освободить заточенных там пленников. Джен всегда была впереди, всегда была на острие всех этих игр, будучи неоспоримым проводником по удивительным и пугающим местам из ее воображения. Другие дети охотно следовали за ней, ведь ее фантазия, ее убежденность позволяли почувствовать себя героями настоящей истории таким же как и она пленникам светло-синих стен («доказано, что морские тона в интерьере снижают стресс от ограниченности площади на 28% процентов»).
Именно в эти годы, перед самой школой, и появились они: Генджи и головная боль. Причина головной боли была Джен неизвестна, но она однозначно определила ее как Проклятье (Ужасное, разумеется). Генджи же любой мог принять просто за игрушечного дракона (да, того самого, чью рекламу так активно крутили по Экстранету в те годы), которого ей подарил отчим на день рождения, но Джен сразу поняла, что это не просто игрушечный дракон. И в ту же ночь он признался ей, что является самым настоящим Гигантским Миниатюрным Космическим Драконом, который ищет на Земле убежища. Джен была выбрана его хранительницей, а потом, когда Генджи наберет достаточно сил и вырастет в настоящего Гигантского Космического Дракона, он унесет ее в дальний космос, сражаться со Злой Королевой. Джен была очень польщена такой чести и поклялась оберегать дракона до последней капли крови.
С тех пор она никогда не разлучалась с Генджи, таскала его с собой даже в школу, и всегда оставляла ему половину соевой шоколадки. Генджи был очень благодарен за заботу и взамен всегда был готов поделиться мудрым советом, к которому Джен любила прибегать в сложной ситуации.
В начальной школе (также находившейся прямо внутри анклава; в целом, в Золотых Воротах было все, что необходимо корпоранту, чтобы жить своей работой) у Джен были своеобразные отношения со сверстниками. Часть детей все также восхищались ее фантазией и слушали ее открыв рот, но в такой школе хватало и слишком рано повзрослевших, имеющих уже в семь лет новейший коммуникатор и «ясную цель в жизни». Такие отзывались о ней пренебрежительно, и если бы у Джен не было достаточной силы духа, возможно, всю школу она провела бы изгоем в насмешках. Но Хранительница Дракона не может быть слабой, поэтому никакие усилия «элиты» класса не могли сломать ее волю и отвернуть от нее верных последователей.
Тучи все же продолжали сгущаться тем дальше, чем больше проходило времени. В 8 лет ее впервые ударил отчим, за то, что она использовала один из его проекторов в качестве щита от атак Водного Духа. Отчим залепил ей сильную пощечину, а мать затем залепила такую же, но уже словами. «Пора взрослеть, хватит вести себя как ненормальная!». В ту ночь Генджи пришлось всю ночь успокаивать плачущую Джен. И с этого момента, как с маленькой трещины, отношения в семье начали стремительно портиться.
В школе все тоже было не очень гладко. Джен хорошо училась, она была достаточно умна, ей было интересно узнавать новое, особенно о космосе (что там, за пределами? где живет Злая Королева?). Но проблема была в том, что ее поведение, ее самостоятельность и уникальность мнения, которое она всегда отстаивала, смотрелись умилительно только в первом классе, а уже в третьем и дальше начали вызывать беспокойство у корпоративных психологов, имеющих точное и единственно верное представление о нормах развития ребенка в разные возрастные периоды.
Об этом беспокойстве они сообщили родителям. И если Джонотан по большой части пожал плечами, то мать среагировала гораздо более остро. Ее не устраивала такая дочь. По правде сказать, ее вряд ли бы устраивала дочь, даже будь она гением математики или непревзойденным поэтом. Ей была нужна нормальная дочь в ее нормальной жизни.
Сначала все начиналось с увещеваний и просьб, но сложно объяснить маленькой девочке, как это «вести себя нормально». «Что значит быть нормальной?», «быть как все». Затем последовали наказания и крики («прекрати прыгать на одной ноге!» — «но мама, там лава!» — «еще раз услышу про лаву, неделю не выйдешь из своей комнаты»). Натали пугала необычность дочери, и все больше росла отдаленность между ними. Девочка не понимала, что происходит. Но в те годы четко усвоила — для своей матери она, как минимум, на втором месте, потому что при любом варианте конфликта, устного (а иногда и физического) Натали четко вставала на сторону мужа. Всегда. Без исключений. Ни разу не защитила, не поговорила и не извинилась. От этого хотелось плакать, но Генджи сказал, что Хранительницы не плачут. Они сильные. И Джен не плакала.
Она пыталась говорить с родителями также, как привыкла говорить со всеми остальными — честно и открыто, не замалчивая мнения. Но для ее родителей, живущих в строгой корпоративной среде такая открытость была сродни сумасшествию. Была чем-то неправильным. И они всячески старались отучить дочь от этого.
Таблетки начались в 10 лет. Не прописанные врачами, просто те же самые, что Натали пила сама. Врачи говорили ей: «Ваша дочь — чрезвычайно активный ребенок», — но она слышала в этом: «Ваша дочь ненормальная, Ваша дочь неправильная». От таблеток становилось пусто, как в тумане. Несколько раз Джен теряла сознание, засыпала прямо на уроке. От этого ее ругали еще больше. Генджи в итоге подсказал не пить таблетки, а выкидывать их, и стало лучше. Наверное стоило промолчать, но усилились головные боли, а их прятать было сложнее. Хуже становились отношения со сверстниками, из «прикольной девчонки» Джен медленно превращалась в «чудачку», а затем и в «ту, чекнутую».
Родители считали, что таким образом девочка пытается привлечь к себе внимание, что все это является наследием «сказочных замков», в которых она не стала принцессой. Просили бросить заниматься ерундой и придумывать несуществующие болезни. Участились скандалы. Однажды от обиды («маленькая лживая девчонка!») Джен в первый раз нагрубила отцу. Тогда же в первый раз ее ударила мать («не смей так разговаривать с отцом, неблагодарная!»).
Другой сломался бы на ее месте, но Джен продолжала держаться. Пока Генджи был рядом, она не чувствовала себя одинокой. Сверстники, может быть, и считали ее странной, особенно, когда она хваталась за голову посреди урока или у нее внзезапно начинала идти кровь из носа, но Джен никогда не выглядела жертвой, не лезла за словом и готова была дать отпор любому, — сверстнику или взрослому. О случаях последнего учителя сообщали родителям, и проблемы Джен только усиливались. Джен никому не грубила, она была вежливой девочкой, но попытка загнать ее в рамки вызывали у нее вопрос, который жутко раздражал любого взрослого: «А почему?». Почему она должна делать так? Ведь есть какая-то причина? Или нет? И особенно этот вопрос не любили родители. Сначала Джен думала, что причина этого в том, что они просто не хотели с ней говорить. Но все чаще она приходила к выводу, что у родителей, возможно, просто нет ответов.
В 13 лет все стало совсем плохо. После очередного доклада учителя, родители устроили обыск в ее комнате. Искали наркотики или еще какую-то дрянь, но нашли таблетки успокоительного, спрятанные под матрасом. Именно тогда отец в гневе попытался отобрать Генджи («ты постоянно с ним таскаешься, тебе уже 13! что ты в нем прячешь?»), а когда Джен попыталась помешать — сильно толкнул, так, что та ударилась головой. На мгновение потерявшись, она услышала в своей голове крик боли дракона, которому ломали крыло. Она вскинула к нему руки и вырвала его из рук отца, не сходя с места, через всю гостиную. И когда его обломки оказались в ее крепких объятиях — потеряла сознание.
Никто из семьи не мог допустить, чтобы дочь Уэйнрайтов была «такая». Родители забыли произошедшее, как страшный сон, а чтобы забыла и Джен — отправили ее к психиатру.
Джен слышала этот разговор. «Вы хотите, чтобы я вылечил вашу дочь?» — «Я хочу, чтобы вы сделали ее нормальной!». Но для нее все было, как в тумане. Она потеряла своего дракона и какая-то часть ее самой, спасавшая ее от одиночества в собственной семье, умерла вместе с ним. Ее окружали люди, которые не верили ее словам. Приходилось проходить через бесконечные тесты, разговоры, уколы. Вопросы. Опросы. «Джен, ты же понимаешь, что не бывает телекинеза, ты все себе придумала?». Ее пытались убедить, что она больная, и ей никто не верил. Ведь она девочка, которая разговаривала со своей игрушкой.
Когда ее выпустили из рук врачей, лучше не стало. Ее жизнь в корпоративном анклаве стала похожа на бесконечный день заключенного в колонии. Из школы домой, из дома — только в школу, всегда одним и тем же путем, под надзором камер. Казалось, что мама бросила все дела только для того, чтобы следить за дочерью. Родители даже были довольны результатом — спустя год посещений психиатра по три раза в неделю (точнее, трех разных психиатров) и многочисленных препаратов, которыми теперь была заставлена целая полка, от прежней активной и жизнерадостной девочки осталась только тень. Тень, у которой порой начинался тремор в руках, а от некоторых (или без некоторых) медикаментов хотелось умереть. Тень, которая все равно не сломалась.
Эти годы заставили Джен постареть. Не повзрослеть, но постареть. Ее сознание попытались разломать на много маленьких кусочков, каждый психиатр пытался переделать ее в что-то свое — и каждый раз она начала собираться заново. Медленно выстраивать собственную жизнь. Ритуал за ритуалом. Она каждый день рисовала цветными ручками на своей руке изображение маленького дракона. И, глядя на примитивный рисунок, набиралась сил. «Я смогу. Я справлюсь».
Дракон — создание мудрое. Когда Джен поняла, что не сможет победить в открытом бою, она избрала иную тактику. Она притворялась, что все забыла. «Прости мама, я была не права». Она врала психиатрам. «Да, я хочу исправиться, я чувствую себя лучше». Она лгала на тестах. Чтобы сознание не рассыпалось на части, она заводила правила. Прежде чем что-то сказать — дважды проговори про себя. Выпила таблетку — четырежды постучи по упаковке. Дважды обводи линию, когда рисуешь дракона на руке. Простые правила, из которых нужно было собираться заново. Которые позволяли каждый раз собираться заново.
Дракон — создание сильное. Джен продолжала бороться. Когда к ней попытались пристать в школе повзрослевшие хулиганы, она, ни разу в жизни до того не дравшаяся, сломала одному из них руку. И, видимо, напугала так сильно, что никто из них не посмел и пикнуть о произошедшем. Порой ей было больно думать, хотелось опустить руки, но она продолжала сражаться. План складывался на ходу.
За полтора года ей удалось достаточно притупить бдительность родителей и врачей, и достаточно осознать себя. Она изучила действие большинства препаратов, которые ей давали, и научилась симулировать их эффект, используя перед сдачей крови приготовленный запас. На нее больше не работали приемы психотерапевтов, она просчитывала цели того, кто пытался залезть к ней в мозг, и выдавала желаемый ответ, чтобы это прекратить. У нее не было доступа к Экстранету, за ней следили, и они не могла выйти из дома, не постучав дважды по двери своей комнаты. Побег растянулся на три месяца.
Она верила, что такая не одна. И нашла этому подтверждение. Как бы ни старались родители ограничить ее связь со внешним миром, сделать это в центре современного мегаполиса было просто невозможно. Когда напротив твоего окна день и ночь горит рекламный билборд, ты будешь мечтать ограничить количество поступающей в твоей мозг лишней информации — и даже тогда не сможешь этого добиться. А Джен жадно хватала любую надежду, любую ниточку, которая могла бы вытащить ее из стен анклава. Так в одну из бесконечных ночей она увидела это рекламное сообщение. Двое улыбающихся родителей склонились на девочкой, которая играет с кубиком, висящим в воздухе. «Биотика — это еще не конец». И адрес в Экстранете, help@conatix. Оставалось ждать удобного случая.
Родители надеялись, что смогут создать для Джен условия полной изоляции и контроля, но они были всего лишь людьми, и никак не являлись ни тюремными охранниками, ни агентами службы безопасности. То же самое касалось и врачей. Во время очередного приема у психиатра врач подключил Джен к аппарату автоматической коррекции настроения, примитивный принцип действия которого девочка раскрыла еще полгода назад, и вышел в уборную, оставив на столе свой личный коммуникатор. Другого такого шанса могло не представиться. Девочка знала, что кабинеты психотерапевтов не прослушиваются и не просматриваются — это было одним из немногих прав на корпоративной территории. В любом случае, психотерапевт при необходимости сам мог рассказать все, что потребовалось бы службе безопасности, просто по условиям своего контракта
Понимая, что отправленное письмо будет обнаружено и тонкая ниточка может порваться, она не рискнула что-либо писать. Вместо этого она воспользовалась древнейшим из способов попросить о помощи. Открыть канал связи с адресатом. Закрыть. Подождать секунду. Открыть. Закрыть. Секунда. Открыть. Закрыть. Три секунды. Открыть. Закрыть. Три секунды. Еще раз. И снова быстро. Раз. Два. Три. И удалить историю за последнюю минуту. Когда врач вернулся из уборной, протирая руки сухой салфеткой, девочка уже сидела в кресле, впервые за долгое время демонстрируя, а не изображая, искреннюю радость. Оставалось ждать.
Прошло одиннадцать дней. Она считала каждый прошедший вечер и продолжала верить. И не зря. Уже лежа под одеялом в своей запертой комнате, она услышала за окном легкий шелест. Могло показаться, что это ветер шелестит сквозь приоткрытое окно, но Джен слишком долго ждала, чтобы верить в совпадения. Чуть слышно привстав с постели и подойдя к окну, она стала вглядываться в ночную темноту. Неоновые огни отражались в стеклянных стенах домов напротив, анклав внизу шумел своей ночной жизнью. Все казалось привычным и неизменным, но шелест определенно исходил из-за ее окна. Вдруг, часть вида за ее окном, размером с футбольный мяч, сместилась на десяток сантиметров влево, вновь став неразличимым пятном в ночной темноте. Раздалось едва слышное шипение и из темноты на пол комнаты мягко упал крохотный предмет. Наушник.
Не подавая виду, Джен подняла его с пола и легла в постель. Сердце пропускало удары, но шелест за окном не пропадал. Джен вставила наушник в ухо и услышала спокойный, чуть усталый мужской голос.
— Привет, Дженнифер. Ты можешь отвечать, кивая. Тебе пока не стоит говорить вслух, тебя могу услышать не только я. Меня зовут Сэнд. Ты прислала нам сигнал. Довольно хитро для шестнадцатилетней девочки. Подтверди, что поняла меня.
На ходу приспосабливаясь к новому способу общения с миром, Джен утвердительно кивнула.
— У нас нет власти на территории анклава и я не могу прийти, чтобы тебя забрать. Кроме того, — повисла пауза, во время которой Джен показалось, что она слышит на фоне женский голос, — психологический портрет твоего отца показывает, что он не отдаст свою дочь никому, это будет слишком большим позором и стопором в его карьере.
Осознавая свое положение, Джен кивнула еще раз.
— Тебе нужно добраться до границы анклава. Не важно, до какой, мы отследим твое местоположение и подберем тебя. Как только твоя нога ступит на землю за пределами власти корпорации — ты будешь свободна.
Джен подумала несколько секунд и вспомнила, что нужно кивнуть.
— Тебе нельзя медлить. Я не уверен, что мой маленький друг сможет так же безнаказанно залететь на территорию Анклава во второй раз. Действуй, мы ждем.
Главное преимущество корпоративного подхода к строительству жилых комплексов было главным же его недостатком. Слишком технологичные дома, нашпигованные самыми передовыми системами умного дома, с централизованным управлением, и никаких механических замков. Как только Джен переоделась в уличный комбинезон и задумалась о том, как ей выбраться из запертой комнаты, пятно в темноте за окном вновь пошевелилось и индикатор замка на окне мигнул, меняя цвет с красного на зеленый. Путь был открыт.
Спустившись с парапета второго этажа во двор, а оттуда на улицу, — в их районе не было принято возводить заборы, — она огляделась по сторонам. В темноте она выглядела почти нормально для постороннего человека, и никто из знавших ее соседей в это время уже не гулял по улицам. Она пошла одним из немногих маршрутов, которые знала, — к станции монорельса, с которой родители возили ее на обследования и травлю ее мозга.
Станция была пуста, последний поезд ушел больше часа назад и в ночной темноте, в преддверии очередного рабочего дня, здесь невозможно было встретить случайных зевак. Конечно, были и ночные рейсы для тех, кто работал в ночную смену, но без документов никто не пустил бы ее в поезд и тем более не выпустил бы за пределы анклава. Оставался один путь.
Единый путь поезда монорельса проходил на высоте 150 метров над всем Сингапуром, пересекая многие станции, в том числе и Золотые Ворота. Территория Ворот, а, значит, и корпорации Khoi Pen Jou Semiconductor, распространялась на 50 метров от границ анклава. Все, что было нужно — пройти 50 метров по узкой дорожке технического парапета, с высоты которого почти не видно земли, рядом с опасными силовыми кабелями, под шквальным морским ветром. Без страховки и снаряжения это очень трудный путь, а для девочки, которую полтора года травили лекарствами, — почти невозможный. Но дракон — создание непобедимое.
Замерзшую, с посиневшими от холода губами, обхватившую руками тонкий парапет, ее подобрал аэрокар агентов Конатикс.
Когда агент Сэнд снял ее с парапета и бережно усадил в машину, завернув в одеяло, первым, что произнесла Джен, было: «Мы можем заехать куда-нибудь, где делают татуировки?».
Сандра Кастаньо
You can’t take the sky from me
«The Ballad of Serenity» by Sonny Rhodes
Can you imagine a time when the truth ran free?
The birth of a song, the death of a dream
Closer to the edge
This never ending story
Paid for with pride and fate
We all fall short of glory
Lost in our fate
«Closer To The Edge» by 30 Seconds to Mars
«NON DVCOR DVCO», «Не мной управляют, а я управляю», — девиз Сан-Паулу, города, в котором 28 июня 2150 года родилась Сандра Кастаньо. В этом городе церкви и музеи девятнадцатого века соседствуют с величественными небоскребами двадцатого, а те сверкают в тени аркологических сооружений двадцать второго. Гуляя по улицам этого города, можно за несколько минут переворачивать архитектурные страницы сотен лет человеческой истории и культуры. Культуры, с которой Сандра не имеет ничего общего, кроме памятной открытки с пальмами, церквями, небоскребами и девизом — «NON DVCOR DVCO».
Хотя она и родилась в Бразилии, но почти никогда там не жила, проведя почти всю свою жизнь на борту военных кораблей Альянса Систем, мотаясь за своим отцом из одной экспедиции в другую.
Марселий Кастаньо, отец Сандры, не всегда хотел стать врачом. Хотя в далеком детстве он и потрошил кукол сестры под ее отчаянные визги, ни он, ни его родители, представители врачебной элиты Сан-Паулу, не воспринимали это увлечение всерьез. В твердости намерений Марселия его мать Алисинья убедилась только тогда, когда он, забрав документы из общеобразовательной школы сам в шестнадцать лет отнес их в медицинский колледж, устроился на практику, а потом уже на работу в поликлинику неподалеку от дома, и проводил все свое свободное время возле операционного стола. Ему, как одному из лучших студентов колледжа, доверяли произвести несложные манипуляции — подавать инструменты или держать зажим в ходе операции. Пока все его сверстники тайком на улицах пили, пробовали хеликс, бросали подружек и танцевали на дискотеках, Марселий постигал медицинскую науку.
Итогом стали диплом с отличием и место в ординатуре. Марселий Кастаньо сотворил себя сам, без помощи своих влиятельных родственников. И это было достойно уважения.
Но медицина никогда не была для него самоцелью, лишь средством для того, чтобы построить карьеру, чего-то добиться. И потому, несмотря на протесты родственников, Марселий вступил во Флот Альянса Систем. Альянс в то время развивался семимильными шагами и предлагал таким, как он, молодым и амбициозным, возможность развернуться на самом фронтире. И хотя главным для Марселия было движение вверх по карьерной лестнице, он неожиданно для себя втянулся в общество простых людей, которые живут полной жизнью и каждый день ей рискуют. Среди них он и нашел свое место, переезжая с одного корабля на другой.
Свою мать Сандра почти не помнит. Они с отцом расстались, когда Сандре было пять лет, и с тех пор между матерью и дочерью не было никакой связи, она не звонила, не писала, и никак больше не напоминала о своем существовании. Поэтому, если какие-то женщины и оказали влияние на воспитание Сандры, то это была точно не мать. Нельзя сказать, чтобы Сандра когда-то от этого страдала или задавалась вопросом, почему так вышло, у нее попросту не было возможности крепко привязаться к матери.
Детство Сандры было суровым, и, одновременно, очень «правильным». Из воспоминаний о Земле в детстве у нее остались лишь образы — запах моря, бесконечная темная вода и клубки водорослей на мелкой гальке. Эти образы всегда оставались для нее притягательными и далекими, как что-то из другого мира. Жизнь на военном корабле, где нет игрушек, сверстников, развлечений, сладкого и Экстранета, воспитывала ее дисциплинированным, целеустремленным человеком, для которого флотский устав непреложен, как законы физики. С другой стороны, ее баловали военные: возможно, потому, что она была единственным ребенком на военном крейсере, а возможно, потому, что многие из экипажа оставили свои семьи на далеких планетах. Ее растили всей командой и она поистине стала флотским ребенком.
За время службы отца Сандра успела сменить несколько кораблей, но по-настоящему домом для нее стал последний, на котором она провела больше всего времени — крейсер «SSV Мадрид» 3-го Флота Альянса Систем. Все время пребывания на «Мадриде» девочка ощущала c кораблем какое-то необъяснимое родство. Она воспринимала корабль не как тонны железа и кабелей, по неясной причине парящие в космическом пространстве, а как живой организм, который жил своей жизнью. В детстве корабль казался ей огромным, словно сказочный лабиринт, в котором легко потеряться, но постепенно он стал маленьким и знакомым, а люди на нем стали ей семьей. Она успела выучить корабль практически наизусть. Как любой ребенок навсегда запоминает свою комнату и двор, где гуляет со сверстниками, так Сандра научилась чувствовать ногами мелкую вибрацию двигателей и понимать, берет ли корабль ускорение или вступает на тормозной инерционный путь. Она по вдоху воздуха определяла задымление или падение уровня кислорода и нервно реагировала на любой едва слышимый человеком гул или скрип в обшивке, грозящий всем смертельной опасностью. Ее чутью всегда удивлялись взрослые, но для Сандры в этом не было ничего удивительного — для нее эти навыки были такими же естественными, как дыхание. В конце концов, эти навыки были жизненно необходимы в космосе, и ребенку, жившему на корабле, не нужно было ничего заучивать специально, она впитывала жизнь космоплавателя как губка, принимая все это как должное. В конце концов, даже Артурия Крайс, капитан корабля, однажды сказала ей: «ни один человек из моего экипажа не чувствует «Мадрид» так, как ты, юная леди. Такое чувство, что вы говорите на одном языке». В тот момент ей было 10 лет.
Вся жизнь Сандры проходила между двумя ее любимыми местами на «Мадриде», или Риде, как называли его матросы, когда не слышала капитан: «Рид тот еще упрямый сукин сын, прямо как один из нас». Первым был, конечно, мостик, место, которое завораживало, манило ее сотнями огней. Будь Сандра на Земле, озаренные неоновыми огнями небоскребы так же привлекали бы ее своей красотой, а на корабле таким местом был боевой центр мостика. Капитан Крайс была для нее идеалом, героем и образом для подражания. Красивая, яркая женщина, которая предпочла замужеству и прочей ерунде быть в рядах флота Альянса и сильной властной рукой вести «Мадрид» к успеху и победе. Порой, когда кораблю грозила опасность, Сандра, любившая быть в центре событий, как в каком-то земном телешоу наблюдала за капитаном Крайс в процессе принятия важных решений. Фактически, в восприятии Сандры капитан заменила ей мать, хотя, конечно, самой Артурии это было неизвестно. Сандра мечтала, бегая по коридорам с игрушечной копией корабля, что однажды сама станет капитаном и будет так же вести свою команду за собой.
Вторым любимым местом Сандры был медицинский отсек. Там, в стерильной среде лаборатории ее ждал другой идеал — ее собственный отец. Отец для Сандры всегда был очень важным, значимым человеком. Рвение отца в помощи другим, его ум, его отзывчивость заставляли ее считать своего отца лучшим в мире. Он никогда не бросал ее одну, не пытался спрятаться в работе, с удовольствием показывал ей что и как, поддерживал ее интерес к медицине. Он говорил, что медицина делает тебя не просто важным — ты становишься незаменимым, прямо сейчас, для конкретного человека. Поэтому, когда Сандра не бегала по коридорам с игрушечным крейсером, она делала операции на своей подушке, мечтая стать лучшим хирургом во всем 3-ем Флоте. Марселий поддерживал увлечение дочери медициной и даже пару раз заговаривал с ней об учебе в специальном высшем учебном заведении на Земле, в родной Бразилии, или в другой стране, но Сандру пугала сама перспектива уехать с корабля, ведь он был ей домом. А команда Рида стала для нее семьей, которой она была лишена.
Чего в жизни Сандры было мало, так это учебы. На корабле просто не было учителя, и хотя отец и старался заниматься ее образованием, используя программы виртуального обучения, но все эти бесконечные знания, — об истории (кроме флотской), математике, обществоведении или биологии, — просто не задерживались у нее в голове. Более того, на Риде Сандра была единственным ребенком, так что в мире взрослых она оказалась рано. Она стала человеком дела. Она лучше многих знала, что корабль принуждает тебя к бдительности, проверяет твои навыки и умения каждый день, даже если ты просто ребенок. Мир военного корабля разительно отличался от обычного человеческого мира, где есть место чему-то иному кроме долга перед страной. Если бы Сандра по какому-то нелепому стечению обстоятельств оказалась бы в обычной земной школе, ее бы там подняли на смех — она была бы поистине дикаркой. Матросы так и поддразнивали ее, называли «Мадридским Маугли» или «Детенышем из Трюма», но она только отмахивалась, потому что книжки никогда не были ей интересны и вряд ли она вообще знала, кто такой Маугли. Корабль не учил ее культуре.
Зато, учил дисциплине. Все жизнь девушки была подчинена уставу, инструкциям и строгим правилам. Кому-то режим жизни по сигналу мог бы показаться сродни тюремному, но Сандра с удовольствием ему следовала, так как понимала, что все они были придуманы не просто так. А если что-то придумано не просто так, это надо соблюдать. Вставать и засыпать после сирены, обращаться ко всем окружающим согласно их полному военному званию, в крайнем случае «сэр» или «мэм». Все это ей нравилось, особенно потому, что это уравнивало ее в статусе — она была частью корабля и частью команды, а не временно гостящим на судне человеком. Равными себе она считала только матросов, — и они ей платили тем же, особенно, старшина ЛаГраф, который и придумывал большую часть шуточек про нее.
Девочка росла и взрослела не так, как ее сверстники на Земле. Сандра никогда не чувствовала себя несчастной или одинокой, пока не случилось неизбежное — первая любовь. Год назад на их корабль на должность второго помощника капитана Крайс был переведен лейтенант Дрейзер. Он был всего на 10 лет старше Сандры, молодой, обаятельный, остроумный. Первый раз она столкнулась с ним в коридоре, и, когда они встретились взглядами, она, отчаянно краснея и тяжело дыша, спешно ушла прочь и спряталась в ближайшем отсеке. Сандра не могла найти описания вдруг поразившему ее насквозь чувству. С тех пор она практически не отходила от него, находя кучу предлогов, чтобы прийти на мостик и завести с ним беседу. А он в свою очередь, будучи новым человеком в команде, не знавшим историю Сандры, никогда не избегал ее компании, и поощрял их общение. Именно это одновременно и окрыляло девочку, и в то же время страшно смущало. Порой, засыпая под гул двигателей, она рисовала в своем воображении воздушные замки о будущем, в котором все было романтично.
Все кончилось в одночасье. В очередной раз она шла навестить лейтенанта, что в последнее время делала чаще, чем этого требовали обстоятельства. Сандра уже давно свободно перемещалась по кораблю, ей было просто приятно знать, что корабль принадлежит ей без остатка, — а понятие личного пространства на военном корабле не существовало как факт. Бесшумно отодвинув дверь в жилой отсек, она увидела, что Дрейзер в комнате был не один. С ним была женщина, кто-то из бортинженеров. И они в этот момент вряд ли нуждались в ее, Сандры, присутствии. Глотая слезы злости и обиды, девочка убежала к себе. Частично она понимала, что Дрейзер никогда и ничего ей не обещал, более того, что она сделала все, чтобы тот не догадался, не допустил даже доли мысли о том, что стал объектом ее обожания. Но в это самое мгновение ей стало горько и обидно. И одиноко. На смену одному неизведанному чувству пришло другое, совсем ей не знакомое.
С того злополучного дня Сандра сильно изменилась. Она старалась держать все эмоции в себе, но они бесконтрольно лезли наружу. Возможно, если бы она могла с кем-то ими поделиться, ей бы не было так больно, но этого кого-то рядом с ней не существовало. Она была совершенно одинока. Все отмечали, что от веселой и жизнерадостной девочки почти не осталось и следа, Сандра отвечала на вопросы невпопад и порой выпадала из разговоров. Марселий не понимал, что он может сделать, чтобы она окончательно не сломалась.
А Сандра сломалась. В очередной раз бесцельно бродя по коридорам Рида, она наткнулась на лейтенанта Дрейзера, который шел под руку с той самой женщиной — Сандра узнала ее по копне смоляных черных кудрей. Дрейзер остановился, чтобы поболтать с девушкой и представил ей свою спутницу как бортинженера Грейс Риордан, свою будущую жену. Сандра еще несколько минут смотрела на них обоих, а потом разрыдалась. У нее началась настоящая истерика, которая, как ни странно придала ей сил, причем таких, что Дрейзеру и Риордан еле удалось довести ее до медицинского блока и сдать на руки отцу.
Следующие несколько дней прошли, как в кошмаре. Точнее, Сандра не знала, сколько точно времени прошло, ей казалось, что она провела в медблоке вечность. А потом пришел ее отец и сказал, что командование решило дать ему отпуск с командировкой на Землю, в родную Бразилию, чтобы привести дочь в нормальное состояние.
Сандра совсем не помнила времени, когда она еще жила на Земле — ведь она была так мала. Единственное, что все эти долгие годы преследовало ее, это ненавязчивый запах чего-то одновременно соленого и травяного. Она даже не помнила, где она могла его уловить. Зато сейчас, стоя на балконе дома Алисиньи Кастаньо, она поняла, что это был океан, пронзительно синий и бескрайний, словно любимый ею космос.
Но океан был единственным, что было ей тут знакомо. Сандре было очень тяжело из-за непривычной атмосферы, слишком лёгкого воздуха, непривычной естественной гравитации. Тут, на Земле, было слишком много всего. Чтобы хоть как-то излечить ее от душевной скорби, причину которой Сандра отказывалась называть, бабушка делала все, что было в ее силах: поддерживала вновь обретенную и почти незнакомую ей внучку, пыталась дать ей то, чего у нее не было — семью и тепло семейного очага, хотя и понимала, что после стольких лет изоляции Сандре будет непросто приспособиться.
Для самой же Сандры наступило тяжелое время. Почти оправившись от предательства и переезда на Землю, она получила новый удар — отца вызвали из отпуска на полгода раньше обычного, и она все ждала, когда же он скажет ей упаковывать ее небольшой чемодан и идти за ним. Но чуда не произошло. Марселий за полгода, проведенные в доме матери, понял, что больше не вправе распоряжаться жизнью дочери как своей собственной. И поэтому принял решение оставить Сандру в Бразилии, хотя бы до очередного отпуска. Сандра переживала отъезд отца еще тяжелее, чем он сам. Зато, это отвлекало ее от воспоминаний о Дрейзере. Привычная к ограниченным пространствам, она не могла долго находиться на улице, ей было необъяснимо страшно и неуютно. Засыпая ночами на промокшей насквозь подушке, она все мечтала, что вот-вот, через несколько дней, за ней и только за ней прилетит ее родной «Мадрид» и они с отцом будут снова вместе.
Алисинья пыталась перевоспитать внучку и сделать все, чтобы дальше та росла непохожей на ее непутевого сына. Да, Сандре было тяжело приспособиться с окружающему ее миру, она чувствовала себя инопланетянкой, не знающей ничего о людях вокруг, не умеющей с ними взаимодействовать. Она не понимала, как живет этот странный земной мир, без дисциплины и порядка. Она не могла уснуть без гула двигателей и стука сбрасывающих внутреннее напряжение переборок. Привыкшая за много лет называть домом огромную парящую в космосе железную крепость, она не могла так же называть дом бабушки, хотя та и старалась привить девушке любовь к родной планете и миру людей. И животных — вот что явилось для Сандры ярчайшим впечатлением! Маленькие и большие, мохнатые и с панцирями или чешуей, они были такие непонятные, такие странные и в то же время милые! Заметив это, Алисинья незамедлительно подарила внучке маленького фокс-терьера, которого та назвала Стабилизатором.
Весь год на Земле Сандра провела в сомнениях. Она понемногу начинала привыкать к этому месту, бабушка ее поддерживала во всем и прямо говорила, что с ее золотыми руками ей бы продолжить медицинскую династию Кастаньо: «хватит жить как дикарка и сантехник, Сандра, у тебя такие руки! Лучше любой автоматики!». Сосед, Николас Идальго, всегда был рядом. О нем мечтали все девчонки в школе, но домой он провожал «эту дикарку» Сандру. Купаться в море было просто здорово, вода держала на поверхности и ласково качала, можно забыться и представить, как будто ты на родном «Мадриде» в невесомости… Сандра все ярче и ярче ощущала, что, задержавшись на Земле, привыкая к здешней жизни, все реже и реже вспоминает свой Рид, тем самым предавая его память, а вместе с ним и всех тех, кто долгие годы был ее семьей. Бабушка тем временем воспринимала стремление Сандры назад как манию, и убеждала ее взяться за ум, чтобы не растерять всю свою жизнь, как ее отец.
Сандра ждала возвращения отца, чтобы, наконец, разрешить все накопившиеся внутри нее вопросы. Наконец, они собрались на семейный совет, чтобы обсудить дальнейшую судьбу девушки. Но внезапно для всех отец встал на сторону бабушки, извиняясь перед Сандрой за все, что он сделал, а точнее не сделал в ее жизни. Ее реальность пошатнулась, она отказывалась верить что это ей, Сандре Кастаньо, сейчас, на семейном совете в маленькой гостиной на 9 этаже дома на набережной, ее отец говорит эти слова. Но, реальность сурова, и в этот момент именно ее отец втолковывал ей, что на Земле с бабушкой ей будет лучше, что здесь она сможет выучиться на медика, совсем как он, а в дальнейшем, возможно, он сделает все, чтобы взять ее с собой обратно на Рид.
Все произошло внезапно и неожиданно, как вспышка молнии. У Сандры в голове словно разорвался артиллерийский снаряд главного калибра. Когда она пришла в себя, то обнаружила, что лежит на диване, а из коридора доносятся нервные возгласы, которые перекрывает голос ее отца. У соседей снизу лопнули канализационные трубы, к ним уже приезжала полиция и вот уже сорок минут идет диалог на повышенных тонах. Когда соседи ушли и все стихло, случился разговор отца и дочери, который должен был состояться несколько лет назад, а может быть молча продолжался всю их жизнь.
Отец рассказал про маму, про то, как они любили друг друга, и как не смогли быть вместе. Не было никаких загадок или драмы, просто ждать своего любимого из дальних походов к звездам месяцами и годами очень тяжело, особенно, если сама не проходишь по здоровью для Флота. Они пытались все наладить, пытались почти 7 лет, — и не получилось. То что должно было сохранить отношения, — Сандра, — в итоге их и разрушило. Отец прекрасно понимао, что такая жизнь, которую выбрал он, — она не для всех. И личного счастья в такой жизни не сыщешь. Вечные поездки, вещи, которые помещаются в один чемодан, отсутствие постоянной связи, жизнь без мира вокруг. Такой выбор делают тысячи, но выбор осознанный, люди понимают, от чего отказывается. А Сандре отец не дал никакой иной жизни, не показал, каким бывает мир за пределами стальных трюмов. Он очень хотел, чтобы она была счастлива, чтобы у нее были друзья, люди которых можно было любить… Чтобы была судьба, которую она сама выберет.
На следующий день в дверь их дома позвонили. Темноволосая женщина в бордовой униформе с располагающей улыбкой представилась, как специальный агент Стил корпорации «Конатикс Индастриз». Их разговор был коротким, агент рассказала, что у Сандры зафиксировано проявление способностей к биотике и целью ее визита является забрать девушку для прохождения обучения и адаптации в рамках специальной Программы, выполняемой по заказу Альянса Систем. Все необходимые бумаги она предоставила отцу, и тот поставил свою подпись без сомнений.
Всю дорогу до космопорта на заднем сидении аэрокара агента Стил Сандру мучал только один вопрос: а есть ли иная жизнь, кроме той, к которой она привыкла, и не потеряла ли она что-то очень важное на палубах Рида, что-то, что не смогла забрать с собой?
Нина Шерт
How long
will it take
to get rid of this eternal ache?
All the times
thought you've won
it just got worse and you kept carrying on
forever you dreamed it would be gone,
just don't dream and just
be strong
Be strong,
you are indigo
just be strong
and it won't take long.
Нина в очередной раз брезгливо задернула шторы своей комнаты после вспышки за окном. Сегодня это была просто гроза. Обычно, это были вспышки фотокамер. В погоне за славой ее мать и бабушка поистине не знали меры. Но обо всем по порядку.
Кэтрин Бейтс была единственным ребенком в семье. Точнее даже, не ребенком в общем понимании этого слова, а драгоценностью. Нет, она родилась не поздно. Просто ее родители Морган и Хлои Бейтс очень любили свою дочь и хотели, чтобы она была единственной и уникальной. В итоге на Земле в их родной Алабаме вырос экзотический цветок. Экзотический даже для Земли. Но проблема была в том, что как единственного ребенка с детства Кэтрин с детства душили контролем, наблюдая за каждым ее действием и шагом. Быть может, поэтому в 18 лет Кэтрин и сбежала с первым встречным на Бекенштейн.
А на Бекенштейне, как известно, не многие находят свое место в жизни. Особенно те, кто не имея плана едет туда за блеском мира богемы. Таким был и Марк Шерт, тот самый человек, что увез Кэтрин с ее родины. В тот момент она не хотела ничего иного, кроме как наслаждаться каждым мигом своей свободы. И не подумала о последствиях своего побега, в частности о том, что могла причинить боль вырастившим ее людям. Только через четыре года она узнала о том, что стресс от ее побега серьезно подкосил Моргана, ее отца, и в тот день, когда Кэтрин покинула Землю на шаттле, он постарел сразу лет на 20, что ускорило его инфаркт.
Все семейство Бейтс изначально было против того, чтобы Кэтрин вообще имела хоть что-то общее с этим странным ветреным и увлекающимся парнем. Но так как Кэтрин привыкла, что за нее все решает кто-нибудь другой, она незаметно для себя попала под его влияние. А он воспользовался этим и увез ее. Ладно бы на край света, но не на другую планету, будучи без гроша за душой. На что он рассчитывал, выбирая именно Бекенштейн — непонятно. Но все сложилось именно так, как сложилось.
Сначала все было не так уж и плохо. Картины Марка неплохо продавались — спрос на художественное мнение в галактической кузнице лакшери всегда был высок. Через год они с Кэтртин поженились, и 12 октября 2150 года у них родилась дочь Нина. Ничто не предвещало краха, но через три года Марк Шерт вышел из моды, ведь и так слишком надолго задержался на творческом олимпе. Тогда и начались первые проблемы. Имея на руках маленького ребенка и не имея образования, Кэтрин работать не могла. А сам Марк пребывал в творческом кризисе. Очень скоро остатки его накоплений растаяли как дым. На фоне финансовых проблем и неблагополучной обстановки нервы у Кэтрин начали сдавать. Она будто вдруг прозрела и поняла, что с этим человеком ее могло связывать лишь одно — она в свое время очень хотела выскользнуть из-под гиперопеки родных, а он ей в этом помог. Но они зашли слишком далеко. И она понял то, что с нее хватит, только сейчас, без образования, без профессии и с трехгодовалой дочерью на руках. За прозрением последовал развод с возвращением на Землю в родную Алабаму.
С тех пор о Нине заботилась бабушка, ведь матери не было до нее дела. Дочь она воспринимала как ошибку молодости, не более того. С момента возвращения на Землю Кэтрин занималась только одним — пыталась устроить собственную жизнь. И получалось это у нее с переменным успехом. Все охотно клевали на богатую наследницу, но она была настолько невыносима, что все от нее быстро сбегали, наплевав на возможные перспективы.
Ее отношения с дочерью не ладились. Она вспоминала о Нине только в те моменты, когда случались простои в череде мужиков, лишь тогда их отношения напоминали нормальные отношения матери и дочери. Но потом на горизонте возникала новая цель, и Кэтрин, сломя голову, уносилась ей навстречу под неодобрительный цокот собственной матери.
Бабушка хотя и заботилась о девочке, но держала ее в ежовых рукавицах. Один раз она уже упустила из виду собственную дочь, а теперь не могла допустить, чтобы внучка повторила ее судьбу. Она с удовольствием бы оформила полноценную опеку над Ниной, но процедуре мешал факт наличия живой матери. То, что та ее почти ни дня ее не воспитывала, никого не волновало. Во время, пока Кэтрин порхала от мужика к мужику, Хлои Бейтс крепко стояла на ногах и твердой рукой вела семейный бизнес и планировала бюджет.
За 16 лет своей жизни Нина сменила множество мест проживания. Когда она была нужна матери, то жила с ней, и та таскала ее по всей стране. Девочка не могла даже осесть где-то в определенном месте и завести себе друзей. Как-то она попыталась сосчитать, сколько же школ она сменила за последний учебный год. Их оказалось девять. Когда у матери только-только начинался новый роман, Нину она сначала оставляла при себе и всегда выдавала за дочь подруги или племянницу, которая временно с ней живет, ведь наличие взрослой дочери могло бы помешать ее планам. Она всегда переезжала к новому объекту обожания через неделю-полторы, так что куда Нину только не заносило. Она никогда не была уверена в том, что увидит в очередной раз, переехав, у себя над головой. Либо балкон соседа, либо кирпичную кладку или двор-колодец, где вообще не видно неба, а иногда откуда-то сверху льется грязная вода. Или это вообще могла быть автомагистраль в несколько рядов… хотя пару раз Кэтрин везло, и Нине выпадал шанс полюбоваться садом на крыше.
Но охотнее всего мать спихивала ее при первой же возможности на руки бабке. А вот у той не было возможности расслабиться: Хлои ни за что бы не хотела, чтобы ее внучка повторила жизненный путь своей бестолковой мамаши. Возможно, она чувствовала в том, что случилось, свою вину, воспитывая дочь в атмосфере гипертрофированной заботы и вседозволенности. Поэтому, проведя работу над ошибками, внучке она разрешала лишь дышать. Зато, Нине не приходилось думать о том, что сегодня есть и где спать.
Став взрослее, Нина часто анализировала свою жизнь и людей вокруг. Несмотря на то, что мать ею почти не занималась, ее Нина все же любила. С точки зрения Нины Кэтрин напоминала большого избалованного ребенка, которому хотелось всего и сразу, но как будто какой-то злой рок принципиально не хотел, чтобы ее желания хоть раз сбылись. И поэтому она продолжала все так же бездумно порхать по жизни, несмотря на то, что у нее как у матери были определенные обязательства. Бабушка Хлои на самом деле была почти ожившей мечтой любого ребенка. Но все дело портила ее сверхопека, которую усугублял неудачный пример Кэтрин.
Особняком в жизни девочки стоял ее отец. Марк появлялся в ее жизни как комета Галлея, раз или два в год. Причем только в ее жизни — с Кэтрин он не поддерживал никаких отношений. К моменту, когда Марк вспомнил, что у него все же есть дочь, он все-таки смог снова подняться на ноги, по крайней мере, он мог позволить себе общение по Экстранету и периодические перелеты с Бекенштейна на Землю и обратно. У них на удивление были хорошие отношения, возможно даже из-за того, что они так редко виделись. Ведь, как известно, совместное проживание убивает даже мамонта, а жить и с матерью и бабушкой Нине было почти невыносимо. Особенно, если учесть, что мать пыталась всегда настроить ее против отца, которого Нина почти не знала. Позже она поняла, что скорее всего, Кэтрин продолжала винить в собственных неудачах человека, который по ее словам сломал ей жизнь. А бабушка тем временем хотела сделать все, чтоб вытащить внучку из-под влияния матери, чтобы уберечь ее от подобных ошибок и побегов.
И только Марк никогда не пытался влиять на ее жизнь, а уж тем более манипулировать ей или пытаться чего-то добиться с ее помощью. Правда, полноценно участвовать в ее жизни он тоже не стремился. Порой Нина думала, что он выбрасывает ее и все, что с ней связано, из головы сразу же, как выходит за порог после встреч. Но старалась об этом не думать, возвращаясь после этих встреч в дом бабушки.
Несмотря на то, что порой с Хлои жить было невыносимо, Нине нравилось в ее доме. Нравился и район, и небо над головой — Бекенштейн она помнила плохо, но такие легкие и пушистые облака, которые есть только на Земле, она не видела нигде. И несмотря на все минусы, именно это место она считала домом.
После начальной школы Нину определили в юридический колледж. Решение об этом приняла бабушка, поскольку труд адвоката во все времена неплохо оплачивался. Мать не протестовала, так как во-первых за все платила бабушка, во-вторых она понимала, что со временем ей будет все труднее и труднее себе кого-либо найти, и кто ее будет содержать, если не дочь, которой она когда-то подарила жизнь.
Сама же Нина отнеслась к решению ее судьбы безразлично. Она с удовольствием уехала бы к отцу на Бекенштейн, где училась бы на писателя, скульптора, художника, да в конце-концов на архитектора. На любую творческую профессию, где можно дать волю фантазии. И чтобы быть похожей на отца — он никогда ни от кого не зависел, не делал то, что ему говорят, да и вообще жил в свое удовольствие. Именно он из всей семьи являлся для нее предметов восхищения и образцом для подражания.
С одноклассниками в колледже отношения у Нины складывались не в лучшую сторону. Точнее, она сама не горела желанием с ними общаться, а смотрела на них с вежливым зоологическим интересом. Они казались ей скучными, ведь через несколько лет только часть из них добьется успеха, остальные же в серых мешковатых костюмах будут влачить жалкое существование в пыльных офисах каких-нибудь затрапезных контор.
Единственным, что скрашивало ей тоску обучения нелюбимой профессии, была театральная студия. Компания там подобралась весьма разношерстная. Там были дети из разных социальных слоев, разные по возрасту, даже студенты. Но эта компания была для Нины даже большим домом, чем как она думала был для нее дом бабушки. В конце концов бабушка устроила скандал, узнав о ее решении обучиться совсем ненужной вещи вместо того, чтобы тратить все свое время с пользой. Но неожиданно для себя Нина впервые закусила удила, а не привычно согласилась с мнением бабушки. От неожиданности Хлои первый раз в жизни схватилась за ремень, точнее, за пояс от своего платья и весьма больно стегнула внучку по руке.
Когда Нина очнулась, она лежала на полу в куче осколков от стеклянного столика, на который она, видимо, приземлилась при падении. Только было неясно, почему она отлетела к стене, возле которой он стоял. Мать и бабушка смотрели на нее так, как будто не были с ней знакомы последние 16 лет. Так смотрят в зоопарке через стекло на зверя, что не водится в этих краях. А потом начался весь этот ад.
Ее вдруг забрали из школы, начали таскать по врачам, рассказывая всем о том, что они видели, хотя видеть это могла только бабушка. Непонятным образом она спровоцировала выброс какой-то странной энергии, перевернувшей пол гостиной. Неизвестно откуда возник якобы специалист по таким явлениям — что-то сродни шаману или экстрасенсу. Нина начала понимать, что еще чуть чуть, и ее будут показывать, как мартышку на ярмарке, — мать и бабушка раздавали интервью о ребенке индиго направо-налево.
Девочка вообще перестала понимать, что за нездоровая шумиха поднялась вокруг нее, почему ее таскают в телестудии, и почему она везде постоянно видит вспышки фотокамер. Она брезгливо задернула шторы своей комнаты после вспышки за окном, с облегчением для себя отмечая, что сегодня это была просто гроза. Ее волновало только одно — за последнее время она написала уже несколько писем отцу, в том числе и о том, что случилось, но ни на одно из них не получила ответа. Как и прежде. Ведь Марк связывался с ней всегда сам, когда этого хотел того он, а не она.
Мерный стук капель за окном прервал звонок в дверь — кому только могло прийти в голову заявиться к ним в дом в такую погоду? Закутавшись в домашнюю пижаму, Нина спустилась по лестнице в гостиную и уже на пол пути услышала разговор. Их гостьей была темноволосая женщина в бордовой униформе, которая представилась, как специальный агент Стил корпорации «Конатикс Индастриз». Целью ее визита было — забрать Нину на станцию Гагарин, для обучения в Программе обучения и социальной адаптации биотиков. Именно этим словом называлось то, что произошло с Ниной. Она понимала, что не может никак повлиять на происходящее, но испытала укол отчаяния, когда увидела, что ее мать и бабушка азартно подписывают все подсунутые им бумаги. Жажда наживы совсем затмила их мозги.
В этот момент она была готова на все, бросить обеих и к чертям улететь хоть куда-нибудь, где она сможет быть свободна. Но с другой стороны она ощущала, что как раз то, что происходит сейчас, закрывает ей последнюю лазейку к этом мнимой свободе выбора дальнейшей судьбы, если такой выбор вообще мог для нее существовать.
Ева Бен Канаан
Black black heart why would you offer more
Why would you make it easier on me to satisfy
I'm on fire I'm rotting to the core
I'm eating all your kings and queens
All your sex and your diamonds
«Black Black Heart» by David Usher
Ева родилась и выросла на Земле. Она была младшей дочерью Иеремии Бен Канаана — умеренно известного в узких кругах бизнесмена. Официальный его бизнес выглядел скромно и почти невинно — являясь, по сути, лишь вершиной айсберга, лишь той небольшой частью системы, которую Иеремия позволял видеть непосвященным.
На самом деле, отец Евы, как и его младшие братья и старшие сыновья, занимался торговлей самыми ходовыми товарами: оружием и информацией. И, если торговля оружием приносила в основном деньги, то информация…
«Информация, это то, что легче денег — но весит больше них», — часто повторял Иеремия, усадив дочь себе на колени. Она кивала, хотя сначала и не понимала значения этих слов. Но со временем — разобралась. Если у тебя есть информация, ты можешь заставить других платить за неё. Может быть, один раз, но много — если почувствуешь, кому и когда она более всего актуальна. Может быть, не так много, но зато периодически. Иногда — периодически и много. А ещё — и это открытие потрясло маленькую Еву! — иногда люди готовы платить тебе за то, чего ты не делаешь. Таким образом, она ещё в детстве поняла, что есть они, Бен Канаан, — и есть все другие, которые похожи на кукол, на игрушки, на фигурки в кукольном домике или на деревья, у которых вместо листьев — кредитные карточки. И если быть умным и осторожным, можно получить всё, чего хочешь. Главных фокусов было три.
— Во-первых, ты должна чётко знать, чего ты хочешь, девочка. — Отчего-то отец всегда называл её этим словом. «Девочка». Не «дочка», даже не «Ева». «Девочка». Как будто ему было немного жаль, что она — не сын. И он словно подчёркивал так её детский статус. Еву это злило: она хотела быть, как её старшие братья. Оба они уже помогали отцу в его бизнесе. А она — ещё должна была ходить в школу.
...Школа, впрочем, была полезна: в ней Ева отрабатывала свои умения добывать информацию. Не столько факты, за которые потом заплатят, сколько то, что люди обычно не замечают или предпочитают игнорировать.
Месси Хай всегда остаётся после занятий и не торопится ехать домой. А иногда приходит совсем тихая. Она, дочь известного актёра, никогда не говорит о нём, а когда слышит его имя от других — едва заметно вздрагивает. С ней мало кто дружит, потому что она тихая и не интересная. Глупые, слепые дети!..
Еве хватает недели, чтобы подружиться с Месси. Заметив, что та любит яблоки, но почему-то не берёт ничего из дома, начинает носить фрукты для своей «подруги». Она бывает заботливой, делится какими-то своими секретами (по большей части — придуманными прямо на ходу, или же просто совершенно неважными), а Месси в ответ начинает делиться своими. Настоящими. Страшными, и от того дорогими. В какой-то момент Ева напрашивается к Месси в гости — ужасной и грубой ложью («я проезжала мимо, и вдруг у меня очень заболел живот… я подумала, что могу попросить у тебя таблетку и стакан воды»). Отца нет дома, и Ева предлагает Месси поиграть в «тепло-холодно», и так, играя, обследует дом.
Через неделю Ева забегает в гости ещё раз, потом — снова. Однажды она замечает в кухне несколько пустых бутылок из-под крепкого алкоголя, а в мусорке — яркие упаковки. В следующий раз она исхитряется и ставит в нескольких комнатах по крохотной камере — и, наконец, сидя у себя дома, наблюдает как известный актёр Джимми Хай напивается до нечеловеческого состояния, ломится в комнату к своей дочери, а потом засыпает в луже содержимого своего желудка. На какое-то мгновение Ева чувствует укол жалости к бедной тихой мышке Месси… но на следующий день идёт к своему отцу, похвастаться добычей.
«Смотри, папа, я такая же, как ты. Все остальные для меня — только игрушки, инструменты и кошельки на ножках». Иеремия говорит только:
— Хорошо. — И добавляет это своё вечное: — Девочка.
Он слишком занят, чтобы возиться с ней. Чтобы просто похвалить её, уделить ей чуть больше внимания, чем обычно. Кажется, он отчего-то нервничает. Но отчего?..
— Во-вторых, — говорит отец, набивая старомодную трубку крепким табаком и раскуривая её, — Ты должна чётко знать свои сильные и слабые стороны.
Кольца дыма неторопливо поднимаются к потолку, закручиваются в замысловатые спирали, преображаются в призрачные фигуры. Ева чувствует терпкий, резкий запах — привычный, успокаивающий запах его рук, — и думает о том, что такое сила и слабость.
...У них в школе есть учитель. Он пришёл недавно. Отставной военный, говорит чётко и по делу, очень редко улыбается, никогда не спорит с учениками. Ему не нужно спорить: он просто говорит так, словно каждое его слово — Истина. Тяжеловесная, свинцовая, единственно возможная. Так, словно он всей своей сущностью чует её и интуитивно знает, чем хорошее отличается от плохого.
Мистер Эл завоёвывает авторитет невероятно быстро, одним молниеносным блицкригом, и, кажется, ничего специально для этого не делает и не делал. Он просто есть — как ось мира, и вокруг него формируются новые моря и выстраиваются материки. Все дети в школе смотрят ему в рот. Все учителя уважают его. Все родители боготворят его. Все, кроме Бен Канаан.
Его совершенство, уверенность в себе, чёткие моральные принципы Еву сначала забавляют, потом раздражают, потом злят. Невозможно быть таким хорошим, правильным, и при этом — настоящим, — думает она. Тогда Ева решает подружиться с мистером Эл, вывести его на чистую воду, узнать его секреты, рассмотреть скелеты в его шкафу. Она остаётся после уроков под разными предлогами, беседует с ним… и каждый раз злится всё сильнее.
Он считает, что люди по своей натуре — не злы, не жестоки и не равнодушны, что всегда есть место второму шансу, что ложь и манипуляции — это недостойно. Самое ужасное, что он сам настолько искренне в это верит, что Ева рядом с ним тоже начинает так думать. Это странно и тревожно.
Через несколько месяцев она ловит себя на том, что рассказывает мистеру Эл о своей семье — о том, что отец никогда не зовёт её по имени, братья игнорируют, а мать озабочена только своей фигурой и внешностью. Ева уже открывает было рот, чтобы рассказать о том, как она добыла компромат на отца Месси, но вдруг понимает, насколько велика власть этого человека над ней. Ей становится страшно: вот оно, её слабое место. Она сама чуть не рассказала учителю свои тайны. Сама, по своей воле! Прикусив до крови губу, девочка выскакивает из класса, где они пили чай, и бежит домой. Ей чудовищно стыдно — за свою глупость, наивность, доверчивость. Она не понимает, как Эл нашёл ключи и к её сердцу тоже. Неужели она сама — такая же игрушка, инструмент, какими видит остальных? Или, может, Эл решил подобраться к её семье, может, он хочет информации, денег, их власти?..
Она долго бродит по улицам, чувствуя себя не то покинутым всеми человеком, не то беспризорной кошкой, и возвращается домой только к ночи — и ещё в начале квартала понимает, звериной частью себя чует: что-то случилось.
...В новостях потом скажут: передел власти, разборки в криминальных структурах. Для неё это будет обозначать разрушенный дом, выбитые стёкла, кровь братьев на дорогом ковре. Хмурые, занятые люди и «иди отсюда, девочка, тут не на что смотреть». Тело отца, бегунок молнии, чёрный мешок. Запах крови, табака и яблочного пирога.
Ева не плакала. Она вообще ничего не помнила. Просто в какой-то момент обнаружила себя под дверью чужого дома, позвонила. Эл узнал её голос, открыл, молча посадил в кресло, сунул в руки чашку с молоком.
— Я видел в новостях. Твой отец…
— Он был дерьмом. — Ева вдруг осознала, что так оно и есть. Отец игнорировал её почти всегда, занимаясь бизнесом, делами, воспитывая своих сыновей, растя из них не то хищников, не то падальщиков. Любил ли он свою дочь хоть на йоту? Вряд ли. Хотя, вероятно, надеялся, что и она вырастет полезной.
— Мать?..
— Она мне не мать. До меня ей не было никакого дела. — Диеты, салоны красоты, последняя мода… это всё, что интересовало мачеху. Падчерица — никогда.
— Братья?
На этот раз Ева задумывается. Но нет, им на неё тоже всегда было плевать — старше неё на несколько лет, они дружили друг с другом, но не с ней. Так что она чувствует к ним взаимность: ей плевать. Она отрицательно качает головой.
— Тогда почему ты плачешь?
— У меня теперь ничего нет. Они посмели забрать у меня всё...
Она поднимает на учителя глаза, и впервые за эту ночь в них появляется огонёк жизни.
— Вы научите меня убивать?..
Он отвечает «нет». Она ждёт два дня, спрашивает снова. И снова. До тех пор, пока он не даёт ей оружие в руки и не говорит: «иди, куда хочешь. Убивай, кого хочешь».
Отчего-то это оказывается совсем не тем, чего она ждала. Ева думала, что ей нужно только оружие — но, получив его, она теряется, поняв, что ей хочется другого.
Она пытается стать такой, какой её хотел видеть отец — ещё одной Бен Канаан, верной только семье, честной только с собой, готовой предать, растоптать, использовать любого, кто не из Семьи, — но у неё не выходит. Пока — не выходит. Но хочет ли этого она сама? Теперь, когда уже бессмысленно ждать от отца одобрения, когда он никогда уже не скажет ей ни «девочка», ни тем более «Ева»... и он так и не рассказал, в чём же суть третьего правила. Может, всё дело в этом? Может, ей просто нужно узнать, в чём состоит третий совет отца?..
Она стреляет — мимо одного плеча Эла, потом — мимо другого. Он сидит, не двигаясь, глядя ей в глаза.
— Я не знаю! — Она кричит, чувствуя, что внутри у неё становится горячо и больно, что непонятная сила захлёстывает её с головой, рвётся наружу…
Ева приходит в себя, сидя рядом с телом Эла. Он без сознания, но на его теле нет ни одной раны. Она просто ударила его… позволила этой силе внутри себя ударить его.
— Прости меня, Эл…
Она вызывает скорую, едет вместе с учителем в больницу. Врачи и санитары, видя её испуганное, зарёванное лицо, не спрашивают документы.
А потом появляются они — мужчина и женщина, бордовые костюмы, спокойные лица. Женщина кладёт Еве руку на плечо и негромко говорит:
— Мы знаем, что это сделала ты. Тебе лучше пойти с нами.
Девочка поднимает голову, внимательно смотрит на женщину. Женщина отмечает, что это взгляд не ребёнка, а человека, прикидывающего, как удобнее убить.
— Одна глупость — и ты получишь пулю в голову. — Говорит мужчина. — Ты опасна, и уже чуть не убила человека. Мы не будем рисковать.
Ева делает глубокий вдох, опускает плечи. Они правы.
— Я — агент Стил. — Женщина направляет Еву к выходу, не убирая руки с её плеча. — Это агент Сэнд. Мы здесь, чтобы предложить тебе второй шанс. Новую жизнь.
— А если я откажусь?
— Не стоит.
Ева понимает, что означает это «не стоит». Пулю в голову.
Хлои Акерман
I hear the noises echoing around me
Angered eyes that don't even know who I am
Looking to kill again (They will kill again)
As the unknown enemies surround me
Wicked laughter resonates inside my head
And I am filled with dread (And adrenaline)
What did I do? Why do I deserve this?
So indifferent,
Why do I deserve to die now?
Give me a reason why
Then it all goes a blur
Let instinct take flight
Find my hands on his throat
Yet hear myself say
Tell me now, who taught you how to hate?
«Who Taught You How To Hate» by Disturbed
Лет до 12 Хлои все принимали за мальчишку. Это было несложно — драная поношенная одежда старшего брата, острые локти и коленки, синяки и царапины, взъерошенные короткие волосы. Ее мама всегда хотела отрастить ей волосы, но Хлои вечно не везло с ними: то жвачка запуталась в корнях, то состригла косы на спор. Однажды они с мальчишками украли канистру топлива и подожгли — так Хлои осталась не только без половины шевелюры, но и без бровей и ресниц на пару месяцев.
В общем-то, быть мальчишкой было куда удобнее и безопаснее. Драться она научилась рано. Парни на районе считали ее за свою, уважали и даже побаивались. Чего не скажешь о девчушках в платьях — тех частенько закидывали грязью и отбирали редких кукол. Но были вещи и пострашнее — когда Хлои было лет 8, одна за другой пропали 3 девочки из ее школы. Потом в лесу нашли их тела. Тогда полицейские, обычно обходившие их район стороной, обшарили все. Часами допрашивали всех, — включая детей, — и в конце концов уехали. А родители еще долго прятали детей по домам.
Хлои никому не рассказывала, но она вполне могла стать четвертой. Мама тогда нарядила ее в платье по случаю дня рождения ее подруги, и они отправились в гости. Хлои быстро стало скучно, и она улизнула. Ребята во дворе оказались, что надо. Они пробегали почти до темноты, Хлои разодрала и безнадежно запачкала единственное свое нарядное платье. Но потом все разошлись, а она, от нечего делать, отправилась домой, предвкушая трепку. Пройти надо было всего пару кварталов, но Хлои никогда не бывала тут одна. Она не сразу поняла. Что за ней кто-то идет, а когда поняла — испугалась. Она попыталась оторваться, но ничего не вышло. Тогда она попыталась спрятаться в закоулке, и эта ошибка чуть не стоила ей жизни. Конечно же, он ее нашел. Он ничего не говорил, просто медленно приближался. Он не выглядел очень крупным или сильным. Мешковатая поношенная одежда, щетина, ободранные руки. Осунувшееся лицо и уставший неживой взгляд. Взгляд она потом вспоминала очень долго. Он медленно надвигался на нее. Не дразнил, не угрожал, вообще ничего не говорил. И Хлои вдруг ясно поняла — с ним бессмысленно разговаривать — он не услышит, не отреагирует. И ей не убежать — закуток был очень узкий. И никто не услышит. Ее захлестнуло ужасом, она почти со стороны наблюдала за происходящим. И ей очень захотелось причинить ему хоть какой-то вред. Расцарапать лицо, укусить до крови, просто ударить. Ему оставалось пройти пару шагов до нее, когда над ними затрещала лампочка, а вдалеке разом хлопнули три двери. Незнакомец исчез — быстро, бесшумно, воровато оглядываясь. Никто так и не появился — и Хлои знала, что на улице никого не было. Просто знала и все. Она почувствовала жуткую усталость — как никогда в жизни. Держась за стену, она вышла из переулка и кое-как дошла до дома.
После этого случая ее наказали как никогда ранее. Месяц она сидела дома, но ни слова не сказала — ни родителям, ни полиции. Почему-то она была уверена, что он больше не появится и никому не навредит. Так и вышло — больше никто не пропадал у них. А еще на следующий день она снова обрезала волосы и наотрез отказалась от платьев. Девчонкой быть опасно.
Хлои росла без отца. Брат был старше нее на 13 лет. Вместе с матерью они работали на заводе в их пригороде. Конечно, еле сводили концы с концами. Про отца мать говорила Хлои, что он умер. Брат не говорил ничего, только мрачнел и переводил разговор. Брат всегда был слишком взрослый, Хлои никогда не воспринимала его, как товарища для игр. В общем-то, она вообще не видела, чтобы он развлекался. Он пошел работать в 15 лет, бросив школу. К 23 он стал мастером цеха. На большее без образования он не мог претендовать. И он читал, что-то чертил, возился с Хлои — в общем, она никогда не видела его без дела. Он всегда был напряжен, словно готов к борьбе или броску. При этом, она никогда не видела, чтобы он кричал и вообще повышал голос.
Мать была противоположностью брату. Резкая, эмоциональная, она часто кричала и плакала, много наказывала Хлои (справедливости ради — было за что), но в то же время она могла потратить последние деньги на пару пирожных к чаю. Мама была невысокой, хрупкой женщиной с прозрачным, изможденным лицом, обкусанными ногтями и соломенными волосами. Издалека ее можно было принять за юную девочку. Но каждую вторую пятницу она надевала что-то понаряднее (хоть и латанное-перелатанное), ярко красилась и уходила в местный клуб. Возвращалась она поздно, иногда — не одна. Брат тогда молча забирал Хлои и они уходили ночевать на кухню. Утром гость исчезал и Хлои никогда не видела его вновь.
Училась Хлои довольно плохо. Ей хватало сообразительности, но не хватало усидчивости и совсем не хватало дисциплины. Тем не менее, она старалась — для брата, который очень ценил ее школьные успехи. Друзей у нее тоже не было. Девочки сторонились ее, а мальчишки были товарищами для шалостей, но и только. Учителя также не любили Хлои — она доставляла слишком много проблем. Все, кроме мисс Пиллз. Мисс Пиллз преподавала историю и была маминой подругой. При этом сложно было найти двух людей, больше непохожих друг на друга, чем мисс Пиллз и мама Хлои. Мисс Пиллз была высокой, полной и очень спокойной. Она никогда не кричала, но класс ее слушался беспрекословно. У них не было контрольных по датам. Но историю ее ученики знали лучше всего. Вот только мало кому из них, — детей рабочих в промышленном районе, — нужна была история. Хлои тоже не нужна была история, ей нужна была мисс Пиллз. Только ей она могла пожаловаться, только с ней могла поделиться сомнениями и страхами. Мисс Пиллз всегда доставала конфеты к чаю и давала рассматривать альбомы по истории — дорогие тяжелые книги. Хлои не порвала и не испортила ни одной, хотя ее мама всегда говорила, что у Хлои в руках все ломается.
Мисс Пиллз уехала, когда Хлои было 11. Мама тогда сказала, что у мисс Пиллз заболела мама и она уехала ухаживать за ней. Хлои тогда проплакала весь день. А через месяц у нее появилась ее первая и единственная настоящая подруга. Девушку звали Кози и она пришла к ним в класс пару недель назад. Новичков у них никогда особо не жаловали, а эта девочка будто провоцировала — пришла чистенькая, ни с кем не разговаривала, да еще и ответила без запинки на все вопросы учительницы, после чего ее поставили в пример всему классу. В общем, шансов не было и уже после урока ей первый раз устроили темную. Девица все выдержала без писка и с тех пор стала еще более тихой и незаметной, хотя это, казалось, было невозможно. Хлои обходила все это стороной — сама она в таких забавах не участвовала и вмешиваться считала лишним. До поры до времени.
Хлои шла по тому самому кварталу где ее настиг преследователь, когда услышала гомон. В том же самом переулке где она сама 3 года назад вжималась в стену, а человек с неживыми глазами медленно надвигался на нее. Только вместо нее в стену вжималась Кози, а на нее с гоготом и шуточками наступало четверо одноклассников. Кози выглядела совсем потерянной, но Хлои эти придурки напугать не могли. Она подняла с земли камень и запустила в ближайшего. Второму разбила нос. Драться против четверых она бы не смогла, поэтому, воспользовавшись моментом, схватила девицу за руку и они убежали.
Ребята попытались отомстить, но Хлои была сильной и ее не так-то просто было застать врасплох. А Кози с тех пор не отходила от нее. Сначала Хлои это раздражало, но потом она привыкла. К тому же Кози оказалась неглупой и отзывчивой, только очень уж стеснительной и несчастной. Завод, на котором работали ее отец и мать, прогорел и они очень долго искали новую работу. Случайные подработки, переезды. За последний год Кози сменила 3 школы и отчаялась остаться где-то надолго и найти друзей. Но с Хлои они подружились. Кози оказалась принципиальной и очень серьезной. Она не давала списывать, но они приучились делать домашнее задание вместе. Кози много читала и рассказывала все Хлои. И она же впервые уложила короткие волосы Хлои и подвела ей глаза (им тогда только исполнилось 13).
Когда Хлои было 14, ее брат сказал, что они уезжают. Не в другой город — на другую планету. Альянс начал колонизировать новые системы. Их новый дом назывался Эллизиум. Брат был хорошим техником, а на новом месте отсутствие образования было не так критично и могло бы помочь ему продвинуться дальше. К тому же, переселенцам выплачивали неплохие пособия. Мама выглядела испуганной, но со всем соглашалась.
Что касается Хлои — она тоже была в общем не против. Нет, ей было жаль расставаться с Кози, но идея переселения на новую планету звучала так увлекательно! Кози же, когда она ей рассказала, молча заплакала и плакала почти не переставая все два месяца, что они готовились к отъезду. Обследование, документы, собеседования, неделя карантина, таможня и они полетели. Честно говоря, пока ничего интересного не было. Транспортники и пересадочные станции были шумными, неуютными и людными. И там не было неба. Хлои тогда не знала, что неба она не увидит дольше, чем ожидала.
На последнем перелете вдруг загорелись аварийные лампочки и заблокировало двери кают. Они просидели так несколько часов, гадая, что произошло. Потом свет вообще погас. В каюте кончилась вода. Хлои не знала, сколько времени прошло, но успела устать настолько, что перестала бояться. Потом дверь открылась и тогда Хлои впервые увидела не-человека. 4 глаза, странная кожа. Раньше она их видела только в учебнике. Они назывались батарианцы, но это Хлои узнает потом. Они не говорили с ними, просто вывели из каюты, сделали инъекцию. Очнулась Хлои уже в совсем другом помещении, как она потом поняла — на корабле захватчиков. Матери и брата нигде не было. Приглядевшись, Хлои поняла, что в помещении только дети и подростки. Многие рыдали. Двое парней подрались в углу. Батарианцы приходили дважды в день, приносили большой контейнер с едой. У них был кран с водой и сортир в углу, и все. В помещении было тепло, но и только. В комнате быстро установилась анархия. Старшие отталкивали младших от контейнера с едой. И тут Хлои очень пригодилось то, что в детстве она научилась драться.
Батарианцы приходили и забирали детей по одному. Иногда возвращали, иногда нет. Пару раз она пыталась поговорить с ними, узнать о матери и брате. Ее просто проигнорировали. Тогда она попробовала напасть на одного из них. Ее просто отшвырнули в сторону. В очередной день забрали и ее. Привели в какое-то светлое чистое помещение, где раздели и помыли. Они не кричали, не били её, но пугали до ужаса. Другие глаза, другая мимика, что-то неуловимое, чужое. И тут Хлои вспомнила. Такой же взгляд был у того, в переулке 5 лет назад. Дело не в коже и не в том, что они другого вида. Они пугали её потому, что с ними невозможно договориться. Они не считают тебя человеком, не понимают, что тебе больно, не чувствуют твоего ужаса. Они могут сделать все, что захотят, и им будет все равно. Хлои захлестнуло ужасом как тогда. Но тогда она спаслась, значит сможет и сейчас!
Никого не было в том переулке, она сама это сделала. Она всегда это знала, но предпочитала не думать, не копаться в этом, слишком уж страшно и непонятно это было. Теперь же она должна сосредоточиться и разозлиться и тогда — тогда что-то получится. Тем временем, её заперли в каком-то приборе. Похоже на сканер в медкабинете, но непонятно что это. Сосредоточиться не получалось. Страх накатывал. И тогда хлои закричала. В этот момент что-то треснуло и прибор в котором её заперли замолк. В комнате отчётливо запахло паленым. Ругаясь (если Хлои правильно понимала их мимику), её отвели обратно. Хлои проспала двое суток (как ей сказали — пропустила 2 приёма пищи). С тех пор она практически ни с кем не говорила, только пыталась что-то сделать «собой». Через неделю в их отсеке погас свет. Через час его починили. Свет она ломала ещё дважды, после чего её забрали. Долго осматривали, что-то измеряли разными приборами, брали кровь и, наконец, заперли в отдельной крохотней комнатке.
Хлои не знала, что было бы дальше, но боялась смертельно. Но тут их неожиданно спасли. Все было почти также, как когда их захватили — погас свет и через час-другой её нашли десантники. Хлои так давно не видела людей, что даже испугалась. Она закричала — и у ближайшего десантника взорвался фонарик, закреплённый на автомате.
Путь домой был как в тумане. В себя она пришла уже на Земле, в госпитале. Как только она немного пришла в себя, пришли люди в форме и сказали, что среди выживших её брата и матери нет. Брат погиб ещё при захвате транспортника. Что стало с матерью — неизвестно. Всего ей не говорили. Хлои тогда почувствовала… пустоту. Будто что-то отрезали от тебя и ты пытаешься это нащупать. 2 дня молчала и не притрагивалась к еде. На третий день в её палате перегорела лампочка. В больнице она провела больше полугода. Её ждали обследования, реабилитация, много психологов, ученые и снова обследования. Через пару месяцев ей дали компьютер. Хлои позвонила Кози. Она не знала что сказать, но было славно просто помолчать с кем-то.
Её должны были определить в интернат. Хлои было все равно. Но в последний день её пребывания в больнице в её дверь постучали. Это было странно — посетителей у неё не бывало, а медперсонал входил без стука. Пришедший оказался незнакомым — высокий худощавый человек в необычного кроя бордовой одежде. Агент Сэнд — так представился человек (Хлои впервые видела «агента», а не просто мистера или военного) рассказал Хлои, что то, что с ней происходило — не ее воображение, не мистика, а научно объяснимая способность. Она не одна такая, но их мало и сейчас идет набор в специальную программу обучения. Там ее научат использовать свои возможности много больше, чем сейчас. Теперь она сможет не только взрывать лампочки — ее возможности куда шире, надо только научиться. Хлои слушала, затаив дыхание. Она сможет защищаться, сможет отомстить. Впервые она точно знала что делать.
Хлои стояла на перроне и теребила изрядно отросшие волосы — она решила больше не стричь их. Она уезжала для того, чтобы присоединиться к Программе, после 3 месяцев жизни с мисс Пиллз — агенты нашли ее и помогли оформить опекунство — Хлои несовершеннолетняя и нужен был кто-то, кто оформил бы ее участие в программе. Мисс Пиллз была все та же — спокойная, рассудительная. У нее нашлись нужные слова для всего — для потери Хлои, для будущего, которое страшило ее, для ее дара, которым она пока не умела управлять. Но об одном ей Хлои не рассказывала — о том, что она намерена мстить. Выучиться и идти сражаться. Убивать, если придется. Чтобы никто больше не мог загнать ее в угол.
Барбара Кохрейн
Who said
That this is not the answer?
And who said,
That this is not the end?
Well, i say it is,
I say it is.
«Weather Changing» by Iamthemorning
Если бы ее спросили, кто ее лучший друг, она бы сказала — Роберт Кохрейн, капитан ВВС Великобритании. Вообще-то Бобби его никогда не видела, но он определенно оказал существенное влияние на ее жизнь. И нравился он ей куда больше остальных ее родственников, возможно, потому, что умер задолго до ее рождения.
Капитаном Робертом Кохрейном Королевских ВВС рядовой Кохрейн (чаще просто Боб) стал после Битвы за Англию тогда, в 1942. Его взвод прошел войну от начал и до конца, на счету Роберта было более 100 вылетов — и ни одного поражения. И он же определил судьбу всех своих потомков. Как всегда думала Бобби – и ее тоже, но больше нет.
Впрочем, лучше обо всем по порядку. Капитан Кохрейн прошел всю вторую мировую войну, а после стал одним из лучших инструкторов в Крануэльском авиационном колледже. Его сыновья воевали во Вьетнаме и Афганистане, его внуки были разведчиками, а правнуки — первыми в ее семье космическими пилотами. Так и было еще 4 поколения.
Династия Кохрейнов обитала в огромном старом особняке в Уэльсе. Там висело фамильное древо, начинавшееся с капитана, а также — все награды всех его потомков.
Барбары на этом дереве не было. Ее мама Джулия (пра-пра-пра-правнучка капитана) была младшей дочерью Дика Кохрейна, полковника комической авиации. Джули почти не видела родителей — космические полеты занимали много времени. У Джули были старшие братья, но все они один за другим выросли и ушли — конечно же учиться на пилотов космических кораблей. Джули героические предки никогда не были особо интересны. Она была обычной девчонкой — любила танцы, сериалы и яркие краски. Большой особняк был слишком строгим и тихим для нее. Она же мечтала о веселье, о любви и об актерской карьере. Джули сбежала из дома в 16, а в 18 вернулась домой — потерянная, несчастная и беременная.
Барбара родилась через месяц после ее возвращения. Роды были сложными и преждевременными, первый месяц жизни малышка провела в инкубаторе. А Джули, хоть и выздоровела, так и не оправилась. Барбара помнит ее очень смутно. Мама была очень хрупкой и очень печальной, а еще немного втягивала голову в плечи и вздрагивала от громких звуков. Она так и не вышла на работу, а вернулась в особняк. От нее тогда все в семье отвернулись, в том числе и родители. Джули пыталась писать в газеты и блоги, посылала видео на пробы, но по большей части возилась с малышкой. Вскоре она перестала играть с ней, потом перестала вставать. Джули умерла, когда Барбаре было 4. Диагноз — редкое аутоимунное заболевание. Но, кажется, ей просто надоело пытаться вписать себя в семейные рамки.
Барбара осталась одна, но тут за нее неожиданно вступилась бабушка. Офицер Кэтрин Кохрейн ушла в отставку после смерти дочери и поселилась в доме. Она стала своеобразным оплотом старого особняка. Все в доме прислушивались к ней и шли за советом. А она задавала тон, поддерживала традиции и собирала семью воедино. И она же была единственной, кто поддерживал Барбару, или как ее звала бабушка — Бобби. Остальная семья, включая деда, обычно просто не обращали на нее внимание.
Но Бобби была совсем не похожа на мать. Она была цепкой, живучей и злой. Она рано поняла, что всем кроме бабушки плевать на нее — и надеялась, что однажды они передумают и пожалеют. И, в отличии от мамы, небо (и космос) быстро стало ее страстью. Вероятно, это было влияние бабушки — та искренне любила свое дело. Вместо детских книг у нее были космические атласы и история авиации. Она изучила историю своей семьи по семейному древу, пока не добралась до капитана Кохрейна. Капитан стал ее кумиром. Это он решил, что их семья будет такой, но сам он не пытался ничему соответствовать. Он был смел и умен — и был хорошим солдатом. Он не хотел становиться героем — хотел лишь делать лучшее на что он был способен. Бобби хотела бы быть такой же. Бобби хотела сделать что-то, чтобы ее запомнили. Чтобы наконец стать больше своего имени, которое было известно всем кто хоть раз открывал Историю Мировой Авиации и которого ее чуть было не лишили (и лишили бы, как незаконнорожденную, не вмешайся бабушка).
В школу ее устроила бабушка. Школа с углубленным изучением физики, математики, динамики, специальной программой физических упражнений и военной и космической теории. Во дворе школы в ряду других стоял бюст капитана Роберта Кохрейна. Десяток лучших выпускников школы каждый год без экзаменов зачислялись на 1й курс Крануэлького университета — лучшего в Британии (во всем мире!) места, где готовили пилотов всех мастей — гражданских, военных, летающих на короткие, длинные и сверхдлинные расстояния. Бобби планировала попасть в число этих десяти.
Как и следовало ожидать, ребятам в школе вовсе не понравилась слишком независимая девчонка, которая к тому же быстро показала всем, что большинству одноклассников до нее далеко — Бобби знала очень многое, к тому же отлично разбиралась в точных науках. Масла в огонь подлили кузены Бобби — Рик и Том, которые приехали из США, где служил двоюродный дядя Бобби, чтобы поступить в традиционную для семьи школу. Оба были не особенно умны и не особенно старательны. Зато на голову выше Бобби и им страшно не нравилось, что маленькая пигалица, которой даже нет в семейном древе, постоянно опережает их в оценках. Первая драка случилась через 2 недели после начала занятий. Бобби тогда осталась без передних зубов, но упорно всем рассказывала, что упала, когда тренировалась.
А на следующий день она встала на 2 часа раньше и пошла в спортзал. Теперь ее жизнь выглядела так: тренировки утром, потом школа, после школы дополнительные занятия на симуляторе (вообще-то они начинались с 10 лет, но Бобби упросила — и ее пустили). С домашним заданием она управлялась за час, но до ночи сидела в библиотеке. Рик и Том пытались было доставать ее дома, но бабушка быстро дала им понять, что драки в доме будут караться очень строго. Зато в школе они не сдерживали себя. Очень быстро Рик и Том стали любимцами школьной шпаны и ходили по школе исключительно со свитой. И после каждого очередного соревнования или контрольной их целью становилась Бобби, которая была лучшей. Поначалу было больно и опасно, но Бобби быстро научилась. Она была меньше, зато — очень быстрая, неожиданно сильная и с отменной реакцией. Почти всегда она успевала убежать, иногда еще и врезав по носу паре обидчиков. Вот только она была совсем одна, поэтому иногда им все же удавалось застать ее врасплох. И тогда Бобби прятала синяки под длинными рукавами и кепкой и тренировалась упорнее. Одиночество ее не угнетало — все они однажды окажутся в служебной иерархии ниже нее и тогда ей понадобится ее сила и ум, а не их расположение. К тому же они были попросту глупыми и ленивыми и общаться с ними у Бобби не было никакого желания.
Война первого контакта грянула, когда они перешли в 3 класс. Отца Рика и Тома отправили к Шаньси. Вся школа бурлила. Взрослые были в ужасе, дети мечтали стать военными пилотами и уничтожать пришельцев. Очередь на полеты на симуляторе выросла вдвое, что немало злило Бобби. Рик и Том ходили серые от страха на отца и срывались по поводу и без. А потом война вдруг закончилась. Дядя вернулся не только живым, но и с повышением. Его награду повесили в холле особняка рядом с остальными, а кузены снова стали самодовольными свиньями. Бобби после этого их немного зауважала — оказывается, им доступны таки нормальные человеческие чувства.
Когда Бобби исполнилось 13, в класс пришел новенький. Его звали Рори. Вообще-то, в школы такого типа старались не брать детей в средние и старшие классы, но поговаривали, что парень поразил инструктора по полетам своей скоростью и реакцией. Рори был американцем. Он много болтал, был открытым и все время широко улыбался (по мнению Бобби, сразу становился похож на идиота). Она укрепилась в этом мнении, когда он вылез таким же из симулятора — и оказалось, впервые за долгое, долгое время, что Бобби оказалась второй в классе по полетам.
Это было куда хуже чем все бойкоты, которые ей устраивал класс, чем Рик и Том и вся их шайка. Бобби работала каждый день, чтобы стать лучшей, а этот наглец обставил ее и улыбался, словно только что завершил прогулку, а не тренировочный полет повышенной сложности! Тогда Бобби впервые почувствовала настоящую зависть. А через день Рори попался ей в коридоре в компании ее любимых кузенов. Кузены гадко ржали глядя на нее, а Рори посоветовал ей привыкать ко второму месту. Бобби до этого никогда не нападала первой. Но спустя пару секунд ее уже оттаскивали от него, а Рори выплевывал передние зубы и удивленно таращился на нее. Об этом стало известно директору и Бобби наказали как никогда. В том числе — месяц без дополнительных занятий на симуляторе. И это тогда, когда ей так надо тренироваться!
Бобби решила пробраться в зал ночью. Приближаться к симулятору без дежурного инструктора, в нерабочие часы строго запрещалось, а дверь запиралась на кодовый замок. Но подсмотреть код труда не составило. Барбара спряталась в школьной библиотеке, а в 10 вечера отправилась к симулятору. Который был запущен, а в кабине сидел Рори. Бобби выключила симулятор и выволокла его из кабинки. Они снова чуть не сцепились, но Рори вдруг отпихнул ее за симулятор и развернулся к двери — это на шум прибежал охранник. Тот устроил Рори разнос и вывел его из комнаты. На следующий день и его лишили симулятора на месяц.
Бобби не сразу набралась смелости подойти к нему. Ей потребовалось 2 дня и строгий взгляд бронзового капитана во дворе школы. В конце-концов,она подкараулила его одного. Она хотела поблагодарить его, но вместо этого снова накинулась на него
— Чего ты хочешь?
— В смысле?
— За то что не выдал.
— А. Ничего.
— Зачем тогда промолчал?
— Тебе бы второй раз влетело, это могло плохо кончится.
— Тебе-то что с того? Был бы самым лучшим.
— Да брось. А ты, кстати, здорово летаешь.
Бобби чуть не поперхнулась. Она еще постояла, неловко переминаясь с ноги на ногу, потом буркнула «спасибо», развернулась и ушла.
Той ночью она впервые полетела во сне. Сон был необычайно яркий. Она видела в подробностях панель управления, чувствовала, что нужно нажать — и делала все очень быстро. Проснулась она на полу — видимо упала с кровати и даже не заметила.
И после того дня у нее появился первый друг. Было странно говорить с кем-то кроме бабушки. Но Рори оказался очень простым и по-настоящему добрым. Он легко делился знаниями, рассказывал про себя, помогал. Бобби сначала немного опешила, а потом привязалась к нему. Дружба с ней так себе сказалась на авторитете Рори в школе, но ему было, как будто, плевать. Они неплохо прикрывали друг друга, да и домашка, которую Бобби несколько раз дала списать, расположила к ним почти всех в школе. Конечно, не ее кузенов и их дружков, те ненавидели их еще сильнее, чем когда-то одну Бобби.
Но, в общем-то, это не было проблемой. Летать получалось все лучше, упоительные полеты по ночам участились, а они наконец-то доросли до пробных полетов в настоящем шаттле земного типа. Конечно, с инструктором. Было не так захватывающе, как в симуляторе, честно говоря, но это был будто еще один шаг к университету.
Среднюю школу Бобби закончила первой по всем предметом кроме полетов. Но Рори можно было и уступить.
Бобби шла после экзамена в раздевалку и совсем забыла об осторожности. А когда очнулась, было уже поздно. Том и Рик зажали ее в угол. За ними стояло еще трои их дружков. Бежать было некуда, звать — некого. Надо было драться, но это было безнадежно. От досады у Бобби даже слезы на глаза навернулись. Все было так хорошо, как она могла быть такой дурой? Голова у нее вдруг закружилась, носом пошла кровь. Том вдруг побледнел и закричал. А у Бобби в глазах потемнело и земля вдруг понеслась навстречу.
Очнулась она от того, что Рори тряс ее за плечи. Она села и оглянулась. В голове шумело, ее подташнивало, перед глазами все плыло. В раздевалке был страшный бардак. Будто кто-то поработал отбойным молотком. На полу лежали кузены. Оба не подавали признаков жизни. Рори смотрел на нее с восторгом и... Страхом?
— Что случилось?
— Бобби, это ты! — от возбуждения он немного тараторил — Ты вдруг что-то сделала, и их просто отшвырнуло от тебя как сухие листья. Остальные сбежали, скоро же вернутся с учителями! Надо уходить. Ты можешь встать?
Через 2 часа они сидели дома у Рори. Бобби пила пятую чашку чая, а Рори копался в планшете и показывал ей:
— Это биотика, Бобби. То что было на Шаньси. Турианцы, они просто побеждали людей на расстоянии. Они просто смотрят на человека и человек умирает. Говорили, что люди так тоже могут, но я-то считал, это журналистские утки. Ты особенная, Боб. Ты сможешь победить кого угодно. Только… — в его глазах снова мелькнул страх — если ты умеешь управлять этим.
Бобби помотала головой и опустила голову еще ниже.
Домой она вернулась заполночь. В доме были гости — незнакомые высокие мужчина и женщина в бордовой униформе. Том и Рик выглядывали из коридора и недобро зыркали на Бобби. Бабушка, впервые на памяти Бобби, выглядела растерянной и откровенно несчастной.
— Барбара, — сказала женщина. - мы пришли поговорить о том, что произошло в школе. Нет, мы не будем ругаться. Мы хотим сделать несколько тестов.
Через пару недель в Лондоне ей все рассказали. Это биотика. Она существует. Но нужно учиться. И ей уже не быть пилотом. Из школы ее отчислили («За драку»! Двуличные твари!). Агент Стил (так звали женщину) рассказала ей о Программе. Там ее будут учить. Она сможет стать солдатом и полетит в космос. Но теперь пассажиром, всегда пассажиром. Бобби крикнула нет и уехала домой.
В особняке стало еще тише. Взрослые и дети обходили Бобби стороной, некоторые просто выходили из комнаты, когда она входила. Хуже всего, что бабушка тоже сторонилась ее. «Это ненормально», — сказала она. Такими были турианцы, а они — враги, что бы не говорили политики. И она не допустит, чтобы такая как она стала пилотом, что ей нельзя доверять чужие жизни.
Тогда-то Бобби впервые с раннего детства расплакалась. И позвонила Рори. Они тогда проговорили всю ночь. Ты должна ехать — сказал он. Здесь тебе прохода не дадут. А там — представь себе, вы будете делать что-то, чего раньше не случалось с людьми. Иди, ты же боец. У тебя все получится.
Утром Бобби уехала обратно в Лондон. Даже не попрощалась с семьей. Только зашла взять смену одежды и помахать рукой капитану. «Прости, дедушка, кажется, ничего не получилось», — сказала она и ушла. Было страшно конечно, но не в первый раз, а силы и упрямства у нее было достаточно.
Нейра Грей
Inside
In place that is called your soul
You will find
You'll find little pieces of gold
Gold, gold
Inside
You always believe you are the one
To find escape from the barrel of gun
How can anyone wake you up
Is there anyone who could wake you up
При всех возможностях, которые открывались для нее благодаря положению ее семьи в обществе, Нейра Грей могла стать кем угодно, от начинающей светской львицы и завсегдатая школьных вечеринок до «королевы улья» или звезды школьного театра или группы поддержки. Но она все свои школьные годы, которые многие помнят как лучшие годы в своей жизни, провела, будучи, по мнению ее сверстников, занудой-зубрилкой, бесцветной и никому неинтересной и ненужной ботаничкой ровно до того случая, что изменил всю ее жизнь.
Ее родители, Арнольд и Гемма Грей, были одними из самых уважаемых людей города Портленд, штат Орегон, США. От всех других городов штата Портленд отличался высоким и грамотным уровнем инвестиций в землепользование и в экологию в целом. Гемма Грей принимала в этом непосредственное участие. Как знаменитый на весь штат ландшафтный дизайнер, она приняла участие в обновлении лица города. Результатом ее трудов стали два лично спроектированных парка и бессчетное количество домов с вертикальным озеленением наряду с инвестированием в новые линии наземного экологически чистого транспорта. Ее муж, Арнольд Грей, занимал высокий пост в Министерстве обороны.
Трудно сказать, что семья Грей составляла часть местной богемы, но элиты, — безусловно. У местных сливок общества считалось модным иметь сад или мини райский уголок от Геммы, а чтобы посмотреть на проекты нового транспорта в действии, ежемесячно в Портленд съезжались ведущие инженеры со всех уголков страны и зарубежья на экскурсии или просто семинары по обмену опытом. Греи никогда не стремились к тому, чтобы создать семейный бизнес. Может быть, причиной этому было то, что каждый любил заниматься именно своим делом и не желал делить его с кем бы то ни было, а, возможно, они просто не смогли достичь консенсуса на этой почве.
Нейра стала единственным ребенком в семье. Греи при всей своей занятости хотели завести лишь одного отпрыска, поэтому с нетерпением ожидали рождения. На всех обследованиях паре говорили, что у них будет здоровый сын. Услышав это, Арнольд, будучи уравновешенным и серьезным человеком, просто потерял голову от радости, начал скупать велосипеды, ролики, футбольные и баскетбольные мячи, а жене купил дорогущее бриллиантовое колье. Мечтой всей его жизни было передать своему сыну все свои знания и вырастить из него настоящего военного, каким был и он сам. Он даже записал еще нерожденного младенца в самый элитный кадетский корпус, откуда курсанты выходили уже с перспективой отличной работы и продвижения по карьерной лестнице в Вооруженных силах страны.
Но… вместо так ожидаемого мальчика на свет появилась хорошенькая и здоровая девочка. Это обрадовало бы любого, но не Арнольда. Непонятно, почему он возненавидел девочку уже с момента, когда она впервые закричала, совершенно забыв о том, что это его плоть и кровь.
Гемма не понимала такого отношения мужа к дочери и не принимала его, для нее девочка была радостью, несмотря на то, что она тоже, как и Арнольд, хотела сына. Также ее изумлял факт, почему муж не смог задуматься о том, что «стеклянный потолок» пробит уже давно, и нынче в рядах командования полно женщин. И есть специальные кадетские корпуса, как женские, так и смешанного типа, — если бы не его нелепые предрассудки, то он, участвуя в жизни Нейры, смог бы вылепить из нее то, чего ему так сильно хотелось. Но вместо этого он предпочел отдалиться, оставив дочь полностью матери, и вовсе ее не замечать. Для него, победителя по жизни, рождение дочери было сродни тому, если бы он на учениях, будучи еще курсантом, подорвался бы на мине.
Несмотря на это, Нейра любила отца, смотревшего на нее, как на неведомую лягушку, намного сильнее обожавшей ее матери. Она была готова на все, чтобы заслужить его одобрение, ну или хотя бы чтобы он посмотрел на нее, ей в глаза, а не куда-то поверх ее головы. Цель всей ее жизни была в том, чтобы доказать отцу, который открыто ее сторонился, что она достойна его внимания, уважения и любви.
Но, что бы она ни делала, этого почему-то было все время недостаточно. Она выбилась в лидеры по учебе, а потом и со всех сил налегла на нее, когда услышала упрек в свою сторону, что можно было бы и лучше. От того, что учеба и старания, чтобы понравиться отцу, отнимали у нее все силы и время, друзей, а уж тем более кавалеров, у нее никогда не было. Последних по мнению Нейры и быть не могло. В этом плане у нее была очень занижена самооценка. И было это потому, что за всю свою пятнадцатилетнюю жизнь она не слышала ни одного доброго слова, куда уж там до комплиментов, от главного мужчины в своей жизни — от своего отца.
Тайком от родителей Нейра посещала кружок живописи. Рисовала она в основном природу. На одной из своих рисунков она запечатлела самое светлое свое воспоминание — первый раз, когда перед ней открылось кратерное озеро «Крейтер» в национальном парке. Ничего прекраснее и величественнее до того момента она не видела в своей жизни. Эта гармония и красота, ощущение себя частичкой чего-то большего, действительно важного и могущественного, поразили ее. Она поняла, что ничего случайного в этом мире просто не может быть. Как-то раз она, прикрывшись учебником, делала в тетради очередной набросок своего спящего кота, вошла мать. Девочка слишком резко захлопнула тетрадь, и рисунок спланировал ровно под ее ноги. Гемма похвалила дочь, про себя печально отметив, что у ее мужа на девочку только один план. Чем бы она там не занималась и чего бы не хотела, он ждет ее совершеннолетия, чтобы поскорее выдать ее замуж за сына кого-нибудь из подчиненных, чтобы она уехала в какую-нибудь колонию и о ней можно будет навсегда забыть.
Нейра чувствовала, что тому, чтобы изменить отношение к ней отца, не поможет ничего, но гнала от себя эти мысли и старалась найти утешение и отвлечение в чем-нибудь кроме учебы. Спасением для нее стала религия. Нейра и раньше, созерцая природу, смотря по ночам на звездное небо, думала, что такое величие не может появиться само по себе, быть случайной комбинацией частиц материи. Во всем есть смысл, есть кто-то, кто своей высшей волей создал все это.
Интерес Нейры к религии не нашел поддержки у родителей. Все ее вопросы и странные идеи встречали только насмешку. Она находила ответы для себя сама. Причем она не примкнула к какой-то определенной из имевшихся конфессии, а в наборе прописных истин и суждений нашла себе собственного Бога внутри себя. Именно вера стала ей надежной опорой и помогла ей справиться с частью внутренних противоречий. Если отец ее не принимает, это ее вина, а не его. Это ее испытание, ее судьба и она должна сделать все возможное, чтобы пройти его и исполнить свой долг.
Приближались выпускные экзамены, которые, судя по тому, что учителя под конец года начали драть с учеников по три шкуры за день, должны были стать адом для всех без исключения, даже для гордости школы, Нейры Грей. Она буквально поселилась в библиотеке и уже не помнила, когда она последний раз спала. Ее жизнь составляли лишь литры кофе, тонны трафика Экстранета и тысячи прочитанных в день страниц. Ситуация осложнялась тем, что по новым правилам перед экзаменом изымались все средства связи, а контроль против списывания был настолько строг, что без надзора проверяющих в аудитории не упала бы даже булавка. До экзамена оставался лишь день, а Нейра была уже едва жива. У нее обострились головные боли. Сначала она думала, что это от усталости или от перемены погоды.
Мать нашла ее на полу в ванной без сознания. Девочка лежала в луже воды, которая выливалась на пол из переполняющейся ванны. Несмотря на то, что зеркало было почему-то разбито, на самой Нейре не оказалось ни царапины. Сколько мать не старалась привести ее в чувство, самостоятельно это сделать ей не удалось. Приехавшие врачи также не смогли оказать помощь на месте и настояли на экстренной госпитализации.
Прошла неделя, а Нейра до сих пор была без сознания. В себя она за это время пришла лишь несколько раз. Врачи были в замешательстве: обладающая здоровым по всем медицинским стандартам и показателям организмом девочка просто теряла сознание. И это было нечто совсем иное, чем просто стресс на фоне нервного напряжения перед экзаменом. Ее уже почти приготовили к выписке — Нейре оставалось пробыть в отделении еще несколько дней — отлежаться и принять курс витаминов.
Но в дело вдруг вмешался отец, который думал, что вся эта история с потерями сознания это просто хитрый ход, чтобы не учиться и не пришлось сдавать экзамен, а так же он, будучи невысокого мнения об умственных способностях дочери, решил, что попаданием в больницу она просто хотела разжалобить учителей, которые, проникшись к ней сочувствием, не спрашивали бы ее слишком строго. Мысль была дикой, но в голове Арнольда она прижилась. Несмотря на протесты Геммы он вошел в палату и попытался силой поднять дочь с больничной койки.
Нейра не понимала, что происходит, ведь, когда зашел отец, она просто мирно дремала с капельницей в руке. А отец орал на врачей, что они идиоты и потакают капризам всех, кто может оказать значительную «спонсорскую помощь» больнице, намекая на жену. Гемма, которую раздражал муж своим отношением к дочери последние 15 лет, но она не подавала вида, чтобы сохранить семью, итак по возможности гася конфликты, в первый раз попыталась осадить мужа. Арнольд этого не ждал, но опешил лишь на секунду, а потом скандал начал набирать обороты.
Буквально в несколько минут вся семья Грей выплеснула друг на друга все, что накопилось за последние годы. Лишь одна Нейра оставалась безучастной. Через ее тело как будто бы пустили высоковольтный разряд тока, она даже не могла пошевелиться, казалось, ее разрывает изнутри на миллионы маленьких кричащих Нейр. А затем ее крик стих.
Очнулась она в совершенно разгромленной палате, врачи боялись к ней приблизиться, а все стеклянные предметы были разбиты. Мониторы были вырваны из стен и, потрескивая, болтались на перекрученных проводах на уровне пола. Нейре показалось, что в комнате произошел взрыв, но тогда оставалось непонятным то, почему все вокруг живы.
К ней осмелилась подойти только мать, которая рассказала со слезами на глазах, что пока они с мужем орали друг на друга, Нейра, вжавшаяся в кровать от страха, вдруг странно изогнулась и закричала, после чего вдруг всех и все в радиусе ее кровати и палаты отбросило мощной взрывной волной. Она была без сознания около двух часов, но за это время экстренно прибывшие специалисты определили произошедшее как проявление «биотики» — наличие в организме у человека-носителя так называемого «нулевого элемента», отвечающего за способности к созданию вокруг себя «эффекта массы». Специалисты настаивали на срочном перемещении Нейры в другую клинику под их непрестанное наблюдение. Плохо соображающая, что происходит, девочка поняла лишь одно, что тот экзамен, из-за подготовки к которому все это случилось, она так и не сдаст, с этого момента учеба впервые в жизни отходит на второй план.
Отец за все время, что она там провела, сказал ей лишь только одну фразу о том, что лучше бы она оказалась смертельно больна, чем биотиком. И что она никак не могла быть его дочерью. Но истина была в том, что именно у него она и родилась, как бы он не хотел этого осознавать. И именно поэтому, из-за его личной слабости и неспособности принять собственного ребенка, он так безоговорочно отдал ее странным людям в бордовой униформе, приехавшим через три дня после происшествия, даже не обсудив с ними обучение своей дочери на станции Гагарин. Ему предоставили шанс избавиться от дочери-урода, как он сам называл ее после проявления ее способностей, и он так малодушно им воспользовался.
Мать же… Она к тому моменту, как специальные агенты Сэнд и Стилл приехали за ее дочерью, находилась на лечении с эмоциональным срывом в клинике нервных болезней. Она столько лет пыталась сохранять хоть какое-то подобие семьи, а тут биотика окончательно разрушила все ее надежды на воссоединение. Она не выдержала напряжения и впала в шоковое состояние.
Рассвет… Нейра выглядывает в окно кухни, там на открытой веранде стоит стол, там оставленные орехи и печенье для белки, которая приходит на рассвете полакомиться к знакомому дому. Вот ей кажется, что белка забыла про нее и не придет, но она внезапно появляется и жадно угощается… Любимый белый Кот Нейры. Для нее это был не просто кот, он был для нее членом семьи. Каждый день ее чем-то удивлял и радовал. Он ничего не делала, но Нейра не могла не любоваться тем, как он лежит свернувшимся клубком, или как он приходит к ней ночью и умудряется занять половину ее кровати. Она бы так хотела бы забрать его с собой на станцию, ведь теперь он останется совсем один. Он будет ее ждать. И именно поэтому она захочет вернуться.
Тоору Накамото
— Ты даже не представляешь, как мне было больно в тот день, когда я узнал о его болезни. Словно весь мир обрушился на меня. После четырех шехзаде, такая вот ноша, слишком тяжелой казалась мне. Впервые в жизни я дошел до такого состояния, что готов был взбунтоваться против Всевышнего. Что за грех я совершил? Я взмаливался: «за что Он счел меня достойным этой участи?».
— Ты никогда не говорил мне об этом…
— Как я мог говорить об этом, Хюррем?! Даже думать об этом является источником стыда. Я говорил себе, у Повелителя всего мира не может быть такого сына. Не мог принять этого. Поэтому, годами делал все, дабы он выздоровел. Зная, что выхода нет, я причинял боль своему сыну. Болен был не он, Хюррем, а я… оказалось, что тот горб на спине ношу я… В тот день, когда понял это, я отказался, смирился и полюбил его, очень сильно…
«Великолепный век».
Your winter eyes
Glassy white
I feel your darkness become mine
If I could move
Within your rules
I could pierce right through the
Ice
Иногда компания начинается с простого вязаного свитера, подаренного на Рождество. «Деметра» началась с баклажана, выросшего на заднем дворе семьи Накамото. Сначала овощи и злаки выращивались для себя, потом предлагались друзьям, соседям, на местном рынке. Прошло несколько лет, и подобно маленьким мастерским, когда-то ютившимся в гаражах, превратившимся в огромные концерны, «Деметра» стала настоящей аграрной империей и одной из ведущих компаний по производству овощей, фруктов и злаковых на Иден Прайм.
Уже шестое поколение семьи Накамото в лице Каиро Накамото управляло «Деметрой», а он сам в свою очередь мечтал передать компанию седьмому. Но детей у него и его супруги Юи не было. Возможно от того, что им долгое время некогда было увеличивать семью из-за постоянных рейдерских атак на компанию со стороны конкурентов, ведь мало кто может жить спокойно, пока рядом кто-то процветает. А возможно, потому, что они хотели сначала влиться в струю управления компанией после смерти отца Каиро.
Но спустя годы мечты Каиро о наследнике были услышаны. Юи отлично переносила беременность, все результаты анализов были просто отличными, так что ни у кого не возникало сомнений, что наследник родится сильным и здоровым. Можно сказать, что ребенок при рождении уже стал детищем «Деметры», ведь родился он прямо посреди очень важных переговоров. Близился конец финансового года и чета Накамото не могла пропустить совет директоров. Шел диалог по поводу того, стоит ли оказывать силовое противодействие активистам организации «Зеленый мир», или же стоит передать дело в вышестоящий суд. Накамото Юи проявила совсем неяпонскую жесткость и высказалась в духе, что если представители «зеленых» во время своей очередной диверсии наткнутся на окружающую поля компании колючую проволоку под напряжением, похоронить их выйдет дешевле, чем оплачивать бесконечные счета по услугам адвокатов и платить за все бюрократические проволочки. Речь свою она сопроводила еще одним жестом, который был так не к лицу истинной японской сан, она ударила кулаком по столу, и тут же второй рукой схватилась за живот — у нее начались схватки.
Когда Юи принесли сына и бледнокожее сморщенное создание взглянуло на нее еще слепыми и ярко красными глазами, она даже не вздрогнула. А вот ее муж зарыдал. Мужчина плачет только в двух случаях: когда умирают его родные, или же ему самому больно. В момент, когда Каиро увидел своего долгожданного наследника, он испытал истинное горе и разочарование. Мечтой всей его жизни было то, что он передаст компанию, годами находившуюся в руках семьи Накамото, своему сыну, или дочери. Он находился уже в таком возрасте, что ему было трудно в одиночку объезжать бескрайние плантации «Деметры» и самому контролировать качество урожая и соблюдение всех технологий ухода за культурами. Каиро мечтал о том, что скоро он начнет прививать своему ребенку любовь к земле, к их общему делу, к солнцу, которое является неотъемлемой частью процесса взращивания овощей и злаковых. Но увы, судьба не только подставила ему подножку, но и отвесила полноценный пинок. Расплатой за всю его удачную и беспроблемную жизнь, а также удачу в бизнесе явился сын-альбинос. В день его рождения Накамото Каиро плакал первый раз за последние 40 лет...
Мать назвала его Тоору. И любила его, несмотря на его нестандартную внешность и несвойственную обычным детям хрупкость. Сначала она верила, что при современном развитии медицины альбинос, — это не приговор, ведь люди могут заменить себе почти любые поврежденные части организма и жить после этого, не заботясь ни о чем, еще десятки лет. Она была готова отдать любые деньги на то, чтобы ее сына не то, чтобы полностью вылечили, — просто немного реанимировали, чтобы он ничем не отличался от своих сверстников. Юи была реалисткой и понимала, что никакие открытия ученых не помогут Тоору из болезненного бледнокожего красноглазого существа превратиться в загорелого накаченного красавца, но она делала то, что могла. И то, что считала нужным, — в некоторых вопросах она привыкла проявлять принципиальную твердость, не спрашивая ни у кого мнения, не объясняя причин своих поступков и не нуждаясь в оценке своих действий со стороны. Ее муж ценил это. И именно за это в свое время он ее и выбрал.
Но сколько бы денежных вливаний семья Накамото в лице Юи-сан не делала в адрес одной из самых лучших частных клиник Иден Прайм, врачи разводили руками — они не могли справиться с непосильной задачей. Сколько они ни пичкали мальчика витамина и кератинами, его тонкая бледная кожа не могла вынести ни единого лучика солнца, несмотря на то, что солнце на Иден Прайм в лучшую сторону отличалось от земного. Оно было мягким и нежным, даже в периоды редких засух. Но Тоору это не помогало. Едва он выходил на открытое пространство, на его руках и лице сразу же возникали волдыри, а кожа приобретала цвет брошенного в кипяток омара. Дальше следовал болезненный процесс заживления, в ходе которого обожженные участки тела покрывались пузырями, а кожа с них облезала лохмотьями.
Отца Тоору почти не видел. Мальчик понимал, что проблема разлук кроется в нем самом, ибо он своим появлением на свет не обрадовал отца, хотя был для него долгожданным ребенком, а вдребезги разбил все его мечты. Ведь по слабости здоровья он в любом случае не смог бы впоследствии выполнять обязанности главы компании, ведь управление «Деметрой» испокон веков включало в себя не только сидение в кабинете под кондиционером в дорогом костюме и нечастое присутствие на совещаниях и знаковых событиях. Каждый из семьи Накамото учился управлению концерном у своего отца, вместе с ним осматривая все вотчины и подмечая огрехи или же, наоборот, наблюдая за трудом рабочих (еще на заре развития сельскохозяйственной робототехники «Деметра» отказалась от присутствия на плантациях бездушных машин. Да, человеческий труд стоил дорого, но руководство компании по полному праву могло заявлять, что в их овощи, фрукты и культуры они поистине вкладывали душу и тепло человеческих рук), чему-то учиться у них. В силу своих особенностей всего этого Тоору делать бы не смог. А становиться простым управленцем он не хотел. И его отец этого бы не допустил, ведь для него традиции были превыше всего, даже собственных интересов.
Каиро какое-то время пытался заставить себя полюбить своего сына. Он понимал, что Тоору ни в чем не виноват, что генетика редко подчиняется людским желаниям и чаяниям, но все-равно у него ничего не получалось. Скорбя по своим разбитым мечтам, он сначала отдалился от сына, потом от жены, а потом и вовсе перебрался в свою летнюю резиденцию и перестал принимать участия в жизни «Деметры». На Юи свалился дополнительный груз. Помимо сына в ее руках оказалась целая корпорация. Но, похоже, эта маленькая женщина была действительно сделана из стали. Казалось, никакая жизненная неурядица не посмеет ее поколебать и вывести из равновесия.
А Тоору продолжал меж тем жить с мыслью о том, что он обуза для обоих родителей, несмотря на то, что мать смирилась с его внешним видом и по настоящему его полюбила. Для нее не имело значение то, что было важно его отцу. Это была часть ее, которую она ни за что бы никому бы не отдала. Но сам Тоору думал по-другому. Ему было невыносимо ходить в специальной одежде, защищающей его от солнечного света, терпеть насмешки людей вокруг, и сотрудников корпорации. Последние не воспринимали его как потенциального будущего хозяина и потешались над его бледной кожей и красными глазами как могли.
Допустим, красный цвет глаз легко перекрывался цветными контактными линзами, но кожу, на которой волдыри порой появлялись даже от слишком яркого искусственного света, нечем было изменить. Тоору мечтал переломить в корне свою жизнь, выучиться на какую-нибудь такую специальность, которая позволила бы ему покинуть родную Иден Прайм навсегда. Забыть, улететь от всех проблем, от неясности своего статуса, ведь по-идее именно к нему бы со временем перешло бы семейное предприятие, но полноценно управлять бы им он не смог. Улететь от того, что сам того не подозревая, он испортил и сократил жизнь своего отца, спрятаться от бесконечного контроля матери, порой неосознанно опутывавшей его как лиана и душившей своей заботой. Да в конце концов от всего этого!
Как когда-то его предки вырастили целый холдинг из одного жалкого баклажана, Тоору тоже решил вырастить себя сам. Втайне от матери, думавшей, что он проводит время в каком-нибудь шахматном или биологическом кружке, он делал упор на физкультуру. Преподаватели, глядя на то, как после завершения обычных занятий итак не сильно здоровый парень убивается на беговой дорожке или на полосе препятствий, только посмеивались. Они полагали, что он хочет мигом превратиться из дохляка во что-то стоящее, чтобы его наконец-то начали замечать девушки. Но истинные его мотивы им было не понять, ведь они-то все были нормальными и физически полноценными.
Тоору из-за хрупкого телосложения и длинных волос часто самого принимали за девушку, но он относился к этому равнодушно. Он принимал свою внешность такой, какая она была. Единственным, от чего он прятался, было ненавистное ему солнце. А меж тем он мечтал подняться к нему, стать пилотом, чтобы ненавистный шлем, защищающий его от солнечных лучей почти каждый из дней его жизни, навсегда стал частью его. И перестал бы быть таким ненавистным. На физподготовку Тоору начал тратить все больше и больше времени, жертвуя и учебой и подобием личной жизни — не так давно он завел себе подругу по переписке из другой колонии, и вроде как он даже ей нравился, несмотря на то, что был альбинос.
Все рухнуло в один момент, как это обычно и бывает. Тоору и раньше замечал, что их дом напичкан жучками и миниатюрными камерами, ведь мать постоянно пропадала на работе, а прислуге она не очень доверяла, предпочитая контролировать все сама. И также он подозревал, что в истории его запросов по удаленному доступу тоже постоянно кто-то роется. Но до этого момента все сходило ему с рук. Но на этот раз Юи-сан пришла сама.
Сказать, что она была в ярости, было самым меньшим из того, какое определение можно было подобрать ее душевному состоянию. В ее порыве она высказала ему все, что она думала по поводу его идеи улететь навсегда, стать пилотом, или еще какой дури, что могла взбрести ему в голову. Она не кричала, а говорила тихим голосом, именно он пугал акционеров больше всего. Но в тот момент для Тоору было все неважно. Вдруг он понял, что если он отступит сейчас, то его дальнейшая жизнь не будет иметь никакого смысла. И он стал одним из немногих, кто имел несчастье когда-либо пойти против Накамото Юи.
Срывающимся хриплым голосом он пытался доказать ей, что если он захочет, на этой планете и в этом доме его никто и ничто не удержит — хватит уже и того, что он навечно заключен в этом несчастном и немощном теле. Тоору говорил, что все то, на что она опирается всю свою жизнь, все эти бесконечные договора, контракты, разрешения и дипломатическая неприкосновенность, — ничто в реальном мире, это лишь бумаги с печатями, и, чтобы освободиться от них, достаточно лишь их порвать, и все — их юридическая сила развеется как дым, и будет ему не указ.
И тут Юи сделала то, чего сын ожидал от нее меньше всего. Она молча опустилась на пол и зарыдала.
Мелкой крошкой рассыпались монитор компьютера, зеркало и оконное стекло. В гараже под комнатой Тоору взыла сигнализация машины, оставшейся без окон. А сам парень сидел на полу, рядом с рыдавшей матерью и, как зачарованный, смотрел на капли ее слез, которые, отделившись от ее ресниц, не падали больше вниз, а, повиснув на мгновение в воздухе как в невесомости, затем поднимались вверх.
Тоору любовался отраженным в них светом ночника, который не разбился лишь потому, что был сделан из прочного пластика. Эти маленькие неограненные бриллианты висели в воздухе, переливаясь всеми цветами радуги. И тут он понял, что помимо необычной внешности, он обладает кое-чем еще. И это что-то делает его поистине уникальным, а в будущем, возможно, и даст ему право стать сильнее, чем он есть сейчас.
День своего отъезда на станцию Гагарин Тоору запомнил в деталях. Запомнил исключительно потому, что неожиданно понял, что отец его по-своему, но любит. Именно он в тот день, хотя и поднял всю охрану «Деметры», не доверил ни одному из своих людей защиту сына. Несмотря на то, что его столько лет не было рядом, оказалось, что Каиро смирился с тем, что дала ему судьба. И принял это. А сейчас он отнюдь не горел желанием отдавать своего единственного наследника неизвестно куда, ведь он, невзирая ни на что, любил своего мальчика всю его недолгую жизнь, а сегодня полюбил еще сильнее, и готов был ради него устроить под дверями его комнаты настоящую бойню, если бы не Юи.
Тоору не знал, что именно тогда случилось за дверью, ведь вдруг весь шум стих, а он, как ни старался прислушаться, услышал лишь тихий, как шелест осенней листвы шепот и звук удара. А потом дверь открылась и Юи вошла. Отца с ней не было, лишь мужчина и женщина в бордовой униформе.
Кейто Такэда
よそ見はしないでね
空を見上げてみて
羽ばたく音が聞こえてるかい？
宇宙のよび声にこたえよう
На дворе был уже почти 23 век, но японцы все так же продолжали жить в вечном стрессе и напряжении, соблюдая все древние традиции и нормы поведения. Они по-прежнему не могли расслабиться и выйти из себя ни на минуту, порой, даже дома наедине со своими близкими.
Родители Кейто Такэда были как раз из такого сорта людей. Несмотря на то, что ее мать Ронда была из Северной Америки, она полностью приняла культуру поведения семьи мужа, окружающим она казалась даже больше японкой, чем все эти современные девушки. Но вся та живость и подвижность, бывшая в ней когда-то, полностью передалась дочери. С детства Кейто внушали, что нельзя ходить подпрыгивая, нельзя облизывать пальцы, есть надо аккуратно и вести себя скромнее. Да и вообще, как можно больше походить на красивую куклу хина нингё, которую ставят на специальную подставку на праздник Хинамацури. Такую же прекрасную и молчаливую.
Кейто никогда себе не могла в этом признаться, но почти всю ее шестнадцатилетнюю жизнь ей было весьма тесно в этом ограниченном мире условностей и ограничений. Все ее эмоции постоянно рвались наружу, но из непонятного внушаемого ей чувства долга девочке приходилось постоянно их скрывать. Но они продолжали копиться в ней и распирать ее изнутри, но некуда было дать им выход, ибо вокруг были только стены приличия и отстраненности.
Оба ее родителя были военными, и оба участвовали в Войне Первого Контакта, где и познакомились. В мирное время они, будучи из разных стран с такой противоречивой историей и местами трудными внешнеэкономическими и политическими отношениями, скорее всего бы не встретились. Но здесь угроза была не то что мирового, а общечеловеческого масштаба. Рё Такэда был одним из сержантов оперативного управления космопехоты, а мать, Ронда Джексон, связным в штабе, через который шли все распоряжения. Они были совсем разные, но даже на войне есть место такой вещи, как любовь.
Ронду комиссовали через год — при атаке на здание штаба ее контузило от взрыва, и работать по специальности она больше не могла. Ее отправили на Землю, где она собиралась дождаться своего будущего мужа. И она его дождалась. Но это был уже не тот человек, которого она знала.
Такэда Рё был единственным из всего своего экипажа, кто вернулся с той войны. В том, что он повел 12 человек на верную смерть, его никто не винил. Хуже всего было то, что, несмотря на все эти жертвы, в итоге был заключен унизительный для каждого человека мир. Рё не мог простить себе того, что он не погиб вместе со своей командой. Противник, обладающий способностями к биотике, просто размазал их по остаткам космического корабля. Против проклятых биотиков не работали ни стратегии, ни оружие, ни самые хитроумные тактики. И никто не понимал, как это все работает. Со стороны это виделось какой-то непонятной и неведомой чертовщиной, когда целый отряд не мог ничего сделать, ни выстрелить, ни даже добежать до врага, чтобы перейти на ближний бой, а через секунду все они уже оказывались мертвы. К биотикам, убившим всю его команду и покалечившим его самого, Такеда Рё с той войны принес ненависть, что крепла в нем с каждым днем его жизни.
После потери ноги его тоже комиссовали на Землю, даже приставили к одной из государственных наград, но это его не радовало, а, наоборот, каждый раз напоминало о том позоре и кошмаре. Он даже не знал, как выглядит эта медаль, ведь, пока он лежал в военном госпитале, ожидая операции по протезированию, за наградой ходила его жена, которая затем спрятала ее подальше, дабы не травмировать мужа еще больше.
Война была разной для них — для Рё, которого покалечило и морально и физически, хотя морально даже больше, ведь боль тела ничто по сравнению с болью души, и для Ронды, которая благодаря силе любви смогла пережить те месяцы на Земле в ожидании, и только поэтому осталась жива внутренне и не озлобилась, в то время, как у Рё эта война выжгла все внутри. Но, несмотря на это, он хотел, чтобы дочь продолжила военную династию, поэтому определил ее в кадетский корпус, где она продолжала учиться и по сей день.
В академии Кейто нравилось, несмотря на то, что вся ее жизнь теперь была подчинена общему режиму. Подъем, занятия, немного личного времени, тренировки, опять занятия и отбой. С успеваемостью по предметам проблем не возникало. Только с поведением. Причем речь шла не о хулиганстве или поведении, которое совсем не вписывалось в нормы. Просто девочка была слишком живая для военной формы обучения. Но наверное именно это ей и помогало чувствовать себя комфортно в жестких условиях дисциплины, которые для многих кадетов были сущим адом.
Огорчало лишь то, что все табели с оценками высылались также и родителям. И после их получения шли письма. О том, что надо помнить про свой долг, быть сдержанной, не проявлять напоказ ни эмоций, ни чувств от отца, и полные любви, заботы, проявления внимания к ее состоянию и делам от матери. Где-то в глубине души Кейто понимала, что отец прав, и, если она будет слушаться его советов, у нее правда есть шанс стать достойным членов современного общества. Но она не могла отказаться от себя такой, какая она была — подвижная, говорливая, жизнерадостная.
Как и полагается по традиции, Кейто всегда очень уважала старших и прислушивалась к их мнению, будь то даже кадеты более позднего года обучения. Но держать субординацию как следует она так и не научилась. Это она осознала, когда у нее незаметно для нее самой чуть было не начался роман с одним из молодых преподавателей, курсантом этой же академии, который захотел несколько лет проработать с подростками, прежде чем уйти в войска командовать отдельной военной частью или взводом. Но все закончилось, не успев даже начаться. И тоже как-то само собой.
Как почти у всех девочек ее возраста у нее была любимая игрушка — тоторо, плюшевый и набитый внутри чем-то вроде мелкой крупы или микроскопических шариков. Приятный на ощупь и очень теплый, если спать с ним в обнимку или вместо подушки. Кейто часто снились сны о том, как она, стоя на лужайке, подкидывает свою игрушку вверх, а та, вместо того, чтобы просто упасть кулем, плавно спускается, планируя ей прямо в руки. Достаточно странный сон, но почему-то он всегда, когда снился, приносил ей ощущение какой-то облегченности и радости.
Как-то, когда кадеты, выстроенные в шеренгу по двое, как это было принято, после утреннего построения шли на завтрак, Кейто почувствовала, как ее соседка по комнате Юми ущипнула ее за руку, стараясь привлечь внимание. На завтраке Кейто села не за столом, за которым она была закреплена по распределению, а совершила строго настрого запрещенную вещь — когда их наставник отвернулся, проскользнула за стол к Юми. Та шепнула ей на ухо, что им нужно будет поговорить после отбоя.
Сначала девушка подумала, что Юми уже решилась наконец сказать ей то, о чем она спрашивала ее последние полгода — с кем же из кадетов она встречается. Но тут она вспомнила странное тревожное выражение лица соседки по комнате. Речь явно шла не о простой сплетне. Весь день Кейто провела как на иголках, первый раз она ждала отбоя сильнее, чем увольнительных домой на праздники.
Когда, наконец, выключили свет, ее соседка присела к ней на кровать и сказала, что вчера посреди ночи она проснулась, так как очень хотелось пить из-за пересоленного бенто, и увидела, что многие предметы на половине комнаты, где стояла кровать Кейто буквально плавают в воздухе. И она сама тоже! Сначала Юми не поверила своим глазам, но присмотревшись увидела, что между спиной Кейто и кроватью пустота. Кейто подняла подругу на смех, вроде бы взрослая девушка, знает, что такого быть не может, и скорее всего, это был сон, но очень правдоподобный, поэтому и отложился у нее в памяти как реальность.
Юми была очень обижена таким поворотом дел и несерьезным отношением к своим словам. Через какое-то время она опять подняла вопрос о том, что она увидела в ту ночь. Ей стоило больших усилий сдержаться при виде того, как в процессе разговора в глазах Кейто прыгали бесенята — ее явно забавляло то, что кто-то может верить в чудеса. Но на этот раз Юми рассказала ей, что на всякий случай она установила камеру, над своей кроватью. Потом она несколько недель отсматривала получившийся материал. На полгода съемки у нее было лишь семь или восемь файлов с «полетами» Кейто.
Девушка не могла поверить своим глазам. Сначала она восхищалась тем, что летает во сне в прямом смысле этого слова, но затем на смену ее радости пришла тревога и печаль. Она стала подозревать, что все, что с ней происходит, имеет отношение к биотике.
Отец не раз рассказывал дочери про Войну Первого Контакта. В подробностях. Даже через столько лет он помнил все, как будто это произошло вчера. И он помнил про биотиков, и про то, что они творили с людьми и механизмами. Кейто поняла, что она никогда бы не хотела, чтобы отец узнал про то, что она уже не та, что была раньше.
Как-то ночью Кейто вдруг проснулась от резкого хлопка входной двери. Необычное в этом пробуждении состояло в том, что она упала на свою жесткую кровать с высоты почти в 20 сантиметров. Это означало лишь одно — она опять летала во сне. Кейто растолкала Юми, которая клялась, что она точно закрыла за собой дверь, когда скомандовали отбой. Всю ночь девушка провела в страхах и сомнениях.
На следующий день ее вызвали в кабинет к директору кадетской школы. Недоумевая, что же такого страшного она могла натворить в последнее время, Кейто со странным внутренним тревожным ощущением переступила порог. В кабинете кроме директора были еще ее родители и странная пара в багровой ни на что не похожей униформе — мужчина и женщина.
Первой заговорила женщина. Улыбнувшись девочке ободряющей теплой улыбкой, совсем как у ее матери, которая присутствовала тут же, но хранила молчание, она представила себя как специального агента Стил корпорации «Конатикс Индастриз», и своего спутника, агента Сэнд. Она коротко, но в понятных выражениях рассказала, что поступил сигнал о том, что были замечены способности к биотике на территории школы, в которой училась Кейто. Вопрос о том, кто ей рассказал, она проигнорировала и продолжила дальше о том, что Кейто согласно выработанному алгоритму по обнаружению и обучению подростков, у которых проявились способности к биотике, должна будет отправиться на космическую станцию Гагарин, где ее научат справляться с ее способностями, контролировать их и использовать.
И тут неожиданно взорвался всегда строгий и сдержанный Такэда-сан. Кейто первый раз видела его в таком гневе. И первый же раз он смотрел на дочь одновременно с сожалением и брезгливостью. Он напомнил всем присутствующим, что способности к биотике никогда ни к чему хорошему не приводили, и сколько они боли и горя принесли людям, и сказал, что лучше заберет дочь домой и будет контролировать ее сам вместо того, чтобы доверить ее непонятно кому, кто уже воспитывает взводы подобных чудовищ. Но тут помощь пришла оттуда, откуда ее никто не ждал.
Ронда впервые в жизни возразила мужу. С несвойственной ей твердостью и решимостью она сказала, что она не даст ему в силу личных обид и душевных травм угробить будущее их дочери, и молча подписала бумаги, лежащие на столе.
Когда ее забирали, отец все же нашел в себе силы обнять Кейто на прощание, а не шарахнулся от нее в сторону. А она сама думала лишь об одном, о том, что она сделает все, что в ее силах, чтобы доказать отцу, что на ее счет он очень сильно ошибся.
Табита Тёрнер
Here i lay on the broken glass
It hurts like shapes of past
This is right the way
That i used to say
"please, please calm down
Cause
Nobody hears all the stories and
Nobody hears all the voices and
Nobody hears all the sounds you fear, so
Can you reveal them?”
What if i have disappeared?
What if i have gone forever?
Look at me, am i still here?
Or maybe i have gone forever
Одним из самых любимых занятий Табиты Тёрнер было подняться на крышу дома с каким-нибудь старым одеялом или пледом и смотреть вверх. Не на звезды или небо, а просто вверх. Ведь ни звезд, ни неба не было видно из-за бесконечных рядов автомагистралей, которые змеились над их жилым кварталом. Снизу казалось, что их там тысячи, тысячи широких и узких полос, подсвеченных яркими неоновыми огнями и указателями. Такое многоцветие по ночам создавало ощущение праздника, которого в последнее время в жизни Табиты было немного.
Семья Тёрнер отнюдь не была на социальном дне, ее отец Джеймс работал наладчиком пусковых механизмов на одной из сверхскоростных магистралей, возможно, даже на одной из тех многих, что тянулись над их домом. Вопреки расхожему мнению, его работа очень хорошо оплачивалась, и семья могла спокойно переехать куда-нибудь в другое место из этих каменных и электрических джунглей. Но... они продолжали жить здесь, в дюплексе на окраине Бостона. Другие семьи при первой же возможности бросали все и переезжали в города-сады, но не семья Тёрнер. Им нравился их просторный дом, то, что летом «на дне» всегда прохладно, а осенью и зимой ледяные дожди и град просто не долетают до их сада с тенелюбивыми растениями на заднем дворе. У них было все, что им было нужно, и даже больше: крепкая семья, достаточный доход и любимая дочь.
Джейн Уилсон не работала ни одного дня в своей жизни в общепринятом смысле этого слова. Она никогда не училась ни в колледже, ни в университете. Не потому, что у нее и ее семьи не было для этого возможностей, а потому, что всю ее жизнь составляла религия. Она с детства была влюблена в здание местной церкви в их районе, в пахнущие дубом скамьи и старинный орган. Каждый день она приходила послушать волшебные и манящие звуки, что извлекались из этого неземного инструмента простым нажатием клавиш. Именно тогда она поняла, что хочет подобно людям, которые работают на благо церкви, тоже провести здесь остаток своей жизни. Родители, до этого поощрявшие увлечение дочери, встретили ее решение в штыки. Скандалы, бушевавшие в доме несколько недель, наконец-то привели семью к компромиссу: если до 25 лет ничто и никто не удержит Джейн в мире, то они не станут препятствовать ее уходу в монастырь. К их великой радости на одной из воскресных служб Джейн заметил один из прихожан, Джеймс Тёрнер.
Родив дочь Табиту, Джейн продолжала проводить все свое время в церкви и даже приводила туда девочку, когда та подросла. Но Табиту не сильно вдохновляло то, что приводило в трепет и восхищение ее мать. Она была равнодушна к церковным действам, но, тем не менее, будучи послушным ребенком, ходила туда каждое воскресенье и на все праздники.
Несмотря на то, что ее семья была религиозной, Табита с детства не знала никаких запретов или ограничений, ее растили в атмосфере добра и открытости. Ее окружали семейным уютом, учили быть открытой и доверять своим близким, ведь, что бы ни случилось, семья это то место, где всегда примут, успокоят и поддержат. Именно тут человек найдет в любое время то тепло и заботу, которой ему порой так не хватает.
Табита ходила в самую обычную районную школу, туда, где учились дети простых рабочих, техников, младшего обслуживающего персонала. Ее школа была одной из немногих, где был создан собственный автономный уютный мирок, где не было элиты, так как выделяться было особо некому, почти не было интриг и конкуренции между классами и преподавателями. И вопреки образу школ для «трудовой молодежи» сюда не приезжала полиция и посреди уроков не уволакивала учеников в тюрьму за участие в подпольной террористической ячейке или распространение хеликса среди школьников.
Девочка была во всех смыслах этого слова счастливым ребенком. У нее была любящая, понимающая семья, отличные друзья, и, конечно же, хобби. Из всех предметов Табита выделяла биологию и посещала даже занятия для старшеклассников. У нее была мечта – стать мировой величиной в области энтомологии. Комната ее была забита всякими муравьиными фермами и аквариумами, на которых она изучала экосистемы, она постоянно притаскивала для них новых жителей. Школьный учитель биологии только диву давалась, когда Табита с гордостью демонстрировала ей тот или иной новодобытый экспонат. Она часами могла торчать в Экстранете, рассматривая картинки с описаниями насекомых и экзотических бабочек, живущих в Бразилии.
Бабочек она начала собирать с тех пор, когда ее класс пошел в поход за город на все каникулы, а она, бродя по лесу, нашла на дороге уже засушенного, но все еще прекрасного махаона. Табита бережно подняла его и положила в банку. В лесу она забыла большую часть своих вещей, но ее главная драгоценность была с ней. Видя ее увлеченность, родные и друзья тащили ей все экземпляры, которые только продавались в магазинах.
Однажды, гуляя с друзьями, девочка приметила на одном из деревьев редкого жука. Такого она никогда не видела, и сразу же захотела пополнить им свою коллекцию, уже мысленно подобрав для него банку. Она уже почти его поймала, но осознала, что лишь царапнула воздух рукой. Жук полез вверх по стволу дерева, Табита двинулась следом, не обращая внимание на друзей, уговаривавших ее этого не делать, ведь дерево было уже старое и рассохшееся. Они ползли все выше и выше, и, наконец, на высоте футов в 20 жук был пойман. Раздался хруст ветки…
Друзья Табиты боялись даже пошевелиться: все происходило как будто бы на замедленной сьемке. Вместо того, чтобы с криком рухнуть вниз, Табита медленно и неторопливо спланировала к подножию дерева с зажатой в кулаке добычей. Она была немного удивлена тем, что после того, как ветка сломалась под ее ногами, она не сломала себе шею. Но больше нее были удивлены ее друзья, которые, обступив ее, с восхищением спрашивали как ей это удалось и не покажет ли она это еще раз. Каким-то внутренним чувством Табита поняла, что второй раз трюк точно не удастся, и, если она, конечно же, не сходит с ума, не погибнуть ей помогла какая-то внутренняя сила, которая активизировалась лишь в условиях стресса.
О своем полете девочка не вспоминала ровно до того момента, пока не попала в ту жуткую аварию. Они с матерью ехали по магистрали, как вдруг их подрезал большегруз. Не имевшую привычки пристегиваться за рулем Джейн ударом выкинуло через лобовое стекло, а Табита осталась в машине, которая подпрыгивала по дороге. Потолок менялся с полом местами бессчетное количество раз. Наконец эта чертова карусель остановилась и машина замерла, лежа на крыше. Джейн и несколько человек из остановившихся на месте аварии машин кинулись к ней, как вдруг их сбила с ног ударная волна, исходившая от машины. Стекла брызнули осколками, а металл вокруг начал корежиться. Более Табита не помнила ничего.
Восстановление давалось ей тяжело с учетом того, что неделю она пробыла в коме. Ей не сразу рассказали о том, что случилось, и первые месяцы даже не давали зеркало. Но потом, когда девочку выписали домой, у нее состоялся нелегкий разговор с родителями о том, что произошло, и как это случилось. Мать рассказала ей о том, что по ее мнению от Табиты начала исходить какая-то демоническая сила, которую она не могла понять и принять. С этого разговора в жизни Табиты начался ее персональный ад.
Девочке было непросто осознать то, что все, что ее окружало до этой аварии и до того, как у нее проявились эти странные способности, могло так легко рассыпаться прахом. С детства ей внушали, что семья это ее последний и самый надежный оплот в любой ситуации, что бы ни случилось. Но на поверку оказалось, что все это обман. И в первую очередь ее родители обманывали не своего ребенка, а самих себя. Они, узнав о том, что у их дочери от шока после аварии проявились паранормальные способности, не могли принять ее такой, какой она стала, несмотря на то, что это была по прежнему их Табита. С тех пор девочка видела в их глазах только бесплотный страх. Они сторонились ее как будто она была прокаженная. Если отец и держал в себя в руках, изредка идя с ней на контакт, то мать вовсю с присущим ей фанатичным упорством повторяла, что это не ее дочь, что она не могла произвести на свет такое чудовищное существо, что Бог все видит, и никогда бы не допустил такого. По ее мнению где-то совершенно в другой семье, а может даже в другой стране, у совершенно чужих людей живет ее Табита, а что это за девочка, она не знает, но ее дочерью она быть не может.
Самой же Табите было странно и больно это слышать. А в понимание Джейн эта безумная версия вписывалась легко. Чудачества матери можно было списать на то, что она всю свою жизнь прожила по законам религии, по упорядоченным канонам, в которые не вписывалась не то чтобы возможность иметь странного ребенка, а даже само развитие человечества с освоением космоса, колонизацией планет и существованием других разумных человекоподобных рас. Но надо же было теперь как то жить дальше, по возможности не обращая внимания. И это было очень трудно.
От некогда дружной и крепкой семьи Тёрнеров остались одни осколки. Родители теперь с трудом и натянуто общались даже друг с другом. Табита понимала, что каждый из них винит в произошедшем с ней себя. Причем речь именно о способностях, а не об аварии, после которой девочка с трудом восстановилась, благо страховки отца хватило на то, чтобы провести вдобавок к процедурам еще серию косметических операций, чтобы убрать шрамы от ожогов. На фоне того, что их дочь стала отличаться от остальных, про несчастный случай как-то все и забыли, а ведь именно он спровоцировал пробуждение этой странной силы.
Самым горьким оказалось прозрение, осознание того, что люди, которым Табита безгранично доверяла всю свою жизнь, на которых надеялась, и которые сами когда-то учили ее этому, отвернулись от нее именно тогда, когда они были ей нужны. Со своей «болячкой» ей приходилось бороться один на один, а ведь, если бы родители поддержали бы ее, не оставили бы на произвол судьбы, увидев, что их дочь не такая, как все, ей было бы намного легче принять и понять то, что теперь вокруг нее будет совершенно другой незнакомый ей мир. Именно тогда она осознала, что в этой жизни она если и сможет когда-либо на кого-то надеяться и полагаться, то только на одного человека. И этот человек она сама.
Фактически, девочка осталась сиротой при живых родителях. Именно тогда она впервые задумалась о том, что если даже самые близкие люди смогли вот так легко и почти безболезненно для себя от нее отказаться, то стоит ли вообще еще хоть когда-нибудь подпускать к себе людей так близко, принимать их в свой собственный мир. Табита изо всех сил налегла на учебу, ее все реже видели в компании друзей и все чаще с книгами в библиотеках. Иногда доходило даже до того, что ее оттуда выгоняла уже охрана. Учителя просто диву давались, неужели девочку не интересует жизнь за пределами школы и голопланештов, неужто ей совсем не хочется увлекаться чем-то, ходить на вечеринки или творить безумства. А причина этого была одна — с планшетами Табите было проще, чем с живыми людьми. С ними не надо было разговаривать, не надо было к ним привыкать, в чем-либо их убеждать или что-то доказывать. Плюс ко всему этому это была возможность как можно реже бывать дома, в месте, которое вдруг сделалось ей невыносимым.
О том, что она поедет на станцию Гагарин и примет участие в программе корпорации «Конатикс Индастриз» по обучению биотике, она узнала от миловидной темноволосой женщины в бордовой униформе, которую она впервые увидела в учительской, куда ее вызвали прямо посреди урока. Мисс Стил рассказала ей, что многие не понимают и не принимают детей, у которых проявились начальные способности биотиков, и именно для того, чтобы адаптировать их к жизни в современном обществе и научить контролировать и применять свои силы существует специальная Программа, разработанная их корпорацией
Табита оглядела ставшее безжизненным каменное здание под рядами автомагистралей, в котором она провела всю свою жизнь. Родители даже не пришли ее проводить, единственное, что они сделали, это собрали все ее вещи в огромные чемоданы, вплоть до безделушек, стоявших у нее на книжных полках. Девочка не знала, захочет ли она еще когда-либо вернуться в этот дом к людям, которые, будучи ежедневно рядом, просто вычеркнули ее из своей жизни.
Акира Номура
So, you’ll say,
It’s never meant for us to be that way
Oh, what a shame, darling
And I’ll swear
As you remain discreetly, silent in your,
In your pain, and die.
Think twice before you raise your voice
Once we had a chance.
— Номура, Акира!.. Стой, а ты-то куда?
Школьный преподаватель физкультуры недоуменно косился на девицу, сделавшую по его команде шаг вперед. Он не мог понять, что происходит, и не решил ли новый выданный ему класс сыграть с ним какую-то непонятную ему шутку. На всякий случай он повторил имя и фамилию. Девушка сделала еще один шаг вперед и немного поклонилась в знак уважения. Единственное, что мог сделать в такой ситуации учитель, дабы не попасть в неудобное положение, что есть маленькая смерть для любого японца, это сделать вид, что ничего необычного не происходит.
Необычным в этом было только то, что имя Акира было мужским. И до этого момента никто не встречал случая, чтобы им назвали девочку.
Для Номура Хироши, офицера в запасе и ветерана войны Первого Контакта, репутация и честь его семьи всегда стояли на первом месте. И даже если бы в их и без того образцовой семье было бы что-то не так, он до последнего бы создавал непробиваемую иллюзию того, что его семья самая лучшая и самая традиционная. И именно поэтому он, всегда страстно мечтавший о сыне, совершенно не расстроился, когда его жена Аямэ вопреки всем прогнозам врачей родила ему дочь. Отец дал девочке мужское имя, решив, что оно вполне для нее сгодится. В последствие он убедился, что дочь полностью оправдывала его надежды, ведь имя «Акира» означало «смышленый, сообразительный».
Акира с детства поражала всех ранним развитием, она раньше, чем ее сверстники, начала говорить и ходить. Хироши был готов днями не выпускать дочь из рук. Проявляя напускную строгость, до 7 лет, как это обычно принято, он ее баловал как мог. А когда ей исполнилось 10, он начал воспитывать ее как бы он воспитывал бы своего сына, а именно, как новобранца. Акира быстро привыкла к тому, что военная выправка и успехи по физ. подготовке для ее отца значат больше, чем какие-то успехи в пении или в той же математике, но, тем не менее, учебу она не запускала. И, чтобы порадовать отца, записалась в школьную спортивную команду.
Хироши никогда не хвалил дочь за успехи. Единственное, чего можно было от него дождаться, как знак особого расположения, это легкий кивок. В исключительных случаях легкая полуулыбка. Иногда казалось, что этот человек был вытесан из камня, кое-где уже обросшего многолетним мхом, как старый фонарь из легенды про Сенно Рикю, известного адепта и последователя учений о чайной церемонии. И как в том фонаре внутри Хироши горел огонь, который согревал его близких, несмотря на то, что его хозяин был весьма скуп на эмоции.
Но Акира чувствовала то, что отец ее любит, и совсем не расстраивалась, понимая, что мальчика он любил бы еще больше. И именно поэтому она делала все, чтобы ему угодить. А потом ей даже самой стали нравиться бесконечные физические упражнения во дворе на полосе препятствий в любое время года и любую погоду. Хироши вырастил ее поистине стойкой. В ней не было той хрупкости и нежности, которая обычно присуща девочкам из традиционных японских семей. Она как и многие ее сверстники изучала искусство того, как вести себя в обществе, но тем не менее, ей была милее одежда, не стесняющая движений, а не принятое на праздники кимоно, в котором она чувствовала себя как в праздничной упаковке.
Требуя от дочери беспрекословного повиновения, Хироши все же оставлял ей немного личного пространства для самовыражения, и поэтому не реагировал на эксперименты с внешностью, экстремальную косметику и остальные веяния современной моды. Единственное, что было для него важно, это то, что у него образцовая семья и то, что он воспитывает дочь как настоящего бойца.
Аямэ-сан работала реаниматологом в одной из местных клиник. В прошлом у нее была служба в военном госпитале, где она и познакомилась с Номура Хироши. Эта маленькая женщина с железным стержнем внутри много чего повидала за свою жизнь, ее всегда ценили за умение сохранять спокойствие даже посреди самого дичайшего хаоса и трезво оценить обстановку. После военного госпиталя, где всего ничего врачей разрывались между сотнями и тысячами стонущих и покалеченных солдат, работа в частной клинике стала для Аямэ путевкой на пожизненный курорт.
Она не слишком одобряла то, что ее муж фактически сделал из их дочери сына, но никогда не решилась бы высказать свое мнение вслух. Со своей стороны она принимала как могла участие в воспитании дочери, даже пыталась заинтересовать ее своей работой, чтобы впоследствии девочка все же выбрала более женскую профессию, а не поступила бы в кадетское училище как того хотел ее отец.
Но Акира слушала наставления матери с вежливым интересом и спокойствием, не более того. Из-за того, что отец и мать неосознанно пытались перетянуть ее каждый на свою сторону как в соревновании по перетягиванию каната, она даже никогда не задумывалась о том, чего она могла бы хотеть сама, вне влияния родителей. У нее просто не было на это времени, равно как и завести себе настоящих друзей.
Отношения с одноклассниками у Акиры не то, чтобы не складывались, они были какими-то ровными, и в то же время никакими. Она никого бы не могла однозначно назвать своим другом или подругой, ведь дальше общения по учебе дело никогда не заходило. А некоторые школьники и вовсе старались обходить странно выглядящую девочку с мужским именем стороной.
Можно сказать, что единственными приятелями Акиры были тренажеры в спортивном зале, беговая дорожка стадиона и самодельная полоса препятствий во дворе их дома, которую когда-то смастерил для нее отец. Именно пробежка или тренировка с грушей служили для нее способами отвлечься от невзгод или лучшим отдыхом от книг. Акира умудрялась одновременно быть лучшей и в спорте и по учебе, особенно по точным наукам. После теста на профпригодность у нее были самые высокие показатели по склонности к логическому типу мышления.
Несмотря на то, что медицина, к которой мать пыталась развить у нее интерес, была Акире совершенно не по душе, однажды базовые знания, которые невзирая на все сопротивления Аямэ-сан все же успела вложить ей в голову, спасли жизнь ее однокласснику. На уроке биологии во время препарирования лягушки с целью изучения нервной системы земноводных один из ее соученников, Хару, который наплевал на все запреты, никогда не расставался с жевательной резинкой, из которой он надувал огромные пузыри, которые, раздражая всех вокруг, потом громко лопал, наконец-то ей подавился, посинел и упал под парту на пол.
Пока девочки плакали, а учитель стоял над почти бесчувственным телом своего подопечного вместо того, чтобы побежать за школьным фельдшером, Акира молча и хладнокровно присела рядом с задыхающимся Хару, нащупала нужное место у него на горле, и, продизинфецировав скальпель, которым до этого разделывала лягушку, сделала надрез и извлекла злополучную жвачку до прихода школьного медика. Этот инцидент добавил ей в глазах учителей и одноклассника уважения, в котором она не сильно нуждалась. Она просто сделала то, что могла и как могла, также, как это бы не раздумывая сделала ее мать.
Узнав об этом от классного руководителя, Аямэ-сан начала гордиться дочерью и для себя решила, что сделает из дочери высококлассного врача чего бы ей это не стоило, по привычке забыв поинтересоваться мнением самой Акиры.
С этого момента давление на Акиру усилилось, причем теперь с обеих сторон и равновеликими силами: теперь ни мать, ни отец ни хотели уступать друг другу в борьбе за будущее дочери. Порой это напоминало битву слона с носорогом. В их доме начались скандалы, какие девочке было очень странно видеть — ее всегда спокойные и уравновешенные мать и отец, которые никогда не повышали голоса, что бы ни произошло, вдруг иногда начинали сверлить друг друга глазами, а затем натурально криком пытаться выяснить отношения. И в этом она привыкла винить себя, ведь если бы речь шла бы не о ней, ничего бы этого не было. Но в тот же момент принять чью либо сторону она боялась.
Один раз у них с матерью вышла ссора. Аямэ-сан уже в открытую начала давить на Акиру, чтобы та начала налегать на профильные предметы для поступления в один из медицинских колледжей. Акира не могла объяснить, как это вышло. Она жарко пыталась отстоять свою точку зрения, твердила, что она имеет право сама решать свою судьбу, но все было тщетно. Таким же образом можно было оказаться между двумя вагонами поезда во время сцепки, чем спорить с ее матерью.
Акира даже не поняла как все произошло. Она закричала и ее мать вдруг отлетела к стене, ударилась о нее и затихла, лежа на полу. Того, что разбилось окно, девочка уже не заметила. В панике она позвала отца в надежде на то, что он вызовет медиков и ее мать госпитализируют.
В отличие от нее самой, Хироши сразу понял, что только что произошло. Будучи военным, он видел это много раз в обучающих видео Альянса. Биотика. Больше ничем это не могло быть. Он видел нелюдей с этими способностями на записях с полей битв Войны Первого Контакта. Видел, как люди порой рассыпались в пыль раньше, чем успевали сделать хоть что-нибудь.
Это и повлияло на решение Хироши лечить жену дома, так как врачи бы обязательно нашли бы на ней следы удара биотикой, или же при недостаточной компетенции просто избиения. И в том и в другом случае они были бы вынуждены сообщить в полицию или бы в вышестоящие органы. А это значило бы только одно: дела их семьи были бы вынесены на общественное обсуждение, и она бы перестала бы быть такой, какой казалась — образцовой.
Но какие бы усилия не принимали отец с дочерью, на тот момент на время забывшие обо всех разногласиях и о вдруг пробудившейся биотике, Аямэ могли бы спасти только стационарное лечение и постоянное наблюдение врачей. Она умерла через неделю после инцидента. На похоронах, опуская на могилу венок из белых хризантем, Акира готова была разорваться изнутри из-за мучившей ее вины. Где-то в глубине себя она понимала, что в том, что произошло с матерью, больше виноват отец, для которого было важнее сохранить репутацию, нежели ее жизнь, но это мало ей помогало, ведь источником этой беды была она сама.
Больше всего она винила себя за то, что из-за страха перед авторитетом отца она совсем в тот час потеряла способность мыслить самостоятельно, а просто безоговорочно ему подчинилась. Акира дала себе слово, что больше никогда не допустит такой ошибки, больше из-за ее молчания никогда и никому не нанесут непоправимого вреда.
А тем временем ее отец продолжал принимать соболезнования и вести себя как ни в чем не бывало, в том числе, и по отношению к дочери. Казалось, он настолько заигрался в себя и образцовую семью, что не мог выйти из образа человека, который искренне верит в то, что вокруг него всё также, как в какой-то утопической идилии, а не как будто бы он оказался в самом центре водоворота неподвластных ему событий. И такое отношение, как будто бы не было ничего этого, ни болезни, ни похорон матери, было для Акиры вдвойне невыносимым.
Сама она тоже изо всех сил пыталась казаться нормальной, но то, что было сокрыто внутри, все эмоции, мысли и чувства просто разрывали ее изнутри. Она не знала, куда себя деть и чем еще занять, чтобы отвлечься от мысли, что она не совсем нормальна, а если это еще и вскроется, так вообще станет изгоем для общества. А этого Хироши точно не допустит. Приняв решение с этих пор во всем слушать отца, и в то же время кляня себя за него, Акира сама подошла к нему с разговором. Вопреки ее ожиданиям Хироши сохранил спокойствие и рассказал ей о том, что когда-то рассказывали ему про биотику. Он пытался внушить ей, что эти способности надо скрывать, и возможно, если она станет больше налегать на физкультуру, они могут исчезнуть навсегда. Но по его дрогнувшему голосу девочка поняла, что все это неправда, и что в этом он пытался в первую очередь убедить себя самого. Каким бы сильным он не хотел казаться, внутренне он порой был слаб, а последние события еще больше разрушали ту каменную стену, что он годами воздвигал вокруг себя.
С появлением людей в бордовой униформе внезапно прямо на пороге их дома Акира испытала какое-то странное облегчение. У мужчины и женщины, назвавшихся специальными агентами Сэнд и Стил корпорации «Конатикс Индастриз», состоялся очень долгий и тяжелый разговор с Номура Хироши. Он одновременно и понимал, что его дочери нужна помощь профессионалов, а то ее силы могут в один момент просто уничтожить его дочь, но в то же время боялся потерять последнего человека, который связывал его с этим миром. Он уже потерял жену из-за собственных причуд, а теперь перед ним замаячила угроза лишиться и дочери. Сама Акира не решалась принять участие в разговоре. До этого ее будущим пытались распоряжаться родители, и она не совсем понимала, каково это — попробовать выбрать самой.
Возможно, в тот момент Хироши увидел в глазах дочери ее мысли, а может быть, чувствуя перед ней вину за произошедшее, без колебания подписал все необходимые бумаги. Напоследок он сказал ей, что несмотря ни на что будет ждать ее обратно. Он воспитал ее воином, и это должно было ей пригодиться.
Джон Воглер
There's nothing I want but money and time
Million dollar bills and a tick tick tick tick
There's nothing more cruel
Than only nine lives
Unlimited spines
Will do the trick trick trick trick
«Million Dollar Bills» by Lorde
Если бы в те месяцы 2150 года фондовый рынок пошел бы немного вниз, мальчику по имени Джон Воглер могло и не представиться шанса появиться на свет в одной из частных клиник 2 декабря, в месяц, когда конец календарного года становится не так заметен, как конец финансового. А бизнес был для его родителей, Эрвина и Ады Воглер не вопросом жизни и смерти, а кое-чем гораздо важнее.
Эрвин и Ада познакомились на одной из тусовок, которые подпольно устраивали в Гарварде. Он учился на факультете государственного управления, а Ада готовилась получить диплом юриста, пройти частную практику, а впоследствии получить партнерство в юридической компании своего отца. Но та вечеринка, с которой они ушли, взявшись за руки, в темноту парка на громадной территории университета, перевернула всю их жизнь.
Эрвина в Гарвард пристроил дядя, который воспитывал его с младенчества, и мечтал, что хоть кто-то кроме него из их семьи продолжит сенаторскую династию, ведь у него самого росли две дочери-погодки, в чьих головах не было места ничему, кроме тряпок, побрякушек и дорогих машин. Но парень, увлекшись идеей создания собственного бизнеса, разбил вдребезги все его мечты. Не боясь остаться без ежемесячного финансирования, он скооперировался с ребятами с биохимического и технологического факультетов, и они начали разработку вживляемого чипа для контроля биохимических и возрастных процессов в центральной нервной системе. А Ада подсказала ему хитрый ход, как оформить паттент, чтобы разработка принадлежала только им, как и большая часть прибыли, что позволило практически оставить за бортом тех, кто помогал Эрвину над ней работать.
А потом дядя, к тому моменту уже сменивший гнев на милость и зауважавший племянника, который на его глазах вполне мог вырасти в главу собственной компании, помог пристроить его разработку в «Нью ЭйджБиокемикалс», одну из самых крупных компаний, производивших медицинское оборудование и комплектующие, а также искусственные суставы, органы и ткани. А Эрвин в свою очередь сделал все, чтобы его относительно крупная компания не превратилась в одно из дочерних предприятий медицинского бизнес монстра, а сохранила независимость, как владелец технологии, по которой производился чип.
Когда пошла первая волна колонизации, Ада и Эрвин, уже довольно прочно стоявшие на ногах, не раздумывая, решили инвестировать свои сбережения в зарождающуюся экономику Бекенштейна. Их знакомые крутили пальцем у виска, ведь для этого рискованного мероприятия пара изъяла из оборота астрономическую сумму, потеря которой могла подставить весьма болезненную подножку их бизнесу в случае неудачи, на которую ставили 10000 к 1. Но супруги Воглер были подобны царю Мидасу, у них обоих был нереальный нюх на прибыль. Вопреки всем прогнозам недоброжелателей их инвестиции за только первую пятилетку окупились более шести раз. Их семья просто купалась в дензнаках, не было ничего, что они не могли бы себе позволить, а они в свою очередь считали, что деньги, — это самая надежная защита от любых жизненных неурядиц. Ведь иногда они смогут даже вырвать человека из лап смерти, и на них вполне можно купить несколько лишних лет жизни, если понадобится.
К тому моменту, когда они задумались о появлении наследника, которому передали бы все, что они создавали в течение всех этих 30 лет, каждому из них было на тот момент уже более 50 лет, но так как за последний век медицина и здравоохранение шагнули вперед, для рождения ребенка возраст и здоровье перестали быть непробиваемой преградой. Всю беременность Ада провела на ногах, занимаясь делами компании. Единственное, в чем они с мужем пришли к общему решению, это то, что это должен был бы быть их ребенок, именно их, а не из пробирки. Они, устоявшие во многих финансовых штормах, отнеслись к этому, как к очередному испытанию.
Можно сказать, что мальчик по имени Джон Воглер появился на свет с золотой ложкой во рту. Он никогда не знал ни в чем отказа, но в то же время родители постоянно подавали ему пример, внушая, что деньги, конечно, во все времена и во всех ситуациях внушали почтение и уважение, а также служили рычагами воздействия, но они с матерью в этой жизни всего добились сами. И хотели бы, чтобы их сын пошел по их стопам до того, как станет наследником их компании.
Кто знает, может в будущем такая перспектива могла бы даже заинтересовать Джона — он вполне мог бы выучиться на инженера-технолога, благо, судя по еженедельным отчетам из школы, все предпосылки он для этого имел, более интересуясь точными науками, нежели гуманитарными. В отличие от его родителя, сумевшего на заре своей карьеры столкнуть две пограничные отрасли в своем производстве, направленность Джона, увы, была исключительно техническая. Но Эрвин Воглер был даже рад этому. Когда он заметил, что сына больше увлекают механизмы, чем химия, биология, генетика и иже с ними, он решил в будущем сделать все, чтобы сын поступил в Массачусетский технологический университет, ведь кроме отличного образования там можно было получить нечто большее, а именно, — нужные связи. Ведь даже сейчас в продвинутый век высоких технологий университетский галстук порой мог помочь решить некие сначала кажущиеся неразрешимыми проблемы.
Несмотря на то, что львиную долю времени оба родителя находились в разъездах по всему миру, и Джоном занимался полк наемной силы, а также он учился в одной из самых лучших и дорогих школ, его отнюдь не растили мальчиком-мажором, которого регулярно печатают в таблоидах на первой странице, когда он разбивает очередной аэрокар, купленный на папины-мамины деньги. Да, деньги почти для каждого в их семье почти всегда решали все. Но старшие Воглеры как никто другой знали им реальную цену. И прежде всего безоговорочно готовя сына себе на смену, они хотели вырастить из него достойного члена общества. Нет, не сверхчеловека, а просто нормального, среднестатистического хорошо образованного парня.
Порой сам Джон думал, что из него получился бы неплохой управленец или дипломат — он с детства легко сходился с людьми, а в школе, где в основном училась так называемая золотая молодежь, он быстро стал душой компании. По крайней мере, в своей параллели, но к тому же даже приобрел некий авторитет у старшеклассников. Но, скорее всего, его популярности способствовало и то, что он был квотербеком в школьной футбольной команде, и именно благодаря ему они держали первое место среди школ во всем штате. Родители поощряли его занятия спортом, хоть и не имели цели вырастить из него второго Джо Монтана. Они просто считали, что спорт, — это неплохое занятие и разрядка от всех тех стрессов и всего того напряжения, с которым Джон, будучи школьником, сталкивается почти ежедневно. А, став управляющим в его будущей компании, будет сталкиваться ежесекундно. Спорт должен был помочь воспитать в нем другую немаловажную сторону личности, пусть даже динамичный футбол впоследствии уступил бы место степенном гольфу.
То, что он, возможно, может быть не таким, как все, Джон начал осознавать сравнительно давно. На уроке физкультуры в школе срикошетивший от стены прямо ему в лицо баскетбольный мяч, легко отскочил от его щеки, как будто бы ударившись о барьер шлема, который парень привык носить на себе, играя в футбол. Но мяч летел с такой скоростью, что вполне был способен сломать ему нос, и даже не ободрал и дюйма кожи с лица. На этот случай, хоть он и весьма его озадачил, Джон не обратил должного внимания. Как и позже, когда тяжеленные блины, соскочившие со штанги во время тренировки, упали рядом с его ногой, а не на нее.
Да, Джон не отказался бы быть особенным, если бы это не вредило его имиджу и жизни. Но он не стал делать из этих нескольких эпизодов никаких выводов. Да, забавы ради в свое время он прочел несколько книжек с глупыми тестами и советами о том, как обнаружить или развить у себя сверхспособности, но не более того.
Насторожиться его заставил другой эпизод. Он почти всегда, за исключением нескольких случаев, ходил из школы домой пешком, главным образом потому, что просто любил прогулки в одиночестве. Это помогало ему очистить сознание и сбросить весь груз еще одного школьного дня. И тут неожиданно в небе над ним, когда он проходил под одной из бесконечно тянущихся магистралей, столкнулись два аэрокара, причем один из них, пробив ограждение, падал прямо на него, как в замедленной съемке. Джон не мог пошевелиться от ужаса, даже при том, что понимал, что через секунду он станет лишь мокрым месивом на асфальте под тяжестью многотонной металлической махины. И, кажется, на тот момент он потерял сознание.
Очнулся он от того, что кто-то бил его по щеке, пытаясь привести в чувство. Когда он смог открыть глаза, он увидел, что упавший с эстакады шаттл лежит метрах десяти от того места, где он упал. А он лежал именно там, где лишился чувств. Полицейский врач рассказал, что к счастью упавший шаттл был пуст, так что обошлось почти без жертв. А Джона нашли на том месте, где по всей видимой траектории должна была лежать эта груда искореженного металла. Сначала думали, что он тоже упал с эстакады, но потом поняли, что он случайный прохожий. Несмотря на все его заверения в том, что с ним все в порядке, его все же отвезли в одну из местных клиник, из которой его забрали родители.
Было, от чего повредиться умом. Ведь Джон видел, как машина падала прямо на него, и сознание он потерял за секунду до того, как понял, что между ним и падавшей махиной оставалось меньше двух метров. Ему хотелось бы с кем то поговорить об этом, но родители, жившие в реальном мире и крепко вросшие в него, просто бы ему не поверили и посоветовали бы меньше смотреть и читать фантастики на ночь.
А вот лучшему другу он вполне мог бы довериться. А такой был у него только один. Джейк. Они дружили лет 13 и были неразлучны. Сначала Джейк открыто завидовал Джону и по первости из кожи вон лез, чтобы у него было все такое же, как у Джона. Но вскоре он перестал это делать, так как понял, что это делает его смешным, а не крутым. Но именно Джейку Джон рассказал о своих подозрениях и о том, что творится с ним последнее время. И о том, что он когда-то читал — про дела давно минувших дней — аварию в космопорту и выброс в атмосферу нулевого элемента в Сингапуре. Первый раз за несколько последних дней Джон уснул без камня на душе.
А на следующий день, когда он пришел в школу, он почувствовал себя прокаженным, который невесть почему забыл повесить на шею колокольчик, предупреждающий о его приближении. Люди расступались и смотрели ему вслед брезгливо и жалостливо, как будто он был неизлечимо болен. Не надо было быть чертовым гением, чтобы догадаться, кто мог растрепать о его догадках о биотике, пробудившейся в нем. Вопрос был только в том, зачем ему это понадобилось.
Такого предательства Джон никак не ждал. Наверное, он недооценил, насколько Джейк завидовал ему все годы их «дружбы». А тут у него возникли перспективы занять его, Джона, место. Бывший кумир с поехавшей от собственных выдумок крышей стоял бы в стороне, также, как и он все эти годы.
Родителям сообщили о том, что, возможно, их сын может быть биотиком, из школьной администрации. Завуч по общественной работе заинтересовалась столь резкой метаморфозой в поведении одноклассников Джона Воглера, бывшей школьной звезды, относительно его. Несколько опрошенных ею в неофициальной обстановке лиц рассказали, что по его мнению он так называемый биотик. Ну или сходит по тихому с ума, они точно не знают. Эрвин и Ада заставили сына пересказать все его умозаключения, с помощью которых он решил, что может быть биотиком. А потом началось лечение…
Супругам Воглер казалось, что эта новая зараза, возникающая по всему земному шару то тут, то там, сродни эпилепсии, это болезнь, которую можно вылечить. И, возможно, после курса определенных инъекций, ее можно будет легко вытравить из организма. На «лечение» от биотики они не скупились, созывали консилиумы, помещали сына в самые дорогие клиники и исследовательские центры, но везде, сделав стандартные процедуры, лишь разводили руками.
Постепенно жалость и сочувствие у родителей сменилось на недоверие и брезгливость. Пару раз, когда в перерывах между обследованиями его забирали пожить немного дома, Джон, как ему казалось, подслушивал обрывки разговоров отца и матери о том, что может быть, им стоит попытаться еще раз. И однажды он понял, что речь шла о том, чтобы завести еще одного ребенка в надежде на то, что хотя бы этот будет нормальным.
Предательство Джейка на фоне всего остального он пережил сравнительно легко, но это было уже за гранью. В какой то момент ему даже расхотелось бороться дальше. Но через секунду он возненавидел сам себя за минутную проявленную слабость – следующим его желанием стало сбежать до того, как его упекут в еще одну очередную больницу.
Но очнулся он уже в больнице в одноместной палате. Судя по тому, что в его руке торчал свежий катетер, у него опять брали кровь на анализ, стремясь найти там загадочные антитела, вызывающие способности к биотике. Парень повернулся на бок, пытаясь уснуть, когда услышал, как дверь в палату открывается. Но вопреки ожиданием вошел не медбрат, а темноволосая миловидная женщина с располагающей улыбкой. Их разговор не был долгим. Она представилась, как специальный агент Стил корпорации «Конатикс Индастриз». В ее руках был комплект документов, подтверждающий передачу всех прав на Джона в пользование корпорации, и среди строчек мелкого текста Джон явственно видел подписи родителей. Следующий год, а может быть и дольше, Джон должен был провести на станции Гагарин, где таких же как он детей будут обучать и исследовать. Его привилегии, купленные деньгами родителей, с этого момента переставали действовать, теперь он был сам по себе.
Черный аэрокар агента увозил его из больницы на корпоративную квартиру. Впереди его ждала новая, неизвестная жизнь.
Айли Вэй
I felt the darkness, nothing else
Am I in hell?
Can you see me?
I am here
Air breathed and played over my face
I felt the shapes
I can't see
Why can't I see?
I don't know what to do
Where to go
I'm falling into void of afterglow
So help me, I can't breathe, I can't see
So tell me, will you stay here with me?
«Libretto Horror» by Iamthemorning
Несмотря на то, что у Айли Вэй была семья, они давно не жили вместе и она всегда чувствовала себя одинокой. Своих родных она видела последний раз в свои семь лет, а последние восемь — жила в интернате в пригороде Харбина. Нет, ее родители не были завсегдатаями местных тюрем или спившимися маргиналами, как это обычно бывает в историях про приютских детей. Они были учеными, сотрудниками Академии Наук при Министерстве Сельского Хозяйства Объединенного Китая. Да, они однажды нашли время, чтобы завести ребенка, но не более того. Воспитывать его сами они или не желали, или не имели возможности, поэтому определили девочку до совершеннолетия в интернат, где помимо нее находились представители самых разных социальных слоев — от «золотой молодежи», сосланной в это место после того, как преподаватели элитных закрытых школ не смогли даже за большие деньги вразумить вверенное им драгоценное дитятко, до детей преступников, подчас даже рожденных в местах заключения.
Корабли летали в космос, на других планетах образовывались людские колонии, не так давно состоялась первая война с инопланетянами. А горстка отказных детей, пригретых персоналом интерната, как и столетия до этого недоедала и скучала среди белых стен.
Для Айли приют имени святой Ли Джао поистине был адом на земле. Ее не оставляла мысль, что она оказалась лишней в собственной семье. У ее родителей просто не хватало времени на ребенка, поэтому его принесли в жертву карьере и исследованиям. У нее сохранилось не так много воспоминаний, чтобы сделать хоть какие-то осмысленные выводы о личностях родителей. Они были учеными, не просто служителями науки — ее фанатиками, готовыми положить к алтарю познания и свои жизни, и свою семью. Совсем как те ученые прошлых лет, когда технологии были не так развиты, как сейчас, когда врачи сознательно заражали себя туберкулезом или оспой, чтобы найти от нее лекарство, когда новые разработки испытывались на людях, а не на животных, для достижения наиболее качественного излечения.
Первые семь лет ее жизни, пока родители не отказались от попыток устроить семью в общепринятом определении, они много переезжали с место на место. Характер исследований ее родителей предполагал большое количество работы «в поле», — в прямом и переносном смыслах. И как только появлялась возможность расширить теорию на новой выборке данных — у родителей не возникало сомнений, они упаковывали немногочисленные вещи в контейнер и срывались с места. С каждым переездом жизнь Айли начиналась заново — все непрочные связи, идеи и надежды, связанные с каждым предыдущим местом, обрывались и терялись в дорожной пыли. За семь лет она объездила в рюкзаке родителей весь южный Китай, успела побывать даже в северном Тибете, где на станциях монорельса пассажирам запрещалось выходить на перрон во избежание асфиксии из-за разряженного воздуха.
Бесконечно так продолжаться не могло, в какой-то момент девочка перестала помещаться в рюкзак. Фактически, Сунь Хо и Хун Вэй Бин отказались от своей дочери. И для нее началась жизнь в белых стенах интерната, финансируемого культурным фондом Общества Сохранения Наследия Ordo Fratrum Minorum, иначе говоря — ордена францисканцев в том виде, в котором он дожил до XXII века.
Приютским детям рассказывали о том, как приходилось жить их предшественникам несколько веков назад. Каждый день, просыпаясь в пять утра, кое-как умываясь, а потом стоя коленями на ледяном каменном полу часовни, чувствуя весь холод промерзлой земли через многовековой камень и тонкую холщовую ночнушку, они мечтали о том, чтобы это место со всеми его обитателями провалилось под землю. Условия жизни современных воспитанников были куда лучше, их содержание и образование спонсировали меценаты Фонда. Но легче от этого становилось. Поскольку в самом интернате не было своих учителей, детей каждое утро доставляли транспортом в общеобразовательную школу, а каждый вечер возвращали в стены интерната.
Приютские дети везде были людьми второго сорта, Айли не вызывала интерес у мальчиков своего возраста. И дело было отнюдь не в уродливой школьной форме, которая выдавалась одна на все года обучения, а часто служила и парадной. Просто приютские дети сами по себе были словно окутаны атмосферой неприятия и отчуждения. Так что для Айли школьные дни и вечера превращались просто в поглощение новой информации.
Айли всегда считала, что за увитой плющом и виноградом изгороди приюта она изолирована от внешнего мира. Иногда, уходя в уборную и вставая ногами на сидение унитаза, Айли с тоской смотрела в маленькое окошко наружу, наблюдая, как изменялся пейзаж за окном: как падал снег, как появлялись первые листья, пекло солнце, ветер срывал с деревьев листья всех оттенков оранжевого и красного, и как снова падал снег…
Обитали приюта имени святой Ли Джао были поистине разношерстными. Тут были представлены почти все слои современного общества. Большую часть из них, конечно же, составляли те, кто рано или поздно оказывался или оказался бы на попечении государства, реже — дети из вполне благополучных, или сверх обеспеченных семей, за которыми нужен был присмотр и привитие им хотя бы элементарных правил дисциплины. Тут оказывались и воры, и наркоманы, и беспризорники, и дети из многодетных семей. Айли могла поистине гордиться своим происхождением, ведь в отличие от них всех у нее была семья, которая по ее заверениям могла забрать ее из приюта в любой момент. Она хотела бы в это верить. Но этого не происходило.
Айли думала, что она имеет привилегированное положение по сравнению с остальными приютскими, но на деле это оказывалось совсем не так. У каждого из воспитанников были «обязанности» по уборке той или иной части помещения. Обычно самые легкие — вымыть лестницу или выбить пыль из массивных фильтров системы кондиционирования воздуха — доставались самым младшим воспитанникам, но Айли с самого первого своего дня была зачислена в число старших, и это в возрасте семи лет! Учиться ей никто не мешал, более того — это поощрялось, несколько раз она даже получала почетные грамоты и некоторые послабления за успеваемость. Но это ничего не значило по сравнению с возможностью жить, как и большинство детей ее возраста, в семье и никогда не видеть того ужаса, что творился вокруг нее.
Отсутствие личного пространства, порой невозможность менять одежду так часто, как хотелось бы, по причине ее отсутствия или ветхости, даже отсутствие возможности быть предоставленной самой себе и развлечениям по выбору. В приюте присутствовал доступ в Экстранет, дети могли читать книги, но большинство развлекательных каналов были заблокированы, а вся доступная информация фильтровалась «для их же блага». Но тем не менее, зависая у терминала и жертвуя при этом обеденным перерывом, Айли выискивала интересные и необходимые ей данные, чаще всего обмениваясь ими с теми одноклассниками, кто не чурался ни ее приютского происхождения, ни двух ужасных туго заплетенных косичек, в которых приходилось прятать ее шикарные волосы, ни плохо сидящей одежды. Выбивать очередной десяток минут в Экстранете приходилось с трудом, но именно это и могло считаться ее личным временем, ведь от воспитателей скрыться было почти невозможно, равно как и от ее не по годам пронырливых и вездесущих одноклассниц.
А на самом же деле, все обитатели приюта были равны. И в условиях, в которых им надлежало жить до совершеннолетия, или до момента, когда их родные захотели бы их забрать обратно, и в общепринятом смысле. Они все, независимо от их положения за стенами интерната, были из плоти и крови. Ну, может быть, с разными генетическими наборами. Но у них была одинаковая нервная система, одинаковое зрительное и слуховое восприятие. И они все имели несчастье чем-то неведомым им самим провиниться перед своими родителями, так что рано или поздно очутились в этом месте.
На это на второй год обучения Айли указала Рейчел. Она была на 4 года старше и попала сюда прямо из полицейского участка. Туда ее в очередной раз привели, когда она попалась на улице за торговлей курительной смесью, содержащей громадную дозу хеликса. Познакомившись с Айли, Рейчел просто поразилась наивностью малышки, которую она выбрала себе для опеки, и быстро растолковала ей суть дела. Общаясь с Рейчел, Айли отчетливо осознала то, что всегда понимала, но не хотела принимать — человек всегда один. Даже если где-то у него есть биологическая семья, или какие-то связи, или иллюзия близких людей. Достаточно изменить любое слагаемое в хрупком уравнении отношений, достаточно столкнуть их с реальностью и ее испытаниями, — и правда вылезет наружу: ничто из этого на поверку ничего не стоит. Люди, их отношения, их эмоции, их «трудный выбор» и «правильные решения» — все это отталкивало Айли, вызывало у нее отторжение. В этом они нашли друг друга с Рэйчел, и в уравнении появилось еще одно слагаемое: всегда можно быть одному. Но если вас таких двое — у тебя есть свобода одному не быть.
Падал снег, равно как и все года ранее. Но этот день был необычен по сравнению с остальными, хотя бы тем, что это было 1 февраля, шестнадцатый день рождения Айли. Но подарков, как, собственно и чуда, ждать не приходилось. Она сомневалась, что кто-нибудь даже из воспитателей вообще мог знать о ее дне рождения. Только одна пожилая воспитательница, стоявшая на раздаче еды в столовой подмигнула девочке и тайно выдала ей из под полы завернутые в бумажную обертку леденцовые шарики. Едва лишь Айли проглотила угощение, как ее настигла старшая воспитательница и приказала вымыть пол в тренажерном зале, стоявшем отдельном от здания приюта, не принимая во внимание даже то, что обычно в порядок его приводила целая группа старших воспитанниц.
Айли, размышляя о своей нелегкой и странной доле, шла по дорожке между зданиями. Чтобы добраться до места, ей требовалось выйти за территорию приюта и обогнуть ее с противоположного торца. Девочка печально оглянулась вокруг, констатируя, что все это просто чудовищно — где-то в другом измерении люди живут по-человечески, пользуясь благами цивилизации и распоряжаясь собственной судьбой. А она вынуждена существовать в этой повседневности, увязая и застывая в ней, как муха в куске янтаря.
Погруженная в свои мысли, она даже не заметила, что в сквере на другой стороне улицы кто-то есть. Очнулась она уже придавленной к земле. Их было четверо и их намерения были вполне ясны. Сопротивляться было бесполезно. Айли попыталась было дернуться, но ее тут же огрели по голове. А потом была белая вспышка.
Она очнулась все там же, на тротуаре под стеной приюта, но не одна. Рядом с ней с повреждениями разной степени тяжести и без сознания валялись трое из тех ублюдков, которые поймали ее на свой страх и риск. Конечно, они считали, что у четверых против одной шансов позабавиться больше. Но что-то пошло определенно не так. И именно она, Айли, была причиной того, что трое человек во много раз крупнее нее лежали с таким видом, словно их ударило о бетонную плиту, которая потом еще и упала сверху. Сама же девочка помнила только удар по голове и вспышку, а потом все ее органы чувств взяли паузу.
Она даже не могла рассчитать, сколько времени прошло с того момента, как она ушла, но это было и неважно. По двум причинам. Что бы с ней ни случилось, воспитательницы не станут ее слушать, а просто накажут, или еще что похуже. А еще, никто не должен был узнать, что в ней пробудились какие-то странные силы. Сама Айли была довольна такой переменой, но даже она понимала, что выставлять напоказ и рассказывать о том, что сегодня случилось, не в ее интересах. И лучшее, что она могла на данный момент сделать — это пойти и попробовать домыть злополучный пол в зале.
Что удивительно, но наказания ей удалось избежать. Хуже всего было то, что ей пришлось пережить несколькими днями позже. Ничего не подозревающую Айли вызвали в кабинет управляющей приюта. Там были ее родители и один из тех четверых выродков, что на нее напали. Родителей она видела не так много и не так часто в своей жизни, чтобы у них были отношения, где она позволила бы себе кидаться им на шею при встрече. Так и сегодня она ограничилась легким приветственным кивком.
Но ни мать, ни отец ей не ответили. Наоборот, они смотрели на нее так, как будто бы ее обвиняли в том, что она подожгла весь приют, а потом станцевала на пепелище. Сначала она пыталась задавать вопросы, рассказывать о том, что с ней пытались сделать, но ничего не помогало. Айли когда-то казалось, что пропасть, разделяющая ее и родителей, не может стать больше. Но сейчас она понимала, насколько заблуждалась.
У нее просто мутилось в глазах, когда она слышала голос управляющей, как она рассказывала при свидетеле событий родителям о том, что они породили монстра, покалечившего троих человек. Оказывается, одного из ее обидчиков не успело зацепить волной силы, которая высвободилась из Айли в тот момент, когда ее ударили по голове. И он мало того, что сумел отбежать в сторону, так еще и видел, как его друзей сначала поднимает в воздух, а потом расшвыривает в стороны как тряпичных кукол. А то, что это была девочка из местного приюта, он опознал по форме, забыв рассказать о том, при каких обстоятельствах четверо молодых людей из благополучных семей смогли пересечься с приютской девчонкой.
Если бы родители в тот момент приняли ее сторону и поддержали бы ее, то ей было бы несравнимо легче. Но они оба молча просто вышли из кабинета, а Айли, глотая слезы, бросилась вслед за ними, чуть не сбив их с ног по пути. И взглянув в их безучастные лица в очередной раз осознала, что должна рассчитывать только на себя.
Она не выходила из чулана, в котором заперлась, вот уже два дня, игнорируя сначала увещевания, а потом угрозы воспитательниц. Ей казалось, что вот-вот она просто сойдет с ума, не сможет справиться с собой, но с другой стороны, исчезнет та часть ее личность, отвечающая за здравые поступки. Родители ее бросили, друзей, кроме Рейчел, что выпустилась из приюта год назад, у нее не было, а свита управляющей уж точно была наслышана о том, что девочка на ровном месте калечит людей. Поэтому сырой затхлый чулан с закрытой изнутри на массивный засов стальной дверью стал ее личной крепостью.
Но на третий день ее одиночество нарушили. Она проснулась от того, что кто-то парой оглушительных выстрелов сорвал дверь с петель. Еще не отойдя ото сна, Айли успела заметить в белесом дыму лишь пару в бордовой униформе, которая подхватила ее на руки и буквально вынесла под руки из приюта, отмахнувшись от что-то кричащей управляющей. Быстрым шагом преодолев территорию интерната, мужчина и женщина погрузили Айли на заднее сиденье припаркованного на газоне черного аэрокара, пристегнули ее ремнем и тронулись с места.
Оцепеневшая от холода в чулане Айли сперва неуверенно выглядывала из-за спинок высоких кожаных кресел, но постепенно стала согреваться и соображать. В какой-то момент женщина достаточно приятным, не передающим угрозы или приказа голосом сказала: «расслабься, ты в безопасности». Мужчина был сосредоточен на дороге и огибал закоулки никогда не спящих улиц города, спеша быстрее покинуть его до наступления часа пик и утреннего трафика.
Наконец, когда бетонные стены и узкие тротуары за окном сменились вереницами теплиц и открытых полей, аэрокар опустился на землю у придорожного кафе. Мужчина вышел, разминая затекшие плечи, а женщина повернулась к Айли. В этот момент девушка смогла рассмотреть знаки отличия на бордовой униформе: «Конатикс Индастриз». «Я — специальный агент Стил». Улыбка этой темноволосой женщины не предвещала ничего плохого, наоборот, располагала к себе. «Учитывая, что твои родители отказались от прав на тебя, мы посчитали, что тебе не за чем больше проводить свои дни в стенах приюта». Вернувшийся со стаканом кофе и едой мужчина продолжил фразу. «Юридические нюансы твоей передачи под опеку корпорации мы решим задним числом». Передав Айли коробочку с лапшой и каким-то мясом, а своей напарнице стакан с кофе, он поднял аэрокар в воздух и продолжил движение в поля.
По дороге на корпоративную квартиру агенты, второго из которых звали Сэнд, объяснили девушке, что представляют корпорацию, изучающую феномен биотики. Феномен, проявившийся у Айли, что было отчетливо запечатлено на камерах сети городского наблюдения. Ее ждал шаттл на станцию Гагарин, где ей, и таким же, как она, предстояло пройти обучение. Ей предстояло научиться управлять своими способностями, и с их помощью найти себе достойное место в жизни, где не будет места ни приюту, ни родителям, готовым отдать своего ребенка в угоду карьере.
Впервые в своей жизни Айли начинала чувствовать, что теперь действительно что-то зависит от нее.
Марина Гершвин
Did you ever dream
We'd miss the mornings in the sun
The playgrounds in the streets
The bliss of slumberland
We are family
No matter what they say
But boys are meant to flee
And run away one day
Марина Гершвин родилась на Земле, 9 января 2151 года. Она всегда была очень тихим ребёнком — в самом буквальном из смыслов.
В детстве она почти не кричала и очень редко плакала. Потом, став старше, напугала родителей тем, что совершенно не говорила. Её мать, Лилия, запаниковала, когда девочке было четыре года — и следующую пару лет таскала Марину по разнообразным учреждениям, специализирующимся на умственно отсталых детях.
Отец Марины, Виктор, всё это время пытался вяло протестовать: он был уверен в том, что его дочь — человек не просто не отсталый, а очень даже сообразительный — просто предпочитает не демонстрировать этого на публике (что, с его точки зрения, указывало на её ум и даже мудрость, не свойственную столь юным особам). В отличие от матери, женщины крайне активной, яркой и весьма шумной в бытовых вопросах, Виктор обладал спокойным нравом, мягким характером и не стремился немедленно переделать Марину на свой лад, а просто принимал её такой, какая она есть — и умел общаться с ней: улыбками, взглядами, жестами.
За эти два года у них даже выработался свой язык: прикосновение к руке означало «смотри» или «слушай»; голова, чуть склонённая набок — «продолжай», «мне интересно»; быстрое постукивание пальцами по столу — «мне скучно» или «поторопись».
Воспитатели на развивающей программе тем временем пришли к выводу, что Марина — не умственно отсталый ребёнок, но «имеющий свои особенности». Например, в своей группе она быстро научилась читать — и забросила это занятие. Перестала кивать воспитателям на вопросы («Про что эта история? Про лисичку? Про котика?..»). Зато дома отец неоднократно заставал Мари, как он её называл, за листанием его книг. Марина презирала детские передачи и развивающие программы с картинками, и просто отворачивалась от них — зато, как заметил Виктор, любила Конан Дойля. У них дома было много бумажных книг — большая редкость, ценное достояние! — так как и Виктор, и Лилия были историками, и коллекционировали старые издания. Лилия, увидев, как ребенок тянет из шкафа книгу, конечно же, тут же расшумелась — но Виктор впервые, наверное, со свадьбы проявил твёрдость и запретил ругать дочь за то, что она берёт книги. Он поощрял молчаливый интерес Марины, радуясь, что она познавала мир хотя бы так.
Однажды утром — начало октября, ясный полдень, — Марина принесла отцу учебник по геометрии для восьмого класса, и, показав пальцем на одну из формул, чётко и внятно произнесла:
— Тут ошибка.
Виктор автоматически поинтересовался, где именно — и только мама уронила чашку, и кофе с молоком растекся пятном по светлой льняной скатерти, наследию бабушки Гершвин.
С тех пор Марина начала разговаривать: осмысленными, чёткими фразами, смирившись с тем, что даже самые близкие ей люди понимают всё быстрее, если сказать словами. Хотя слова всё равно ей не нравились — разве можно словами передать то, как восторженно дрожат пальцы, когда ты увидел нечто новое и прекрасное?..
Лилию бросало из крайности в крайность: раз уж ей повезло, и её дочь оказалась удивительно сообразительной, она устроила девочку в школу для одарённых детей. Марина несколько лет ездила на занятия, успешно выполняя домашние задания и даже умудряясь как-то отвечать на уроках — учителей предупредили, что «Мариночка такой уникальный ребёнок, у неё были проблемы с голосом, ей нельзя громко разговаривать» — но за все эти годы в жизни Мари не появилось ни одного друга, ни даже товарища. Дети сторонились странной ученицы, она не испытывала никакой необходимости в их внимании и обществе.
Увы, такое поведение обернулось драмой: когда ей исполнилось тринадцать лет, в классе началась травля. Ей не давали отвечать на уроках, её дразнили, её вещи пропадали — и потом находились то в мужском туалете, то в фонтане перед школой. Марина молчала и держалась — до того момента, как обнаружила в школьном коридоре разодранную на листы книгу. Тогда её дар проявил себя в первый раз: Мари зашла в класс, едва сдерживая слёзы (книге было почти сто лет!), — и в тот же момент вещи, лежащие на столах других учеников, принялись дрожать, подпрыгивать на месте, а потом и вовсе вылетели в открытые по случаю хорошей погоды окна.
На следующий день Марина в школу не пришла — зато пришла её мать, и со скандалом добилась того, чтобы «её гениальная девочка» сдала школьную программу экстерном — что Мари и сделала. В четырнадцать она уже закончила школу, имея «отлично» по физике, алгебре, геометрии и — неожиданно — музыке. Музыку Марина очень любила — особенно старые, действительно старые композиции: Моцарта, Шопена, Листа.
— Они про одно, — сказала она как-то отцу в ответ на его вопрос о том, что общего у музыки и физики. — Они описывают мир.
Следующий год она почти безвылазно провела дома: изучала современные научные теории, продвинутую физику и учебники по инженерному делу — ей было интересно всё, что описывало принципы устроения мира.
...Когда ей исполнилось пятнадцать, Марина подала заявку на дистанционное обучение в Университете. Но вместо ответа в их доме появились двое: мужчина и женщина. Они представились как агент Сэнд (высокий, худой, интеллигентный) и агент Стил (рост чуть выше среднего, тёмные волосы и ледяной взгляд) и сказали, что хотели бы поговорить о Марине.
— У вас очень особенный ребёнок, — мягко начал агент Сэнд, и Лилия тут же перебила его.
— О, да! Она…
— Гениальна, или почти гениальна. — В беседу включилась Стил, и перебивать её Лилии почему-то не хотелось. Агент, словно бы специально сделав паузу, чтобы проверить реакцию миссис Гершвин, удовлетворённо дрогнула губами (почти улыбнулась), и продолжила.
— Но, кроме музыки, математики и физики, у Марины есть ещё один талант. Не так ли? — Агенты одновременно повернулись к дверному проёму, в котором несколько секунд назад появилась Мари.
— Вы присоединитесь к нашей беседе? — Сэнд сделал приглашающий жест рукой.
Марина подошла, села ближе к отцу. Стил, тем временем, продолжила.
— Не буду скрывать: кроме вашей дочери, есть другие подростки с похожими способностями. Увы, судьба большинства из них не завидна: я думаю, вы прекрасно знаете о том, как сильно люди боятся того, чего не понимают — и тех, кто отличается от них самих. Но мы работаем в Программе, цель которой — социализация подростков с биотическими способностями. Это закрытое учреждение, где юных биотиков научат контролировать себя — и тогда у вас, Марина, будет шанс стать не изгнанником или пугалом, но героем, который откроет для себя и других таких же, как вы, новые возможности и перспективы в жизни.
— Не будем скрывать: вам будет нелегко. Но у вас есть все данные, чтобы справиться с этой задачей.
—И… там будут другие дети, такие же, как Мари? - Отец подал голос впервые с начала беседы. Но для Марины именно его мнение было если не решающим, то тем, с которым она всерьёз считалась.
— Всё подростки - разные. Но у каждого из них есть необходимость научиться управлять своими необычными талантами. — Агент Сэнд улыбнулся, и Марина подумала, что глаза у него намного добрее, чем у его напарницы.
...Вечером она уже собирала сумку. Ей было тревожно: чужое место, много людей, много шума. Там не будет отца, который всегда так хорошо понимал и чувствовал её. Там не будет матери, которая, чуть что, бросалась защищать её от любой угрозы. Там не будет никого, кто знал бы её язык прикосновений… И всё же она решительно паковала вещи по списку, присланному агентами. Да, ей будет тяжело и страшно — но на этот раз она попробует обуздать свою силу.
Саша Метелина
So please don't take me for no fool
Spend a lifetime in your shoes
And now I'm walking
Yes, I'm walking
Through the fire I'll keep burning on
Will I hold myself together
When it all goes wrong?
«All Goes Wrong» by Chase & Status
Саша Тарли родилась 17 января 2151 года в Вейл-оф-Гламорган, Южный Уэльс, Великобритания, в семье коренной валлийки Дилис Тарли и русского эмигранта Андрея Метелина. Когда-то он приехал в Уэльс по обмену опытом на один из горнодобывающих комбинатов близ Южно-Уэльского каменноугольного бассейна, влюбился в местные бескрайние поля и древние замки и решил осесть тут навсегда. Не сказать, что он был легко увлекающимся человеком, но он без колебаний решил променять карьеру управленца в огромном холдинге на работу на маленькой автоматизированной ферме, принадлежащей сначала родителям его невесты Дилис Тарли, а потом уже и их новоявленной семье.
Семья Дилис считала, что она вполне удачно вышла замуж, ведь лишние руки на ферме никогда не мешают, особенно, при учете того, что климат на берегу Бристольского залива порой бывает суров. Их даже не пугало то, что жених не был валлийцем, в них не было этого снобства, так присущего их восточным соседям, они с радостью приняли Эндрю в семью, а позже очень обрадовались внуку Натаниэлю.
Поводом для первой семейной ссоры послужило то, что Дилис ни в какую не соглашалась менять фамилию на фамилию мужа, и более того, собиралась дать ее своему сыну. Эндрю был не против продолжения династии фермеров, но полагал, что это можно делать и под фамилией Метелин, никакого ущерба бы это выращиванию и выпасу овец не нанесло бы. Но хрупкая и в чем-то порой даже слабохарактерная Дилис в этом вопросе закусила удила. Единственное, о чем они все же сумели договориться, это то, что все девочки в семье, если таковые будут, получат фамилию отца.
Дилис думала, что она хорошо знает своего мужа. Однажды он просто не пришел домой. Дилис соблюла все необходимые сроки и подала заявление в полицию о пропаже Эндрю Метелина. Она и не могла предположить, что он сможет выкинуть такой номер, как оставить беременную жену с маленьким сыном на руках и уехать колонизировать Шаньси. Ее шокировало то, что документы на развод ей привез адвокат вместе с письмом, в котором ее теперь уже бывший муж рассказывал о том, что он сделал и зачем.
Саша родилась уже в неполной семье. Единственное, что у нее осталось от отца, которого она никогда в жизни не видела и отчаялась уже увидеть, это была фамилия. Дилис не поддалась жажде мести из-за предательства мужа и соблюла раннюю договоренность, дав новорожденной дочери фамилию Метелина, что не нашло понимания у ее семьи, считавшей, что русский гад обманов влез в честную семьи, а потом уполз не прищемив хвоста.
Девочка росла беспроблемным ребенком. Единственное, что порой раздражало мать, это склонность придумывать всякие небылицы. Иногда после прогулки со старшим братом она рассказывала такие истории о том, что произошло прямо на их глазах, что даже Натаниэль диву давался и слушал раскрыв рот. Девочка порой была так убедительна, что сверстники даже начинали ей верить. С детства все дети в деревне, где они жили делились на тех, кто общался с Сашей потому, что им нравилось слушать ее рассказы и при свете дня и на ночевках у костра с палатками, а других раздражала ее манера общения. Возможно, потому, что ей завидовали, ибо сами были на такое неспособны. Несколько раз дело доходило даже до драки. Драться Саша кое-как умела, но не горела желанием разбираться со своими обидчиками, предпочитая ябедничать на них своему старшему брату, который охотно защищал младшую сестру.
К слову сказать, мать тоже не слишком поощряла Сашины выдумки, правда несколько раз разрешила послать свои истории на один из областных детских конкурсов, а полученную за участие грамоту даже вставила в рамку и поставила на каминную полку. Дилис считала, что выдумки могут подождать, главное, — это крепко стоять на земле и получить полезную профессию для работы на ферме, как делали все предыдущие поколения семьи Тарли. Именно из-за этой приземленности Саша и перестала воспринимать мать как своего лучшего друга, предпочитая общаться и поверять все свои тайны и мысли своему старшему брату Натаниэлю.
В школе Саша была первой по предметам, где нужно было проявить нелинейное и подчас самое безумное воображение, что удавалось ей как никому другому. Но с предметами, где требовалась усидчивость, внимательность и аккуратность, у нее ничего не получалось. Ей было совершенно неинтересно извлекать корни и интегралы, а также часами вычерчивать углы и тратить свое время на опыты и наблюдение за тем, что же произойдет, если красную дрянь в пробирке налить в колбу с желтой. Вместо этого она могла бы полностью отдаться своему любимому занятию. Она всегда мечтала стать писательницей и даже начала собирать черновики, где она записывала свои истории, чтобы впоследствии оформить их в сборник. А пока она записывала приходящие ей в голову мысли в тетрадке, которую все считали ее личным дневником, ибо она прятала ее в сумку при приближении к ней и никогда с ней не расставалась. Еще охотнее она проводила время в библиотеках, где могла остаться наедине с книгами, которые завораживали ее и увлекали в совершенно иной мир, который ей нравился больше окружающей действительности, хотя и она была неплоха.
Единственное, что доставляло девочки неудобства, так это желание матери сделать из нее либо технолога, либо ветеринара, а сама же Саша была совершенно не в восторге от перспективы впоследствии закончить свою жизнь бегая по колено в сене и навозе возле занедужившей овцы. А Дилис порой зудела как осенняя муха, давая дочери наставления о том, что она должна прожить всю жизнь на родной земле и продолжить семейную традицию, а не витать в облаках, а так же предполагалось, что потом Саша сменит ее во владении фермой, так что без своего ветеринара никак не обойтись. Более всего Сашу раздражало то, что к ее брату Натаниэлю с подобными разговорами мать не подходила, что давало пищу для размышлений о том, что Дилис считает, что в отличие от девочки, он способен на нечто большее, чем осматривать бесконечное поголовье овец, присматривать за ними, а также полоть метровые грядки с кормовыми культурами. Брат учился в старшей школе и готовился к поступлению в колледж с последующим продолжением учебы в одном из крепких середнячков среди университетов страны. Будущее же Саши ограничивалось школой и сельскохозяйственным техникумом в столице графства Вейл-оф-Гламорган.
Эндрю Метелин обвалился им как снег на голову, так же неожиданно и некстати, ведь к моменту его появления у них уже был устоявшийся семейный уклад, и возвращение блудного отца в него уже никак не вписывалось. Когда он появился на горизонте, Саша, кормившая во дворе кур, первая прибежала к матери с новостью о том, что к ним идет какой-то незнакомый человек. Дилис сама вышла из дома, и, хорошенько разглядев незнакомца, велела Натаниэлю увести сестру.
Саша вся извертелась, желая узнать, что же такое происходит, но вырваться из цепких рук брата было не так просто. Уже потом, вечером, когда они вернулись от соседей, мать и незнакомец сидели за столом. Дилис пригласила детей составить им компанию. Саша поняла по отстраненному и сердитому взгляду, который ее брат кинул на человека, что он был ему знаком. Новость о том, что это и есть ее отец, просто ошарашила девочку, так сильно, что она, рыдая, выбежала из кухни.
Тем же вечером к ней в комнату пришла мать и рассказала, что Эндрю теперь снова будет жить с ними, он решил вернуться к своей семье, и она, Дилис, приняла его не потому, что его появление всколыхнуло в ней казалось бы уже сгоревшие чувства, а потому, что детям нужен отец, а лишние руки на ферме никогда не бывают некстати, особенно мужские. Она пересказала дочери историю их знакомства в далеком 2151, как он их оставил, как оставил письмо, в котором объяснил, что из-за собственных иллюзий он оставил семью и думая, что женившись и осев в Уэльсе, что-то пропускает в своей жизни. И именно поэтому он решил попытаться начать все сначала где-то в другом месте, желательно за пределами Земли.
Последние 4 года он прожил на Шаньси. По его словам он быстро разочаровался в своих розовых очках и ожиданиях. Вернуться и повиниться перед семьей сначала ему мешал стыд, так как объяснение его поступка вдруг показалось ему таким, каким оно было на самом деле — глупым и донельзя нелепым. По части обобщения такое мог совершить вчерашний мальчишка, но уж точно никак не зрелый человек, отец семейства. А потом Шаньси оказалась захвачена турианцами, и несколько долгих месяцев он провел в подземных коммуникациях, выживая вместе с другими колонистами до прибытия Второго Флота.
Последние события полностью излечили в нем дух авантюризма, он все чаще, смотря на пепелище и разрушенные дома, оставшиеся после налета турианцев на некогда людскую колонию, стал вспоминать зеленые поля Вейл-оф-Гламорган и свою семью. Он видел семьи, оставшиеся без отцов и матерей, семьи, которые были уничтожены в полном составе. И именно последним он завидовал — ведь даже перед лицом смерти они не расставались друг с другом. Это и окончательно подтолкнуло его к тому, чтобы вернуться.
Но, несмотря на все это, Саша продолжала относиться к Эндрю настороженно, и звала его исключительно по имени. Он же сам очень тепло относился к дочери и старался провести с ней как можно больше время, может из-за того, что чувствовал перед ней вину в том, что бросил ее до рождения, а может потому, что опять пытался наверстать все, что не успел.
Идиллия не продлилась долго. Несмотря на то, что Эндрю почти полностью отошел от своих военных воспоминаний и уже почти перестал по ночам пугать семью своими криками, а также вновь включился в процесс управления и работы на ферме, вдобавок к этому он нашел себе еще одно развлечение – бытовой алкоголизм. С тех пор редко кто ухитрялся видеть его трезвым.
Еще одним потрясением для Саши явился отъезд старшего брата на учебу в Лондон. Натаниэль с блеском сдал вступительные экзамены в Лондонский политехнический институт. За последний год он приехал домой всего два раза. Один раз на Рождество, второй — на день рождения Дилис. Отца он игнорировал. Саша получала от него подарки на все праздники и без повода, но они не заменяли ей живого общения, ведь она была очень близка с братом. Ей казалось, как будто кто-то разделил ее и Натаниэля как сиамских близнецов и долго они друг без друга не проживут.
Тем временем проблемы нарастали как снежный ком. Из-за почти не прекращающихся скандалов Саша как можно реже старалась быть дома, убегая посидеть где-то за пределами фермы с книгой или ночуя у подруг. В школе тоже было не все гладко. Так как их городишко был небольшим, все дети из него ходили в одну и ту же школу, соответственно в округе все друг друга знали. Как то раз один из Сашиных одноклассников посмел открыто высмеивать ее семью под одобрительный гогот своих подпевал. Сначала он говорил гадости о Дилис и ее ферме, а потом переключился на Эндрю, став называть его алкоголиком и припадочным, ведь в пьяном угаре тот иногда действительно творил безумства на потеху соседям.
Саша не любила драться. И не умела. Но несколько раз просила отца показать ей пару приемов. А он на тот момент предпочитал бутылкам компанию дочери, поэтому охотно согласился. Саша уже почти освоила ключевые удары и блоки, как парочка была замечена Дилис, которая разом пресекла занятия и сделала выговор сначала мужу, едко сообщив, что если он хотел бы общаться с сыном, то необязательно теперь растить его из дочери, а Саше за то, что девочке не место в драке. И вот сейчас уроки отца пригодились. Саша с легкостью впечатала обидчика в стену. Да, где-то в глубине души она даже была с ним согласна. Но она считала, что критиковать ее семью никому не позволено.
Но победа была недолгой, так как ее соперник превосходил ее в весе. Он умудрился сгруппироваться и нанести девочке ответный удар, который, к счастью скользнул по скуле. А потом свет померк.
Очнулась девочка уже дома. Отца рядом не было, лишь одна Дилис, и она разглядывала дочь как будто бы та была безнадежно больна. Она тряслась мелкой дрожью и все повторяла, что это ее вина и во всем виновата только она, что не смогла уберечь от этого своего ребенка. От чего «этого», — Саша не понимала.
И лишь спустя день постельного режима к ним домой пришел мужчина в багровой форме, представившийся как специальный агент Сэнд из корпорации «Конатикс Индастриз». Он и объяснил девочке, что во время драки с одноклассником пробудились ее способность к биотике. И самое лучшее, что она может сейчас сделать, — это принять участие в специальной Программе биотической адаптации. Научившись управлять своими способностями, она сможет жить обычной жизнью, и ее сила не станет для нее обузой.
Саша выглядела совершенно растерянной. В первый раз от нее требовали принятия столь серьезного решения, и рядом с ней не было никого, кто бы мог ей в этом помочь. Натаниэль был в Лондоне, отец спал вдрызг пьяным в соседней комнате, а мать с полубезумным видом стояла рядом. Надеяться, кроме себя самой, было просто не на кого. Поэтому Саша, быстро взвесив все за и против, сделала выбор сама.
Валентина Савина
Pain, without love
Pain, I can't get enough
Pain, I like it rough
'Cause I'd rather feel pain than nothing at all
You're sick of feeling numb
You're not the only one
I'll take you by the hand
And I'll show you a world that you can understand
This life is filled with hurt
When happiness doesn't work
Trust me and take my hand
When the lights go out you will understand
Лет до пяти Тина и Ника были обычными карапузами — в меру упитанными, здоровыми, розовощекими и постоянно дерущимися. Родители их баловали, в доме всегда были няни, которые развлекали девочек. Отец был штабным военным, мать после рождения девочек так и не вышла на работу. И еще у них была сестра Андреа. Она была идеальной и недостижимой. И еще очень занятой. К тому моменту, когда Тина и Ника уже помнили себя, Андреа уже поступила в Академию космического флота (став самой молодой курсанткой в истории академии). Сестры видели ее только по видеосвязи и во время редких каникул. Она была отличной — веселой и очень умной, но родители всегда запрещали им играть («не отвлекай Андреа, она учится», «не лезь к сестре со своими глупостями», «не шумите вы так»). Впрочем, приезжала она нечасто, а как только уезжала — внимание матери снова переключалось на них.
Когда им было по 5 лет, Андреа неожиданно потеряла сознание в Академии. Школьные врачи диагностировали у нее переутомление и отправили ее домой в академический отпуск. Дома обморок повторился и родители забили тревогу. Андреа отправили на кучу обследований и вскоре получили вердикт врачей: неоперабельный рак мозга. Родители боролись за Андреа. Были пущены в ход все средства, все связи, но не помогло ничего. Через месяц больниц и химиотерапии ее отпустили домой, где она умерла через три дня, почти не приходя в сознание из-за обезболивающих.
Все это Тина и Ника узнали потом. Тогда они не видели и не знали почти ничего. С ними сидели няни, которые старательно уходили от ответом на вопросы сестер «где родители?» и «куда увезли Андреа?». Потом были похороны. Все время шел дождь. Отец рыдал. Мать будто не видела ничего вокруг. Всем управляла их тетя, приехавшая сразу после смерти Андреа. Она же жила с ними еще пару месяцев — обустраивала дом, занимала девочек и поддерживала родителей. Потом она уехала, и началась какая-то новая жизнь.
Фотографии Андреа так и остались висеть почти в каждой комнате. Все ее дипломы и грамоты мама собрала в гостиной на видном месте. Постепенно все игрушки были заменены на космические кораблики и кукол-пилотов. Девочкам стали покупать только синие платья и комбинезоны. А в очередной поход к парикмахеру им вдруг отрезали мягкие пушистые локоны и они оказались с одинаковыми короткими каре. Как у девочки на фотографиях.
Как раз тогда началась Война Первого контакта. Для Тины это оказалось не только страшно, но и захватывающе. Вот для чего училась Андреа! Космический флот сейчас впереди всех, пилоты станут героями. Она принялась штурмовать энциклопедию космоса, читать книги. Ника наоборот выглядела испуганной и подавленной.
Война закончилась также быстро как и началась, оставив чувство несправедливости. Но Тина собиралась учиться и собиралась стать пилотом, причем военным — ведь теперь они не одни во вселенной и она знала — войны еще будут и будут еще противники из других миров.
Так вышло, что вопрос об обучении сестер даже не обсуждался. Они шли вслед за сестрой в Академию космического флота. Были извлечены старые программы, составленные для Андреа, приглашены старые учителя. Андреа с младших классов показала себя невероятно развитой и умной. Она обгоняла школьные программы, поэтому ей сначала добавили несколько частных уроков, а потом и вовсе перевели на домашнее обучение. Которое она завершила к 13 годам и с легкостью поступила в Академию (обычно, туда принимались экзамены у 14-15-летних подростков).
Ту же программу стали изучать девочки. Ни о какой школе речи и не шло. Учителя были явно смущены таким поворотом, но скоро перестали задавать вопросы.
А для сестер началась настоящая гонка. Очень скоро оказалось, что обе не выдерживают такого темпа, который с легкостью выдерживала Андреа. Тина тогда первая решила, что будет изучать только то, что необходимо для Академии. Все другие предметы ее раздражали — у нее и так не хватало времени. Еще больше раздражало, когда их таскали куда-то. Реже родители, чаще тетка, которая зачем-то возила их в театр и на глупые выставки. Тине хотелось только домой и решать тесты снова.
Еще они занимались спортом — теннисом и акробатикой. Но в теннис они играли только друг с другом, а тренер часто путал их. Честно говоря, Ника играла куда лучше в теннис, но тренер этого не знал, потому что сестры менялись формой, чтобы обе могли получить зачет, и тот от них отстал. Тина в ответ иногда подменяла сестру на занятиях по математике.
И еще Тина осознавала все отчетливее, что она не тянула. Программа для Андреа была ей не по зубам. Тина сжимала кулаки и вгрызалась в астрономию и математику. Ей нравилось, но она не успевала. И тем больше копилось раздражение к сестре — они шли почти вровень, но Ника, кажется, почти не прилагала к этому усилий — мечтала о чем-то, успевала листать свои альбомчики, а потом сдавала тесты совсем неплохо.
Тина не могла быть лучше Андреа, поэтому решила, что должна стать лучше сестры. В какой-то момент она перестала помогать той с математикой — пусть сама приложит усилия. И вот как-то (им только исполнилось 12), Тина очень хорошо сдала тест и побежала хвастаться результатами отцу. Отца она нашла в кабинете. Тот часто запирался в кабинете и работал там в тишине. Тина подумала, что не была в этом кабинете уже очень давно. Она впервые заметила, как неопрятно и пыльно стало в кабинете. От отца пахло спиртным. Она немного оробела, но все равно подошла и показала отцу результаты теста. Тот посмотрел на нее слегка мутным взглядом и потрепал по голове «Молодец, Энди» — сказал он — и посадил ее на колени. Тина почувствовала растерянность, а потом почти сразу — гордость — она наконец-то стала достойна!
С тех пор она часто приходила к отцу хвастаться успехами, а отношения с сестрой у нее совсем разладились. Но это было уже неважно — ничего не важно, когда впереди есть цель.
Увы, в 13 лет стало понятно, что ни она, ни Ника, пока не готовы к академии. Что же, следующая цель — поступить в 14, как все.
Тину начали мучить кошмары. Она просыпалась разбитой, но собиралась и садилась за учебники. Приближалась дата онлайн-теста — возможности поступить вне основного конкурса.
Ей не хватило пары баллов до поступления. Ника тоже запорола тест. Это могло бы быть концом, но был еще один экзамен — очный и до него оставался только месяц. Сестры стали ссориться по 10 раз на дню. Их раздражало друг в друге все подряд и они стали напоминать два отталкивающихся электрона. До экзамена оставалась неделя.
В очередной из дней они сидели и учились, когда Тина услышала равномерный стук, доносящийся откуда-то из глубины дома. Звук раздражал, мешал, сосредоточиться не получалось. Сестра сидела рядом и хмурилась и Тине вдруг захотела ударить ее. И убрать, наконец, этот звук. Наконец она не выдержала и встала с намерением найти источник звука.
В ушах шумело. Мерзкий стук стал чуть глуше, но никуда не исчез. Тина вдруг поняла, что это биение ее сердца. Она открыла глаза и поняла, что находится где-то в незнакомом месте. Белый потолок и непонятная аппаратура рядом. Рядом с кроватью (Тина оказывается, лежала в кровати) сидел незнакомый мужчина в бордовой униформе. Он представился агентом Сэндом корпорации «Конатикс Индастриз» и сказал, что хочет задать несколько вопросов об инциденте. Но Тина не помнила абсолютно ничего. Агент Сэнд рассказал, что у них с сестрой редкий дар, — такой, какой был у атаковавших Шаньси турианцев. Он называется «биотика». И с помощью этого дара сестры разнесли дом. В буквальном смысле этого слова.
Теперь их обеих ждала Программа — система обучения для биотиков. За пределами Земли. Тина почувствовала жгучую ярость и обиду — ей совершенно не хотелось лететь. Она должна была поступать в Академию! Но агент Сэнд сказал, что родители уже подписали согласие. К тому же, экзамены в Академию уже прошли, а им необходимо научится управлять своими способностями — они могут быть опасны для окружающих. Это было настоящее предательство — она старалась изо всех сил, а они так легко отказались от нее!
До отъезда Тина практически не разговаривала с семьей и с сестрой. И вообще чувствовала какую-то опустошенность и злость. И, конечно, страх — лететь в новое место, к незнакомым преподавателям и незнакомым детям, каждый из которых, теоретически, может разнести дом. Она конечно, тоже может, но понятия не имеет — как. А из близких рядом будет только сестра, которая, кажется, витает в облаках и всем довольна. И еще Академия... Академии ей теперь не видать, и она все еще чувствует из-за этого острую горечь.
Вероника Савина
This world will never be
What I expected
And if I don't belong
Who would have guessed it
I will not leave alone
Everything that I own
To make you feel like it's not too late
It's never too late
Even if I say
It'll be alright
Still I hear you say
You want to end your life
Now and again we try
To just stay alive
Maybe we'll turn it all around
'Cause it's not too late
It's never too late
«Never Too Late» by Three Days Grace
Вероника села и оглянулась. Первым, на что наткнулся её взгляд, было фото девочки в синей форме. Электронная рамка сломалась и фото мигало. Странно, но только сейчас Ника поняла, что эта девочка выглядит не так уж безупречно — не такая уверенная, форма немного измята, под глазами глубокие тени, выдающие напряжение и усталость. На фото ей 16 (почти столько же, сколько Нике) и уже никогда не будет больше.
Все вокруг было в обломках. Похоже было на взрыв (бытовой газ?). Но на самой Нике не было ни царапины. Как будто во время взрыва её накрыло силовым щитом.
Чего-то не хватало, что-то важное она упустила… Ника сжала виски руками. В голове гудело, её немного тошнило, перед глазами все плыло. И тут её осенило - сестра! Непонятно как, но на несколько минут она вообще забыла о существовании Тины.
Она нашла сестру в саду. Кажется, та пролетела несколько метров и упала в кусты. Тина не шевелилась, но отчетливо дышала. И точно также на ней не было видимых повреждений — ни одного. Вероника вытащила сестру на лужайку (попутно расцарапавшись до крови и расцарапав ее. С обиженным мявом из тех же кустов вылез их кот Роберт. Огромный котяра, никогда на памяти Ники не позволявший себе терять достоинства, сейчас жался к ее ногам и мелко трясся.
Так что же все-таки случилось? Тошнота немного улеглась и Ника почувствовала легкость. Как будто только что пробежала стометровку. Или как когда наконец-то получается долго тренируемый гимнастический элемент — уставшей, опустошенной, но довольной. Интересно, что скажут родители? И как это отразится на поступлении в Академию? И что, в конце концов, произошло?
Лет до пяти Тина и Ника были обычными карапузами — в меру упитанными, здоровыми, розовощекими и постоянно дерущимися. Родители их баловали, в доме всегда были няни, которые развлекали девочек. Отец был штабным военным, мать после рождения девочек так и не вышла на работу. И еще у них была сестра Андреа. Она была идеальной и недостижимой. И еще очень занятой. К тому моменту, когда Тина и Ника уже помнили себя, Андреа уже поступила в Академию космического флота (став самой молодой курсанткой в истории академии). Сестры видели ее только по видеосвязи и во время редких каникул. Она была отличной — веселой и очень умной, но родители всегда запрещали им играть («не отвлекай Андреа, она учится», «не лезь к сестре со своими глупостями», «не шумите вы так»). Впрочем, приезжала она нечасто, а как только уезжала — внимание матери снова переключалось на них.
Когда им было по 5 лет, Андреа неожиданно потеряла сознание в Академии. Школьные врачи диагностировали у нее переутомление и отправили ее домой в академический отпуск. Дома обморок повторился и родители забили тревогу. Андреа отправили на кучу обследований и вскоре получили вердикт врачей: неоперабельный рак мозга. Родители боролись за Андреа. Были пущены в ход все средства, все связи, но не помогло ничего. Через месяц больниц и химиотерапии ее отпустили домой, где она умерла через три дня, почти не приходя в сознание из-за обезболивающих.
Все это Тина и Ника узнали потом. Тогда они не видели и не знали почти ничего. С ними сидели няни, которые старательно уходили от ответом на вопросы сестер «где родители?» и «куда увезли Андреа?». Потом были похороны. Все время шел дождь. Отец рыдал. Мать будто не видела ничего вокруг. Всем управляла их тетя, приехавшая сразу после смерти Андреа. Она же жила с ними еще пару месяцев — обустраивала дом, занимала девочек и поддерживала родителей. Потом она уехала, и началась какая-то новая жизнь.
Фотографии Андреа так и остались висеть почти в каждой комнате. Все ее дипломы и грамоты мама собрала в гостиной на видном месте. Постепенно все игрушки были заменены на космические кораблики и кукол-пилотов. Девочкам стали покупать только синие платья и комбинезоны. А в очередной поход к парикмахеру им вдруг отрезали мягкие пушистые локоны и они оказались с одинаковыми короткими каре. Как у девочки на фотографиях.
Как раз тогда началась Война Первого контакта. Для Ники это событие было ознаменовано не только сообщениями по сети, но и тем, что отец наконец немного воспрял духом и с головой ушел в работу. Он почти не появлялся дома, а когда появлялся, — много говорил о контрнаступлении и многом другом, совсем непонятном. Ника тогда подумала, что все это — как плохая, неинтересная сказка. Ей не хотелось быть в этой сказке. Тина, напротив, — принялась штурмовать энциклопедию космоса. Война закончилась также быстро, как и началась, оставив чувство горечи и непонимания. Кто был прав? Зачем все эти смерти?
Но было и другое — с концом войны были открыты сотни новых миров. Новые расы, в принципе то, что человечество не одиноко во Вселенной перевернуло почти каждую жизнь. Человечество устремилось в космос и сплотилось. На первый ряд вышел Альянс.
Так вышло, что вопрос об обучении сестер даже не обсуждался. Они шли вслед за сестрой в Академию космического флота. Были извлечены старые программы, составленные для Андреа, приглашены старые учителя. Андреа с младших классов показала себя невероятно развитой и умной. Она обгоняла школьные программы, поэтому ей сначала добавили несколько частных уроков, а потом и вовсе перевели на домашнее обучение. Которое она завершила к 13 годам и с легкостью поступила в Академию (обычно, туда принимались экзамены у 14-15-летних подростков).
Ту же программу стали изучать девочки. Ни о какой школе речи и не шло. Учителя были явно смущены таким поворотом, но скоро перестали задавать вопросы.
А для сестер началась настоящая гонка. Очень скоро оказалось, что обе не выдерживают такого темпа, который с легкостью выдерживала Андреа (Ника потом начала думать, что именно из-за зарождающейся болезни ее мозг работал так быстро — так быстро и рано он сгорел). Нике куда больше нравилась история и история искусств, но на это категорически не хватало времени — в условиях гонки обучения предметы, которые были не нужны для поступления в Академию, просто исключались. Единственной отдушиной была тетя, которая приезжала раз в полгода и обязательно водила куда-нибудь сестер. Обычно они летели в Мельбурн и шли на выставку или в театр. Тина скучала, а Ника ждала этого каждый день.
Еще они занимались спортом — теннисом и акробатикой. Но в теннис они играли только друг с другом, а тренер часто путал их. Честно говоря, Ника играла куда лучше в теннис, но тренер этого не знал, потому что сестры менялись формой, чтобы обе могли получить зачет и тот от них отстал. Тина в ответ иногда подменяла сестру на занятиях по математике.
Так было до того момента, как им исполнилось 12. Тина тогда очень хорошо сдала тест и побежала хвастаться результатами отцу. Раздосадованная Ника (ее успехи были куда скромнее) поплелась следом. Отца она нашла в кабинете. Тот часто запирался в кабинете и что-то делал один. Тина сидела у него на коленях, а отец смотрел на нее так ласково, как не глядел раньше никогда. На Нику так точно. Масла в огонь подлила мать, которая сказала Нике, что та должна тянуться за сестрами.
Тогда Ника сжала зубы и начала стараться. И, конечно, всякой дружбе между сестрами пришел конец. Больше никакой помощи, никаких списываний. Нужно быть лучшей. Нужно быть лучшей, чтобы стать более похожей на девочку с фотографий. Ника понимала, что так неправильно, что нельзя соревноваться за то, чтобы занять в сердце родителей место мертвой девочки — но ничего не могла поделать. Она злилась и продолжала стараться.
Со временем она стала (не без злорадства) отмечать, что не так уж отстает от сестры, а где-то даже перегоняет ее. Но в 13 лет стало понятно, что ни она, ни Тина пока не готовы к академии. Что же, следующая цель — поступить в 14, как все.
По ночам Нике снился огромный водоворот. Он засасывал ее, а она знала, что чтобы выбраться, ей нужно бежать что есть сил — бежать, и не останавливаться. И однажды она во сне полетела и вырвалась из этого круга. На следующий день ее восприятие будто обострилось. Она без труда обыграла сестру в теннис, а потом — невиданное дело — обошла ее в тесте по математике. Ника немедленно побежала хвастаться отцу. Тот как всегда был в своем кабинете. Ника подумала, что не была в этом кабинете уже очень давно. Она впервые заметила, как неопрятно и пыльно стало в кабинете. От отца пахло спиртным. Ника немного оробела, но все равно подошла и показала отцу результаты теста. Тот посмотрел на нее слегка мутным взглядом и потрепал по голове. «Молодец, Энди», — сказал он.
Нику словно обожгло изнутри. Вот значит, как? Они никогда не увидят ее успехи, она всегда будет для них лишь бледной тенью сестры. Через месяц был онлайн-тест в Академию, но Ника, кажется, уже ничего не хотела. Бунтовать она не решилась и продолжила готовиться по инерции. Тест она провалила — и Тина тоже (хотя, у той результат был выше). Это могло бы быть концом, но был еще один экзамен — очный, и до него оставался только месяц. Ника хотела было сказать, что она не пойдет в Академию (а пойдет в обычную школу). Но не смогла. Потому что родители были просто раздавлены. Они не ругались, не кричали. Мать просто плакала, а отец заперся в кабинете на 3 дня (Ника уже понимала, что это означает). Ника понимала, что это все неправильно, что это почти что шантаж. Но... Сжала зубы и начала готовиться. Просто не могла поступить иначе. Тина, наверное, что-то почувствовала в состоянии Ники, или просто сама была измотана, но сестры стали ссориться по 10 раз на дню. Их раздражало все друг в друге и они стали напоминать два отталкивающихся электрона. До экзамена оставалась неделя.
Родители появились через 3 часа. Странно, но Нике не пришло в голову вызвать полицию или хотя бы позвонить им. Она так и сидела во дворе рядом с сестрой и щурилась от солнца. Тину отправили в больницу. Она была в порядке, но без сознания. В доме трудились работники коммунальных служб. Ника сидела в больнице с родителями. Все ее царапины промыли и прочистили. Что было с Тиной, — никто не мог сказать. Родители не находили себе места — именно в этом возрасте почти 10 лет назад заболела Андреа.
В этот момент к ним в палату пришел мужчина в бордовой униформе. Он представился агентом Сэнд корпорации «Конатикс Индастриз» и сказал, что хочет задать несколько вопросов об инциденте. Родители было не хотели ему отвечать, но агент Сэнд показал какое-то удостоверение и отец Ники немедленно согласился.
«Вероника, — обратился к ней мужчина, — расскажи, что произошло?». Нике нечего было рассказывать. Она злилась, сестра тоже, потом взрыв. Газ? «Коммунальные службы не обнаружили следов газа», — ответил агент, — «и каких-либо взрывчатых веществ». Характер повреждений не был похож на взрыв. А был похож на спонтанное проявление биотики, только очень сильное. И, вероятно, это было дело рук Тины. Агент Сэнд хотел узнать, что произошло перед тем, как произошел взрыв. Ника вдруг ощутила обиду — какого черта ее сестрица взяла и разнесла дом? И что теперь будет? И почему она опять впереди?
В комнате, где они находились, неожиданно захлопнулась форточка. Агент Сэнд прищурился и внимательно посмотрел на Нику. Дальше была неделя тестов и анализов. И да, — она биотик. В конце недели очнулась Тина. Ее тоже прогнали через тесты, — и у нее тоже зарегистрировали биотические способности. Не такие сильные, как сказал Сэнд вначале, — просто они применили их одновременно. Два электрона столкнулись. Сэнд сказал, что их случай практически уникальный, очень редко 2 биотика появляются в одной семье.
Он рассказал им о Программе, — системе обучения для биотиков. За пределами Земли. Тина не хотела лететь, но агент Сэнд сказал, что родители уже подписали согласие. Экзамены в Академию уже прошли, а им необходимо научится управлять своими способностями, — они могут быть опасны для окружающих.
Тина с тех пор практически не разговаривала с семьей и с сестрой. Ника же чувствовала скорее радость. Наконец-то гонка закончена. Наконец-то ей не нужно ничему соответствовать. Но чем дальше, тем страшнее ей становилось. Ей предстоял полет за пределы Земли, новое тяжелое обучение и сверстники, с которыми она никогда не общалась. Каждый из которых теоретически мог взорвать жилой дом. Из поддержки, — только сестра, которая, кажется, все еще дуется. Зато, — никаких ориентиров, некому соответствовать. От этого было легко и пусто, радостно и тревожно.
Всеволод Черных
Welcome to the room of people
Who have rooms of people that they loved one day
Docked away
Just because we check the guns at the door
Doesn't mean our brains will change from hand grenades
You'll never know the psychopath sitting next to you
You'll never know the murderer sitting next to you
You'll think, "How'd I get here, sitting next to you?"
But after all I've said
Please don't forget
Watch it
«Heathens» by Twenty One Pilots
Два голографических экрана дают немного света. В комнате едва выделяются очертания стола и двух кресел. В креслах сидят мужчина и женщина в одинаковой униформе. Перед ними чашки с давно остывшим кофе. На экранах — файлы с досье.
— Кто дальше?, — спросила женщина.
Мужчина поморщился и потер правую руку, все еще заклеенную пластырем.
— Угадай, — ответил он, — мой любимец. На экране появилась фотография темноволосого подростка со злобным прищуром. — Стил, я не уверен насчет него. Он не контролирует себя.
— Программа призвана научить таких, как он, управлять своими способностями, — сказала женщина.
— Я считаю, что он опасен для окружающих.
— Потому что он укусил тебя? — в голосе женщины послышались чуть насмешливые нотки.
— Стил, я серьезно, — несмотря на раздражение, мужчина улыбнулся, — он агрессивен, а его всплески агрессии постоянно сопровождаются биотическими атаками. А ты предлагаешь поместить его в учебную группу с другими детьми.
— Сэнд, ты зря защищаешь их. Почти каждый из этих детей хоть раз, да причинял вред другим при помощи своих способностей. И все они способны сделать это вновь. Я думаю, мальчик будет для них катализатором и поможет им быстрее раскрыть свой потенциал. В конце концов, они готовятся стать солдатами.
— Ладно, давай посмотрим, что нам удалось узнать.
— Немного. Мы нашли запись о его пребывании в одном из детских домов в России, в городе под названием… Воронеж. Он попал туда в 11, а в 13 уже исчез. Как это случилось, и где он был следующие 2 года, — неизвестно, а потом его обнаружили в той подпольной лаборатории под Санкт-Петербургом.
— А что написано в документах детдома?
— Мы проверяли. Документов нет. Вирус стер всю базу данных вместе со всеми бэкапами. Почти наверняка — намеренная хакерская атака. Вот только — кому это могло быть интересно?
Всеволод был из тех немногих, кто помнил себя почти с рождения. Поэтому он еще помнил лицо матери — ему тогда было почти полтора года. Темноволосая женщина склонялась над его колыбелью. У нее были мягкие руки и спокойный голос. Потом она пропала, и Всеволод остался с отцом. Тот был ученым-химиком и почти не появлялся дома. Вечно заросший, хмурый человек в огромных очках. Это было странно — операции по восстановлению зрения давно стали рутиной и входили в ОМС.
С Всеволодом сидели соседки, временные няньки, но большую часть времени он оставался один. Он не нравился всем этим женщинам, рядом с ним они чувствовали себя неуютно. Читать он научился к 4 годам по Экстранету и почти все время проводил за книгами и видео. Тем более, что снаружи ему было почти нечего делать — мелкий городок под Воронежем, три четверти года отвратительная погода, несколько бывших НИИ, а теперь частных фармокомпаний, медленно, но неумолимо банкротящихся и производящих самые дешевые перевязочные материалы, дезинфицирующие пакеты и спиртовые настойки, которые давно никто не покупал. Одна из компаний пыталась выжить на гомеопатических препаратах, но как только они начали добиваться успехов, здание фабрики сгорело. Средства устранения конкурентов во времена были одни и те же. По несчастью, отец Всеволода работал именно в этой компании. Тогда он несколько месяцев не выходил из дома, начал пить. Сыном почти не занимался, но Всеволод уже тогда умел наблюдать и все замечать. И отец, подобно другим не очень-то уютно себя чувствовал в присутствии ребенка, поэтому почти не общался с ним.
Это длилось недолго. Вскоре отец начал пропадать, а потом вернулся домой с несколькими контейнерами оборудования. Вскоре в одной из комнат развернулась настоящая лаборатория. Именно так зарабатывали все в городе — синтетические наркотики и мафия, распространявшая их. Так или иначе — все в городе участвовали в этом бизнесе. Всем заправляла мафия, фармокомпании были только прикрытием — все деньги в городе делались в подпольных лабораториях.
Когда Всеволоду было 6, в городе случился передел власти. Это он помнил очень хорошо, потому что тогда к ним в дом ворвались люди в черных масках. Тогда-то впервые и проявилась его сила. Все колбы в квартире просто взорвались. Потом случился пожар. Отец с Всеволодом смогли уйти. Никто тогда не понял, что произошло. Никто кроме Всеволода. Он уже тогда понимал, что может больше, чем обычные люди, стоит только разозлиться как следует.
Следующие несколько лет Всеволод с отцом поменяли несколько квартир. Отец становился все более мрачным и выглядел все более жалким. Он возился с пробирками и вздрагивал от любого громкого звука. Всеволод же наблюдал за отцом и сам начинал возиться с пробирками. Он хорошо соображал, но усидчивости ему не хватало. А когда он начинал злиться, что-то в установке обязательно ломалось.
Ему было 10, когда очередная колба взорвалась при отце и его напарнике — хмуром парне, который последние несколько недель работал с ними. Тот внимательно посмотрел на Всеволода, а на следующий день в дом пришли люди с оружием и Всеволода забрали. Отца и второго лаборанта держали под прицелом, а двое других связали мальчика и унесли. Тогда Всеволод был слишком напуган, и ему не удалось помешать им. Он пытался разозлиться, но чувствовал только страх и беспомощность.
Несколько недель его продержали в другой такой же квартире. К нему приходили разные люди. С ним разговаривали, осматривали, прослушивали — ничего не получалось. Всеволод дрался, кричал, пытался кусаться, но не чувствовал ничего подобного той ярости, которую испытывал когда взрывались колбы в отцовской лаборатории. Так продолжалось несколько недель, а потом, в один из визитов, осматривающий вдруг отвесил ему пощечину. Обида, внезапность — и затихшая ярость вспыхнула снова. Ударившего его просто откинуло на несколько метров. Всеволод забрал у него кошелек, ключи, запер квартиру и сбежал. Он знал, что ему нужно обязательно покинуть город, но перед этим — найти отца. Увы, когда он пришел к месту, где они жили, он увидел, что дом сгорел. Искать дальше он не отважился — и вскоре он пробрался в поезд без билета, спрятался в багажном отсеке и так добрался до Воронежа.
Его ограбили прямо на вокзале. Ночью он подрался с беспризорниками за место у костерка. Утром приехала полиция и после недели в участке его увезли в детский дом.
Там было еще хуже, чем на улице. Всеволод впервые оказался с другими детьми. За первую неделю он подрался 8 раз. 7 из них его побили. На 8й он откинул обидчика так же, как человека, державшего его взаперти. Его не сдали, не расспрашивали, — его просто стали бояться. Никто с ним не говорил, в столовой и спальне все отодвигались от него подальше. Зато по ночам у него воровали вещи, подсыпали песок и стекло в обувь. Ярость стала постоянным спутником Всеволода. В детдоме постоянно ломались лампочки, выходила из строя техника, бились стекла, но до поры никто не понимал, что это дело рук Всеволода.
Еще хуже дело было на уроках. До детдома Всеволод не ходил в школу, и его образование было крайне отрывочно. Его познания в химии существенно превышали школьную программу, он сносно умел читать и писать, но ничего не знал об истории, физике и математике. Учителя не очень-то стремились помогать ему, сверстники — тем более. Контрольные стали для него настоящим мучением. И почти каждая сопровождалась выбросом агрессии и как следствие — новыми разбитыми окнами и взорванными лампочками. Впрочем, уходить ему было некуда.
Через год в детском доме он, наконец, нашел отца — в криминальных хрониках. Отца убили тогда же, когда забрали Всеволода. В хрониках написали — пожар в подпольной лаборатории. Но Всеволод понимал, что пожар — только прикрытие. Отца убили из-за него. И он должен был отомстить. Он тогда уже понимал, что особенный. Но не знал, как управлять своей силой. Он принялся читать. О биотике, о мафии, о химии, об оружии. Он пытался управлять собой. Но разозлиться «по заказу» так и не получалось. Сила появлялась только когда он был в ярости. Но если он был просто напуган — ничего не получалось.
Ему исполнилось 13, когда он смог сбежать. Это было непросто — детдом охранялся хорошо. Но тогда, после очередной драки, он вырубил электричество во всем детском доме. Камеры наблюдения не работали, и Всеволод смог пробраться мимо охранников. Тогда из детдома сбежала сразу дюжина детей, но всех, кроме Всеволода, поймали (он прочитал об этом потом в новостях). 2 часа в поезде, — и он снова был в родном городе. Только тут он понял, что понятия не имел, что делать дальше и как искать убийц отца. Несколько недель он провел на улице. Он побывал по всем адресам, где они с отцом жили. Наконец, он увидел, как из одной квартиры выходят люди с ящиками. Всеволод побежал за машиной, но быстро отстал. Тогда он остался сторожить у квартиры. Через день он потерял сознание на улице, а очнулся связанным. В комнате был он и тот самый человек, который приходил к Всеволоду, когда того забрали у отца. Он попытался ударить его своей силой, но опять не смог — он был слишком слаб.
— Это было глупо — вот так вернуться, парень. Теперь ты останешься у нас. Мы будем учить тебя. Твои способности нам пригодятся. Всеволод плюнул ему в лицо.
На следующий день пришел доктор и сделал ему инъекцию. Очнулся Всеволод в поезде. Но не в обычном. Он был связан и находился в крошечной комнате с аварийным, красным освещением. Только тряска и стук выдавали, что он куда-то едет. Он пытался кричать, но ничего не получалось. Снова инъекция — и он очнулся в помещении без окон. Он понятия не имел, где находился и сколько времени там провел. Его кормили, одевали, проводили опыты. Томограмму ему делали больше 10 раз. Его пытались учить, но получалось плохо — он кусался, дрался и отказывался подчиняться. И еще к нему приходили и пытались вызвать его способности. На него орали, прижигали ему пальцы, кололи разные препараты. Все это не работало — Всеволод все чаще выплескивал свою силу, вот только никакой системы не было. Он мог как неожиданно ударить кого-то из «учителей» во время занятий, но не реагировать на пытки, так и наоборот. Хуже всего было с огнем — огонь вызывал у него приступы паники и ярости попеременно. Злило его и то, что он не мог причинить реального вреда — он только взрывал лампочки и отбрасывал обидчиков на пару метров. Ни сломать замок, ни ударить сильнее ему не удавалось.
Женщина в бордовой униформе допила остывший кофе и поморщилась.
— Как мы на него вышли? – спросила она.
— Это был случайный перехват. Мы искали шпиона — откуда-то в наших лабораториях пошла утечка информации и «Конатикс» занялся поисками. Вскоре мы прослышали про лабораторию, где изучали мальчишку со странными способностями. Адрес узнать не удалось, но мы проанализировали данные и нашли место под Петербургом, где не реже раза в месяц выходило из строя электричество. Тогда же подготовили вооруженный захват, дальнейшее ты знаешь.
Этот день ничем не отличался от других. Всеволода одели, к нему пришел учитель. Потом послышалась сирена, и включился аварийный свет. Учитель быстро ушел, а Всеволод остался в темноте. Вскоре дверь слетела с петель от взрыва и в комнату ворвались люди в черном с винтовками. Как в тот день много лет назад, когда начались их с отцом злоключения.
Один из людей подошел к Всеволоду и поднял маску. Это был высокий худощавый мужчина с острыми чертами лица. Он снял перчатку и попробовал отвязать его. «Ты в безопасности, Всеволод — сказал мужчина на английском языке — мы позаботимся о тебе». Всеволод вцепился ему в руку зубами что есть силы. Его смертельно достали все они — все эти люди в черном с автоматами, чего бы они ни хотели. Мужчина чертыхнулся и прижал к руке дезинфицирующий пакет. На удивление, Всеволода никто не наказал.
— Что показали тесты?
— Он здоров психически. Судя по всему, его агрессия — результат дурного обращения. Но он непредсказуем. За ним придется приглядывать.
Всеволод ждал отправки на шаттл. Ему сказали, с имплантом и после обучения он сможет контролировать свои способности. Никаких опытов, никакого больше огня — зато еще 60 сверстников. Это Всеволода пугало до тошноты, но он никому бы этого не сказал. Он не хотел ехать, но ему дали понять, что выбора у него нет — «Конатикс» оформили на него опеку. Так что его ждал тот же плен — его не будут привязывать, но в остальном — мало что поменяется. Поэтому он не собирался облегчать им всем жизнь своим примерным поведением.
Алек Делеон
Money ain't the answer, it's the problem
Growing up with nothing, something makes you want to rob them
So you watch the olders and learn the trade
Anyone'll do anything if they're getting paid
You grab the weight, dish it out
Wash your hands, wait about
Run em down, knock em out
Get paid, get out
«Problem» by Icicle ft. Skittles
Про Алека часто говорили, что все дается ему легко — и начинали занудно перечислять, как ему повезло — успешные родители, хорошая школа, способность к учебе, некоторые даже упоминали хороший компьютер — лучший, чем у кого-либо из сверстников. Сам Алек на такие разговоры обычно мило улыбался, а про себя записывал таких любителей рассуждать в категорию людей, к которым бессмысленно прислушиваться. Так или иначе, он с самого раннего детства делил всех людей на тех, чье мнение и слова стоят внимания и тех, кто просто создает шум.
Сам Алек вовсе не отрицал всех тех преимуществ, которыми наградила его жизнь. Но вместе с тем, всегда старался смотреть на вещи здраво. Да, его семья была благополучной — по меркам их района — промышленного района почти на окраине Парижа. Отец работал главным технологом на заводе, мать занимала должность аналитика там же. У них в доме всегда были деньги — по крайней мере, в квартире все было новое, а сама квартира была большой. Они летали на море каждое лето, у Алека была своя комната, а в ней — действительно неплохой компьютер, который заменялся, когда модель устаревала.
Тем не менее, Алек всегда отдавал себе отчет, что есть и другое. Что можно жить не только под магистральной развязкой, думать — не только о выплате очередного кредита и покупке новой хромированной, блестящей вещицы в гараж, на кухню или гостиную — вещицы, которая привлекательна по большей части тем, что она немного дороже, чем то, что родители (и, тем более, их друзья и коллеги) могли себе позволить.
Со школой все обстояло, в общем-то, так же. Он ходил в лучшую школу в районе — частную, с углубленным изучением точных наук. Вот только Алек эту школу не мог назвать даже хорошей, не то, чтобы идеальной. Впрочем, он давно уверился, что идеальные школы существуют только в буклетах для родителей. Реальность всегда многограннее.
Алек сразу, с младших классов продемонстрировал хороший интеллект — хотя, это слабо сказано. Он просто опережал всех в классе на голову. Он справлялся с задачами в 2 раза быстрее остальных. Часть учителей искренне пытались занять талантливого мальчика, но всех их не хватало на что-то большее, чем дополнительные задачи из разделов «со звездочкой», что в конечном итоге тоже было скучно. Остальных «этот выскочка» откровенно раздражал. Они так или иначе умели обуздывать малолетних террористов, но понятия не имели, что делать со скучающими гениями. Хуже всего было то, что Алек хорошо понимал — никакой он не гений, просто быстро соображал. В школе при каком-нибудь крупном университете, он ничем бы не выделялся среди сверстников.
А вот его одноклассники этого не понимали. И им вообще это все было неинтересно. Их просто раздражал выскочка, которого им ставили в пример. Поэтому впервые Алек пришел из школы с синяком под глазом и порванной рубашке в 8 лет. Мать тогда страшно испугалась, зарыдала, сказала, чтобы он обязательно все рассказывал и всегда, чтобы не выходил из дома, когда они во дворе — и еще много чтобы, которые заключались в одном — «прячься». Отец тогда впервые на памяти Алека повысил голос на мать. Он прикрикнул, чтобы она помалкивала, а сам увел сына в комнату, где показал пару приемов самообороны и велел всегда бить первым. На следующий день он записал сына на курсы борьбы и на том посчитал вопрос закрытым.
Курсы отчасти помогли — по крайней мере, теперь синяки были не только у Алека, но и у его противников. И они его немного зауважали. Сдавать у них в школе с самых младших классов было не принято, поэтому мальчишки с разбитыми носами однообразно твердили, что они упали с лестницы. Во всей школе не было столько лестниц, сколько синяков Алек получил и поставил в младшей школе.
Но сам он понимал, что все эти советы мало чего стоили. На любую силу найдется противодействие и долго так продолжаться не могло. Тогда Алек залез в Экстранет. Пару десятков книг и статей по подростковой психологии (большая их часть была полным фуфлом) — и Алек придумал новую стратегию — перевести внимание на что-то другое и вызвать сильные эмоции. Эмоции, понятные каждому — это смех. Главное — чтобы не над ним, а вместе с ним. Объектом Алека стали учителя — в конце концов, они первые начали, когда стали ставить его в пример всему классу. В первые пару раз он попался — когда приклеивал бумажку с парой эпитетов на спину учителю математики — тот просто поймал его за руку. После пары выволочек Алек стал осторожнее. А вот среди одноклассников он стал почти героем — прежде всего, всех поражали его цинизм и бесстрашие — он не боялся никого — ни директора, ни самых злых учителей. Методы их тоже не работали — с отработок Алек просто уходил, а все задачи решал как орехи. 10 баллов по всем предметом и 0 за поведение — так было до средней школы, когда все немного успокоились.
Все это сделало Алека еще циничнее — и, как ни странно, это подняло его авторитет среди учеников. Похвала или даже просто одобрение от него были огромной редкостью, тем ценнее они были для одноклассников. С удивлением Алек обнаружил, что его мнение спрашивают, им интересуются — и в общем-то ему было о чем рассказать, его познания и его умение искать информацию существенно превышали уровень, демонстрируемый остальными учениками.
Вот только ему это все было совершенно неинтересно — никто из одноклассников не обладал достаточной критичностью мышления и не интересовался чем-то, кроме моделей новых тачек. Поэтому вскоре он мало помалу перестал общаться с кем либо из одноклассников на темы, отличные от вечной «какие учителя дебилы».
Небольшой отдушиной стал Экстранет — Алек искал информацию, смотрел видеозаписи из других колоний. Будучи анонимным, он мог общаться с кем угодно на любые темы — космос, техника, позднее — экономика и физика. Со временем он начал замечать, что ни с кем из виртуальных собеседников он не поддерживал общение больше полугода, максимум года. Вместе с ситуацией в школе это означало одну простую вещь — у него не было друзей. Ни одного. С одноклассниками было неинтересно, с интернет-знакомыми сферы интересов слишком быстро менялись. Родители были довольны, что он больше не дрался в школе и хорошо учился — и большего им было не нужно. Сам Алек понятия не имел, как относиться к этому факту, просто отметил это для себя и все — не в его правилах было закрывать на что-то глаза.
Где-то между младшей и средней школой случилась Война Первого Контакта. Для Алека и для остальных это так и осталось событиями в телевизоре — никто не знал никого из погибших, никто вообще не покидал Землю. Знание о том, что человечество не одиноко во Вселенной, некоторое время будоражило умы, но так мало повлияло на повседневную жизнь, что вскоре об этом забыли.
Алек прочел несколько книг, посмотрел сводки. Потом сделал вывод, что в следующие года будут востребованы пилоты, дипломаты, переводчики, агротехники, техники и все специальностиы связанные с колонизацией других планет и переговорами с другими расами. Сделал вывод и положил куда-то на полочку в своем сознании — и перешел к тому, что еще его интересовало. А интересовало его разное — от точных наук, до космоса и техники. Техника, пожалуй, была самым верным его другом и спутником. После прокола с камерой слежения в младших классах, Алек всерьез занялся вопросом. Вскоре для него не составило проблемы отключить камеру или сломать у нее режим наведения и тогда камера могла часами записывать стенку класса. Чуть позже он соорудил квадрокоптер, потом соорудил пару камер слежения с вайфай и вообще перестал вылезать из гаража. Никакие курсы он не посещал — он быстро перерос их все. Информацию искал в экстранете, детали заказывал из Китая и экспериментировал.
Тем временем, Алеку исполнилось 13. К этому моменту все неуловимо изменилось. Учителя становились все более сосредоточенными и злыми, будто каждый урок становился войной. Драки в классах сошли на нет. Все было просто — с 12-13 лет школьников начинала загребать наркомафия. Каждый или почти каждый пробовал наркотики, в каждом классе находились те, кто распространяли. Иногда случались переделы территорий и драки, сейчас уже — до крови.
Алек во все это не лез. Будучи любознательным и помня, что нужно поддерживать связь с одноклассниками, он попробовал последовательно почти все что предлагалось — сначала марихуану, потом гашиш, а под конец — несколько видов химических наркотиков. Результат был скучным для него и ошеломительным для окружающих — на него не подействовало вообще ничего. Даже довольно тяжелые наркотики оставляли разум ясным и приносили только головную боль и интоксикацию на следующий день. Это, как ни странно, тоже вызвало некоторое уважение у одноклассников и подтвердило статус белой вороны. Потом ему приносили другие разработки — более тяжелые и современные. Их Алек уже не стал пробовать, а только сымитировал прием с обычным своим отсутствием последствий. Дело было в том, что он умел искать информацию. И хорошо понимал, что представляют из себя определенные наркотики. Они не туманили его ум, но все также отравляли организм и вызывали физиологическую зависимость. А умирать «на слабо» он не собирался.
Таким образом Алек до какого-то времени существовал почти параллельно с тем, что так занимало его одноклассников. А потом умер его сосед по парте. Простой парень, тихий и не особенно примечательный. Умер от передоза, но Алек разбирался в эффектах и понимал — такого передоза случайно быть не может. Парень принял примерно 20-тикратную дозу. А это значило только одно — ему специально подсунули концентрат. Все эти размышления не заняли много времени — еще до приезда полиции, когда парня только увезли на скорой, Алек успел взломать его телефон и слить все контакты к себе. А потом он впервые почувствовал ярость. Этот парень был ему никем, но все они — все кто вертел шестеренки этого бизнеса, вызывали у него тошноту. Все знали, вообще все — родители, подростки, учителя. И все ничего не делали, потому что так было больше вероятности, что обойдется. Начать бороться с ними — почти точно означало проиграть. Зато можно было уехать. Подростки делились на две группы — первые, отмороженные, надеялись пробиться к верхушке мафии и разбогатеть. Остальные мечтали поступить в колледж и уехать. И еще был Алек. Он не мечтал о колледже — он знал, что поступит в тот, который захочет. Но именно поэтому колледж не был для него мечтой, он просто знал, что так будет. Как и все, что его интересовало — все это рано или поздно становилось его. Поэтому на этот раз, слушая объявление о смерти парня, Алек с удивлением понял, что ощущает нечто, чего с ним не было со времен драк в младшей школе — неприкрытую, чистую ярость.
В следующую неделю он перелопатил все контакты парня и нашел нужные. На следующую встречу он пришел за убитого парня — люди всегда менялись, пароль он знал — все прокатило. Он забрал свою часть и ушел, но перед этим подкинул в сумку с товаром небольшой заряд с химическим веществом. Неаккуратность всегда была проблемой таких вот мелких торгашей. Через 10 минут после его ухода сумка слегка задымилась, и стремительная химическая реакция уничтожила весь товар.
Об этом судачила вся школа. Кто-то говорил, что это месть, кто-то что что передел власти. Но на самом деле, Алеку было все равно — ему просто хотелось, чтобы этих ублюдков тоже кто-то цепанул за задницу. Увы, его маленькая шалость многое поменяла в районе. Вскоре к ним пришли совсем другие торговцы — и начали устанавливать новый порядок.
Один из недоумков-одноклассников сболтнул где-то о парне, на которого не действует. Вскоре Алек был у нового босса, а потом стал новым курьером — ему дали понять, что иначе он долго не протянет. Он был достаточно сообразителен, чтобы не толкать дурь на переменах в туалете. Ему на помощь пришел Экстранет. Небольшой чат, явки и пароли передавались лично, защита от слежки и всегда передача через тайники. А еще после пары личных встреч у него были записи — фото и аудио, где было видно кто, как и кому передает товар. Изначально он собирался выложить видео в сеть и поднять его в топ за деньги. Проблема была в одном — клубок вел и к самому Алеку. А идти в полицию и предлагать информацию он не хотел — такие были до него и большинство из них потом находили в мусорном баке с пакетом на голове. Торговцы потому и чувствовали себя так свободно — большая часть полицейского участка района были давно куплены.
И, как это уже бывало с ним, когда он сталкивался с чем-то, новым — к тому моменту ему все уже просто надоело. Остановить бизнес он не мог. Он хотел просто все бросить — ему дали понять, что из бизнеса так просто не уйти. Со временем, глядя на туповатых одноклассников и учителей, махнувших рукой на все, кроме дисциплины, он даже подумал, что они этого заслуживают — каждый заслуживает тот мир, который сам себе построил.
Так что и торговля наркотиками и сбор информации на торговцев со временем стали для него еще одной рутиной. Лишь однажды он воспользовался каналом сбыта в личных целях — когда пьяный и под кайфом бугай двумя классами старше устроил стрельбу в школе. Никто тогда не пострадал, дело быстро замяли — парень был сыном полицейского. Зато в следующую партию кокаина, проданного ему Алеком был подмешал парализатор. Парень закинулся, через некоторое время не смог идти, потом начались конвульсии — и вскоре отправился в больницу. Увы, это случилось далеко от их района и вытащить его не удалось — и следующие пару лет он проведет в принудительном наркодиспансере.
Этот фокус с парализатором он смог потом провернуть еще пару раз, а потом все закончилось. Увы — хакеры в полиции были неплохие, поэтому Алека тоже вычислили. Его забрали вечером, когда он шел домой с занятий по борьбе — который все еще посещал по привычке, когда около него остановилась полицейская машина. Сначала они были вежливы. Когда Алек отказался садиться в машину, показали оружие. И тогда что-то в нем сломалось.
Такой ярости и разочарования он не испытывал никогда — все пошло прахом — вся осторожность, весь его ум, все планы про колледж (он даже не успел выбрать, какой именно). Капкан захлопнулся и этот грязный район все-таки прожевал его. Первого полицейского он ударил ногой. А потом мир взорвался. Словно со стороны Алек видел, как копов отбросило к машине будто-то взрывной волной. Заорала сигнализация. Где-то вдалеке хлопнула дверь. Но это все было неважно, потому что впервые в жизни Алек почувствовал... Легкость. Как будто носил всю жизнь утяжелители на запястьях, ногах и плечах, а теперь их сняли, вот только он и не знал раньше, что они у него висели. А потом мир взорвался болью — и погас.
Очнулся Алек в больнице. У него было перебинтовано плечо. Как ни странно — родителей рядом не было. Зато сидел мужчина в бордовой униформе. Тот сказал, что Алека ранили — полицейского напугала его атака. А еще он сказал, что Алек — биотик. Алек. Разумеется знал о биотике — и больше, чем многие, ведь он читал обо всем, что было связано с Шаньси, турианцами и последние новости, все больше напоминавшие охоту на ведьм. И тут же почувствовал разочарование — как же он сам пропустил у себя эти способности? Агент Сэнд (так представился мужчина) был краток и не очень церемонился. Алека ждала колония несовершеннолетних за распространение. Несколько лет исправительных работ, колледж при колонии, судимость — в общем, совсем не то, что прочили Алеку родители.
Или — Программа, где его научат управлять своими способностями. Агент говорил о Программе так, будто участие Алека было делом решенным — и Алек понял, что так оно и было. Идти ему было действительно некуда. Впервые в жизни его ждало что-то неизвестное. Судя по тому, что говорил агент Сэнд, Алек — далеко не самый опасный и необычных из участников Программы. Возможно из-за того, что биотические способности проявляются в стрессе и ситуациях опасных для жизни. А детки, у которых все хорошо, так и проживут всю жизнь, не открыв своих возможностей. При мысли об этом, Алек сжал кулаки и какой-то прибор над ним запищал и погас. «Полегче, парень сказал агент Сэнд, нахмурившись — Отдыхай. Через пару месяцев встретимся».
Последний месяц перед отлетом Алек провел дома. Это было непросто — родители будто старались не замечать его. Алек задумывался о том, каково это — будучи абсолютно благополучными, неожиданно получить такой щелчок по носу — в один день узнать, что их сын, которым они так привыкли хвастаться — наркоторговец и опасный мутант. А, впрочем, — много ли они знали о том, что его занимало последние полтора года, что мафия держала его на крючке? Программа — это куда лучше скучного колледжа. Улететь на космическую станцию — лучше, чем выбраться из окраин Парижа в центр.
За час до отлета Алек выложил в сеть давно собранные видеоматериалы о наркоторговле в районе — и все имена, пароли и явки. Защитил видео всеми возможными способами и потратил все имевшиеся у него деньги чтобы поднять его в топ. Теперь у него не оставалось больше дел на Земле.
Айш Ви Клузо
I'm in a clique but I want out
It's not the same as when I was punched
In the old days there was enough
The card games and ease with the bitter salt of blood
I was in but I want out
My mother's love is choking me
I'm sick of words that hang above my head
What about the kid? It's time the kid got free
За свои 16 лет Айш Ви Клузо не раз пыталась переосмыслить свою недолгую и не слишком счастливую жизнь, но как бы каждый раз она приходила к одному и тому же заключению. Даже если бы у нее была возможность все изменить, она поступила бы точно также. Единственное, о чем она жалела — это о том, что способности проявились так поздно.
С 12 лет она росла в неполной семье. Отец, Оливар Клузо, потомок итальянских эмигрантов в седьмом поколении, казалось бы, должен был быть привычным к скандалам, но он вытерпел лишь четыре года. Обладая спокойным нравом и будучи каким-то безвольным, он не сразу решился на то, чтобы уйти из семьи. Но по-другому было не выжить. Триша Клузо, его жена, работала надзирателем в женском приюте для неблагополучных детей. Это было истинное ее призвание. Жесткая, властная, непоколебимая и казалось бы сделанная из железа, она никогда и ни при каких обстоятельствах не давала слабины. И именно поэтому она так быстро сделала карьеру от простого воспитателя и преподавателя до самой высшей инстанции.
Если раньше это был самый обычный приют с присущими ему разгильдяйством, бюрократическими проволочками, побегами и играми воспитателей в любимчиков, то при «правлении» Триши всему пришел конец. Недрогнувшей рукой она, став главой приюта, перво-наперво произвела серию бухгалтерских проверок, а потом выгнала весь персонал, который помнил ее еще простой служащей. Оставила лишь одну из воспитателей, которую впору было отправлять в самую суровую южную женскую тюрьму. Хотя их заведение теперь и напоминало тюрьму.
Лишенная всех чувств и эмоций на работе, дома Триша превращалась в фурию, вымещая на муже все то, что ей приходилось подавлять в себе в приюте. Оливар при всей его бесхребетности мог бы даже с этим смириться, но чем дальше, тем хуже, Триша становилась сама не своя. Когда она подросла, Айш Ви даже не могла представить причину, по которой отец вообще женился на этом монстре. И даже не могла допустить, что раньше ее мать могла вести себя как-то по-иному.
После попытки побега одной из воспитанниц, не выдержавшей жесточайшей дисциплины, мать Айш Ви как будто бы осатанела. Тогда наказанию подверглись не только сама «виновница торжества», но и курировавшие ее воспитатели. Причем прилюдно, перед всем приютом. А беглянка, когда смогла хоть как то двигаться после двухнедельного пребывания в карцере, покончила жизнь самоубийством. Она просто перестала дышать. Судебная проверка не выявила в приюте никакого криминала, даже наоборот, удивилась, что хоть кто-то смог навести порядок в этом забытым всеми богами учреждении. А Триша, выскользнувшая из этой истории не замочив ног, почувствовала свою безнаказанность.
Скандалы дома участились. В конце концов Триша принялась избивать мужа всем, чем попадалось ей под руку, и он впервые в жизни ей ответил. Выйдя из себя, он запустил в притихшую от удивления жену стулом, высказал ей все, что думал, а потом просто хлопнул дверью, ни взяв ни одной вещи, только права и бумажник. Айш Ви при всем своем желании не могла бы уйти так просто.
После «побега» мужа, Триша стала еще невыносимее. Нельзя сказать, что вся ее злость и раздражение обратилось на ребенка. Напротив, девочку она любила, ведь в ней была часть от нее. Но любила странною любовью. Дурные мужнины гены она решила выбить из нее «правильным» жестким воспитанием. Забрав девочку из ясельной группы, она поместила ее в собственный приют, дав ей в компаньонки ту самую мадам Ройс, которую ценила больше всех остальных, и которая была сурова как тысяча самых плохих полицейских.
Несмотря на то, что дочь их мучительницы воспитывалась наравне со всеми ими и содержалась в таких же невыносимых условиях, народной любви Айш Ви это никак не прибавляло. Напротив, старшие девочки не упускали шанса толкнуть или пнуть малышку. Им почему-то казалось, что ее матери будет неприятно видеть, что кто-либо может относиться к ее кровиночке также, как она относится к ним. Но Триша не обращала на эту травлю никакого внимания, напротив, видя это, она убеждалась, что ее метод воспитания дает свои плоды. На самом же деле, каждый год она выпускала десятки себе подобных, озлобленных друг на друга и на весь мир, воспитанниц, которые в будущем были бы похожи на нее, как будто бы они были отлиты в одной и той же форме.
Но Айш Ви не зря была наполовину папиной дочкой. Даже в этом военном аду она росла мягкой, доброй, отзывчивой и мечтательной. Но все это было запрятано внутрь и погребено под толстым слоем кожи, даже толще, чем бетон, из которого были сделаны мириады автомагистралей, которыми, словно паутиной, был опутан весь приют и по бокам, и сверху. Айш Ви казалось, что они как будто бы мухи, завязшие в паутине этого каменного паука-здания, который если и отпустит их, то все равно их жизни не будут представлять никакой ценности ни для окружающих, ни для них самих. Единственное, что хоть как-то давало надежду на светлое и далекое будущее, это миниатюрный кусочек неба, такой маленький и блестящий от звезд вечерний кусочек счастья, который иногда можно было разглядеть сквозь зарешеченное окно приютской спальни, если подойти к нему тихонько ночью, миновав несколько метров скрипящих половиц и три длинных почти бесконечных ряда кроватей, и вытянуться на цыпочках. А потом так же тихонько красться обратно в свой серый мир.
А серым вокруг Айш Ви было все и всегда. Серая униформа, похожая на вылинявшую и плохо сваренную слоновью шкуру, серые злобные лица младших надзирателей, такие же серые и ничего не выражающие лица воспитанниц, серые, свежепокрашенные, но уже пахнущие плесенью стены здания. И даже еда была какой-то серой, непонятно из чего сваренной и безвкусной.
А выбраться из этого серого мира можно было только одним способом. А именно спрятать внутри себя все хорошее и светлое, что в ней было, и учиться превозмогать, стиснув зубы, осознаваться, что за стенами этой серой могилы есть безграничный огромный мир с кучей всего интересного, со множеством возможностей и перспектив, но попасть в него можно только на короткое время подчинившись системе, ненадолго стать такой же, как и все те, живущие по ее правилам, хоть это недолго и будет казаться ей вечностью.
К 12 годам Айш Ви полностью вжилась в свою новую роль, а именно копию матери на виду у всех и тайную лучшую подругу для множества девчонок. Первое уважение она завоевала тогда, когда посреди ночи включился свет. Кое-как продрав глаза, Айш Ви увидела мадам Ройс, стоявшую у койки одной из младших девочек. В процессе разборок стало понятно, что воспитательница поймала их за строго настрого запрещенным занятием, а именно — спать в одной кровати. Не слушая лепет девочек о том, что им всего навсего было очень холодно ночью, она схватилась за свою плетку, свой обычный инструмент для наказаний. И тут Айш Ви, как будто видя себя со стороны, пробежала по комнате, прыгая с одной кровати на другую, и, быстро вытряхнув из пододеяльника тонкое одеяло, надела его дыркой на голову мадам Ройс. Вся спальня заулюлюкала, а девочка, воодушевленная впервые теплым приемом, опустила на голову своей кураторше матрас и доски от кровати. А после они били потерявшую от удара сознание женщину и ногами и руками и подушками.
Если бы в момент нападения мадам Ройс не стояла спиной к ее койке, то Айш Ви никогда бы не вышла из этой истории живой, мать бы сбагрила ее в какое-нибудь другое учреждение, или даже в тюрьму, и все началось бы заново. Или бы просто забила бы ее собственноручно у позорного столба. Но ее спас случай, деморализованная Ройс, оказавшись в больничном крыле, не смогла дать внятных показаний. Но после этого случая на Айш Ви просто пролилась дождем народная любовь всего приюта. Ведь никто ее не выдал. А для малышек она стала первым защитником, оставаясь при этом самой лучшей и покорной воспитанницей для своей матери. Но несмотря на все это и изменившееся к ней отношение, она по-прежнему не верила никому кроме себя.
А потом, в 14 лет, она сбежала. Ее побег готовил весь приют. Ей тайно сшили платье из более-менее целых простыней, покрасили его чаем и спрятали. В условленное время девчонки устроили массовую драку, разнимать которую пришлось всем воспитателям сразу. Айш Ви тихо и незаметно выскользнула за двери здания и дала деру по газону, не забыв помахать рукой спокойно наблюдавшей за всем этим из окна своего кабинета матери, прежде чем ободрать руки о стену и колючую проволоку, переваливаясь как мешок через забор. Обратного пути уже не было. Всех прикрывавших ее точно накажут, но Айш Ви это уже не волновало, у нее начиналась другая жизнь.
Сбежала она к отцу, в дом его родителей, в котором была несколько раз, слишком маленькой для того, чтобы помнить, где он находился. Отец по-прежнему работал фармацевтом в местной аптеке. И по-прежнему был мягким, бесхребетным и безвольным. И по-прежнему проигрывал в кости все, что имел. Но Айш Ви его за это не винила, наоборот, мир казино после мира, где кроме наказаний и муштры не существовало ничего, казался ей поистине раем, хотя рай был впереди.
Девочка полюбила присутствовать за игральным столом, когда собирались друзья отца. И по необъяснимой причине всегда, когда девочка сидела за столом, Оливару везло так, как никогда в жизни. А она просто сидела и следила за игрой, не вынимая рук из-под стола. Только лишь чуть чуть «подталкивая» кости глазами.
Когда она рассказала об этом отцу, он заинтересовался и предложил проверить один на один. Выигрышная комбинация должна была быть 4 и 6, а на стол под пристальным взглядом Айш Ви выпадали 4 и 4. Но она взглянула еще раз и на стол легла так необходимая шестерка. И хотя до этого момента он не мог определиться в чувствах по поводу ее приезда, Оливар понял, что вновь обретенная дочь поможет выбраться ему из унылого и нищего мира. Это была его награда за все, за 4 года с демоном ада, как он называл до сих пор, через 10 лет, свою жену (на бумаге они были так и не разведены), за годы скитаний и никчемной жизни. Айш Ви стала поистине его пропуском в блестящий неоновыми огнями дивный мир богатства, роскоши и вечного праздника.
Набрав достаточно денег на перелет, они с отцом уехали в Лас Вегас с надеждой там остаться. Несмотря на то, что этот искрящийся город должен был стать их новым домом, Айш Ви еще на подлете начинала жадно разглядывать все вокруг нее, даже опасаясь, что у нее лопнут глаза от всего этого великолепия и красок, ведь они так привыкли к серому и безжизненному. Они останавливались в лучших отелях, их было не узнать — свои чемоданы они спалили в пустыне, перед этим приодевшись в самых дорогих бутиках. Облокотившись на новую начищенную тачку, они стояли и смотрели, как сгорает их прежняя никчемная жизнь.
В школу Айш Ви ходить наотрез отказалась, еще свежи были воспоминания о приюте ее матушки, единственное, на что она согласилась, и то, чтобы сделать приятное отцу, это нанять преподавателей по необходимым предметам. По необходимым по его мнению предметам, ведь девочка уже поняла, что образование при таких способностях ей вряд ли пригодится. Она взглядом могла сделать так, чтобы у нее было все, и деньги и уважение, стоило ли тратить бесценные мгновения счастливой жизни на бесполезные знания?
Она сравнительно недолго ходила в казино без отца, когда он отсыпался после ночи кутежа, чтобы понять, что удачу она приносит сама по себе, не только отцу. Айш Ви лучилась от счастья. Из изгоя и воспитанницы приюта она превратилась в магнит, притягивающий счастье и удачу. Она могла жить сама по себе, но вот отец без нее не мог.
Ее взяли около игрового автомата. Айш Ви была растеряна и не понимала, что происходит, ведь все ее одиночные вылазки за последние 2 года оканчивались успешно. А тут она просто хотела попробовать взять джекпот. И ей это удалось, дверцы над автоматом раскрылись и оттуда посыпались золотые монеты. Пять миллионов долларов! Волна счастья захватила девочку, она полностью окунулась в мысли о том, что можно купить на все эти деньги. Стоя на месте посреди беснующейся толпы, она от радости даже боялась пошевелиться, как вдруг ей заложило уши, а вокруг нее начали разлетаться лампочки и стеклянные предметы. А монеты продолжали сыпаться. Но уже люди разбегались с криками, они решили, что началось землетрясение. А Айш Ви стояла на месте, погруженная в свое счастье.
Из этого состояния ее вывело ощущение, что кто-то положил руку ей на плечо. Айш Ви, стоящая по щиколотку в золоте, обернулась и увидела рядом с собой в центре опустевшего зала пару — мужчину и женщину в бордовой униформе. Они были явно не из полиции, те бы уже давно приступили к допросу о том, что здесь произошло. А эти, представившись специальными агентами Сэнд и Стил из корпорации «Конатикс Индастриз», просто молча вывели ее на улицу, предварительно спросив, где она живет.
Они сопроводили девочку до дверей ее номера, сказав, что хотят поговорить с ее отцом и что ей будет необходимо присутствовать при беседе, которая касается ее.
В тот, столь счастливый для нее, день она узнала, что является носителем способности создавать вокруг себя поля эффекта массы. И поняла, что именно этому она обязана своей удачей. Чтобы развить эти способности еще сильнее и, возможно, открыть в себе новые таланты, ей было предложено поехать на космическую станцию Гагарин. И еще не успев опомниться, она согласилась.
В глазах своего отца она увидела боль, муку и безропотную обреченность. Он сразу понял, что всё, это конец, без нее он пропал. И она это тоже сразу поняла. Он шквально проиграется, сопьется и умрет в ближайшей подворотне. Ничего хорошего с ним уже не будет. Лучше сразу в петлю…
В день отъезда через неделю он вышел попрощаться с дочерью. У Айш Ви складывалось такое ощущение, что он провожал ее в последний путь. Они обнялись, как в последний раз, ведь на сердце у одного из них лежал огромный камень. Садясь в аэрокар спецагентов, Айш Ви улыбнулась — ее расчет был на то, что пилюлю расставания с ней отцу несколько подсластит оставленный под его бумажником чек на пять миллионов.
Катарина Джулия Вилтари
Ooh death
Won't you spare me over 'til a another year?
Well what is this that I cant see
With ice cold hands taking hold of me
Well I am death none can excel
I'll open the door to heaven or hell
Whoa death someone would pray
Could you wait to call me another day
«Токийский Центр заболеваний мозга»
Медицинская карта пациента.
Пациент: Катарина Джулия Вилтари
Дата рождения: 16.11.2150
Мать: Шинтаро Хироми. Родилась 13.09.2117. Скончалась 11.07.2161 с диагнозом БКЯ.
Отец: лорд Кентербер Август Вилтари. Родился 23.04.2111.
Старший брат: Микео Бальтазар Вилтари. Родился 15.03.2140.
Дополнительно: демонстрирует способности к биотике.
Диагноз: Болезнь Крейтцфельдта-Якоба, наследственный тип nvCJD (дебют болезни 18.12.2165). Выявлены необратимые изменения клеток головного мозга.
Назначено медикаментозное лечение для устранения симптомов и облегчения состояния пациента.
Полное выздоровление пациента невозможно.
Токийский Центр заболеваний мозга. Обычный научно-исследовательский институт, как и множество ему подобных: лаборатории, бесконечные коридоры, и такие же бесконечные ряды стерильных белых палат и инфекционных боксов. Одни пустые, другие наполнены пациентами. И, вроде бы, все как всегда, но в одной из палат находится необычный пациент. Точнее, пациентка. И мало кто, кроме лечащего врача Сато Минако знает, что это пятнадцатилетняя девочка с браслетом из ярких ракушек.
Она посещает Катарину почти каждый день, вне зависимости от состояния ее пациентки. Порой она добивается того, чтобы девочка обратила на нее внимание чуть ли не силой, старается вытащить ее из депрессии. А порой у них происходят долгие и весьма пространные разговоры о прошлом, о настоящем и о будущем, о котором Катарина отзывается скептически и с горькой ухмылкой, ведь, по ее мнению, рано или поздно, скорее даже рано, ей предстоит пережить собственный конец, к которому она уже почти подготовлена. По крайней мере, ей самой так кажется.
Катарина поступила в Токийский центр заболевания мозга сравнительно давно, пять лет назад, с подозрением на Болезнь Крейтцфельдта-Якоба. Несколькими месяцами ранее ее мать была сначала срочно госпитализирована с похожими симптомами, но ее не успели спасти — слишком запущенной была болезнь. У Катарины она могла оказаться наследственной, и ее отец, сам будучи ученым, решил исключить все возможные неблагоприятные исходы. После пункции спинномозговой жидкости страшный диагноз был подтвержден. На клетках головного и спинного мозга уже начинались необратимые изменения вследствие накопления на их поверхности патологических белков и блокировки процессов, происходящих на мембранах, что в свою очередь вело к их гибели и заражению соседних, еще жизнеспособных, клеток. У пациентки были выявлены первичные признаки нервного расстройства и начало депрессии после того, как она узнала о диагнозе. Также было подтверждено начало деменции.
Мало бы кто из взрослых остался в своем уме и спокоен, узнав, что ему начинают постепенно отказывают основные жизненные центры, не то, что подросток. И не было ничего удивительного на взгляд психиатра, что Катарина несколько дней отказывалась от бесед и уходила в себя, в пределы своих внутренних стен, из которых вытащить ее не представлялось никакой возможности. Доктору Сато казалось, что девочка просто смотрит в одну точку или спит с открытыми глазами, снаружи так и было. А Катарина, тем временем, пыталась проанализировать свою спокойную, хоть и недолгую жизнь.
В Токио они переехали несколько лет назад из Южной Америки, где у ее лорда-отца было свое ранчо. Матери, этнической японке, предложили хорошо оплачиваемую работу на ее исторической родине, и на семейном совете было решено перебраться в Японию. Денег у семьи Вилтари было чуть более, чем достаточно, но все члены семьи считали своим долгом работать и строить карьеру, праздная и бестолковая жизнь в порхании с одной тусовки на другую казалась им пресной и скучной, — точно так же, как жизнь в стенах офисов и лабораторий казалась пустой для тех, кто не гнушался сибаритствовать. У родителей была прекрасная работа и двое детей, которые тоже держали марку: сын, Мике, один из лучших курсантов, а дочь, Катарина, одна из лучших студенток специального медицинского колледжа, после которого ей были бы открыты двери лучших университетов мира. Да, они все были лучшими в своем деле. Этому их обоих научил отец. Порой брату и сестре казалось, что этот человек, аристократ и одновременно ученый до мозга костей, и семью-то завел для галочки, чтобы ничего не пропустить в жизни, которую он практически полностью променял на работу и свои исследования, фанатично растворяясь в своих опытах и их описаниях в научных пособиях. Идя к своей цели он ломал все преграды, реальные и ментальные, этому же он учил и своих детей, — что никогда не стоит сдаваться.
Этому же учила их и мать, на которую легли все заботы по организации повседневной жизни семьи. Именно она выбрала квартиру, в которой они жили в Токио. Последний этаж, сад на крыше. И не только, — зная о любви Рины (девочка не очень любила свое тяжеловесное и слишком серьезное полное имя и предпочитала, чтобы ее называли сокращенно Риной, порой, даже не считая нужным откликаться на полный аналог) к воде, она пролистала все каталоги, пока не нашла то, что искала: стеклянную крышу над несколькими комнатами, а наверху бассейн, чтобы можно было смотреть на небо и солнце через водную толщу. Возможно, это и положило начало любви Рины к серфингу. Ее увлечение поощряли, ведь у семьи было достаточно средств, чтобы отправлять ее к океану, где были самые крутые волны и куда съезжались все профессиональные серферы.
Приложение 12. Расшифровка бесед пациентки с психиатром Центра доктором Сато Минако (файлы частично повреждены) с личными приписками и дополнениями доктора Сато.
День 5:
Пациентка принимает прописанные медикаменты. Замечен явный прогресс в общении, однако заметно, как сложно даётся ей каждое предложение из-за начавшихся проблем с речевыми функциями.
— Катарина, как у тебя дела сегодня?
Пациентка игнорирует вопрос, продолжает смотреть в окно. Меняю обращение на то, которое она больше любит - сокращение от её полного имени.
— Рина, как дела сегодня?
— Лучше, спасибо.
— Я видела тебя сегодня навещали? Кто приходил?
— Мике.
— Рина, ты рада, что брат приходил?
— Мы два года не виделись, конечно, я рада.
Пациентка уходит в себя. Дальнейший разговор не клеится.
День 12:
Прописанный ранее Экзимо начинает помогать пациентке избавляться от депрессии. Настроение улучшилось. Охотнее отвечает на вопросы. Получает явное удовольствие от восстанавливающийся речевой функции.
— Если вам интересно, доктор Сато.
— Мне интересно.
— Мама выбирала квартиру по каталогу. Сказала, что её покорила крыша. Мы поселились на последнем этаже, и крыша у нас и правда была, что надо. Частично стеклянная, а сверху – открытый бассейн – тоже наш. Мы просыпались и видели небо через голубую воду. Очень красиво. Думаю, я вот тогда настолько полюбила воду, что стала сёрфить. Пока мы с братом плавали, мама нам завтрак готовила. Правда, потом она всё чаще стала бывать в больнице, потом её и вовсе положили в стационар. Так жалко. Я очень любила её вафли. Доктор Сато, можно мы закончим? Голова болит.
По просьбе пациентки вынуждена закончить сеанс раньше. Побочные эффекты принимаемых лекарств против БКЯ.
Катарина продолжала пребывать в своих мыслях, попутно разглядывая нехитрое убранство ее палаты. Вся посуда была сделана из пластика. Даже зеркало. Их заменили после того, как последний раз, отказываясь от нежелательного разговора с врачом, Рина спровоцировала всплеск биотических способностей, и все стеклянные предметы разлетелись в крошку.
День 34:
Пациентка начала проявлять биотические способности. По словам пациентки, подобное творилось с ней и раньше, но она не придавала этому значения или старалась научно объяснить. Никому не рассказывала, боясь странной реакции.
Такое с ней происходило и раньше, когда она злилась или расстраивалась, но от этого никогда не страдали те, кто оказывались рядом. Рина не сразу поняла, что к чему, прозрение наступило только после того, как ей сообщили ее страшный диагноз, с которым ей предстояло либо смириться и опустить руки, либо бороться до конца своей жизни, тем самым стремясь отдалить его.
День 48:
— Рина, расскажи, чему самому важному тебя научили родители?
— Мама всегда говорила, что нельзя показывать своих слабостей. Надо всегда оставаться оптимисткой, говорила она. Уж поверьте, она знала толк в оптимизме. Никогда не унывала, даже на последних стадиях. Она всегда говорила, что жизнь — это дар, слишком ценный, чтобы всю жизнь держать его на полке. Жизнь нужно беречь, но её нужно использовать по-максимуму. Знаете, доктор Сато, в детстве я боялась пауков, но мама сказала: «Жизнь слишком коротка, чтобы чего-то бояться!». Она подарила мне книгу «Энциклопедия членистоногих», и мы прочитали её вместе за один уик-энд. Когда я пошла в колледж, я завела себе паука-птицееда. Пауков я, кстати, всё ещё боюсь, но теперь я точно знаю, что могу спокойно спать, если в одной комнате со мной будет что-то или кто-то столь же мерзкий. Очень полезный навык тут, в больнице, знаете ли. Стены тут невероятно тонкие между палатами.
— А ваш отец? Чему научил вас он?
— Ну, папа не часто нами занимался. Он дома редко бывал. От него я научилась ставить цели и идти к ним, преодолевая любые преграды. Знаю-знаю, доктор Сато, пока не очень получается, но я стараюсь.
Пациентка в приподнятом настроении. Через неделю попробую снять её с Экзимо.
Сегодня ее навестил ее брат Мике. Разговор у них отчаянно не клеился, хотя ранее они были довольно близки, даже несмотря на то, что сыном отец гордился больше, чем дочерью. Ровно до того момента, пока не начал замечать у нее симптомы болезни, загнавшей в могилу его жену. Именно тогда Рина первый раз за последние несколько месяцев вышла из себя. Возможно, решающее действие оказал накопленный стресс после болезни и похорон матери. Отец, сразу поняв, что его дочь биотик, выглядел так, как будто Рождество наступило на несколько месяцев раньше. Ему, как исследователю, было бы интересно в таком близком доступе подопытную, но лишь после того, как Рине сделают необходимые анализы и проведут обследование на симптомы БКЯ. Брат же повел себя странно. Все детство он возился с Риной так, как будто бы сам был ее отцом, а узнав то, что она не такая, как все, он легко перечеркнул все, что между ними было одним взглядом — он посмотрел на сестру так, будто у нее всю жизнь кожа на изнанку была, а он только сейчас это заметил.
Что испытала по этому поводу сама Рина? Обиду, непонимание, горечь, все вместе. Мало того, что отец предполагал проявление наследственного заболевания, так еще и биотика. Ей нужна была поддержка, а не косые брезгливые взгляды или зоологический интерес. А единственный человек, который мог ей эту поддержку оказать, лежал в могиле.
День 54:
— Рина, мы с тобой уже говорили об этом. Ты же помнишь, что не должна думать о том, что можешь умереть. Думай о том, сколько всего ты ещё успеешь сделать.
— Извините, доктор Сато, но это очень фигово — понимать, что у тебя осталось мало времени в запасе, а ты даже ещё половину своих планов не реализовала! Знаете, что самое ужасное в том, что со мной происходит?
— Что же?
— От этих таблеток дико болит голова и спать всё время хочется, но, если я перестану принимать эти мерзкие таблетки, моё состояние начнёт ухудшаться, я начну писать под себя и пускать слюни, не смогу ходить, но все это я буду очень чётко осознавать, потому что сознание при моей болезни уходит в последнюю очередь.
Пациентка закончила сеанс досрочно.
Рина понимала, что, несмотря на заверения врачей, надежд на полное выздоровление у нее нет. Ей было одиноко в ее палате. Это была всего лишь палата, а не тюрьма, она в любой момент была вольна ее покинуть. Что она и сделала несколько раз. С волнами в Японии туговато, Рина просто ходила в бассейн в ближайшем фитнес центре. Плавая и ныряя, она будто бы погружалась в мир, где все было по-прежнему, где у нее было счастливое будущее и много друзей.
День 74:
Накануне пациентка самовольно покинула Центр, вернувшись лишь вечером. О своём местонахождении умалчивает. Настроение приподнятое. Волосы мокрые. От терапии отказалась, ответив, что сегодня она её уже прошла.
День 79:
— Рина, у тебя много друзей?
— Близких?
— Тех, кого ты сама считаешь друзьями.
— Ну… наверное, самых близких четверо.
— Расскажешь о них?
— С тремя мы в колледже учимся. У нас музыкальная группа. Косукэ на барабанах, Герман — гитара и вокал, а я бас-гитара и бэк-вокал. У нас здорово получается. Нас даже один клуб играть приглашал. Мы лажанули там в одной песне, правда, но, вроде никто не заметил.
— А ещё двое, они кто?
— Мишель – моя лучшая подруга. Мы с детства знакомы. Мы вместе сёрфим. Раньше часто летали с ней к рифам. Сейчас только, когда она прилетает в Токио. Скучаю по ней. А второй — Син — мой парень. Наверное, уже бывший парень. Не знаю точно. Он меня так ни разу и не навестил. Блин… Забудьте. И удалите с этой штуки, пожалуйста. Трое. Трое близких друзей.
— Они тебя навещали?
— Мишель несколько раз звонила, а ребята навещали, да. Я с этими ребятами готова в кратер вулкана лезть, так я им доверяю.
Рина старалась на показывать вида, но ее внутреннее «я» прыгало от радости, что друзья ее не бросили даже сейчас, на больничной койке. И в то же время она старалась не думать, какова была бы их реакция, узнай они подлинную причину ее «заключения».
Через несколько дней отец пришел более взбудораженный, чем обычно. Вид у него был одновременно обрадованный и расстроенный. Он рассказал Рине, что с ним связались специальные агенты «Конатикс Индастриз», у них были методы по отслеживанию подростков с пробудившимися способностями к биотике, и ее они тоже засекли. По возможности, всех носителей биотики они включали в состав группы для прохождения Программы адаптации биотиков на космической станции Гагарин. И он дал свое согласие. Но перед этим она должна была закончить лечение. На этом месте Рина ухмыльнулась — она знала, что БКЯ не лечится, а лишь на время купируется, но прерывать отца она не стала, ведь в этот момент он рассказывал ей, как бесконечно ею гордится и что ждет ее обратно, и тогда, после обучения на станции, он отвезет ее к самой большой волне. Еще он неуверенно добавил что-то про то, что навестит ее на новом месте, но Рина его уже не слушала.
День 90:
На сегодняшний день состояние здоровья пациентки стабилизированно медикаментозно. Пациентка осведомлена о рисках для своего здоровья и жизни в случае пропуска доз лекарства или отказа от приёма.
— Рина, твоя мама знала, что ты обладаешь биотическими способностями?
— Нет, конечно. Она умерла уже к тому времени, когда я сама начала соображать, что к чему.
— Как думаешь, что бы она сказала?
— Не знаю. Плакать бы начала, наверное. Кто её знает. Брат, вот, как придурок себя повёл.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, он всё время в детстве обо мне заботился, а тут, как узнал, что я вот такая, так посмотрел на меня, будто у меня всю жизнь кожа на изнанку была, а он только что это заметил. А мне обидно, между прочим. Я и сама не понимаю, что происходит и чего мне от себя ждать. Живёшь ты себе, живёшь, и тут бац и на тебя всё сразу накатывает, понимаете, доктор Сато? Ну, хоть папа меня не боится.
— Не боится?
— Мне кажется, он был даже рад. Сказал, что навестит меня на новом месте обязательно. Мы с Мике в детстве его редко видели. Но я точно знаю, что обычно он гордился только моим братом. Я старалась не отставать. Школу досрочно закончила. Чёрт! Мне же чуть-чуть оставалось до окончания колледжа. Я мечтала поступить в медицинский.
— Думаешь, не поступишь?
— Вы вообще мою карту читали, доктор Сато? (пациентка в приподнятом настроении) Даже если бы я волшебным образом вылечилась, папа сказал, что меня скоро отвезут куда-то на Плутон или около того. В общем, в полное захолустье, где волну мне больше не поймать. Отстой, правда?
Винсент Фокс
You once said I'll never walk away
I'll never sail away, I'll never go
And I was there standing outside your door
Waiting for you to show me how to stay
I've been there before,
Hoping and trying to make things right
But now I don't know
Honey, these arms that won't held you are
READY TO FIGHT
«Ready To Fight» by Roby Fayer ft. Tom Gefen
Когда его били вчетвером на одного за то, что он не вписывался в общепринятые нормы «нормального» или «крутого» парня, Винсент Фокс отдал бы все, чтобы стать человеком-невидимкой. Но свою натуру со склонностью ко всяким видам авантюризма усмирить он не мог и не хотел.
Семья Винсента была достаточно древней и родовитой. Это можно было понять, услышав его полное имя, Винсент Джеймс Фокс Четвертый, которым он никогда не представлялся. Его отец был потомственным ученым в пятом поколении, как и его мать. Они даже познакомились, столкнувшись в лаборатории за изучением военных технологий турианцев и попыткой адаптировать их для применения на Земле. Той же судьбы они желали и сыну, но когда Винсент стал достаточно взрослым, чтобы решать что-то самостоятельно, он изъявил желание, чтобы, когда придет время, его записали в кадетский корпус. А до того, как он закончил среднюю школу, родители сделали все возможное, чтобы дать ему хорошее образование, водили его на занятия по музыке (он играл на тромбоне), иностранным языкам, истории, танцам и в театральную студию. Сам же Винсент охотно записался в литературный кружок. Точные науки, как бы он ни старался, оставались для него китайской грамотой.
Желание стать военным появилось у него с тех пор, когда он только начал понимать, чем занимаются эти люди в форме. А также наблюдая за старшим братом Джоном, который был его кумиром, и уверенно шагал по карьерной лестнице. Винсент, несмотря на все кружки и занятия, выкраивал время для того, чтобы посещать еще и уроки по рукопашному бою. Родители, увлеченные исследованиями, не вникали, зачем их отличнику-сыну навыки «уличного мордобоя», но их вполне устраивало то, что Винсент почти круглые сутки был при деле. А это для них было главное.
Мастерство свое он оттачивал отнюдь не на занятиях, а в подворотнях и испанско-мексиканских гетто, которые существовали до сих пор, несмотря на то, что почти весь мир глобализировался и слился воедино. Что сподвигало мальчика из благополучного района и более чем обеспеченной семьи, в которой не существовало проблем, совершать побеги и таскаться по улицам, где даже бывалые полицейские боялись ходить по одиночке? Ответа на этот вопрос он не мог дать никому. Возвращался он после своих приключений всегда в синяках, иногда даже с подбитым глазом или разбитой губой. Возможно, он убегал от излишне идеального буржуазного общества, где все было подчинено законам и традициям, а также неписанному кодексу правил, регламентировавших каждую секунду жизни. А тут, в гетто, он мог быть самим собой. Не надо было пользоваться ножом и вилкой, вести себя размеренно и спокойно, там было можно все: задирать любого, кто косо на тебя посмотрит, сквернословить напропалую, ни тебе светского хладнокровия и умения себя вести — тут можно было дать в морду любому, кто назвал тебя уродом, а не холодно вежливо улыбаться и интеллигентно и хитроумно унижать в ответ.
Родители не могли понять, что же влечет их сына к такому проведению времени, но почти этому не препятствовали, не сажали его под домашний арест, не обрывали телефоны спасательных служб каждый раз, когда Винсент пропадал. А просто, когда их сын возвращался домой грязный и избитый, интересовались у него, где он был и какой урок он мог из этого извлечь. Да, потом его все равно наказывали. Но Винсент воспринимал все это, как момент обучения. И поэтому он признавался сразу, где он был сегодня и что он делал. За это драли не так сильно, но все же драли. И он и родители считали, что это закаляет его характер, старший брат же удовлетворенно хмыкал, когда Винсент рассказывал ему об этом через Экстранет.
Джона ему стало не хватать с тех пор, как тот стал реже бывать дома. Конечно, он был на 10 лет старше, у него была своя жизнь, но Винсент до последнего не хотел в это верить. В этом моменте он застрял в детстве, когда брат бросал все свои занятия, чтобы каждый день выслушать, как у него прошел день или же дать ему какой-либо жизненный совет. Брат всегда был для Винсента авторитетом, начиная с решения, что не пойдет по стопам отца в науку, где у него были все возможные перспективы, ведь его отец возглавлял целую лабораторию. Вместо этого он решил покорять олимп военной карьеры. К тому моменту, как в то же самое кадетское училище поступил его младший брат, Джон уже достиг звания лейтенанта Альянса, и даже пару раз привлекался к военным операциям, тем самым вызывая бурный восторг Винсента, и даже, в какой-то мере, зависть.
Он учился в последнем классе средней школы, когда на него после урока физкультуры наехала местная элита в лице членов школьной футбольной команды. Самое интересное, что его «спецподготовка» по рукопашному бою не дала никаких результатов, Винсент успел нанести лишь несколько точечных и направленных ударов, но нападавшие были намного сильнее его. Через несколько секунд его скрутили и прижали лицом к холодной плитке раздевалки. Он уже успел получить несколько ударов ногами по ребрам, когда кто-то раскидал его обидчиков по сторонам, а потом рывком поставил его на ноги.
Когда в глазах Винсента перестали прыгать пол и стены, и ушло ощущение того, что мозг перекатывается по черепной коробке, а он сам снова смог восстановить дыхание, он никого не увидел около себя. А в середине следующего урока его и одного рыжего парня по имени Алекс Свена вызвали к директору, который, несмотря на то, что школа была частная, вел себя как распоследняя сволочь, которой место было только в колонии для несовершеннолетних. От неожиданности Винсент замешкался, а Алекс поторопил его:
— Пошли! Вдвоем мы от него точно отобьемся!
Так у него появился первый в жизни друг. Именно Алекс тогда расшвырял тех отморозков, что на него напали. А сейчас он был непротив постоять за него и за себя перед мистером Кравицем, от которого без наказания никогда никто не уходил.
Свою дружбу они донесли до конца средней школы, поддерживая и помогая друг другу во всем. Винсенту было даже отчасти страшно остаться в кадетском корпусе совсем одному наедине с незнакомым коллективом, несмотря на то, что он и храбрился как мог. Сюрприз ждал его на расселении по комнатам. На каждого кадета приходилось по койкоместу в комнате на шесть человек. И каково же было его удивление, когда он увидел одного из своих соседей. Это был Алекс. Уже не рыжий, а бритый наголо, но это все еще был он. Винсент был рад сверх меры. Да, он сам хотел поступить в это учебное заведение, но присутствие друга придавало ему сил. Хорошо, что на физподготовке их никогда не ставили в спарингах, ведь ни один, ни другой не смогли ударить друга в полную силу.
Винсент был уверен, что любовь к военному делу ему привил его брат-военный, но на самом деле разгадка заключалась в патриотическом воспитании, что давали ему родители. Они, будучи учеными, глубоко уважали культурные и технологические достижения других народов и даже цивилизаций, особенно турианцев, которых они изучали все эти годы. Но сына они воспитали патриотом Альянса. И, в отличие от старшего сына, которого они не смогли смирить скандалами и угрозами вычеркнуть его из завещания, решение младшего сына строить военную карьеру они приняли спокойно, как будто сами его к этому и готовили.
В военной академии ему жилось намного спокойней, чем в обычной школе. Там его никто из сверстников не пытался обидеть или унизить. Ибо Винсент дрался так, как дерутся отбросы общества в Бронксе или Испанском Гарлеме, — беспощадно, с непонятной обреченностью. То, что было указано в его досье, кроме преподавателей и администрации не знал никто. Для всех остальных он был парнем из гетто, который смог прорваться в элитный кадетский корпус благодаря упорству и особым знаниям. За это его начали уважать. Никто ни разу не распознал в нем парня из благополучной и обеспеченной семьи, и не поверил бы, даже если бы ему об этом сказали. Винсент не играл какую-то роль, более того, он никогда к этому не стремился. Просто он так зарекомендовал себя с первого дня в корпусе. А потом ему уже приходилось поддерживать имидж парня с окраины. Лишь Алекс знал правду, но не выдавал своего друга. Возможно, он слишком уважал его, а возможно просто не хотел лезть не в свое дело.
Помимо Винсента в академии было много кадетов из семей самого разного достатка и вероисповедания: были представители золотой молодежи, дети из приютов, из колоний для несовершеннолетних, из средних слоев общества, с улиц и из гетто. Всех объединяло одно желание — они хотели стать военными, служить своей многонациональной родине и защищать ее интересы на Земле и за ее пределами. Но они прежде всего все были людьми со своими убеждениями и мыслями. Стычки между ними были неизбежны, это касалось и тех, кто учился на одном курсе, и тех, кто был на годы младше или старше. С младшими проблем никогда не было — они задирали лишь отпрысков из благополучных семей. А от старших Винсент легко отделывался с помощью Алекса. Их было двое, но в драке они действовали, не сговариваясь, как единый организм, как будто две пары рук и ног принадлежали одному человеку. Со временем с ними даже прекратили связываться, ибо начали бояться за свою жизнь. Алекс первым, когда у него чуть чуть отросли волосы, сбрил виски, как было принято в неблагополучных районах. Винсент со временем последовал его примеру. Он не хотел этого осознавать и принимать, но порой ему был нужен кто-то, чтобы брать с него пример. Сначала для него такой человек существовал в виде его старшего брата Джона, а теперь появился второй — его лучший друг.
Винсент продолжал поддерживать имидж отморозка и бунтаря, который по вечерам пританцовывал в душе и напевал что-то из классики, чистя зубы. Он уходил в самоволку, нарывался на выговоры, вел себя неподобающе на смотрах, в общем, отрывался как мог, чтобы подчеркнуть свое отличие от обычных кадетов. И получал от этого удовольствие. Алекс только диву давался, глядя на него и его мастерские перевоплощения. В Винсенте как будто существовали две личности — хорошо воспитанный сын ученого и головорез с нью-йоркских окраин, мастерски владеющий ножом.
От Джона не было вестей вот уже три месяца. Все письма, что писал ему Винсент, так и хранились в его электронном почтовом ящике непрочитанными, а попытки связаться с ним другими способами тоже не увенчались успехом. Винсент, не привыкший к такой долгой изоляции, долгое время уже был на взводе. Это сказывалось и на учебе, и на его успехах в драках. Раньше он выходил из них без единой царапины, но последний раз ему сильно досталось, он даже, впервые за несколько лет обучения, посетил медпункт академии. Даже его лучший друг, от которого у него не было секретов, последнее время обходил его стороной.
Винсент ощущал себя преданным и брошенным, ведь раньше брат никогда не позволял себе так им пренебрегать. Вечером, когда уже была дана команда к отбою, и все кадеты лежали в кроватях, к койке Винсента подошел Алекс. Уже позже, сидя в карцере за нападение на нескольких человек разом, а также за покушение на убийство и ожидая, когда за ним явятся из военной полиции, он осознал, что тогда его друг хотел, как лучше. И заговорив о том, что хватит вести себя как полный придурок и нарываться на неприятности, уж точно не хотел его обидеть или вывести из себя. Но Винсент тогда обозлился так, будто бы его ударили по лицу мокрой тряпкой. Он резко вскочил со своей койки, ударившись ногой о тумбочку, что взвинтило его еще больше, и кинулся на того, кого считал другом. Винсент не мог объяснить, что заставило его напасть на Алекса, как будто что-то изнутри подтолкнуло его к этому. Ослепнув от злобы, он сидел на своем друге верхом и бил его куда придется, а другие даже не пытались его остановить, ибо боялись за свои собственные шкуры. А словно мозг разорвался внутри черепной коробки.
Сожалел ли он о том, что натворил в состоянии аффекта? Безусловно. Но изменить он ничего не мог. Гораздо интереснее ему было, почему последним, что он помнил, был непонятный силовой удар, который скинул его на пол и разбил все стекла в казарме.
А потом, вместо военной полиции, пришли они, пара в бордовой униформе. По их поведению было видно, что в иной ситуации они возможно и начали бы церемониться, но с воспитанниками военных академий Альянса у них был короткий разговор. Мужчина, представившийся агентом Сэнд корпорации «Конатикс Индастриз», объяснил ему, что вспышка гнева привела к пробуждению его способностей к биотике. А после того, что он тут устроил, лучшим выходом для него будет принять участие в обучающей программе по изучению и контролю биотических способностей на космической станции Гагарин. Его согласие, в виду обстоятельств, — это простая формальность, ему придется проследовать с ними даже вопреки его воле.
Винсент слушал агента молча, но в глубине души понимал, что в академии его точно не оставят, дома после этого инцидента он тоже вряд ли найдет понимание. Оставалось принять имеющийся вариант и попробовать действовать исходя из него.
Токи Коумура
We live in cities you'll never see on screen
Not very pretty, but we sure know how to run things
Living in ruins of a palace within my dreams
And you know, we're on each other's team
I'm kind of over getting told to throw my hands up in the air, so there
So all the cups got broke shards beneath our feet but it wasn't my fault
And everyone's competing for a love they won't receive
'Cause what this palace wants is release
Мистер и миссис Коумура смотрели на свою дочь так, будто бы она была неизлечимо больна. Но Токи была вполне здорова и цела. Нарушал картину только длинный след копоти на ее рукаве и отчетливый запах горелых волос. Рядом с ней, на их компактной кухне, стояла женщина в бордовой униформе.
Токи Коумура родилась в незаурядной семье. Ее родители были учеными, работавшими на страну в одной из засекреченных лабораторий на территории военного городка. Погонов они не носили, но на их разработки налагался жесточайший гриф секретности, а из офиса было невозможно вынести даже скрепку. Многие ее одноклассники, которые посещали школу, принадлежащую все той же лаборатории, но проживающие за ее пределами в обычных городских кварталах, представляли военный городок чем-то из фильмов про постапокалиптическое будущее — врытые под землю бункеры, сирены и танки, патрулирующие улицы. Для полной картины среднестатического ужастика не хватало только парочки зомби, с утробным урчанием шатающихся по улице.
А на самом деле, это был такой же городской квартал, как и все остальные — в том же экологичном районе, с теми же белыми и пушистыми облаками над домами и прошивавшими их насквозь небоскребами. Просто у них дома существовали пропускной режим и комендантский часы. И самым тяжким проступком было его нарушить. Точнее, так казалось самой Токи и ее друзьям. На деле же они не раз обходили умную электронику пропускной системы, чтобы сбегать по ночам в город. Делали они это не без помощи ее старшего брата Криса.
Он был всего на несколько лет старше ее и еще нескольких ее друзей, который сбились в стайку еще в школе. Самим себе они казались бунтарями и думали, что выбиваться в худшую сторону из обыденности это круто, а им самим это более чем удавалось. На самом же деле эта группа детей, считавшая, что они идут наперекор системам, даже не выходила за общепринятые рамки приличий. А они, тем временем, гордились своими «смелыми» и «дерзкими» выходками, как, например, превысить скорость в гонках по безлюдным районам или затормозить на краю обрыва. Пусть, кроме них этого никто не видел, но сами себе они казались отвязными хулиганами. Верховодил в компании Крис Коумура. Сначала их компания собралась, как сборная школы для участия в школьном соревновании между учениками из нескольких военных городков, в котором основной упор делался на физподготовку и точные науки. Крис возглавил эту небольшую команду и назвал ее «Квазар». Во время своих игр и соревнований ребята использовали очень мощные точечные фонари, в темноте их свет напоминал свет квазара. Компания была достаточно разношерстная в плане личностей и возрастов, но у них была одна общая черта, — все они были из благополучных семей.
Так как родители, в основном, пропадали на работе, их дети были предоставлены сами себе, что не мешало ни Токи, ни ее брату успешно учиться и заниматься внеклассной деятельностью. Брат собирался пойти по стопам отца, поэтому усиленно занимался для поступления в университет. А до того, как он сделал осознанный выбор, он на правах старшего приглядывал за ребятней, чтобы они в своем стремлении «хулиганить» на самом деле не приобрели бы себе проблем с законом или здоровьем. Он как мог направлял их неуемную энергию в мирное русло, придумывал им развлечения, требующие затрат сил и времени, как гонки на картах по стадиону или же исследование безлюдных районов и полузакрытых территорий. Иногда даже охраняемых. Но он единственный из них знал почти все потайные ходы и знал, как прокрасться туда, куда хочется, не попав в поле зрения ни одной камеры слежения.
Брат всегда являлся для Токи авторитетом в последней инстанции, лишь его она боялась и остерегалась ему перечить. Для всех остальных в ее круге общения поблажек она не делала. Она отнюдь не любила участвовать в конфликтах и провоцировать их сама, да и вообще была сторонницей их вербального, а не силового разрешения. Несгибаемой она становилась лишь в моменты, когда была полностью уверена в своей правоте. Отношения с одноклассниками и друзьями у нее были ровные, она старалась никогда никого особо не выделять, но ребята из ее команды порой были ей даже ближе, чем семья, не принимая в расчет брата. Тот был для девочки поистине всем, и сейчас ей его очень не хватало.
Совсем недавно Крис достиг того, к чему стремился все эти годы — стал ассистентом отца сразу в нескольких проектах. Мало кто решался связываться с инопланетными технологиями, но Крис не привык отступать от заданной цели. Именно этому его и сестру учили их родители — тому, что если хочешь что-то получить, никогда нельзя сдаваться. И как бы тривиально это не звучало, выход из любой ситуации там же, где и вход. Главное верить в свою правоту и поступать так, как считаешь нужным. И самое главное, что можно справиться с любой силой, если постараться, но чаще бывает проще и правильнее попытаться направить ее в своих интересах.
Токи же исследования родителей и брата никогда не привлекали. Она сама хотела бы в будущем изучать процессы, происходящие в мозгу человека, для этого она по собственному желанию дополнительно брала уроки биологии, чтобы изучить физиологические и нейронные процессы. Все равно путь к желаемой ею области исследования лежал через медицинские колледж или университет, так что уже сейчас в старшей школе имело смысл набрать себе профильных предметов для изучения. Единственным, что выбивалось из ее специализированного набора это классы по мировой художественной культуре, взяты исключительно для души, несмотря на то, что с учебой Токи никогда не напрягали ни в школе, ни родители — хорошо училась она скорее по привычке, нежели из стремления стать лучшей или кого-то обогнать. Ей было достаточно и того, что она имела.
После того, как ее брат налег на учебу и не смог, как и прежде, служить мозговым и развлекательным центром их команды в свободное от получения очередного кубка с соревнований время, лидерство в команде незаметно перешло по наследству к ней и к ее лучшему другу Крэшу. Но, если раньше всю организацию приключений брал на себя Крис, теперь полномочия разделились. Крэш генерировал идеи, а задачей Токи было подумать о том, чтобы не получить потом по шее от старшего брата, если вдруг они вляпаются в какую-либо историю, ведь без него оказаться по уши в неприятностях, а может даже и в ближайшем полицейском участке, шансов у них стало куда больше, ведь ни один из их группы не обладал таким же как у него почти звериным чутьем и чувством опасности. А что бывает, когда ей доставалось от старшего брата, Токи знала не понаслышке.
На ее пятнадцатом дне рождения она решилась попробовать самый знаменитый синтетический наркотик, который распространяли в одном из районов, по которым они иногда блуждали по ночам. Праздновали они в клубе, и им пришлось постараться, чтобы незаметно пронести пакетик с порошком в клуб через все кордоны безопасности. Он был известен тем, что при входе в контакт с некоторыми видами алкоголя при употреблении он вызывал внутри эффект подобный микровзрыву. Многие и подсаживались на него потому, что это было модно и круто, ведь все это еще и сопровождалось неповторимыми галлюцинациями. Но Токи не увидела всего этого великолепия — у нее оказалась очень редкая аллергия на один из компонентов этой дряни, и вместо обещанного кайфа она получила анафилактический шок и почти впала в кому. После нескольких кругов очистки крови ей полегчало настолько, что к ней пустили ее родных. Отец с матерью остереглись устраивать разнос человеку на больничной койке, брат тоже ничего не сказал. Крис просто посмотрел на нее так, что она ощутила себя как вымазанной помоями, не больше и не меньше. Токи навсегда запомнила этот взгляд, и зареклась когда-либо вытворять что-то подобное, что опять заставит ее брата так на нее смотреть. И этот же случай убил все ее желание экспериментировать с веществами и здоровьем. Единственное, что ей оставалось, это приключаться со своими друзьями.
Крис, как обычно, был занят учебой, и ребята отправились искать, чем бы заняться без него. В один из выходных дней Креш подкинул идею осуществить то, что они давно планировали — забраться на территорию давно заброшенного, но все еще охраняемого аэропорта. Они откладывали это на потом, чтобы Крис мог пойти с ними, но в этот раз его решили не ждать, остальные поддержали идею. Токи эта идея не нравилась, так как лезть на штрафную стоянку в отсутствии брата она не хотела, а еще с самого утра ее немного штормило — сказывалось влияние погоды. Но все охотно пошли за Крэшем и его подругой, и Токи опустила руки и решила не вмешиваться, а пойти за ними и понаблюдать. Преодолеть довольно высокий забор подросткам с хорошей спортивной подготовкой не составило труда. Вскоре они через сто метров от первого, обветшалого, забора второй — новее и надежнее. За его воротами виднелось несколько аэрокаров, часть которых выглядела новыми. Судя по всему, территорию аэропорта переоборудовали под платную стоянку при каком-то учреждении.
Вскоре Крэш уже взломал замок на воротах и со своей девушкой забрался внутрь одного из аэрокаров. Такого Токи явно не ожидала — это уже было не хулиганство, а вполне серьезное административное преступление. Она решила, что будет правильно перетянуть одеяло лидерства на себя и попробовать вразумить своих товарищей. Коротко, но ясно, она аргументировала то, что не стоит лезть на эту территорию, так как за это, если их поймают, из школы они сразу вылетят, а с такой рекомендацией вряд ли родители смогут пристроить их в пристойный колледж. Она с недетской серьезностью призывала к ответственности, которую они несут, будучи детьми из военного городка, говорила, что в случае провала, у их родителей тоже могут начаться проблемы на работе. И тут компания поделилась на неравные части — сторону Токи приняло меньшинство, чего она не ожидала. Возможно, она смогла бы убедить остальных, но все испортила взвывшая сирена и появившиеся охранники.
Токи закричала, что им надо уходить, но Крэш нажал на газ и поехал прямо на охранника, по дороге крикнув Токи, что раз ей до сих пор требуется памперс, нечего было за ними таскаться. Его девушка угодливо захохотала, а Токи разозлилась без меры. То, что было дальше, напоминало спецэффекты.
Машина внезапно заглохла, потом дернулась и вспыхнула. Крэша и его девчонку выбросило сквозь лобовое стекло, а потом раздались два взрыва — один прогрохотал где-то внутри злополучного аэрокара, а другой произошел в голове у самой Токи.
Она не знала, сколько прошло времени, прежде чем она пришла в себя и снова обрела способность видеть. Ее немного пошатывало, но она осталась стоять на ногах. Ее друзья испуганно жались к забору, а охранники замерли там, где они и стояли до того, как полыхнула машина. Крэш и его подруга убегали со всех ног, спотыкаясь и падая по дороге. Саму же Токи никто не задерживал — она была вольна идти куда хочет. Но домой она попала ближе к ночи.
И вот сейчас она стояла посреди гостиной. Единственным ее защитником на тот момент стала агент Стил из «Конатикс Индастриз», которая встретила ее на пороге ее собственного дома. Когда Токи вошла во двор, она увидела на качелях темноволосую женщину в бордовой униформе, какой не носили в военном городке. Она была либо из спец подразделения, либо рангом выше, чем те, которые тут жили, иначе она бы не смогла сюда так легко проникнуть. После короткой заминки и представления друг другу агент рассказала девочке о трансляции местного новостного канала, которому кадры взрыва на парковке попали с камер слежения. Не оставалось сомнения в том, что Токи — биотик. Также агент сообщила пораженной девушке, что теперь телевидение не даст ей спокойно жить, ведь они знают и ее адрес и ее данные (скотина Крэш, подумала Токи, вполне мог проболтаться на публику). Разорвать ее на памятные сувениры помешает только кордон военного городка, а дальше покоя ей не будет ни дома, ни в школе. Единственное, что может ей помочь, это принять участие в Программе адаптации биотиков на космической станции Гагарин, о чем и пришло время поговорить с ее родителями.
Уже почти перед самым выездом в космопорт из корпоративной квартиры «Конатикс», где последние несколько недель Токи жила вместе с несколькими другими кадетами, пришло письмо от ее брата Криса. Оно было на запечатано — возможно, он сам намеренно не сделал этого, ожидая, что пока оно дойдет до адресата, его вскроют не один раз. Брат писал, что несмотря на мнение и шок родителей, он гордится своей сестренкой, писал, что всегда верил в то, что она особенная, и он поддерживает ее решение принять участие в Программе. Именно тогда Токи поняла, что в этом мире у нее остался лишь один человек, который будет ждать ее возвращения.
Алекс Блэкстоун
I'm waiting for the call, the hand on the chest
I'm ready for the fight,
and fate
...Ему почти 17 лет. Он лежит, сжавшись в комок и прикрывая голову руками — и искренне надеется, что его не раздавит камнями. Хотя, если подумать, — возможно, это было бы лучше, чем задыхаться под землёй в чёртовой угольной пыли. Долгая, мучительная смерть...
Говорят, перед смертью человеку вспоминается вся его прошедшая жизнь — что же, если так, то у него есть достаточно времени.
Грохот стихает, оставляя его в невозможной тишине. Даже его собственное дыхание, хриплое и частое, не нарушает эту тишину, но словно бы подчёркивает её незыблемость.
Он заставляет себя дышать медленнее, успокоиться. Возможно, всё не так плохо. Его, конечно же, найдут здесь. Возможно, он даже ещё будет жив. Поэтому сейчас, в данный момент, важны две вещи: дышать медленнее и не поддаваться панике. Некоторые из тех, кого успевали найти под завалами, сходили с ума — от этой пытки тишиной и надеждой. Ему нельзя так. Поэтому... поэтому он будет вспоминать свою жизнь — потихоньку, шаг за шагом. Если его не найдут — это будет спокойный конец, который он постарается встретить с достоинством. Если же его спасут раньше — то он останется в своём уме.
...Его родители познакомились, когда были совсем молодыми — немного старше, чем он сейчас. Лара, тогда ещё не Блэкстоун, приехала в их посёлок на первую в своей жизни студенческую практику: она училась на геологическом, вопреки воле родителей, и мечтала путешествовать, анализируя глубину залегания слоёв базальта и изучая карстовые экосистемы на других планетах. Том Блэкстоун был молодым, на пару лет старше Лары, шахтёром, хорошо разбирался в технике и мог на месте перебрать сломавшегося дрона и заставить его пахать дальше — а ещё он знал тысячу историй и обладал неотразимой улыбкой. Через два месяца, к концу практики, Лара и Том расписались. Родители Лары пришли в ужас, но, видимо, посчитали «всё это» очередной блажью своевольной девчонки, вроде татуировки на плече или поступления в этот её геологический. Увы, оказалось, что они слишком плохо знали свою дочь. Когда к началу нового семестра Лара не вернулась в город и сообщила родителям, что она беременна, те среагировали просто: спросили, сколько денег ей прислать на аборт. Они думали, что теперь-то девица одумается, поймёт, что хочет угробить свою жизнь в захолустном посёлке («Это даже городом назвать нельзя!») и вернётся к ним под крыло (может, даже переведётся в какое-нибудь более престижное учебное заведение). Вместо этого Лара отключила коммуникатор — и больше никогда не общалась с родителями.
Своего первенца Лара и Том назвали Алексом. Через два года на свет появилась его сестра Алиса, ещё через три — двойняшки Билл и Джилл. Когда двойняшкам ещё не исполнилось года, а Алексу было шесть, Лара умерла — внезапно и быстро угасла. Сначала она решила, что простудилась, — потом сильная слабость и головная боль уложили её в постель. Врач из ближайшего города выписал какие-то лекарства, но они не помогли. Меньше, чем через месяц её не стало, — от рака мозга ещё не придумали лекарства.
Нанять няню они не могли, — Том зарабатывал не слишком много. Поэтому Алекс, а потом и Алиса стали заниматься младшими детьми и помогать отцу по хозяйству. Они старались не раскисать и не капризничать, не доставлять отцу неприятностей, особым детским чутьём понимая: Тому и так несладко. Том же любил своих детей, и нередко оставался на сверхурочные работы, чтобы иметь возможность купить «своим ребятам» сладостей или новую одежду. Увы, зарплата рядового шахтёра, даже очень смышлёного, не так уж велика, — особенно, когда с неё приходится кормить не только себя, но и четыре рта.
...Когда Алексу было четырнадцать, отец не вернулся со смены. Потолок шахты, в которой его дроны вели разработку, обрушился. Том, который был недалеко от них, погиб от удушья, — но, поняв, что его могут не спасти, он залез в память одного из дронов и оставил там сообщение для детей.
«Простите меня. Дальше вы сами. Держитесь вместе. Помогайте друг другу. Люблю, папа», — эти слова дрон, будучи активированным на складе, выдолбил прямо в бетонном полу. Инженер выругался, но потом смекнул, что к чему, и сходил за Алексом.
— Ты это, сфотографируй, — сказал ему инженер. И добавил, словно смутившись, — через пару дней это зальют бетоном, чтобы ровно было.
Алекс кивнул, сделал снимок. Через два дня надписи не стало, — так же, как и его отца. На поминках он подошёл к другу отца, дядьке Дику.
— Усыновите нас.
Дик посмотрел на парня, криво ухмыльнулся:
— По-твоему, мне есть, чем вас кормить?
— Вы должны отцу. Он был на смене вместо вас. — Алекс посмотрел на мужчину в упор, и тот отметил, что взгляд у сопляка совсем не детский: сильный и жёсткий, как стальной прут. — А о деньгах не беспокойтесь. Я буду работать, обеспечу нас сам. Главное, — чтобы они не оказались в детском доме.
Да, он знал, что в большинстве детских домов не так уж плохо, — есть меценаты, государственный надзор, режим дня и возможность получить какое-никакое образование. Но от отца и мамы Алекс знал, что есть вещи важнее горячей воды из-под крана, еды по расписанию и корочки диплома, — это любовь и семья. И он хотел, чтобы у его отважной Алисы, которая никогда ни на что не жаловалась, у его непоседы Билла и умницы Джилл было ощущение семьи, тепла и поддержки, которых не бывает в детских домах. Кроме того, он чувствовал: они слишком сильно любят друг друга, чтобы стать частью чьей-то чужой семьи - и, значит, в детском доме у них не будет шансов на усыновление. Так что лучше оставить всё как есть.
...Дик в итоге всё уладил. Алекс устроился работать на шахты, на место своего отца, — ему пришлось соврать о своём возрасте, но, с другой стороны, у него обнаружился Томов талант работать с железяками, как у его отца, — и старший смены прикрыл глаза на очевидную ложь. Зарплата всех шахтёров, увы, зависела от общего количества добычи ископаемых, и всем было выгодно сделать вид, что Алексу и правда «вроде как восемнадцать».
Так что он стал официально оператором дронов-анализаторов, и вместе со своими «механическими ребятами», как он называл дронов, спускался в старые шахты, ища, в какую сторону уходит жила с текущего места разработки. Увы, под землёй связь была отвратительная, и поэтому Алексу приходилось держаться рядом с «ребятами». Старая шахта, видно, держалась из последних сил, — то там, то тут случались небольшие обвалы. Обычно работники успевали среагировать, — но одного-двух человек в год спасти не удавалось. Алексу везло, — за три года он ни разу не нарвался на обвал, даже небольшой. Но всё заканчивается, и его везение, — тоже.
Однажды, вернувшись домой после смены, он понял, что что-то не так. Алиса, обычно сидевшая допоздна, не вышла встретить его. Он заглянул в её комнату, сел на постель:
— Ты чего? Заболела?
— Да ерунда, устала просто, — откликнулась она. В целом, всё было понятно: она следила за младшими, убиралась в доме, готовила, — а ещё ходила в школу и успевала делать свои домашние задания и проверять Билла и Джилл. Но раньше ей хватало сил дождаться его со смены, вместе выпить чаю...
— Сходи ко врачу, ладно?
— Конечно.
— На следующий день, принеся чай Алисе в постель, он спросил:
— Ну как?
— Ничего страшного, — она устало улыбнулась. Она плохо умела врать, — много хуже, чем он сам. Алекса кольнуло страшное узнавание: он уже видел и эту улыбку, и «это просто простуда».
...На следующий день случился обвал. Вероятно, Алекс был слишком рассеян, думал о сестре, плохо спал, — и не смог вовремя заметить признаки надвигающейся опасности. А потом стало поздно. Темно. Тихо.
«Я не должен умирать. Я не имею права оставить их сейчас... Я должен выбраться. Я выберусь!», — Алекс повторял это про себя снова и снова, и с каждым разом выходило всё более уверенно. Он чувствовал, как в нём просыпается сила, — и заполняет собой всё его существо, рвётся наружу.
«Я выберусь!», — Алекс, не совсем понимая, что именно он делает, ударил груду камней и земли, преграждающими его путь к свободе, к жизни. Потом снова, ещё и ещё. На третий удар стена поддалась, и инстинкт толкнул Алекса вперёд, в освободившийся проём, — пока его не засыпало снова. Он сам не понял, как оказался по другую сторону завала, — прямо перед изумлёнными лицами других шахтёров.
Он выжил. Выбрался. А через несколько дней пришли они, — двое в бордовой форме.
— Алекс Блэкстоун? Агент Сэнд, агент Стил. Позвольте, мы войдём. — Они не спрашивали, они уведомляли.
Алекс пытался понять, что им нужно, и не хотят ли они забрать двойняшек, когда высокий мужчина, Сэнд, заговорил.
— Мы слышали об инциденте в шахте. Говорят, вы проявили… особые способности.
Алекс пожал плечами:
— Мало ли что болтают.
Женщина, бросив быстрый взгляд на Алису, нахмурилась:
— Ваша сестра серьёзно больна. — Она перевела взгляд на Алекса и продолжила. — Мы сможем обеспечить ей должный уход. Если вы согласитесь работать с нами.
Алекс вздохнул. Он уже понял, что эти люди не пришли бы просто так, — и вряд ли ему удастся отделаться от них. Но раз уж они в нём заинтересованы… он может поторговаться.
— Как насчёт лечения?
Женщина помолчала — видимо, она не привыкла давать пустых обещаний, и тщательно взвешивала каждое своё слово. Наконец, она кивнула.
— Если вы подпишете контракт, наш наниматель готов предоставить ей инновационные методы лечения и все необходимые препараты и процедуры. Но мы не можем гарантировать, что ваша сестра выживет.
«Я знаю», — мог бы сказать Алекс. Но вместо этого уточнил.
— И мои младшие. Билл и Джилл. Они должны быть рядом с Алисой, и им надо учиться и жить в хороших условиях.
В глазах женщины мелькнула усмешка: Алекс, кажется, был готов на всё. Агент Сэнд кивнул.
— «Конатикс Индастриз» позаботится об этом.
— И никаких детских домов, — уточнил Алекс.
— Никаких.
— Хорошо. Так что вы от меня хотите?
— Вас, мистер Блэкстоун. Вас.
Алехандра Зеленович
So off you go into silence, the season of fear
And all what is real
The silence breaks with a crack that I don't want to hear,
It's making it real
So off you go,
For all I know
You'll never come back into your empty home
So say goodbye, the shadows mild
I will sing you a lullaby
Для Леоноры Зеленович не существовало в этом мире ничего более важного и требующего абсолютного внимания, чем исследование вымершей инопланетной расы протеанцев. Подобно археологам, положившим всю свою жизнь на изучение загадок египетских пирамид и строений инков, которые, не жалея себя, могли годами жариться на безжалостном солнце, Леонора полностью посвятила себя работе в марсианском комплексе. Но, тем не менее, она нашла для себя время, чтобы обзавестись семьей. Все же, в ней было больше человеческого, чем думали ее коллеги, уходя домой по вечерам и глядя на ее согнутую над микроскопом спину. Не надо было биться об заклад, чтобы на следующее утро застать ее в той же лаборатории у того же микроскопа и в той же одежде. Разнились лишь бесконечные выборки с цепочками данных, которыми были завалены все горизонтальные поверхности вокруг ее стола.
Удивительно, но мужа она нашла себе не среди отчетов и пробирок с образцами, а на одной из вечеринок, куда ее затащили коллеги. Неманья Зеленович был военным запаса, а ныне, — техническим консультантом при одной из военных частей без права выезда. Одним из тех военных, которые не любят распространяться о своем прошлом. Леонора не лезла к нему в душу, и они жили довольно гармонично. Через год у них появилась дочь Алехандра, которую они звали просто Али. А еще через 8 лет их брак начал давать трещину, причем не так, как это обычно бывает, а незаметно даже для них самих.
Со стороны они казались образцовой семьей: счастливая мама, заботливый папа и здоровый ребенок. Все, о чем можно было только мечтать, но в их жизни одних мечтаний было недостаточно. Сначала Неманья подшучивал над женой, которая могла дни и ночи проводить за книгами и в лаборатории. Потом она стала все реже и реже бывать дома. Он с тоской смотрел на фотографию, которую поставил сначала у колыбели дочери, а потом и на ее письменном столе, за которым она делала уроки, чтобы Али не забывала, как выглядит мать, так как видела ее от силы раза два в месяц.
Сейчас Али не могла однозначно сказать, что же именно разрушило их семью, — работа матери и ее постоянные командировки на Марс, или отец, который не пытался что-то изменить, — отчасти из-за своего невыездного статуса, отчасти потому, что его и так все устраивало. Однозначного понимания, кто из них двоих был прав, в голове у Али не находилось. Они оба были по-своему правы. Но вместе с этим их отношения становились все холоднее и холоднее с каждой командировкой матери.
Мать все больше времени проводила на Марсе, а отец, порой, как будто специально начал находить себе важные и очень срочные дела прямо на даты запланированной поездки к Леоноре. Они, даже когда наконец-то встречались всей семьей в одном месте, уже не смотрели друг на друга как прежде, не ощущали радости от встреч. Все ушло как-то постепенно и незаметно. Кажется, вот только что они искренне радовались встречам друг с другом, и вот они уже не скучают друг без друга, не целуются на прощание. Мама не дает папе после ужина салфетку, чтобы тот смахнул крошки с усов. Она их просто больше не замечает, хотя раньше они ее раздражали. А он не остается вместе с ней убирать со стола. Если они о чем-то говорят, то всегда за закрытыми дверьми, предварительно вежливо и ласково выпроводив дочь, и выходят потом расстроенные, расходятся по разным углам.
К тому моменту, когда Алехандра заканчивала выпускной класс младшей школы, они превратились не в супругов, а в соседей, в двух чужих друг другу людей, которые просто были вынуждены существовать рядом. Но на дочери это не отражалось — оба родителя в меру своих возможностей пытались купать ее в своей любви, чтобы от их решений не страдала их дочь, оставляя ей только чувство безграничной тоски по тому, что уже давно ушло. Хотя все и происходило на глазах Али, для нее все равно было незаметно, как оба ее родителя вдруг зажили своей жизнью: у матери появился друг, рослый и загорелый, похожий на серфера аспирант из исследовательского центра на Марсе, моложе нее. Али, хоть она все понимала, было очень некомфортно находиться рядом, когда они были вдвоем, равно как и с отцом и его новой «коллегой». Родители смотрели на своих новых вторых половин так, как они раньше смотрели друг на друга. Тогда, когда в их семье было все хорошо. В обоих случаях после таких совместных встреч она уединялась в своей комнате и долго молча лежала, глядя в потолок.
Развод они, не стесняясь ни дочери, ни сидящих за столом «аспиранта» и «коллегу», которые зачастили на «семейные» ужины, обсуждали так обыденно, как будто бы речь шла о покупке ботинок или чемодана. Хотя, возможно, в этом случае они отнеслись бы к делу с большим бы интересом. Один поход в здание суда, и все кончено навсегда. «Мы тебя любим, не волнуйся. Так будет лучше для всех». Под «всеми» они имели в виду прежде всего себя.
Для Али ничего хорошего в этом не было. Для нее все осталось по-прежнему. Она наматывала бесконечные часы перелетов то с Земли на Марс, чтобы на каникулах побыть с матерью, то с Марса на Землю, чтобы продолжать учебу и жить с отцом. Она будто бы раздвоилась. Одна ее часть жила в семье ученого, а вторая, — в семье военного. Два разных мира, две разные жизни, даже на солнце и то она по несколько раз в году смотрела с двух разных планет двумя разными взглядами. Сначала она плакала по ночам в подушку, а потом решила, что так хуже делает только себе. Когда она это осознала, она решила просто привыкнуть, а все эмоции затолкать вглубь себя, и больше их оттуда не вытаскивать. Делать вид, что у нее все в порядке, что бы ни случилось, приветливо улыбаться людям вокруг себя, даже тем, которые ей неприятны. Но суть осталась прежней, — она не врала себе, просто лукавила и недоговаривала о своих чувствах при других. Как когда-то ее родители.
Алехандра не хотела в этом признаваться, но она была очень зависима от общественного мнения. Именно оно когда-то и сподвигло ее на эту затянувшуюся игру в то, что все отлично, даже если это и не так. Она не любила выворачивать душу наизнанку перед каждым. Нет, букой она не была, просто комфортно себя ощущать и быть самой собой она могла себе позволить лишь в компании двух своих самых близких друзей. Но свои тайны охраняла ревностно даже от них.
В школе она была не то, чтобы отличницей, — так, крепким середнячком. Учиться ей нравилось, она с охотой поглощала новые знания и также охотно делилась ими с остальными. Но к всеобщему обожанию и становлению душой компании никогда не стремилась. По своей природе она была очень застенчива, порой ей было трудно даже общаться не только с симпатичными ей лично, но и просто с приятными людьми.
Она не стремилась нравиться всем, напротив, — только избранным. В их число попал и Ник Холл из параллельного класса. Не сказать, чтобы он был самым популярным в школе, но свой круг почитания у него был, хотя и внутри него он не оказывал никому предпочтения и внимания сверх положенного. И вот, сейчас, Али замерла, как вкопанная возле автомата с газировкой, видя, как Холл направляется в ее сторону. Она одновременно молила, чтобы он остановился и заговорил с ней, и в то же время хотела, чтобы он прошел мимо. От волнения у нее потемнело в глазах, а в ушах раздался шум, как на телеканале во время профилактики.
Когда Ник заговорил с ней, сквозь этот гул, ей казалось, что она наблюдает за собой же со стороны, и это не она, а другая Али сейчас краснеет в ответ на приглашение пойти с ним в кино. И это другая Али как-то вызывает своим волнением что-то вроде взрывной волны, от которой кола в бутылке в ее руке пузырится еще больше, как вещество в нагреваемой колбе, а стекло автомата сначала трескается, а потом разлетается во все стороны из искрящегося током автомата. Все разбегаются с криками, включая и самого Холла, кто-то даже включает пожарную сигнализацию, думая, что произошло короткое замыкание в автомате, и сейчас начнется пожар. А сама Алехандра, закрыв глаза и глупо улыбаясь, продолжает стоять возле искореженного железа, не замечая, что хлынувшая из бутылки в ее руке под давлением изнутри кола заливается в ее ботинки.
Кто-то настучал, что автомат как-то взорвала Али, возможно, бросив в него зажигалку, и на следующий же день к директору был вызван ее отец. О чем они говорили, Али при всем желании не смогла расслышать из-за массивной двери директорского кабинета. Но отец вышел оттуда более, чем расстроенный.
Через два дня внезапно прилетела мать. Для Али это было так, словно Рождество наступило на пару месяцев раньше. Но радовалась она лишь до момента, когда еще через пару дней к ним домой приехал незнакомый мужчина в бордовой униформе и долго говорил с родителями. И опять за закрытой дверью! А потом она неожиданно открылась, позволив подслушивающей девочке, облокотившейся на нее, буквально ввалиться в комнату. Али ожидала, что сейчас ей прочтут нотацию о том, что подслушивать и подглядывать, — это низко. Но ее не посвятили в подробности разговора, лишь сообщили что, в связи с открывшимися у нее способностями, появилась возможность перевести ее в другую школу. Специальную, где к ней найдут особый подход, ведь как оказалось, она особенная. Али не понимала ровным счетом ничего, а стоящий на кухне человек в бордовом, которого представили ей как агента Сэнд, просто молча смотрел на нее. Было ясно, что решение по поводу ее дальнейшего обучения уже принято и обжалованию не подлежит.
В тот день, переполнивший чашу ее впечатлений более ожидаемого, добавился еще и грандиозный скандал. Алехандра даже не предполагала, что ее родители могут так орать и оскорблять друг друга — за 15 лет она никогда такого не слышала, у них даже развод прошел тихо, как заполнение счетов на оплату коммунальных услуг. Впервые на ее глаза ее родители обвиняли друг друга во всех смертных грехах. В том, что их ребенка забирают в учреждение почти военного типа, да еще и в космосе, что либо один из них притащил «эту заразу» с чертового Марса, либо другой не остался в долгу со своими секретными военными операциями. Отец считал, что Али станет подобием лабораторной мыши и не хотел допустить ее отъезд, мать же называла его дураком и кричала, что он своей паранойей хочет загубить жизнь своей дочери, ведь после обучения на станции Гагарин перед ней раскроются новые горизонты. И добавляла к этому, что всегда, чтобы достичь чего-то одного, нужно пожертвовать другим, это жизнь, а не сказка.
Скандал продолжался бы и дальше, если бы не Али, которая разнервничалась настолько, что случайно спровоцировала очередной всплеск своих способностей. Никто не пострадал, но оба родителя испугались, даже мать, которая была уверена, что способности Али, — это ключ к блестящему будущему. Зато, они прекратили орать. А потом мать уехала. Вечером Али увидела пропущенный вызов, на который она не успела ответила. Судя по номеру, это был один из отелей на территории космопорта. Мать уехала из дома, но еще не улетела на Марс. Это подбодрило Али, ведь так она могла бы еще раз с ней встретиться до своего отъезда. До самого последнего дня она писала и звонила ей каждый день, интересовалась ее самочувствием и здоровьем, советовала не волноваться.
Отец переживал молча. Только в последний вечер, когда за Али уже должен был приехать аэрокар корпорации «Конатикс Индастриз», он долго сидел в своей комнате, а потом вышел оттуда, едва держась на ногах. Да, случалось, он выпивал, но таким пьяным Алехандра его ни разу не видела. С пустыми глазами он слонялся по гостиной, врезаясь в мебель, и что-то говорил, то бессвязно, то вполне членораздельно, иногда спускаясь до шепота, иногда переходя на крик, что вся это затея с детьми-биотиками, — программой по обучению на станции, в которой должна будет участвовать Али, — правительственный эксперимент. Причем эксперимент не землян, а турианцев. Что эти твари сначала спалили дотла нашу колонию, потом уничтожили его жизнь, а теперь отбирают единственного родного ему человека, желая превратить ее потом в свою марионетку. Али была так напугана, что даже не смогла обнять его на прощание. Она просто сбежала, таща за собой свой небольшой чемодан.
Она захлопнула за собой дверь совсем теперь опустевшего дома. Казалось, что за этой дверью она заперла не своего пьяного отца, а всю свою предыдущую жизнь, перечеркнув поворотом ключа все, что было раньше. И сама при этом закрылась от всех своих прошлых страхов и переживаний в огромном, новом, ждущем познания и изучения мире.
Сана Кхан
Freedom, 'I'dom, 'Me'dom
Where's your 'We'dom?
This world needs a brand new 'Re'dom
We'dom — the key
We'dom the key'dom to life!
Let's be 'dem
We'dom smart phones
Don't be dumb!
Borders (What's up with that?)
Politics (What's up with that?)
Police shots (What's up with that?)
Identities (What's up with that?)
Your privilege (What's up with that?)
Broke people (What's up with that?)
Boat people (What's up with that?)
The realness (What's up with that?)
The new world (What's up with that?)
Am gonna keep up on all that
Мало кто из людей даже втрое-вчетверо старше Саны могли бы переплюнуть ее по числу раз, когда ее жизнь вставала с ног на голову. И по количеству впечатлений от этого — тоже.
Она родилась совсем далеко от того мира, который принято считать современным, — со всеми его космопортами, прогрессом человечества, колонизацией и Войной Первого Контакта. Эта война и вся шумиха вокруг нее, обсуждение трагедии, уроки на будущее и мемориальные речи до ужаса раздражали Сану. Эта война длилась меньше года, а говорят о ней до сих пор. Там, откуда она родом, война не прекращалась никогда. Очередной виток начался, когда Сане было лет 5 и продолжается с переменным успехом до сих пор. Люди летают к другим планетам, но так и не сделали ничего для тех, кто живет на Земле.
Сана была родом из Кашмира. Конфликт с Пакистаном насчитывал уже 2 сотни лет, но люди упрямо селились в этих местах. Как и родители Саны. Ей только исполнилось 5, когда их дом уничтожило взрывом. Родители погибли сразу (и чем дальше шло время, тем труднее Сане было вспоминать их лица). Старшие братья Митул и Аарав тогда ушли воевать. Им было 12 и 14 лет соответственно. Сана была с ними, пряталась в подвальном этаже старого склада, собирала самодельные гранаты, помогала доктору. За что и против чего они воевали, — она, конечно, не знала. Потом уже она перечитала много статей и лекций о индо-пакистанском конфликте, как его называли западные СМИ, и так ничего из них и не поняла. Эта земля всегда поливалась кровью. Умники по ту сторону экрана делали глубокомысленные заключения, высказывали разнообразные теории, отчего в мире, где доказаны ценности гуманизма и равенства всех религий, продолжаются национальные войны. Все они только раздували щеки, — и не знали ничего.
А она знала. Война, — это грязно. Иногда, — голодно, всегда жестко и неудобно, очень тесно и людно. И тревожно. А еще, война, — это ненависть. Ненавидишь, потому что знаешь, — они уничтожат тебя, если смогут. Поэтому ты должен сделать это раньше. Сане было 7, когда в руках у Митула взорвался снаряд, который он собирал. Его и еще 3 человек убило на месте. А осколок гранаты попал Сане в глаз. Старый доктор прооперировал ее прямо там, в плохо оборудованной операционной. Настоящих обезболивающих у них не было, ее просто накачали наркотиками. Но она все равно все видела и слышала. Доктор устанавливал имплант на глаз, а из другого не прекращая катились слезы. Комнату немного качало, в какой-то момент она поняла, что какие-то предметы как будто подпрыгивают или отбивают дробь. Потом она списала все на наркотики.
Они похоронили Митула и на следующий день Сана увязалась за вторым братом. Тот поначалу был против, но потом перестал возражать, — ему, кажется, было спокойнее, когда он видел сестру. Она быстро научилась быть тихой, юркой и незаметной. Они тогда сидели в засаде, ждали транспортник с оружием. Их обнаружили, почти всех тогда убили. Брат с Саной так и просидели в засаде и когда они думали, что можно тихо уйти, их обнаружил отставший от отряда патрульный. Аарава он убил сразу, выстрелом в спину, — брат был вооружен. Сану схватил за шиворот и поднял в воздух. Странно, но страшно не было, — она уже тогда понимала, что он ее не убьёт. Но ей-то как-раз очень хотелось убить его! Она вцепилась в него зубами, и потянулась пальцами к лицу с намерением выцарапать глаза. Мужчина зашипел и отбросил ее как котенка. Сана снова вскочила и побежала к нему, как вдруг ее мир взорвался резкой болью в основани черепа. Она упала навзничь и увидела, как человек также откидывается назад. Сана подошла к нему, — он был без сознания. Она забрала у него нож и боеприпасов, сколько могла унести, закрыла глаза брату и убежала на базу.
С тех пор она перестала говорить. Взрослые думали, ее контузило, обследовали ее. Но скорее, она так переживала горе, — горе и отстраненность. А потом к ним приехал Красный Крест, в дом принесли медикаменты, пищу и витамины, — и после недолгих разговоров забрали всех детей младше 16, — всех, у кого не было родителей. Сначала их привезли в Дели. Там были бесконечные обследования. У Саны взяли все возможные анализы, проверили исправность импланта (у дока там, на войне, был весьма уродливый, поврежденный имплант и теперь у Саны один глаз выглядел жутковато) и приставили к ней психолога. Тот не добился абсолютно ничего, — она просто молчала. С другими детьми тоже не говорила и в основном сидела в углу. Другие дети тоже ее не трогали, и всех это устраивало.
А потом все вокруг как-то нездорово оживились, забегали, все вычистили, еще раз отмыли и переодели детей и, наконец, к ним приехала Она. В общем-то, Сана, да и все вокруг, давно привыкли к светлокожим европейцам, но, глядя на нее, действительно верилось, что она уже не совсем человек и хотелось прикоснуться к ней. Все у нее было слишком хорошо, — слишком мягкие волосы, слишком белые зубы, слишком ровная кожа. Она улыбалась, много говорила с детьми, раздавала конфеты. Ее окружали журналисты и работники Красного Креста. Она, а потом какие-то еще люди долго и занудно рассказывали о том, что уменьшение боли, — первоочередная задача для них (кто бы они ни были) и в эпоху, когда человечество заключило мир со многими внеземными расами, люди должны прекратить все войны на Земле.
Сана все это время старалась держаться в стороне. Нет, конфеты были вкусные, но она чувствовала, что немного теряет концентрацию. Рядом с ней уже всплыла а воздух вилка, как тогда, во время операции на глазу. Сана ее поймала и попыталась сосредоточиться. Вовсе не к чему сейчас это все. Тем не менее, женщина (к тому моменту Сана уже знала, что ее зовут Ванесса Альба) обратила внимание именно на Сану. Вероятно, именно из-за ее молчаливости и отстраненности (а еще, — неестественного глаза). Она отдельно и долго говорила с Саной (точнее, мисс Альба задавала вопросы, а отвечал на них сотрудник Красного Креста, ходивший рядом с ней. Через день женщина снова приехала, — уже специально к ней. Сана вновь не отвечала ей, но когда женщина спросила, хочет ли она уехать с ней, Сана, поколебавшись, кивнула.
Потом ее посадили в самолет. Почти весь следующий год Сана провела в больницах. Ее проверяли, обследовали, делали разнообразные процедуры (рассказывая что-то там про очищение). Ее обследовали психологи и выявили, что интеллект в порядке, а странности поведения, — это шок. Ей попытались заменить имплант, но доктора сказали, это опасно. А еще у Саны появился доступ в Экстранет. Насколько плохо она могла взаимодействовать с взрослыми, настолько быстро разобралась в правилах игры в виртуальности. Текстовые чаты и блоги еще не совсем вымерли и она погрузилась в их изучение. Самое первое, что она сделала, — прочитала все, что могла, о войне в родном Кашмире. И узнала, что никого толком не волновало то, что там происходило. Все старались быть политкорректны, но, по сути, общественное мнение было таково: их война, — это их выбор, а у нас есть вещи поинтереснее.
Там же, в Экстранете, Сана узнала многое о Войне Первого Контакта и турианцев. Это оставило ее совсем равнодушной. Слишком короткой была эта история, слишком много шума было вокруг нее разведено. Зато, там же она прочитала про биотику. И начала догадываться, что с ней происходило тогда, — во время операции, после смерти Аарава и потом, когда Ванесса приехала. Но биотиков боялись, — и она решила, что никому не говорить, — лучшее решение.
Тем временем, ее перевезли в дом. У Ванессы было еще двое приемных детей, — мальчик Ли и девочка Фрида. И муж Патрик, который был, кажется, единственным человеком, который не терялся на фоне Ванессы. Они оба были актерами, как поняла Сана, — довольно известными. Она посмотрела фильмы с ними еще в больнице, — и тогда мало что поняла, — а потом, через пару лет, еще раз пересмотрела. Приемные родители были, в общем-то, были неплохими, — веселыми, щедрыми, добрыми, вот только довольно взбалмошными и вечно занятыми. В доме было достаточно техники и обслуживающего персонала, так что Сана окунулась совсем в другую жизнь. К ней пригласили учителей и она довольно быстро и успешно наверстала школьную программу (хоть и не говорила с учителями, но они успешно общались с помощью планшета, мимики и жестов). Она, на удивление, сжилась с Ли и Фридой. Ли тоже видел войну и, наверное, поэтому Сана испытывала к нему симпатию. Со временем она начала шепотом говорить с ним. С Фридой они заключили негласный пакт о ненападении, — места хватало всем.
Прошло еще несколько лет, и Сана с удивлением поняла, что изменилась. Она почти не вспоминала братьев, даже события войны в Кашмире перестали так сильно задевать ее. Она свыклась с новым миром, но все время помнила, что он, — лицемерен. Тем не менее, будучи его частью, она неплохо адаптировалась в нем. По большей части, она проводила время дома, в большом особняке, с Ли и Фридой. Иногда их всех одевали, укладывали волосы и они уезжали вместе с Патриком и Ванессой (которая к таким выездам становилась просто ослепительной). Они ехали куда-то в аэрокаре, а потом их долго фотографировала куча людей. Ванесса и Патрик отвечали на какие-то вопросы, потом шли смотреть спектакль, фильм или скучную церемонию. Вскоре Сана освоилась и в этой стихии. Она научилась выбирать одежду с этническими мотивами, добыла настоящую сурьму и подводила ей глаза, время от времени использовала декоративные повязки на имплант. Последнее было нелогично, ведь глаз у нее видел, просто выглядел неестественно. Зато, Сана стала самой фотографируемой и популярной из приемных детей Ванессы и Патрика. Она понятия не имела, зачем это ей, но ей захотелось проверить, — и вот — у нее все получилось.
Тем временем, в Экстранете Cана наткнулась на Горфист, — закрытый сайт, бывший легендой уже лет 50. Там обсуждали политику и звезд. Это было совсем не то, что интересовала Сану. Зато, ее интересовала задачка попасть туда, где вход был ограничен. Чтобы попасть туда, нужно было рассказать что-то интересное. Далеко ходить не пришлось, — она подслушала разговор Ванессы, о разрыве контракта с одной из крупнейших киностудий Америки, — написала об этом статью, — и была принята. Никто, разумеется не знал, кем она была. Она сама регулярно читала и оставляла комментарии под собственными фотографиями. Ее ник сообществе был Тин, — она сама не знала, почему.
То, что начиналось как нетривиальная задачка, вскоре втянуло ее в себя. На Горфисте соблюдалась полная анонимность, поэтому-то там не было лицемерия. Там доставалось всем, — политикам, звездам, журналистам, — и, что удивительно, к мнению авторов прислушивались. Там-то Сана снова начала читать про Кашмирский конфликт. И про то, что он (она сама это вскоре стала понимать) давно уже ведется по инерции, из мести, из соображений, в которые мало кто верит. Сначала, это было жутко, эти соображения рушили все ее устои. А потом она согласилась с ними и обозлилась еще больше, — эта война перемолола ее братьев. Младшему было меньше лет, чем ей сейчас. В этот момент рядом взмыл в воздух ее телефон. Сана привычным движением поймала его и переключилась на статьи о знаменитостях.
Например, на днях выложили видеозапись о новой звезде блогов, — Морено. Оказалось, девица, самоуверенно вещавшая о музыке с других планет, жила в пыльной старой дыре, а ее так называемым агентом была ее же сестра. Вся эта история рассказывалась на фоне видео о разборке на заднем дворе школы. Сана задумчиво почесала протез. В общем-то Сибилла вызывала у нее даже уважение, — тем, что добилась чего-то. С другой стороны, Сана отчетливо понимала, что ей ее в принципе не жалко. Не повезло, — значит тебя прожуют.
Так прошло несколько лет. Сане должно было исполниться 15 и она задумалась о колледже. Обучаться можно было и удаленно. Она по-прежнему не говорила ни с кем, кроме Ли и недоверчиво относилась ко всем взрослым по эту сторону экрана, кроме, разве что, Ванессы. С Ванессой было странно, — Сана понимала, что вызывать симпатию, — часть ее работы, но в какой-то мере и сама попала под ее обаяние. Хотя, стоит отдать должное, — благотворительностью Ванесса занималась всерьез, да и детям, хоть они и были частью ее имиджа, жилось неплохо.
Тем вечером они должны были ехать на премьеру, но Ванесса неожиданно заперлась в спальне с Патриком. Потом уехала, хлопнув дверью. Еще через 2 часа вернулась. Пару дней дети ее не видели, но они к этому привыкли. А потом гувернантки собрали их всех в гостиной. Ванесса и Патрик ждали их там тоже. Сана тогда подумала, что Ванесса выглядела почти некрасивой, — бледной и потерянной. Они сказали, что разводятся. Патрик уедет, дети останутся с Ванессой. Но будет суд, им надо будет сказать свое мнение. Всем кроме Ли, — тому исполнялось 18 и он мог не выбирать. Фрида тогда впервые на глазах у Саны расплакалась. Ли закричал, что уедет в общежитие и не хочет их знать. Сана молча ушла и села за компьютер. Все в ней было на удивление спокойно. Она перебрала фото и написала больную статью на Горфист, — известные актеры и благотворители разводятся. Все равно все скоро узнают, так что же упускать шанс?
Сана нажала кнопку отправить и тут рядом с ней взлетела кружка. Потом телефон. Потом пара туфель в углу. Сана злилась, пыталась остановиться, но только распалялась. Все новые и новые предметы взмывали в воздух,наконец. Она закричала. На крик сбежалась почти вся прислуга в доме вместе с Ванессой и Патриком. Те смотрели на нее как завороженные. А Сана ненавидела их всех. Она хотела только остановится. Наконец, все стихло.
Она очнулась в больничной палате. Ничего у неё не болело. Ванесса была рядом и говорила с женщиной в бордовой униформе. «Да, мэм. Судя по всему, это не в первый раз, просто она успешно скрывала свои способности. Девочку можно понять, — отношение к биотикам настороженное.» Потом женщина (ее звали агент Стил) долго говорила с Саной. О Программе, о том, что она будет учиться управлять своей силой. Сана сама согласилась. Не то чтобы ей хотелось — но она увидела, что Ванесса уже согласилась отдать ее. И Сана впервые почувствовала себя преданной. Это странно — она никогда не доверяла взрослым в этом новом чистом мире, однако приемная «мама» все-таки смогла очаровать ее. Она хотела разозлиться, но чувствовала лишь усталость и обреченность.
Остаток времени перед отлетом Сана провела дома. Ванесса подсуетилась — и об инциденте дома никто не рассказал — шумихи с разводом для нее было вполне достаточно. Ванесса внесла крупное пожертвование в социальные программы для детей с особенностями развития, провела с Саной формальную беседу о том, что она для нее все та же и, посчитав вопрос закрытым, занялась разводом.
А Сана начала искать инфромацию. Программа была засекречена, но что-то ей удалось найти. Например, нашла несколько случаев биотики, о которых писали в новостных лентах — и ничего об этих людях в дальнейшем. Странички в соцсетях не обновлялись уже 3 или 4 года. Франческа Гамильтон, лауреат нобелевской премии «За открытие биотики у людей» не опубликовала ни одной статьи с тех пор как, получила премию.
Перед отлетом Сана написала довольно пронзительную статью от лица прислуги из дома про одноглазую-девочку-монстра, опасную для окружающих. Но в последний момент не стала отправлять. Защитила паролем и отставила в исходящих постах. Теперь ей нужно было только отправить пароль по почте, чтобы статья появилась.
В шаттле было тесно и неуютно. Вокруг было много детей, все они говорили, спорили, кто-то дрался, кто-то смеялся, кто-то глотал слезы. Сана почувствовала себя крайне неуютно — так много детей она не видела со времен эвакуации из Кашмира. К ней подошла девушка. Сана ее знала — ее звали Адриана, она видела ее на паре светских мероприятий, и та, конечно же, тоже видела там Сану.
— Можно присесть? — спросила девушка?
Сана кивнула.
— Скажи, это была ты или Фрида?
Сана на минуту опешила, а потом шепотом спросила:
— Что?
— Это ты или Фрида написали статью про развод?
— Как? — шепотом спросила Сана?
— Ерунда. Я умею сопоставлять факты и думать. Мне бы хотелось, чтобы это была ты. Приятно знать, что рядом кто-то давно знакомый. Кстати, я Джуллс, — Адриана назвала ник с Горфиста.
Кендра Хантер
Father did you miss me?
I've been locked up a while.
I got caught for what I did but took it all in style.
Laid to rest all my confessions I gave way back when.
Now I'm versed in so much worse,
So I am back again.
And he said
For the lines that I take, I'm going to hell!
For the love that I make, I'm going to hell!
Gettin' heavy with the devil, you can hear the wedding bells.
«Going To Hell» by The Pretty Reckless
Яркий свет, — то ли неоновых огней, то ли вспышек фотокамер, слепил даже сквозь прикрытые веки. Слава, блеск, деньги, независимость… Громкий звук раската грома вырвал ее из дремы. Кендра Хантер открыла глаза и раздраженно уставилась на пейзаж за окном, где бушевала гроза и сверкали молнии. Это она должна быть наверху, там, где из окна собственного пентхауса на 112 этаже видно весь город. Там, где можно позволить себе не помнить, где лежит твоя кредитка, потому что в места, где еще не знают твой счет, ты просто не ходишь. Там, где в три часа ночи можно заказать в номер президентского люкса шампанское, и тебе его принесут с поклоном и поблагодарят за то, что не дали скучать ночью.
А не внизу, в районе, напоминающем наполовину тюремный двор, наполовину гетто. Где, порой, пока дойдешь до дома, тебе глотку вспорют, а потом еще и заставят зашивать. Где нож — та вещь, которую обязательно надо иметь при себе вместо косметички. Где за деньги ты будешь готов сделать для любого, кто заплатит, все, а иногда и немного больше. Где ты даже неба не видишь, ибо его закрывают то транспортные магистрали, под которыми ты живешь как бездомный под мостом, то смог, ведь совсем рядом промышленный район, который клал пресс-папье на все документы «зеленых».
Иногда, впрочем, на небе, словно дразня ее, подмигивала одинокая звезда. В такие моменты Кендра вместо того, чтобы любоваться на столь редкое зрелище, начинала злиться и думать, что весь мир насмехается над ней, и давала себе слово сделать все, что от нее потребуется, чтобы оказаться там, наверху, а не смотреть на грязную стену, по которой льется грязная, как и все в этом районе, дождевая вода.
Она родилась 21 июня 2150 года в семье рабочих. Даже тут ей не повезло. У нее было красивое имя и волевая фамилия, — Хантер, охотник, и на этом, — все. А охотник, работающий всю свою жизнь на заводе, не стремясь достичь в ней чего-то большего, это нонсенс. Но оба ее родителя были как раз такими. В свое время, оставшись без образования либо из-за лени, либо из нежелания тратить на это время, своего ребенка они хотели воспитать чуть ли не гением, постоянно твердя, что нужно хорошо учиться, если хочешь чего-нибудь стоить в этой жизни. И, в то же время, купали дочь в любви, позволяя ей все, что было бесплатно. Зарабатываемых на заводе денег хватало на жизнь, но не на излишества.
А Кендра считала, что она должна купаться в роскоши. Что ее должны возить на лимузине по автострадам наверху ее дома. Что это не ее судьба — «охотиться» в подворотнях на потенциальных клиентов, которым можно толкнуть порошок, или предложить еще что-нибудь, чтобы потом купить на эти деньги те крутые туфли или кошелек, которые она видела в бутиках, когда вместо школы сматывалась в «верхний» город и наблюдала, как другие люди живут ее жизнью.
Как-то в очередной такой поход она увидела, как около ресторана приземлился роскошнейший аэрокар, из которого вышел мужик в дорогом костюме, а потом с заботой вытащил из машины силиконовую блондинку с кукольными глазами, увешанную бриллиантами. В тот момент она осознала, глядя в спину «киске», ковыляющей за своим спутником на высоченных каблуках, что будет стремиться выбраться из своей дыры, пусть даже придется сначала кому-нибудь продаться для достижения своей цели, ведь блондинка была от силы на 2-3 года старше нее, Кендры, но уже имела все.
А тем временем, она продолжала жить на самом дне в буквальном смысле, ведь вся жизнь была наверху. Ходить в школу, где учились такие же, как она, — дети таких же классических неудачников, как ее родители. Нет, родителей своих она ценила за то, что они ее любили. Ценила, но не более. В этом мире она любила только себя и деньги. Если есть деньги, — тебя будут любить все, независимо от того, какой ты. А если ты не любишь себя сам, то ни за какие деньги самоуважение не купить.
И, к тому же, эти два объекта ее любви ее никогда не подводили. Она привыкла платить свои долги. Но привыкла и получать выгоду от всего, что могло происходить вокруг. И понимала, что для того, чтобы что-то получить, надо всегда что-то отдать, и почти никогда не противилась этому. Кроме одного случая, когда как-то вечером в одном из заведений даже не в ее районе к ней докопался огромный мужик. Размером и весом с шаттл. Ладно бы, если бы он пришел к ней за дешевой наркотой и решил бы ее кинуть — для этих случаев у нее на стреме всегда стоял ее помощник, он же, по иронии судьбы, — поставщик. Но к тому моменту он уже успел отравиться бытовым газом, когда нанюхался чем-то из своего товарного разнообразия, прикурил от конфорки и случайно смахнул на нее стакан воды. И помочь ей было некому. Да, в ее передвижном наркопункте все, включая нее, стоило недорого. Но этот носорог вел себя уж слишком агрессивно. И она дала волю эмоциям.
Мужика отшвырнуло от ее беззвучного крика метров на 10 и хорошо проволокло по асфальту. Вид у него был, как из камнедробилки. Он так и остался валяться без сознания, в тот момент, как Кендра, мало заботясь о том, что с ним станется, вопреки своему обыкновению ничего и никого не бояться, удирала со всех ног. Когда она достигла относительно безопасного места и села отдышаться, она поняла, что ей помогло что-то, что пробудилось внутри нее. Она всегда верила в то, что она, несмотря на неяркую от природы внешность, достойна большего и даже более того. Уж что-то, а подать себя она всегда умела, равно, как и обратить свои недостатки в достоинства. По крайней мере, в глазах других. И то, что произошло, было подтверждением факта: она особенная. Да, за это рано или поздно, как и за все в этой жизни, когда-нибудь придется заплатить. Но точно не сейчас. И тогда она будет к этому готова.
Ей было интересно только одно: почему же эти способности никогда не пробуждались у нее ранее, когда она была напугана или зла. Когда в школе ей пришлось в прямом смысле кулаками выбить себе экологическую нишу и право на существование, а потом даже и некий авторитет. Когда на улице она и ее приспешники сходились стенка на стенку с такими же, как они, но считавшими, что их проще всех либо перебить, либо выписать им билет в местную больницу, «последний путь», как ее называли в районе. Но билет должен был, несмотря на такой аукцион, должен был получить кто-то один, и уж точно им не должен был стать кто-то из ее шайки.
Кендра рано научилась манипулировать и использовать людей в своих интересах. Именно использовать, ибо договориться с ними и очаровать их, посулив за услугу благодарности, не знающие даже государственных границ, она не умела. Да и манипулировать у нее получалось лучше. Она всегда держалась тех, кто был сильнее, а если таких не находилось, тогда тех, с кем выгоднее. Став более-менее лидером, именно на таких людей она стала опираться. Точнее, делать вид, что она им доверяет, полностью этим усыпляя их бдительность. По все той же причине. Кроме как в себя и в силу денег, она не верила ни во что.
Кроме как манипулировать людьми, она научилась еще и подставлять их ради своей выгоды. Сначала одноклассников, чтобы за ее выходки попадало им, причем она делала это настолько филигранно, что «пострадавшие» ненавидели и подозревали всех вокруг, кроме нее. Сначала были невинные шалости, потом ставки возросли. Например, взять «до вечера» в долг у одной из своих «подруг» деньги из кассы магазина, где та работала. Она обещала вернуть их вечером, но вместо этого она потратила их на себя и на красивую жизнь. То, что ее кредиторша пошла по этапу за воровство, ее мало волновало. Как и судьбы тех, кого она когда-либо безжалостно смела со своего пути.
Несмотря на то, что родители ее любили, из-за занятости на производстве они были не в состоянии контролировать каждый ее шаг, как обычно бывает в благополучных семьях. И она росла, как лопух в придорожной канаве, будучи предоставлена сама себе. Родители хотели, чтобы она не хватала звезд с неба, поэтому призывали ее учиться, чтобы у нее было будущее и выбор, которого не было у них. А Кендра, глядя на них, видела обратное. Что учатся лишь для того, чтобы стать маленькими шестеренками в огромном механизме системы, которые живут и функционируют изо дня в день, чтобы обеспечивать комфортный быт более удачливым, кто уже успел ухватить удачу за хвост и мог себе позволить не задумываться о тех, кто фактически, пусть и косвенно, обслуживает его жизнь. А уж Кендра не сомневалась, что она получит в этой жизни свой кусок счастья, даже если его придется выгрызать у кого-то из горла. И ей это придется делать самой, полагаясь только на свое охотничье чутье, а не на всю ту благообразную амбициозную чушь, которые поначалу вбивали ей в голову родители, и которая вообще никак не помогала и не оправдывалась в этой жизни, которая походила больше на дикие джунгли со всем многообразием их жестоких законов, а не на пансионат для благородных девиц.
Конечно, она была готова идти по головам ради себя и своего будущего, но делать это явно все же опасалась. Ей было выгодно, что несмотря ни на одно из того, чем она занималась для самореализации или поправки своего трещащего по швам бюджета, ее считали хрупким цветочком, и порой даже хотели взять под крыло и обогреть, чего делать не следовало было. Ибо потом цветочек рано или поздно опутывал своего благодетеля, как ядовитый плющ, а потом избавлялся от него, как избавляются от пустой канистры из-под топлива, просто выбрасывая ее на обочину.
А тем временем, где-то шла другая, «цивилизованная» и богатая, жизнь, где все кидали друг друга по-крупному, финансово душили и «съедали» ради своего блага конкурентов и бывших друзей. Причем явно. Но им за это ничего не было. Кендра же в своих почти трущобах будто двигалась по минному полю, где каждый неверный шаг мог обернуться концом. И не только для репутации. Она всегда мечтала прорваться к небожителям, но только чтобы для этого не надо было прилагать никаких усилий, как у той куклы в дорогой одежде. На ее месте должна была быть она.
И однажды пришел момент вспомнить, — и тот случай возле клуба, и то, что за все приходится платить. Иногда неоднократно. С того момента, когда она отшвырнула и покалечила человека, в несколько раз больше и сильнее себя, прошел где-то год. Относительно спокойный. Но пропорционально возраставшему внутри нее негодованию на то, что к своей цели и победе она движется не семимильными шагами, а как улитка, заползающая днем по стволу дерева на 3 метра вверх, а за ночь соскальзывающая на два метра вниз, росла и ее сила. Да, та самая, которая тогда спасла ей жизнь. И которая теперь клокотала внутри нее, как закипающая вода в кастрюле, так и норовя вырваться на поверхность.
И она вырывалась. То тут то там. Сначала на улице, но никто из очевидцев под страхом смертной казни не признался бы, что его отделала девка-супермен, или как назвать то, что его будто в вихре закрутило и ударило о землю. Потом дома, где, когда она раздражалась или злилась, все ходило ходуном. Раскачивались люстры, трескалась и подскакивала на своем месте посуда в шкафу, лопались трубы.
А в глазах родителей помимо усталости от работы поселился страх. Они боялись собственную дочь, как будто бы бездны ада разверзлись и оттуда выбрался один из демонов, который приспособился жить тут, наверху, относительно его предыдущего местопребывания. Вопреки своему обыкновению попытаться решить проблему разговором или нравоучением, они даже пытались найти к этому правильный подход — консультировались у специалистов по психоанализу, искали информацию в Экстранете. Но было уже слишком поздно. Кендра почувствовала свою силу и даже уже не гнушалась открыто ее использовать для того, чтобы ее оставили в покое.
А потом пришли они, мужчина и женщина в бордовой униформе. Никто их не звал, они просто пришли. Представились специальными агентами Сэнд и Стил, работавшими на какую-то якобы крутую корпорацию «Конатикс Индастриз», о которой в этой дыре даже и не слыхивали.
И они все испортили. Рассказали родителям о природе ее способностей и о том, что сама она не сможет обуздать их, и рано или поздно они ее измотают. Но они, а точнее их корпорация, создавшая программу по изучению биотики и адаптации людей со способностями к ней к жизни в современном мире и обществе, могут ей помочь.
Кендра считала, что ничья помощь ей не нужна, ибо ничем хорошим это не заканчивается. Всякий якобы добровольный порыв сделать чью-то жизнь немного лучше потом превращается в веревку, которая привязывает чувством долга и благодарности. А она не любила быть должной, а благодарной — так тем более.
Но на лицах своих родителей она увидела все тот же страх, смешанный с облегчением, и поняла, что они полностью приняли сторону этих людей, которых, в отличие от нее, видели первый раз в жизни и уже так легко им поверили, что разом решили ее судьбу, не спросив ее мнения по этому поводу. Они просто сделали так, как удобней для них, — это им не надо больше будет пугаться или дрожать, когда лопнет очередное стекло, это не они окажутся в неизвестности непонятно где, с кем и зачем. А ей придется пойти с этими людьми туда, куда они скажут. Что же, ладно. Но пусть сначала попытаются, — она готова была за дорого продать свою свободу.
Кендра была разозлена до предела, вокруг уже не дрожали разве что стены. Родители по привычке спрятались подальше, как делали это все время в последние дни. А странная пара в бордовой униформе просто стояла и смотрела на все это. Кендра, думая, что «спецэффектов» достаточно для того, чтобы их испугать и отбить охоту с ней связываться, решила проскочить мимо них в коридор, из которого бы выбежала на улицу. Ей это почти удалось, но когда она поравнялась с ними, не сходившими со своих мест, каждую ее клетку как будто бы пронзило раскаленной иглой. От шока и боли она отключилась.
Очнулась она все там же, на полу своего же дома. И все с теми же людьми, стоявшими возле нее. Она с трудом могла пошевелить даже глазным яблоком — каждое колебание мышц отзывалось нечеловеческой болью. Было больно даже думать. И поэтому она просто лежала на полу, прислушиваясь к своему неровному дыханию.
Будто сквозь стеклянный колпак она слышала, как вышли из своего укрытия родители, как они поинтересовались, что тут произошло (к ней даже никто и не подошел!). Женщина-агент объяснила, что попытка Кендры воспользоваться биотикой в присутствии агентов и их оборудования для таких случаев привела к перегрузке ее нервной системы, и поскольку Кендра все еще не умеет контролировать свои способности и защищать себя, как следует, то теперь она лежит на полу. Причем, уверенная, что ее ударили шокером.
Кое-как оправившись от неудачной попытки сопротивления агентам, Кендра поняла, что, хотя она особенная, не всегда это может ей помочь. Поэтому до отлета на станцию Гагарин она решила сидеть тихо и не высовываться. Прикинуться послушной и покорной, как она хорошо это умеет, втереться в доверие к тем, кто забирает ее из родного дома и ломает ей весь план игры. А потом она найдет какой-нибудь способ сбежать с этой проклятой станции, будь даже она будет находиться на дне океана или на тысячи световых лет будет удалена от Земли. И она это сделает, ведь ей не нужны ни эти люди, ни их хваленая программа, ни их помощь. У нее есть только лишь она одна, Кендра. Кендра Хантер.
Адриана Сибо
Even if I told you I know you won't believe
It's like I see my whole life
Flashing right before me
«Flashing Lights» by Chase & Status, Sub Focus feat. Takura
В XXII веке значение корпораций уверенно перевесило значение государства для обычных людей. Государство, каким бы оно ни было, стало задавать лишь самые общие правила, причем само было при этом ограничено Альянсом Систем. Корпорации же регламентировали жизнь.
Забота — самый сильный, самый медленный яд. То, что поначалу воспринимается, как приятное дополнение к жизни, со временем становится необходимостью. Молодой перспективный сотрудник получает работу, а вместе с ней, — жилье и медицинскую страховку. Также при корпорации есть досуговый центр. Нет, ему не обязательно смотреть кино именно здесь, но со временем выезжать за пределы корпорации все меньше хочется, — старые друзья заменяются новыми и двери во внешний мир фактически закрываются. Уборка, готовка, продукты, спорт, — все это корпорация тоже предоставляет своим сотрудникам. Когда у сотрудника появляются дети, к их услугам корпорация предлагает детский сад, а потом школу. После школы, — Университет, — и корпорация финансирует обучение только на профильных своей специфике факультетах. Контракт на обучение заключается таким образом, что в случае, если чадо оказалось не так уж успешно, университет оплачивается из зарплаты родителей, а если его средний балл выше оговоренного порога, — выпускник должен проработать на организацию не менее 5-10 лет. К тому моменту успешный выпускник уже обзаводится своими детьми и сам прочно садится на крючок. Нередко бывало так, что сотрудники в возрасте 45-50 лет обнаруживали, что должны еще много денег корпорации, на которую работают. Нередко также оказывалось, что сокращенные и уволившиеся сотрудники в 35-40 лет понятия не имели, как купить продукты или воспользоваться общественным транспортом.
Разумеется, были такие, которым удавалось расплатиться с долгами и поменять работу. Были специалисты, которых конкуренты готовы были выкупать в месте с долгами. Но большинство крепко сидело на крючке. Справедливости ради, крючок не был таким уж ужасным. Неплохая защита,престижная работа и уверенность в будущем, — нужно ли что-то еще?
Второй задачей корпорации было, — найти каждому свое место. Чтобы система работала, нужны были не только профильные специалисты, но и врачи, обслуживающий персонал, ответственный за культурную программу. Департаменты персонала становились огромными организациями внутри корпораций, чья задача была, — найти, удержать, привязать, найти применение.
Разумеется, так было не везде. Но весь индустриально развитый мир давно жил именно так. Этот мир был знаком Адриане с рождения, — но знаком не изнутри, не снаружи, а с верхушки башни. Род Сибо насчитывал более 7 веков. Сначала солдаты, потом торговцы, в 16 веке их предок занял папский престол. В начале 20 века семья перебралась в Америку и заняла лидирующие позиции в итальянской мафии, — упоминания об этом тщательно вытираются из всех статей и историй клана Сибо. Потому что сейчас имя Сибо снова известно во всем цивилизованном мире. Сибо Фармасьютикалс на протяжении многих лет занимает лидирующие позиции на рынке лекарственных препаратов, специализируяя на нейростимуляторах, противораковых разработках и огромных линейках так называемой «аптечной» косметики.
Сейчас главой корпорации был Фабио Сибо, дедушка Адрианы. Ему было за 70, когда Адриана пошла в школу, но корпорацию он держал в руках крепко. Двое его сыновей, Пауло и Себастьян трудились в корпорации, — один в лаборатории, другой возглавлял отдел сбыта. Сильвия, мать Адрианы, кажется, никогда не работала. Зато, она не исчезала со страниц желтой прессы. Своего отца Адриана не знала.
«Применение можно найти каждому», — говорил Фабио по вечерам, усадив Адриану возле себя. Он был темноволосый, широкоплечий,немного грузный, любил сигары и виски (разумеется, все лучшего качества). «Это и есть главная задача руководителя». С возрастом Адриана поняла, что дедушка так и поступал сам. Один ее дядя был блестящим ученым, но совершенно не умел коммуницировать с людьми. Адриана присмотрелась, — формально дядя возглавлял их флагманскую лабораторию, на деле, всем заправляла его секретарша, — сухая, невзрачная, но крайне энергичная особа, а дядя с упоением смешивал пробирки. Он был старшим сыном Фабио и, формально, должен был наследовать корпорацию, но все понимали, что он не способен встать во главе корпорации. Все ждали, что это будет второй сын, — Себастьян, — он был куда дипломатичнее, общительнее и умел считать. Но Адриана видела другое, — Себастьян был авантюристом, спринтером. Новые контракты, победа над конкурентами, изящно провернутая финансовая операция, — вот, что его радовало. Ежедневный контроль и планирование явно были ему не по зубам. Сильвию, мать Адрианы вообще никто не воспринимал всерьез. Но Адриана снова видела то, чего не видели другие, — Сильвия постоянно вращалась в светских кругах, устраивала приемы. Она приходила, говорила несколько слов, — и нужные люди ссорились или, напротив, находили общий язык, приходили к Фабио или исчезали без особых скандалов.
Адриана бесконечно уважала и любила дедушку, но всегда знала, — он присматривается к ней. Сама же она была бесконечно милым ребенком, эдаким ангелом с кудряшками, вызывавшей постоянное восхищение на всех приемах, куда следовало являться с детьми. Сама же она с самого раннего детства не испытывала робости перед взрослыми, — слишком много их ее окружало, слишком по-разному они себя вели. Сотрудники Сибо Фармасьютикалс обычно робели перед ней, дяди никогда не стеснялись обсуждать при ней бизнес, мать, — любовников. Дедушка всегда приглядывался к ней, в его присутствии нельзя было расслабляться.
В 8 она пошла в частную школу (дедушка настоял, чтобы она училась со сверстниками). Надо сказать, милые дети из богатых семей оказались более зубастыми, чем многие взрослые. Учителей она очаровала довольно быстро, да и дурой никогда не была, так что с учебой проблем не возникало. А вот с одноклассниками и, особенно, одноклассницами, отношения не сложились. Шипение, тычки. Несколько изрезанных вещей. Адриана первая разрезала пальто одной, особенно доставшей ее, девице. Был скандал, никто ничего не смог доказать и за следующую неделю так или иначе пострадала почти вся одежда всех девушек. Еще через неделю Адриана подралась с одноклассницей за школой. Обе не умели драться, но Адриана с удивлением обнаружила, что у нее довольно много сил и ярости. Она расцарапала противнице руки, наставила синяков и, кажется, даже подбила глаз. Тем же вечером она улыбалась и махала рукой фотографам, на красной дорожке, стоя рядом с семьей. Платье цвета чайной розы, аккуратно завитые волосы и царапина на щеке, тщательно скрытая консилером из маминой косметички.
Тем вечером с ней долго говорил дед. О том, что каждому можно найти применение. К каждому, — подход. Никто не должен знать, что ты думаешь, никто не должен угадать, что ты сделаешь в следующий момент. Настоящих друзей Адриана так и не завела. Зато, она знала, что сказать каждому. Улыбка там, пару слов здесь и там, — и вот у девицы, с которой она подралась, почти не осталось друзей. В дальнейшем было похоже, — увы, Адриана не умела вызывать любовь у равных себе. Уважение, — да, симпатию, — да, страх, — легко. Учителя зато души в ней не чаяли. В общем-то, по здравому размышлению это ей не было нужно, — судьба распорядилась так, что мало кто в ее жизни будет общаться ней на равных. Братьев и сестер у нее не было, кузенов тоже. Дедушка проводил с ней все больше времени и Адриана очень скоро поняла почему, — он готовил из нее себе замену. Поэтому она проводила с ним время, читала книги, которые он советовал, и даже выполняла его маленькие невинные задания, вроде «заставь одноклассников объявить бойкот учителю».
Адриана была способной, но, вместе с тем, «обучение» явно давалось ей непросто. Привычка всегда быть в напряжении, всегда знать, что на тебя смотрят, всегда сдерживаться, всегда быть доброжелательной. По вечерам, в своей комнате, ее частенько била дрожь или она могла рыдать часами. Рыдать она ненавидела, — слишком долго потом приходила в порядок нервная система, слишком тщательно нужно было потом ретушировать внешность. Но выход нашелся под носом, — в продукции, выпускаемой родной корпорацией.
Адриана ничего не делала сгоряча. Она внимательно прочитала все аннотации, потом, — внутренние документы. Первую партию она тайком забрала, когда пришла в лабораторный корпус «навестить дядю». Принимала она стимуляторы вдумчиво, по часам, — легкие, с накопительным эффектом, перед выходом, лошадиную дозу снотворного после стрессовых ситуаций, — она знала, что в это время ей сложно уснуть. Со временем она стало пробовать и новые препараты, которые только проходили тестирование. Сначала это было небольшим костылем, но, со временем, она открыла новые возможности, — со стимуляторами она могла работать ночь напролет, быстрее сопоставляла факты и находила решения. Виделицет стал ее ключом к контролю за собой и своим временем. Разумеется, она знала о последствиях и побочных действиях, но есть цели, которые оправдывают средства, к тому же, она разбиралась в вопросе, тщательно очищала организм и понимала, как препараты на нее влияют.
Второй ее отдушиной стал Горфист — закрытый сайт, бывший легендой уже лет 50. Там обсуждали политику и звезд. Сначала это было просто задачкой для себя, — попасть туда, куда вход ограничен и где фамилия семьи не сможет ей помочь. Но потом ей начало нравиться. Нравилась анонимность, нравилось полное отсутствие лицемерия, — там ненавидели всех. Адриана выбрала себе ник Джуллс — просто потому, что в очередной раз перечитывала Ромео и Джульетту. Она писала туда, в основном, истории про звезд, — и никогда про свою семью. Ей достаточно было прислушиваться к тому, что происходит на приемах, чтобы поддерживать свой рейтинг на сайте. Но и в обратную сторону это работало, — она не использовала Горфист на пользу своей семье. Это было ее личное. Что-то, на что не распространялось дедушкино влияние.
Ближе к 15 Адриана впервые пошла на свидание. Вообще-то, это было очередное задание деда, — он решил, что девушке пора научиться очаровывать и этим способом. Увы, свидания принесли только разочарование, — все они ни на секунду не забывали, какая у нее фамилия, а Адриане все время казалось, что дедушка смотрит на нее и оценивает ее. Она злилась и все свидания скатывались к череде маленьких колкостей и унижений с ее стороны и больше не повторялись. Что ж, лет через 5-6 она выйдет замуж за того, кто будет им полезен и произведет на свет наследника корпорации, а до того можно не думать об этом.
Зато в остальном дед был доволен. Она хорошо училась, умела ладить с людьми, обладала острым умом и на лету схватывала все, что говорил дедушка. Со временем он оборудовал тайник у себя в кабинете, где она пряталась во время важных встреч, — ей пора было учиться дальше.
Все оборвалось в один миг. Это была очередная встреча после работы в кабинете Фабио. Адриана чувствовала себя плохо, новый стимулятор давал сильный побочный эффект. Гость дедушки ей тоже не понравился, что-то с ним было не так, — он был перевозбужден, хотя внешне спокоен. Дед тоже это чувствовал. В какой-то момент обстановка в комнате накалилась, Фабио первым повысил голос. А еще через минуту гость выхватил пистолет и выстрелил в Фабио. Адриана закричала и время застыло как кисель. Как в замедленной съемке она видела, как пистолет выпадает из рук стрелявшего, а пуля меняет траекторию и, по косой, улетает в стену. На крик сбежалась охрана. Но дед смотрел не на стрелявшего, только на Адриану. Так, будто она стала чужой.
Запись из кабинета попала в службу безопасности, оттуда, — в полицию. Уже через день в кабинете Фабио стояла женщина в бордовой униформе. Контикс Индастриз не были прямыми конкурентами Сибо Фармасьютикалс, но, по негласным правилам корпораций, не вторгались на соседние территории. Но у женщины (она представилась агентом Стил) были документы от Альянса. Она забирала Адриану в Программу обучения для биотиков. В противном случае, — разглашение. Фабио кивнул. На Адриану он не смотрел. Вообще, впервые в жизни, он выглядел потерянным. И дело было не в Альянсе, — он бы дрался за нее, Адриана знала это. Но он не мог принять того, что открылось в ней. Она должна была стать его продолжением, а теперь она стала одной из тех, кого общество не приемлет, кого нужно контролировать, кто, по мнению Фабио, не должен был существовать (при всем своем уме, дед был очень консервативным в некоторых вопросах. И столь же упрямым). Сама Адриана не имела сил даже слиться. Из нее словно выкачали воздух.
Следующие 2 месяца она приходила в себя. Чувствовала себя она паршиво, — с открытием биотических способностей ей перекрыли доступ в лабораторрии, а, значит, — к стимуляторам. Дед выключил ее из своей жизни, будто она умерла. Поэтому Адриана поглощала сладкое и сидела на Горфисте.
Например, на днях выложили видеозапись о новой звезде блогов, — Морено. Оказалось, девица, самоуверенно вещавшая о музыке с других планет, жила в пыльной старой дыре, а ее так называемым агентом была ее же сестра. Вся эта история рассказывалась на фоне видео о разборке на заднем дворе школы. Адриана прочитала эту новость с некоторым злорадством — еще кому-то не повезло и поделом.
За месяц до отлета некто Тин выложила материалы о разводе Патрика и Ванессы Альба. Известные актеры и благотворители, Адриана видела их на приемах вместе с тремя их приемными детьми. Старший был рохля, а вот девочки, — мексиканка и индуска, — явно были куда умнее и злее, чем показывали. Адриана пробила данные по судам (была у нее такая лазейка все еще), — сведений о разводе не поступало. Информацию могла сдать прислуга, но уже давно все подписывали контракты о неразглашении почти на любой работе. Следовательно, это, — либо утка, либо кто-то из членов семьи. За утку на Горфисте банили на год, за повторный прокол, — навсегда. Адриана ставила на мексиканку, — индуска выглядела слишком не от мира сего, к тому же, не говорила. В интервью говорили, — шок после войны, но Адриана подозревала легкую форму аутизма.
Ближе к отлету она немного оправилась. Было очень страшно, — и тому были причины. Охота на ведьм (таких, как она) набирала обороты. Программа была засекречена, но что-то можно было узнать. Например, она отследила несколько случаев выплеска биотики за последние годы, — и не нашла ничего об этих людях в настоящем. Странички в соцсетях не обновлялись уже 3 или 4 года. А сама она так и не чувствовала себя особенной или сколько-то сильной. Но, кажется, именно опасность придавала ей сил. Она намеревалась вернуться, — агент говорила, что после обучения это возможно. А там, — она намерена снова заставить семью считаться с собой.
В шаттле было тесно и неуютно. Вокруг было много детей, все они говорили, спорили, кто-то дрался, кто-то смеялся, кто-то глотал слезы. Но среди детей Адриана увидела знакомое лицо, — та самая индусска, удочеренная семьей Альба. Что же, есть с кого начинать. Адриана пробралась к девушке.
— Можно присесть? — спросила Адриана
Девушка (ее звали Сана, Адриана, наконец, вспомнила) кивнула.
— Скажи, это была ты или Фрида?
Сана на минуту опешила, а потом шепотом спросила:
— Что?
— Это ты, или Фрида, — написали статью про развод?
— Как? — шепотом спросила Сана.
— Ерунда. Я умею сопоставлять факты и думать. Мне бы хотелось, чтобы это была ты. Приятно знать, что рядом кто-то давно знакомый. Кстати, я Джуллс, — Адриана назвала ник с Горфиста.
Триша Хейли
I wouldn't hold my breath if I was you
Cause I'll forget but I'll never forgive you
Don't you know, don't you know
True friends stab you in the front?
«True Friends» by Bring Me The Horizon
В этой комнате никогда не горит свет. Освещением здесь служат два гигантских голографических монитора на стеклянной стене, разделяющей надвое комнату и черный стол посреди нее. Два агента, мужчина и женщина, изучают разложенные по экранам документы, периодически обмениваясь репликами с разных концов стола.
— Мне кажется, мы достигли предела «эмоциональной» группы и уже подошли к тому барьеру, когда представителей — и представительниц — этой группы пора уравновешивать сухим интеллектом и флегматичным анализом.
— Есть пара вариантов. Открой досье Хейли.
— Так, Сибо, Маккензи, Бланш… а вот и Хейли. Родилась 14 марта 2149, Кале, Франция. Одна из немногих, кстати, у кого в документе о рождении стоит «Франция», а не «Альянс Систем».
— Успела появиться на свет до космической эры. И почти взрослая, кстати.
— Родители — пара полицейских. Марта Хейли — судмедэксперт, Джули Уолсон — детектив отдела убийств. В браке не состояли из-за отрицательного отношения начальства к бракам между сотрудниками, — я успел уже было подумать, что начальство отличилось оригинальным взглядом на однополые браки.
— Это уже два столетия, как никого не волнует, Сэнд.
— Несмотря на отсутствие официально оформленного брака, родители, — судя по характеристикам и отзывам, — хорошие, добрые, любящие дочь и друг друга. Были авторитетами для девочки.
— В этом и сложность. Представь себе дом двух копов, работающих вместе. Всегда, — рабочая атмосфера, отчеты, обсуждения, споры. Все друзья родителей, — тоже из органов. И наверняка все посиделки были прямо у них дома, не в баре же им обсуждать рабочие шуточки.
— И, судя по вот этому заключению дошкольного психолога, девочка начала копировать их манеру поведения, взгляды на жизнь, — да и было с чего, ведь ничего плохого они тогда ей не делали и не демонстрировали.
— Но, наверняка, даже через пелену любви обеих матерей просачивалось все то, с чем им приходилось иметь дело на работе. Ты знаешь хотя бы одного детектива старше сорока, — не циника?
— Да, более поздние отчеты, — уже школьного психолога, — подтверждают твою правоту. Родители приходили домой, обсуждали рабочие дела, а девочка слушала и понимала: быть взрослым — отвратительно. Сначала ей было любопытно, она хотела понимать, от чего ее защищают родители. Потом, когда поняла, перестала понимать, как хотеть в этом всем жить. Смотри, врач даже цитирует здесь дословно ее рассказы.
— Разверни крупнее. Так… Сколько ей здесь лет?
— Двенадцать.
Триша Хейли знает наверняка: быть взрослым, — плохо. Подслушивая рассказы родителей, в прямом смысле, — чтобы знать, от чего ее защищают, — она отчетливо и достоверно поняла, что мир взрослых полон опасностей и подлости. Муж зарезал жену и детей в алкогольном угаре. Сын застрелил отца на охоте из-за наследства в виде старого автомобиль… Ревность, жестокость, бессмысленная агрессия, ложь, — вот, что создают взрослые. Свидетелей находят, но они всегда лгут. У каждого есть свои, тайные грехи, и «был бы человек, а статья найдется». От всего этого знания о мире взрослых ей становилось страшно. Сейчас, пока она маленькая, — ее могут защищать. Когда она станет взрослой, — никто ее не защитит.
Так было, конечно, не всегда. В детстве, когда кругом ее общения были коллеги и друзья родителей, ей было проще. С ней говорили на равных, ее слова выслушивали до конца, отчасти, — из уважения к ее родителям, отчасти, — потому что она никогда не была глупой и всегда отчетливо понимала границы уместности. Это воспитало в ней четкую манеру подачи себя: для сверстников она выглядела внушительно и разумно, от этого к ней тянулись и к ее мнению прислушивались. Одной из таких сверстниц, «влюбившихся» в образ уверенности, была Юфи Каро, девочка из класса Триши. Интеллект никогда не выходил из моды, и у наивной смешливой Юфи вызывал трепет. Они могли по-долгу беседовать, делая вместе домашние задания, или оставаясь после уроков на факультативные социальные школьные активности, во время этих бесед говорила чаще Триша, а Юфи, — слушала. Впрочем, в дружбу это так и не переросло, когда у Юфи пришло время для настоящих влюбленностей, — Триша перестала быть нужна.
Со временем, взрослея, Триша стала видеть скрытые, как ей казалось, мотивы в действиях людей, а иногда, — и додумывать эти мотивы за людей. От этого ей становилось противно и отношения с людьми не складывались, — не только со сверстниками, но и со взрослыми. Ведь взрослые не любят, когда их мнение подвергают сомнению (даже если ребенок действительно видит ошибку), — это нарушает иерархию подчинения, на которой держится их хрупкая взрослая власть.
Впрочем, один действительно близкий друг у Триши, все же, был. Их дружба с Карлосом Иньером началась еще с детства, и скольким бы испытаниям ее не подвергала бы сама Триша (незаметно прочитать чужую переписку для нее, — нормальное дело, — цель оправдывает средства), продержалась до сих пор. Карлос, — из тех редких людей, которые вовремя останавливают за руку и не дают впасть в абсолютную мизантропию. «Ей, Триша, хватит сверлить её взглядом, пойдем лучше сегодня вечером на новейший голофильм Бласто!».
Триша догадывалась, что нравится Карлосу, но всегда останавливала любые его шаги в эту сторону. Официально, потому что «не замечала» и хотела остаться с ним друзьями: «мне не интересно обменять друга на одну-две спорные по содержанию ночи». На самом деле, потому что действительно ожидала от любых отношений только плохого, — пусть сейчас они отлично общались, но, была уверена Триша, стоит им перейти границу дружеских отношений, и начнется весь тот ад, про который она отлично знала из рассказов родителей. Ей казалось чудовищно неправильным, что нельзя просто взять и довериться человеку, — но такова была ее, Триши Хейли, объективная реальность, и выхода из нее не было.
Одними из немногочисленных увлечений Триши были флористика и кино. Флористика была тем, что ее успокаивало. Пусть это совсем не вязалось с ее выверенным и состоявшимся образом холодного и уверенного в себе подростка, но она видела в цветах что-то особенное. Цвету не несут опасностей, они помогают искренне сказать то, что не можешь выразить словами, — а ведь для нее это часто было проблемой. Кино было безопасным способом переживания эмоций. И пусть внешне Триша демонстрировала скепсис («Карлос, опять ты тащишь меня на сказочную ерунду, где все будут жить долго и счастливо?»), но на деле она всегда любила именно фильмы со счастливым концом. Ведь она знала, что в реальной жизни все совсем не так, что так не бывает, и все всегда заканчивается плохо. Но ей, той маленькой ее части, что продолжала верить в чудеса, хотелось бы, чтобы ее личная история закончилась хорошо.
Хотя эту ее сторону мог наблюдать только Карлос, и то, только в те редкие моменты, когда она ему открывалась. Весь остальной мир видел именно такую Тришу Хейли, какой она хотела быть представленной: циничным, разумным, холодным интеллектуалом с сигаретой. Курить она начала в подражание матери-детективу. Сначала это было слепым копированием, демонстрацией того, что она такая же, как и мать. Потом переросло в привычку и стало удобным способом отмерять течение времени.
Но сколько бы она ни копировала родителей, становиться полицейским ей никогда не хотелось. Она уважала и почти боготворила своих родителей и их коллег за их труд, потому что лучше многих знала, какой ценой этот труд дается: сколько нервов, сил и крови он стоит. Однажды, она, по собственному желанию, присутствовала на похоронах частого гостя в их доме, детектива Рахима, который часто играл с ней в детстве. Там, слушая сухой некролог, она поняла, как сильно ее злит отношение общества к труду полицейского. Корпоранты заботятся только о деньгах власть имущих, армия и флот «просто выполняют приказы», не неся никакой ответственности, и только полицейские каждый день берегут людей от самих себя, от убийств и насилия.
Осознание, что сама она не хочет так жить, пришло, когда Джули попала в перестрелку. Они с Мартой прождали всю ночь у коммуникатора, не зная, что думать, куда бежать и кого просить рассказать подробности, пока одни новости сменялись другими. «Есть пострадавшие...», «...сообщается, что в ходе выполнения операции полиция понесла потери...», «…по меньшей мере одна женщина была госпитализирована...». Джули всю ночь не отвечала на вызовы, от нее и о ней не было никаких вестей. Она вернулась под утро, живая, с перемотанной рукой от скользящего ранения, попавшего в коммуникатор. Глядя на рыдающих родителей, Триша твердо понимала, что никогда ни за что не хочет так кого-то ждать. И сильнее того, — не хочет, чтобы ждали ее, это слишком жестоко по отношению к близким.
К старшему школьному возрасту Триша стала если не изгоем в классе, то точно «девочкой в стороне». Ей ни к чему было с кем-то сближаться самой, какой-то настоящей дружбы или уважения она не заработала, учителя ее недолюбливали. Родители обучили Тришу паре простых ударов еще в младшем возрасте и тогда заставили отработать их до автоматизма, поэтому загнать ее в «омеги» у одноклассниц не получалось. Хотя сверстницы и пытались ее достать, особенно старалась в насмешках и подначках ее бывшая «подруга» Юфи. Это было лучшей иллюстрацией известного Трише факта о том, что большинство людей, на самом деле, предатели, только и ждущие своего шанса ударить тебя в спину. По иронии судьбы, именно Юфи было суждено стать одним из самых главных людей в жизни Триши.
Триша и раньше замечала эти вещи, но ее рациональное сознание холодного интеллектуала отрицало их, как статистическую погрешность. Просто в ее присутствии иногда происходили забавные совпадения. Кружка падает на каменный пол и не разбивается. «Прочное стекло, надо будет запомнить марку». Триша выходит из дома без зонта и, попав под дождь, доходит до места почти сухой. «Повезло, ветер дул в другую сторону». Считая это нормой, она не задавалась вопросом, почему так происходило. Статистическая погрешность догнала ее в самый неподходящий момент.
Во время школьной перемены Юфи и ее, теперь уже, свита, сидели на подоконнике открытого окна, на их любимом «королевском» месте. С этого места был отлично виден весь коридор, и у зашедших в него не было никаких вариантов не попасть в поле зрения гнезда гарпий. Сегодня они особенно разошлись, оглашая весь коридор своим гоготом, и в какой-то момент подоконник, который несколько лет с честью терпел такое надругательство, надломился, и девушки попадали в разные стороны. Большинство упало на пол, зашедшаяся в хохоте Юфи, — спиной назад в окно. Хейли стояла ближе всех, но все равно не успевала поймать ее за руку, только потянулась к ней изо всех сил. И втащила ее назад в оконный проем, так и не дотянувшись, вместе с оборвавшимися ставнями и кусками подоконника, которыми засыпало всю противоположную стену. А после, — потеряла сознание среди груды обломков.
Очнулась она в кабинете школьного психолога, который выписал ей разрешение три дня провести дома. Туда к ней и приехали агенты на исходе второго дня после происшествия.
Мужчину звали Сэнд, женщину, — Стил. Их бордовая униформа относила их к одной из нелюбимых Тришей категорий людей, — корпорантам. Они рассказали Трише о феномене биотики, который та продемонстрировала прямо под камерой школьного наблюдения, рассказали о последствиях этого происшествия и его возможных причинах. «Вы не можете контролировать свои силы. Да, именно вы спасли свою подругу, но вы уверены, что не вы сломали подоконник? Вы уверены, что такое же не повторится дальше? А оно повторится, и наша статистика говорит об этом прямо. Вы становитесь опасной, рано или поздно пострадают близкие. Мы, — поможем и научим вас это контролировать».
У нее не было ни единой причины верить агентам кроме очевидной, — они действительно знали что-то о ее способностях. Она чувствовала, что с ней ведут диалог на основании ее психологического профиля, и хотя ей не хватало соответствующей подготовки, чтобы успешно играть в эту игру, — понимала, что с ней играют. Но и особенного выбора она не чувствовала. «Конатикс Индастриз» явно не была благотворительным фондом, им что-то было от нее нужно. Она просто должна была понять, что...
— Итак, резюмируя. Это кадет, фактически стоящий на пороге взросления, практически отбраковка по нашим критериям. Еще чуть-чуть, и ее сознание слишком закостенело бы для того, чтобы участвовать в Программе. Ее быстрое взросление не было ее желанием, к этому ее подвела жизнь и обстоятельства. Она старалась им в меру возможностей противиться, но трудно заменить установки, данные родителями.
— Думаю, она так и не нашла ответа на вопрос: хочет ли она быть взрослой. С одной стороны для нее во взрослении нет ничего, кроме грязи, лжи и подлости. С другой стороны, ее гипер-ответственность не должна давать ей права оставаться ребенком, когда вокруг происходит такое.
— Согласен. Ее главная сила: рациональность. Для подростка она, — очень уравновешенный человек, прекрасно понимает, что за всеми заявлениями, обещаниями и действиями нужно видеть чужие интересы. Она знает, что взрослые, — не идеальны, что окружающие могут лгать и пытаться управлять, что не бывает доброты без причины. Не удивлюсь, если она посчитает Программу, — замаскированной тюрьмой.
— При этом, я считаю, что ее пессимизм, переходящий в нигилизм, — ее главная слабость. Именно он мешает ей по-настоящему стать взрослой, она судит о мире через призму опыта родителей, а он негативен. Призма взглядов людей, каждый день копающихся в самых темных и страшных уголках человеческой души незаметно наложилась на нее саму. Она во всех и всем видит только плохое. Доброе отношение, — попытка получить влияние, слезы, — обман и манипулирование, «правда – это только материальные доказательства, остальное, — домыслы».
— Что же, на Станции у нее будет достаточно возможностей, чтобы отличить одно от другого. Следующий?..
Бенедикта Вега
Dust my feathers
I'm shaking on the floor, but I want to fly
Hoping that it will get better, yeah
The television teases paradise
Get up, get up, get up, feather
Words taste bitter
Frozen every time I see a pair of eyes
Momma can I sleep forever?
Wake me when the birds light up the sky
Get up, get up, get up, feather
Be free
Now I'm flying and everything feels so free
Take me higher, take me
Now I'm flying, and with these broken wings, take me higher
Be free
Самое важное, что может быть в жизни человека, — это семья. Многие люди современного общества не считают, что это может быть ценностью, что это должно быть ценностью. Но с самого рождения Игнасио Вега был воспитан именно так.
Первый этап становления мужчины, — это обеспечение твердой площадки для строительства своей жизни.
И потому сначала, — полноценное образование, инженерное, пусть не в лучшем университете, но зато, — с достаточной практикой во время учебы. Нельзя сказать, что его карьера была стремительной, но, тем не менее, — он быстро рос в своей среде. В какой-то момент он оказался одним из самых молодых, но чертовски квалифицированных мастеров-наладчиков четвертой категорий на транспортных линиях одного из заводов корпорации «Блю сан индастриз».
Благодаря своей харизме, умению говорить и отстаивать свою точку зрения, — был приглашен в профсоюз, где со временем его тоже ждал определенный рост, в особенности в тот момент, когда пошли тотальные сокращения на заводах вследствие набирающей новые обороты автоматизации произвоства. Но это было в будущем.
А сейчас он внимательно смотрел по сторонам, выбирая ту самую, что тронет его суровое сердце. На одном из больших семейных собраний он познакомился со своей дальней кузиной, Марией Кортасар, которая воплотила в себе все самое прекрасное, что может быть в женщине, — мягкий и тихий нрав, трогательную застенчивость и абсолютное разделение его представлений о том, какой на самом деле должна быть семья.
Несколько месяцев романтичных традиционных ухаживаний, — и она ответила ему «Да!». После чего последовало сватовство у родителей, длительный период помолвки, чтобы женщины семьи Вега как следует успели подготовиться к свадьбе, тихое семейное торжество, на которое, впрочем, съехались все жившие неподалеку родственники. И семейная лодка Игнасио Веги отправилось в долгое и счастливое плавание.
В этот период своей жизни он много работал вахтовым методом, его, как отличного специалиста, перекидывали с завода на завод на юге Китая, где корпорация выкупила часть активов у локального бизнеса для отладки рабочих процессов в цехах. Иногда в эти командировки к нему приезжала супруга, к тому моменту, — уже ожидающая следующее поколение семьи Вега. Но к моменту рождения ребенка они вернулись обратно, в Каталонию, на основное место работы Веги.
Он долго молил бога о сыне, но первой была дочь, которую он назвал Бенедиктой. После была пара неудачных беременностей Марии, окончившихся плохо, — как считал Игнасио, из-за работы в одном из сетевых ресторанов, где не было возможности присесть много часов к ряду. Но потом, когда он уговорил супругу бросить работу, чтобы полностью посвятить себя дочери и мужу, буквально в течение пары лет появилось еще двое детей, девочка, и следом за ней, — мальчик. Разница в возрасте между Бенедиктой и младшими детьми была большой достаточно, чтобы она могла расстраиваться из-за их появления. В этом была и ревность к вниманию родителей, и падение с пьедестала любимого и единственного ребенка. Сложно было привыкать к тому, что она теперь старшая, — а, значит, ответственна наравне с родителями за воспитание сестры и брата.
Мария, как любая добропочтенная каталонская мать семейства, — четко знала, что только строгость, порядок и умеренность во всем могут помочь в правильном воспитании детей. Несмотря на достаток чуть ниже среднего, ее дети донашивали полученные от родни вещи. В их доме не было современных медийных установок, — чтобы не развращать неокрепшее детское сознание современной культурой, которая на вкус Марии была слишком уж откровенной. Детям дозволялись книги, с обязательным контролем содержимого. И сладкое, — только по воскресеньям, после воскресной мессы, на которую Веги непременно выходили всем семейством.
Бенедикта знала, что ее отец не очень одобряет весь этот технический прогресс. По его словам, — чем больше человек совершенствовал свои технологии, тем дальше он был от бога. Возможно, такая его позиция была связана с его последними профсоюзными делами, когда он, в качестве одного из лидеров, вел переговоры с корпорацией о сохранении ряда рабочих мест, которые хотели оптимизировать из-за внедрения все более качественных автоматизированных средств производства на заводе. Это были очень сложные месяцы, когда отец приходил с работы очень нервный и мрачный, вспыхивал по любому поводу, — и потому его домашние ходили буквально на цыпочках вокруг него. Дело закончилось неким паритетом между корпорацией и профсоюзом, оптимизацию персонала урезали вдвое, но с тех пор отец все больше и больше занимался чем-то, что мама обозначала словом «политика».
Пробегая вечерами из своей спальни на кухню, чтобы ухватить какой-нибудь бутерброд и чай, и скрыться в своем гнезде, она могла слышала краем уха, как он громогласно разоряется перед своими товарищами, зашедшими на чай в гости, по поводу невероятных вложений в космическую отрасль, в постройку новых кораблей и финансирование колоний, — по его мнению, налоги, которые все они платили, — должны были в первую очередь вкладываться в социальное сферу, чтобы не было этих самых трущебных гетто, где люди живут буквально у друг друга на голове, и чтобы у таких людей был доступ к базовой медицинской помощи и начальному образованию. И что нужно поднимать эти вопросы публично, иначе дело так и не тронется с места.
Благодаря школьной дружбе отца с одним влиятельным человеком их округа, Бенедикте, а затем ее младшей сестре и брату, дали грант на обучение в школе святого Сантъяго, которая находилась в нескольких районах от дома, где проживали Вега. Это было воистину респектабельное образовательное учреждение, где чтили традиционный подход к образованию, минимум развлекательных мероприятий для школьников, максимум научных клубов и наказания для провинившихся. Впрочем, Бенедикта ни разу не попадала под последнее, — это бы нанесло бы серьезный урон репутации ее отца, как ей всегда твердила мать. И потому, ей не оставалось ничего иного, как много, упорно и целеустремленно учится. Не ко всем дисциплинам у нее была склонность, к примеру, точные науки она брала, словно крепость, осадой, и не всегда эта осада удавалась, — оценки были так себе, не отличные, зато, по литературе и прочим гуманитарным дисциплинам успеваемость была много выше среднего.
До определенного момента отношения с одноклассниками у нее складывались скорее ровно, чем хорошо. Был виден разрыв между ними, сладкими мальчиками и девочками из очень хороших семейств, которые не стеснялись говорить о достатке родителей, о том, какие развлечения вечером, после школы, их ожидают дома, и по той одежде, что надевали одноклассники, снимая школьную форму. Отчаянной зависти к ним не было, — слишком хорошим было ее воспитание, но вот грусть, — конечно же, была.
Все это она выплескивала на страницы своего дневника, который сначала вела на бумаге, — ей казалось это достаточно романтичным и подходящим, а после того, как дневник прочитали родители, найдя его дома (нет, там не было ничего излишне откровенного, просто рассуждения о своей жизни и отношении к ней, но нарушение этих границ было воспринято болезненно), — на одном из блогспотов в сети, где можно было настроить достаточный уровень приватности дневника.
Война Первого Контакта была для нее шоком, как и для многих на Земле. В эти дни, где бы ты ни находился, сколько бы тебе ни было лет, — ты непременно был втянут в разговоры о том, что нашлись-таки живые инопланетяне, что они оказались чертовски злобными сукиными детьми, раскатав одну из человеческих колоний. И, конечно же, были разговоры о военных, о целом флоте, отправленном воевать, и о том, какое будущее ждет человечество. Война длилась недолго, и была разрешена дипломатическим путем. Оказалось, что есть целое сообщество внеземных рас, которые объединены в некое социально-политическое образование, и что этому образованию существенно больше лет, чем всей истории цивилизаций Земли, так что с этим сообществом вполне можно договориться. В итоге переговоров большая галактическая семья пополнилась еще одним младшим братом, — человечеством, конфликт был замят, военные, что были на Шанси, — тихо списаны в утиль (как едко выразился отец, наблюдавший за новостями), и наступила новая эра, — обмена опытом, культурой и технологиями.
Последнее было особенно тяжелым для отца. Он закономерно считал, что самыми первыми будут опробованы мирные технологии, которые можно будет внедрять в производство, — и это будет означать все большую и большую автоматизацию на заводах, повсеместное сокращение людей, которые не смогут найти себе нормальной работы, снижение уровня жизни населения и все большую и большую диссоциацию общества на слои. Несмотря на то, что Бенедикта знала, — на колониях таким специалистам будут крайне рады, и работы там, — просто возьми и протяни руку, она, зная отношение отца к вопросу, — просто молчала.
Тем временем, Игнасио Вега решил, что настало время действовать, и что радикальные методы саботажа работы внеземных технологий отвратят корпорацию от внедрения их на производстве. Благодаря его харизме, у него не было проблем с поиском сторонников, которые помогали ему в борьбе. Самое громкое, о чем даже написали в газетах, — как один из приглашенных экспертов, который что-то там внедрял на заводах корпорации, погиб прямо на заводе из-за взрыва одной из смонтированных установок. Официальная версия говорила о браке монтажа со стороны подрядчика, который помогал монтировать устройство, но Бенедикта знала, — это был саботаж радикальной группы ее отца. Но расследование Службы Безопасности корпорации ничего не смогло найти. На какое то время внедрение инноваций затормозилось, но потом, — вновь пошло с новой силой.
Отца, как опытного инженера, и как человека, который отлично ладит с людьми, отправили в очередную серию командировок, в которых он должен был не только знакомиться с новыми технологиями и налаживать взаимодействие между старой и новой техникой, но и говорить с рабочими, объяснять им, почему будут сокращения, и следить за соблюдением корректности процедур сокращения персонала.
Мария и дети знали, что это будут очень трудные командировки для Игнасио Веги, но никто не ожидал получить известие о смерти главы семьи, с официальной формулировкой, — смерть из-за нарушения техники безопасности на производстве. Это означало, что корпорация не будет назначать пенсию по потере кормильца и выплачивать страховку, которая полагалась семьям погибших. Неофициально, среди рабочих корпорации и членов профсоюза говорили, что Игнасио Вега просто устранили, из-за вскрывшихся фактов саботажа. Так как город, в котором жили Веги, был относительно небольшим, заводы корпорации, — градообразующими, то эта тема стала причиной долгих пересудов.
После того, как шок от потери кормильца немного спал, выяснилось, что у семьи не так много сбережений. Пришлось резко поменять место жительства, из относительно спокойного района, — переехать в район, где правительство давало крошечные социальные квартиры людям, оказавшимся за чертой бедности. Мария нашла малооплачиваемую, но стабильную работу кассира в одном из небольших супермаркетов поблизости от дома, и единственное, зачем она выходила из дома, — это работа и посещение мессы по воскресеньям. Им повезло в самом главном, — несмотря на слухи, дирекция школы не стала отбирать гранты на обучение у детей, хотя их школьная жизнь с момента гибели отца и стала сложнее. Сначала, из-за слухов, которые велись в городке, и которые быстро добрались до ее одноклассников, потом, — из-за старой одежды и обуви, которую невозможно было скрыть, отсутствия модных гаджетов и питания по социальным талонам в столовой. Мать Бенедикты говорила, что нужно терпеть и стойко переносить испытание, которое послал господь, что нужно уповать на его милость. Но, как рассуждала девочка, милостью сыт не будешь, младшим была нужна хотя бы какая-то сносная одежда, как и ей самой, а еще нужны были деньги на лечение, потому что вирусам и бактериям, — всегда было плевать на молитвы. Поэтому с какого-то момента она хваталась за любую подработку, которую могла найти в своем возрасте. Разносить газеты, работать курьером, мыть полы, — плевать, лишь бы платили деньги. И при этом, не терять учебу, — потому что неудовлетворительные оценки грозили потерей гранта, и в конечном итоге, — полнейшим отсутствием жизненных перспектив.
А перспективы были такими, — или Бенедикта заканчивает школу, получает какой-нибудь грант от университета, и потом с полученной специальностью, — содержит свою семью, давая надежду хоть сколько-то хорошей жизни для младших и матери, либо она всю жизнь перебивается низкоквалифицированной и плохо оплачиваемой работой, убивая себя и свое здоровье. Сложно быть самой взрослой в своей семье, когда тебе всего 15 лет. Но есть ли из этого выход? Нет, потому стиснуть зубы и прорываться. И выплескивать свои эмоции в стихи и эссе, которые можно публиковать в сети, под псевдонимом, на одном литературном хабе в сети. Гремучая смесь романтики, страха перед неизбежностью будущего и его принятие, — все это сделало Бенедикту одним из узнаваемых авторов портала. И дало надежду на будущее, в котором будет не только ответственность. Но и все остальное.
Подростки, — одни из самых жестоких существ на Земле. Переходная гормональная ломка из ангелочка и умницы превращает мальчиков и девочек в воплощения адских созданий, которым не ведомы ни сочувствие, ни жалость, ни сострадание. В этом возрасте им свойственно сбиваться в стаи, делить мир на черное и белое, на тех, кто свои и кто чужаки, которым не жить на одной территории.
Кажется, это началось со старта нового семестра в школе, когда традиционно в классе появляются чужаки и чужачки, дети переехавших в этот район родителей, которые с разбегу вписываются в местное болото, и если кишка не тонка, — начинают наводить свои порядки. Так и эта девица была из очень состоятельной семьи. Весьма красива, всегда, — идеально причесана, и всегда желающая, чтобы мир вращался только вокруг нее. И с мерзкой привычкой, — докапываться до тех, кто недостаточно красив, умен или состоятелен.
Поначалу она просто проходилась по одежде Бенедикты, особенно едкими были ее комментарии тогда, когда Бенедикта получала похвалу за отличный ответ на уроке. Потом, — шутки на тему того, что Бенедикта заучка и ботан, который не видит ничего в жизни дальше собственного носа. Потом, — откровенные издевательства на тему нищеты, когда ей кто-то из ее прилипал рассказал информацию о подработках Бенедикты, и обратил внимание на то, что вся семья Вега питается в столовой по социальным талонам. Травлю подхватил класс, и красотка стала требовать, чтобы Бенедикта добровольно ушла из школы, чтобы не позорить ее своей нищетой
В один из дней ее зажали на заднем дворе прилипалы красотки, буквально окружили, вырвали рюкзак из рук и не давали выйти из угла между стеной здания и забором. Потом появилась сама королева-ах-какая-я-крутая, и поставила Бенедикте ультиматум. Или она уходит из школы, или... травить начинают ее младших брата и сестру.
Позже следователь, ведущий дело о взрыве на заднем дворе школы святого Сантъяго, просматривал записи камер наружного наблюдения десятки раз, надеясь рассмотреть хоть что-то хоть какую-нибудь зацепку, случайность, деталь. Но факт был очевиден. Подростки просто разговаривали, на повышенных тонах, но даже без драки. Затем по экрану прошла рябь и уже в следующий момент пятеро детей лежали в неестественных позах на мусорных баках, бордюрах и обломках ограждения.
Мария Вега, с которой разговаривало следствие, долго не верила, что все это сделала её дочь, все твердила о том, что это дъявольские козни, что в ее драгоценную дочь вселился сам дьявол и что хороший экзорцист, конечно же, все поправит.
Пока с Марией говорил следователь, с Бенедиктой разговаривала женщина с темными волосами, одетая в бордовую униформу корпорации «Конатикс Индастриз», которая представилась как агент Стил. Она объяснила перепуганной девочке, что на самом деле произошло, и обрисовала ей текущие перспективы. Перспективы, если честно, были так себе. Но, маленькая взрослая девочка торговалась, как лучшие торговцы Востока, — в обмен на добровольное согласие вступить в Программу обучения таких людей, как она, она выторговала и грант на продолжение обучения в школе для своих младших, и скромное пособие для матери, которое позволит семье съехать из социального жилья в более благополучный район. И разрешение попрощаться с семьей перед отправкой на учебу.
Прощание стало самым сложным моментом старой жизни. Когда она с агентом Стил зашла в дом, мать, вернувшаяся раньше, не стала, как раньше, с порога встречать ее объятиями, — она просто стояла и смотрела на нее взглядом, в котором были видны и страх перед тем, кем теперь стала ее дочь, и боль пополам с облегчением, — при словах, что Бенедикта уезжает учится куда-то далеко. Младшие же просто стояли молча, смотря на нее, словно на экзотического инопланетянина, который вдруг оказался их сестрой, по ошибке прожив рядом с ними какую-то часть жизни. Единственное, о чем она попросила, уже практически у порога, — быть сильными и беречь мать.
Только на шаттле она поняла, что бетонная плита, которую она несла последние пару лет на себе, — упала и разбилась вдребезги. Она едет в место, где не будет иметь значения, — как богаты твои родители, не будет лишних вещей, — только форма, которая одинакова для всех, где единственное будет важным, — как ты себя проявишь, и как усердно ты будешь стараться в изучении дисциплин. И где можно будет себе позволить, наконец, расправить плечи, не быть самой скромной и самой тихой, и, возможно, — найти настоящих друзей, которые будут такими же, как она.
Цао Вэй
Nights smile eternal, you can't see ahead
You forbid your soul to triumph
Conceive while you grow
You'll reap what you sow
It's your challenge not to fail
Will you fail?
No!
Form your visions, forge your key
Don't proceed to sit in silence
Flashing schemes throughout your brain
Keep your soul alive
It is you who must find the truth and find it on your own
Fill yourself with meaning, lead yourself homeward
Take a deep breath, because life is waiting for you
Uncage!
— У всего есть свой смысл, — голос матери звучит спокойно и мягко, как течение большой реки, давно уже сточившей все камни на своём дне, убравшей острые углы на своём пути. Её руки, изящные и белые, как фарфоровые, с аккуратными светло-розовыми ногтями, ни на секунду не прекращают своих простых и плавных движений. Они берут цветок, отмеряют его, подравнивают стебель, отсекая лишнее безжалостным и точным щелчком острого, как бритва, секатора. Так и всё в этом мире, — лишившись избыточного, предмет проявляет свою суть ярче, показывает миру свою подлинную красоту. Не уберёшь лишнее, — так и останешься в тени листьев-переростков и негармонично длинного стебля. Так и человек, — должен совершенствовать себя, убирать лишнее, то, что мешает гармонии, — лишние эмоции, поступки, любые проявления внешней и внутренней части себя в этот мир. Только постоянная работа над собой делает человека человеком, — часто повторяет его отец, Цао Джен.
Ли Мэй, мать Цао Вэя, стоит за своим рабочим столом и собирает букет из белоснежных хризантем.
Ли Мэй, мать Цао Вэя, — уже не молодая, но ещё не старая женщина, красивая своей миниатюрностью и взвешенной, спокойной красотой человека, который выбрал данный ему путь и идёт по нему с почтением и достоинством.
Ли Мэй, мать Цао Вэя, — мастер по гармоничному составлению цветов и форм, та, что умеет уловить и передать послание души без единого слова, та, что говорит цветами. Другие люди видят только внешнюю часть её искусства, и потому называют её флористом. Сейчас Мэй составляет траурный букет из нежнейших, хрупких хризантем, — и попутно ведёт беседу со своим сыном.
Мир устроен удивительно мудро, хоть иногда мы этого не видим. Кто из нас достаточно чист и высок помыслами, чтобы увидеть весь Великий Замысел?.. Но мы должны помнить: всё, что истинно даётся нам, — даётся благодаря усердной работе. Дары же свыше, — это на самом деле испытание.
Вэй кивает, показывая, что услышал слова матушки, и обязательно подумает о них на досуге. Он ставит на пол тяжёлую корзину с удобрениями и вопросительно смотрит на Мэй:
— Я могу ещё чем-то помочь тебе, матушка?
Она на миг замирает, словно хочет дать ему ещё одно поручение, но потом мягко улыбается и отрицательно качает головой:
— Нет, пожалуй. Беги.
«Играй», — хочется сказать ей, но она видит: увлечение её сына уже давно перестало быть игрой, и стало страстью, а то и Путём. Да и сыну её уже достаточно лет, — семнадцать исполнилось! И всё же… для матери дети всегда остаются детьми. А вот Цао Джен иногда ворчит, что она разбаловала парня… ничего. Ли Мэй мудра, и знает, что жизнь-то не будет баловать её сына, — а, значит, не зазорно ей немного его порадовать.
...Цао Вэй, — единственный ребёнок в их семье. Должны, — могли, — быть и другие, но что-то всё время шло не так: после Вэя у матери было девять выкидышей, и ещё двое, — умерли вскоре после рождения. Братик почти сразу, а вот сестрёнке было почти пять месяцев. Увы, у неё в мозгу была опухоль, и Вэй сам слышал, как врач сказал «может, оно и к лучшему… тяжело жить с инвалидом». Отец никогда не обсуждал это горе ни с кем, но Вэй знал, что Цао Джен глубоко переживал его. Он видел глубокие морщины, что залегли у отца между бровей и в уголках рта, так, словно он часто хмурился и сжимал губы, — когда сын этого не видел. С другой стороны, во всём остальном их семью можно было назвать счастливой и очень дружной, — даже печали сплачивали их, а не разобщали.
На всё воля Их, — вот и всё, что говорил отец о невозможности завести других детей. И вдвойне, втройне любил Вэя, хоть и бывал порой строг к нему, как мужчина к мужчине.
Сегодня же отец на смене, а мать собирает белые хризантемы, — значит, готовится идти на кладбище, собирает гостинцы и подарки для духов предков, чтобы те присмотрели за братьями и сёстрами Вэя.
Значит, он может быть свободен до вечера.
...Он выходит из их дома, небольшого, как две капли воды похожего на окружающие его дома, — китайский квартал, Сан-Франциско. Но китайская поговорка гласит, что «Даже две капли воды отличаются друг от друга». Так и их дом, — он кажется аккуратнее и ухоженнее других, словно чуть светлее. А уж садик Ли Мэй, — и вовсе иной, другого такого нет во всей округе. Она растит в нём цветы на продажу и немного, — разные полезные травки и целебные коренья. На рынке, от торговки Цен И, Вэй слышал истории о том, что его мать, — дочь одного из главарей Триады, как в сказке, — младшая, любимая. Но когда она решила выйти замуж за простого инженера, — отец отпустил её, напоследок дав денег, которые Ли Мэй, вроде бы, все потратила на свой сад. Вэй не знал, так это или нет, но на похоронах сестрёнки помнил нескольких отстранённых, мрачных людей, которых он до того ни разу не видел. Сначала он подумал, что они, — клиенты матери, но, с другой стороны, других её клиентов на похоронах не было.
Вэй быстро доходит до дома своего Наставника. Идти не слишком далеко, — пара кварталов. Шосуро лаоши, — не обычный человек. Когда-то он жил на другой планете, Шаньси, вместе с семьёй, — но в ходе Войны Первого Контакта он потерял и супругу, и дочь Юи. Вэй знал, что Юи была его ровесницей или чуть младше, — и испытывал к ней сочувствие, сходное с печалью по его собственной сестре, которую юноша так же не знал, и теперь никогда не узнает.
В отличие от сада матери, во дворе у шифу не было цветов, — только брёвна для тренировки, да доски, установленные так, чтобы в них было удобно бить. Последние недели, помимо обычной разминки и комплекса упражнений, Вэй посвящал отработке особого удара, — без замаха, с расстояния, когда кончики его пальцев касались доски.
Сосредоточение и внутренний покой поможет тебе, - в который раз произносит шифу. Вэй давно выучил эти слова, но пока что они остаются всего лишь словами - они не работают. Снова и снова юноша прикрывает глаза, сосредотачивается на дыхании, выгоняет из головы мысли. Коротко, резко бьёт - и опять не выходит.
...У него получилось только один раз, полторы недели назад. Тогда он ощутил одновременно покой и вместе с этим, — кратковременный, острый укол злости. Злость не была направлена на кого-то конкретного, она просто сформировалась в крохотное стальное жало и рванулась вперёд… тогда, открыв глаза, Вэй понял, что раскололась не только доска, но и кирпичная стена за ней.
«Как это возможно?», — он повернулся к наставнику, но тот только удовлетворённо кивнул: «отлично».
Увы, больше такого не получалось. Вэй проводил перед доской часы, сбивал костяшки в кровь даже сквозь намотки, но, — не мог повторить. Баланс покоя и злости никак не давался ему.
...Он идёт домой тем же путём, — ближайшим, коротким. И, погружённый в свои мысли, не сразу замечает, как рядом с ним оказываются незнакомые люди, — он отмечает только, что его тело внезапно само отклонилось в сторону, а мимо виска просвистел чей-то кулак.
Вообще-то, дом его родителей находится в достаточно тихом районе, где спонтанные уличные драки, — явление весьма редкое. Возможно, именно поэтому он расслабился и привык к тому, что находится в безопасности. Или, быть может, те двое, что подошли к нему, не были новичками и умели быстро сократить расстояние до своей жертвы. А вот к тому, что у жертвы окажется неплохая реакция и умение уворачиваться от ударов, — не ожидали.
...Конечно, он не смог бы долго противостоять двум профессионалам, — в конце концов, поняв, что они не справляются, они применили бы оружие. Но Вэй не думал об этом, — у него просто не было времени думать. Он чуял, что нужно действовать быстро, ещё быстрее, на опережение. И тогда он вновь уловил это странное состояние, — контролируемая злость, остриё ярости, гармония силы. Короткий вдох, — и резко, на выдохе, два коротких удара.
Дальше было, как в старых фильмах (сейчас-то такую фантастику уже не снимают): взрослые, опытные бойцы отлетают от Вэя легко, как пушинки. Один пролетает метра три, — и впечатывается спиной в фонарный столб, который даёт трещину и начинает крениться. Второй нападающий отлетает на другую сторону улицы (метров шесть!), падает и остаётся лежать.
Вэй быстро подбирает свою сумку и сворачивает в переулок. Он дойдёт домой другой дорогой…
Через сутки появляются они: мужчина и женщина в похожих костюмах. Они представляются агентами: мужчина, — Сэнд, женщина, — Стил. Они вежливы и спокойны.
Вежливо и спокойно они показывают Вэю и его родителям запись с уличной видеокамеры, где видно, как юноша раскидывает, как котят, двух здоровых мужчин.
Вэй не смотрит на изображение, он смотрит на лица родителей. На их лицах непонимание сменяется недоверием, потом тревогой.
— Эти люди выжили, — говорит агент Стил, предвосхищая вопрос Ли Мэй. Голос у агента жёсткий, со стальными нотками.—- И, думаю, мы можем сделать так, что у них не будет никаких претензий к вашему сыну.
— Но есть нюанс. — голос агента Сэнд, высокого мужчины с интеллигентным лицом, в разы мягче голоса его коллеги. — Цао Вэй обладает способностями, намного превышающими норму. Это называется «биотика». Это большая сила, — и большая ответственность за неё. Вам, юноша, необходимо научиться контролировать ваш необычный талант.
Они говорят с Вэем и его родителями несколько часов. Рассказывают о программе, космической станции, о том, что их сын станет пионером на новом фронте развития человечества, хотя и есть некоторый риск, что что-то может пойти не так. Для этого необходимо подписать документы… да, конечно, у них есть время подумать. Всего хорошего. До встречи.
Вечером того же дня в их дом приходят другие люди: пожилой мужчина и несколько сопровождающих его. Мужчина приобнимает Ли Мэй, внимательно смотрит на Вэя. Юноша догадывается, кто это, и склоняется в почтительном поклоне:
— Здравствуйте, господин Ли.
— Можешь звать меня дедом. — Вокруг глаз пожилого человека собираются улыбчивые морщинки. У него мягкий, негромкий, но уверенный голос, и его интонации похожи на звучание речи Мэй. Вот откуда они у неё. — Я слышал, есть люди, которые предлагают решить твои проблемы, если ты поедешь с ними. Но ты должен знать, что проблемы можно решить и без них. А если они будут искать тебя слишком настойчиво… что же, рыба в пруду всегда может уйти поглубже.
Вэй кивает, благодарит за предложение помощи. Господин Ли уходит.
...Всю ночь он лежит без сна. Он думает над словами агентов и деда, — и над молчанием его родителей. Он знает, что отец расстроен: Цао Джен мечтал, что сын пойдёт по его стопам: будет инженером, потом, — начальником на электростанции. Возможно, он бы даже смирился, если бы Вэй стал актёром, как иногда мечтал сам юноша. Но вот биотика… сам факт её наличия переворачивал всю жизнь, все планы с ног на голову. И, конечно, можно было отказаться, даже спрятаться у деда, сделать вид, что ничего не было…
Но ведь это, — та сила, которую он хотел научиться призывать по своему желанию, подчинить своей воле. Его восхитил случай первого её проявления, да и сейчас, в драке, — ему было приятно использовать её. В конце концов, без контроля эта сила действительно может быть опасна для его близких…
«Дары свыше, — на самом деле испытания».
Утром Вэй приходит к родителям и просит их подписать контракт на бланке «Конатикс Индастриз».
...А ещё, — ему хочется побывать в космосе. Посмотреть, что там, пожить на настоящей космической станции. Но пока что, — он не хочет признаваться в этом даже себе.
Виджил Хастингс
Hey, brother, there’s an endless road to re-discover.
Hey, sister, know the water's sweet but blood is thicker.
Oh, if the sky comes falling down for you,
There’s nothing in this world I wouldn’t do.
Аварии всегда были спутниками человеческой жизни с того момента, как был изобретен первый паровой двигатель. С тех пор люди то и дело сами того не желая находили кучу способов пострадать от прогресса, будь то мелкий удар током от бытового прибора или же столкновение на шоссе, или же какая-то незначительная поломка, вызвавшая крушение пассажирского самолета, которая унесет несколько сот жизней и изменит тысячи. Авария в Сингапурском космопорту навсегда изменила жизни миллионов людей на Земле и за ее пределами. А также жизнь отдельно взятого подростка, Виджила Хастингса.
Он родился в одной из частных клиник Сингапура 9 сентября 2150 года, ровно за 5 месяцев до событий, навсегда изменивших ход истории. Позже родители расскажут ему, очевидцами каких страшных событий они стали, и он узнает, что это не прошло бесследно ни для них, ни для него. Фактически, он невольно даже стал их «участником», ведь на момент катастрофы его мать, Регин, уже находилась на четвертом месяце реабилитации после беременности. Будучи простым работником социальной поддержки в местном многофункциональном центре, она по большей части работала удаленно через Экстранет, иногда лишь появляясь в офисе. Но чаще всего ей вообще не надо было покидать дом. Ее муж Квентин работал в самом эпицентре, на обслуживании космических кораблей.
Сингапур Виджил почти не помнил. Единственное, что иногда всплывало в его памяти, или обрывках ночных кошмаров, это белые стены больничных палат и толпы врачей, смотрящих на него с жалостью. На тот момент ему было около двух лет, но эти взгляды он пронес с собой через всю жизнь, позже разобравшись, что это все значит. Тогда еще он не мог оформить эту мысль в связный текст, но уже пришло осознание того, что жалость унизительна и он не приемлет ее ни в каких формах. А меж тем, ее будет еще немало в его жизни.
Первое счастливое воспоминание у него возникло, когда, вырвавшись наконец из-под пристального наблюдения людей в халатах, которые ежедневно донимали его обследованиями и анализами, как будто бы он был единственным переносчиком стихийно вспыхнувшей бубонной чумы на всем земном шаре, его семья переехала в небольшой городок Морантайн, штат Аризона, полностью отдалившись от места, с которым его связывала лишь боль и ненавистная ему жалость.
Но потом первое восторженное впечатление поугасло. Да, здесь было значительно меньше визитов к врачу, как будто бы неизвестная особенность организма, «благодаря» которой он уже успел переболеть всеми возможными в его возрасте болезнями, и ослабляющая его здоровье настолько, что легкий ветерок сразу же перерастал в двустороннее воспаление легких, понемногу отступала. Когда Виджил перестал об этом думать, вокруг он увидел лишь пустыню. Если раньше резервацией для него служила больничная палата, то теперь белый цвет лишь поменялся на желтый, — а в остальном все осталось неизменным, — блестящий пластик и бетон.
Морантайн ничем не отличался от всех похожих городков в глуши некоторых пустынных штатов, которые обычно отдают под центры развлечений, как Неваду, или строят там испытательные полигоны под модули космических станций. В случае с Морантайном это оказался орбитальный лифт до космической станции «Щит-0», населяли его по большей части военные (рядом была расквартирована одна из частей Альянса) и обслуживающий станцию персонал, — инженеры и научные сотрудники. Квентин Хастингс был переведен сюда по своему основному профилю работы, хотя к тому времени он и сам уже подумывал о переезде из Сингапура. Любимая некогда работа там из-за постоянной болезни сына и периодический недомоганий жены стала ему не в радость.
Да, в глуши было скучно и пусто. Хотя в городе и было несколько развлекательных заведений, общая картина была безнадежна. Это был лишь город при станции, у него не было перспектив разрастись, покрыться садами, вырастить себе сотни дорожных магистралей. Перспектив не было и у его жителей. Те, кто еще не мог работать и абстрагироваться от тоски в работе, и те, кому работать уже мешало состояние здоровья, чувствовали, как день за днем на них накатывалась апатия и одиночество. В таком месте, затерянном посреди желтого песка, легко было оказаться наедине с самим собой, даже находясь в центре шумной толпы.
Единственной отдушиной для Виджила стал Экстранет и его возможности, такие, как дистанционное обучение, — ведь он все еще находился под «домашним арестом», как он про себя называл свое заточение людьми в белых халатах. Поэтому, отработав положенные ему часы над учебниками, он остаток времени проводил в Экстранете. Сначала с развлекательными целями, а потом уже с образовательными. Изучая историю, он увидел видеоролики о Войне Первого Контакта, даже мог следить с замиранием сердца за тем, как история буквально творилась на его глазах.
Именно Война Первого Контакта (а, по большей части, агитационные ролики и фильмы о военно-космических вооруженных силах) оказала на него влияние, так как это был не только первый контакт людей с инопланетной расой, пусть и вооруженный, но и момент, когда была продемонстрирована такая военная мощь человечества, о которых противник даже не догадывался.
Чертами его жизни стали комната, увешанная плакатами с морпехами вооруженных сил Альянса, знаменами над Марсом и освобожденной Шаньси, макет космодесантника на столе рядом с компьютером и тысячи страниц поглощенной в Экстранете информации. У него впервые в жизни появилась цель — он захотел вступить именно в это подразделение армии и уже сам высаживаться на дальних планетах и отражать угрозы жизни людей в космосе. И он поклялся себе, что свернет горы на пути к этой цели.
Но сначала ему нужно было преодолеть себя самого, а именно, — свое ослабленное здоровье, из-за которого с ним носились, как с инвалидом. Несмотря на то, что неизвестная болезнь, подрывавшая иммунитет, вроде бы отступила, остались частые посещения клиник, иногда по разу в два-три месяца. А также, — постоянные мигрени, приступы, при которых он чувствовал себя так, как будто все двигательные функции ему отказывали, а он превращался в мешок из кожи, как будто из него разом исчезали все поддерживающие его кости и суставы. Это бесило его больше всего, ведь, кроме плохого самочувствия, с которым изредка можно было бы смириться, оно накладывало ряд ограничений на его жизнь. Если бы его родители соблюдали советы врачей в полной мере, его ждала бы удушающая забота, сродни той, какую проявляют при воспитании «хрустальных» детей. Но Виджил никогда не хотел прожить всю жизнь закутанным в вату. Его родители это понимали, но ничего не могли с собой поделать, — ведь он был их единственным ребенком, больше, говорили врачи, детей у них быть не могло. Поэтому о единственном отпрыске они заботились как умели, порой изрядно перебарщивая.
Для них самих было странно, что они никак не могут подступиться к сыну. И отец, который вилкой мог починить блок управления системой наведения космического корабля, и мать, которая достигла невиданных высот в социальной коммуникации на работе, понятия не имели, как просто завести разговор с сыном, — так, чтобы не расстроить его. И продолжали обращаться с ним, как с хрустальной вазой, чтобы не дай бог не навредить ему, ведь он «родился и рос таким хрупким».
А он себя хрупким не считал. Точнее, в полной мере осознавая реальность, упорно отрицал то, что он может быть слабым. А также то, что его мечта стать морпехом могла об это разбиться, — все оказалось сложнее, чем он думал. Его жизнь была цепью превозмоганий. Начиная от того, чтобы не обращать внимания на слезы матери и скандал, — как это он будет ходить в обычную школу и на уроки физкультуры как все? Заканчивая тем, что порой его тело просто отказывалось ему служить, когда он пытался пробежать кросс или даже подтянуться. Сколько раз он падал с турника и сколько синяков оставалось на его руках, ногах и боках, было не счесть. Ведь перед его глазами был пример, как такие же люди, как он (только здоровые), мужчины и женщины, однажды выбрав своей путь, переступили через боль, жалость, через все свои страхи и сомнения, смогли стать людьми, в руках которых была безопасность и даже судьба человечества. Война Первого Контакта вдохновила его бороться с собой, с болезнью, с обстоятельствами.
Ковать себе новый характер он начал в школе. Его сверстники были, в основном, детьми военных, реже инженеров и ученых. В отличие от них, гулявших на улицах и таскающихся где ни попадя, он был этаким оранжерейным цветком, из-за чего над ним все насмехались. Или жалели. И последние были для него чуть ли не хуже тех, кто открыто вызывал его на конфликт. Сначала Виджил не замечал насмешек, точнее, делал вид, что не замечает. Потом пытался отвечать, но слабое здоровье не позволяло ему выиграть ни одну драку. Но он гордился тем, что завоевал себе слабое подобие уважения шайки главного заводилы городка, Чака Колсона, отнюдь не силой кулака, а, как ни странно, именно твердостью своего духа. Даже для матерых хулиганов, которых изначально воспитывали бойцами, существовало понятие иной силы, кроме физической, — осознание того, насколько сильно человек намерен стоять на своем, не жалея для этого ни костей, ни пролитой крови.
Такие изменения в его характере родители сначала наблюдали с ужасом. А потом, в 12 лет, глядя, как упорно Виджил стремится к своей цели, его отец стал проводить с ним больше времени и даже подарил ему старый Харлей, еще ездящий на бензине и сломанный, — купил на барахолке, и сопроводил дарение словами, что к тому моменту, как сыну можно будет его водить, они вдвоем его обязательно починят. Для Виджила это стало еще одним пунктом его списка достижений, где можно потом будет поставить галочку.
Единственное, что потом не пошло бы ему на пользу, — он слишком романтизировал и космодесантников, и войну. Он грезил об орденах и медалях, которые будут украшать его форму, о том, как он станет героем, возможно даже посмертно, как вся слава и уважение, которые были бы положены ему, достанутся его родным… он видел лишь одну, «славную», сторону жизни этих людей, смотрел на них в увольнительных, на их сияющую начищенную форму и уверенные улыбки, по ночам слышал хор нестройных и уже изрядно пьяных голосов на улицах города… но он не видел обратной стороны, — не понимал, что война, — это не стрелялки в симуляторе, а горе и для тех, кто от нее страдает, и для тех, кто воюет. Он не видел и никогда не представлял себе в своих мечтах разрушенных городов, искореженного металла и бетона, вырванного из земли с «корнями», как эта машина смерти в прямом смысле перемалывает людей, как рядом с тобой, разорванные снарядом, гибнут те, с кем ты еще вчера смеялся в казарме. Где-то глубоко внутри себя он понимал, что столкновение с реальным положением дел, с людьми, в которых он видит только униформу и идеал, может сильно потрепать его внутренний мир, заставит пошатнуться идеалы. Единственное, что он мог сделать, чтобы этого не произошло, — это несмотря ни на что не дать себе сломаться.
Но его ждал оглушительный провал.
Сначала ему казалось, что его тренировки до изнеможения, его упорство и непрерывная работа над собой, окупаются. Его пригласили на тестирование для поступления в Академию Космического Флота. Еще больше его воодушевил полученный высший балл за теоретическую часть. Но, болезнь, которую он превозмогал 10 лет, с которой боролся, которую, он думал, что победил, нанесла удар в самый неподходящий момент.
В разгар экзаменационного кросса у него случился приступ. Он рухнул на беговую дорожку в нескольких метрах от финиша. Он не мог в это поверить. Не верил до самого конца, даже тогда, когда, видя, как линию финиша пересекают другие экзаменуемые, полз, полз к этой линии из последних сил, раздирая руки в кровь о камни на дорожке. Он полз, пока ему позволяло его сознание.
Очнулся он уже в госпитале, со штампом «негоден по состоянию здоровья», перечеркивающим теперь его личное дело. Реальность, в которой он оставался за бортом корабля своей мечты, уплывавшим вдаль и сверкавшим на прощание огнями, ранила его даже сильнее, чем вся та боль, через которую он переступал на пути к своей цели.
Вернувшись домой, он закрылся в своей комнате и несколько дней просто лежал пластом, не отзываясь на голоса родителей, что их не на шутку тревожило. Но они понимали, что, если они войдут в дверь комнаты сына сейчас, когда он не нуждается ни в чьем сострадании и взглядах, как будто у свежевыкопанной могилы, они исчезнут из его жизни. Ему не давало покоя то, что он не смог совершить этот последний рывок и обрушиться на беговую дорожку уже после белой линии. Неужели он так и останется навсегда не героем, каким он представлял себя в своих мечтах, а маленьким мальчиком, у которого из носа идет кровь, а его самого берегут как хрустальную вазу?
А через несколько дней в его комнату постучали, спрашивая разрешения войти. Это были не родители, поэтому уже успокоившийся, пусть и не до конца оправившийся парень без колебаний открыл дверь. За ней стояли двое, — мужчина и женщина в багровой форме, какой он не видел ни у одного специального подразделения. Они представились как специальные агенты Сэнд и Стил из «Конатикс Индастриз». И рассказали ему то, во что он не мог поверить.
Оказалось, ему зачли результаты кросса, несмотря на то, что он не добежал до конца, а гриф «негоден», — это плод его собственного воображения. Он набрал самое маленькое количество баллов, но этого было достаточно, чтобы быть зачисленным в Академию. А еще записи камер со стадиона, на котором происходил зачет по кроссу показали кое-что интересное: пока он полз, ломая все барьеры страха и обиды внутри себя и борясь со своим собственным Я, гравий вокруг беговой дорожки поднимался в воздух, как будто бы подвешенный в магнитное поле, источником которого был он, Виджил Хастингс. А это могло означать только одно, — он биотик.
Виджил не мог и помыслить о том, что всего за несколько минут он из слабого тепличного растения превратился в почти уникальное создание со сверхспособностями. Он не мог поверить своему счастью, ведь агенты сказали, что у него есть выбор, — либо остаться тут, на Земле, и поступить в Академию Космического Флота, и опять сражаться, — на этот раз и с болезнями и с пробудившимися биотическими способностями. Либо он примет участие в их обучающей Программе на космической станции Гагарин, и после ее окончания все спецподразделения вооруженных сил Альянса будут драться за то, чтобы получить его в свои ряды.
И он понял, что это его шанс. Он знал, что нельзя облажаться и упустить его. В этот миг его не волновало, что скажут об этом родители, а каково будет мнение врачей, — и подавно.
Родители после разговора со агентами отнеслись к известию, что их сын уезжает учиться куда-то за пределы Земли, с пониманием, и даже с воодушевлением, что их сын наконец-то получит то, к чему он стремился всю свою жизнь, разбивая руки в кровь. Но настороженность не уходила из их глаз. Они понимали, что домой он вернется не скоро, но, все равно, старались сделать последние дни пребывания Виджила в родном доме такими, чтобы он знал, что они будут очень ждать его обратно.
На прощание отец, долго подыскивая слова для напутствия перед долгой разлукой, просто обнял Виджила и сказал еле слышно: «Возвращайся домой. Ведь Харлей так и не успели собрать до конца». И это лучшее, что мог и хотел услышать Виджил в ту минуту.
Ариана Ларкинз
Sonically we're in control
We're the diamond in your soul
Images come thick and fast
From the future, from the past
The film starts, the film ends
Nothing is said in between
Just sudden moments from someone else's story
Will it ever be the same again?
Hours filled with conversation, no attention paid
Too distracting convention, no need for friends
Will it ever be the same again?
Will it ever be the same again?
You're original, with your own path
5 вводных
1. Введение. Почему вы все оказались здесь.
Потому что вы чудовища, мутанты, отбросы. Здесь — ваш последний шанс, учебный центр. Именно здесь определяется, поддаётесь ли вы дрессировке или вас надо пристрелить, как взбесившееся животное. Вы заметили, что ваши способности усиливаются, когда вы испытываете острые эмоции? Отлично. Вы здесь, чтобы научиться вызывать в себе эти эмоции и попробовать контролировать их — хотя получится это не у многих. Что же, остальным придётся принять своё положение генетических отбросов.
2. Что значит действовать.
Причиной действия всегда являются эмоции, чувства. Если вам плевать на что-то – вы и пальцем ради этого не пошевелите. Действовать эффективно значит принять ваши эмоции, позволить им течь через вас свободно, уметь усиливать их – и через это становиться сильнее, действовать эффективнее.
3. Что значит принимать решения.
Ваши решения должны быть спонтанны и интуитивны. Самая быстрая реакция — та, о которой ты не задумываешься. Ты не думаешь, когда отшатываешься от огня перед лицом или закрываешь глаза, когда в них что-то может попасть. Ты не думаешь, когда прикрываешь голову руками, когда тебе угрожает опасность. Именно быстрые, интуитивные решения спасают нам жизнь раз за разом. Вы должны научиться подчиняться своим порывам, а не раздумывать над ними.
4. Что значит учиться.
Учиться для вас означает узнавать себя, расширять свои границы. Знаете ли вы реальную силу своего страха? Гнева? Вам придётся погрузиться в самую пучину первичных эмоций и ощущений, принять их и пропустить через себя. Только так вы поймёте, кто вы и что вы. Только так вы сможете стать сильными.
5. Слабость.
Слабость — это замереть в нерешительности перед лицом опасности. Слабость — это стоять перед врагом и просчитывать свои действия на много шагов вперёд вместо того, чтобы вложить свою силу в один-два удара и сокрушить его сразу, пока он не готов к вашей атаке. Слабость — думать, что заумные разговоры, мнимое благородство или милосердие помогут вам добиться ваших целей. Вы должны идти вперёд, к своей цели — и уничтожать всё, что встанет на вашем пути. Уничтожать без раздумий и жалости — потому что то, что вы оставили за спиной, неизбежно ударит вас в спину.
6. Опасности.
Опасно думать, что ты, кадет — избранный или «просто человек». Нет и нет — ты выбраковка генов, ты недо-человек. По своей природе ты яростнее, агрессивнее, сильнее «просто людей». Ты ближе к зверю, и должен всегда об этом помнить.
1. Введение. Почему вы все оказались здесь.
Потому что ваши способности выходят за пределы возможностей обычного человека и человечество нуждается в вас. Без полного контроля над своими возможностями вы – проявление энтропии, стремящееся к саморазрушению. С ним вы проявление новых возможностей не только для себя, но и для всего человечества. Какими бы не были изменения в вашем организме и мозге, вы остаетесь людьми.
2. Кто вы такие.
Действовать означает добиваться выбранной вами цели. Поэтому любое действие должно начинаться с осознанности. Действие для пути Контроля – это расчет последствий решений и принятие ответственности за них на себя. Не только за последствие конкретного действия, но и всю цепочку последующих событий, в том числе маловероятных и не относящихся напрямую к вам и к проблеме. Все, что случится дальше, произойдет по вашей вине. Только принявший такую ответственность имеет право не только действовать сам, но и без колебаний принуждать к этому других. Иногда нет необходимости действовать самому: можно с помощью слов, личной харизмы и логичных доводов заставить людей поступать так, как вам нужно. Помните: цель первична, способы ее достижения – выбранные вами инструменты. Действие без цели бессмысленно, цель без действия недостижима.
3. Что значит действовать.
Ключ к принятию решения – полное понимание и принятие ситуации. Понимание через тщательный анализ ситуации, причин ее возникновения и всех сопутствующих факторов. Принятие через трезвую оценку как своих собственных слабостей, так и слабостей окружающих, без самообмана. Исходя из этого – выбор оптимального результата, которого вы хотите достичь, и достижение его всеми доступными средствами. Принимая решение, очень важно обладать всей полнотой информации. Учитесь собирать ее, уметь располагать к себе людей, много общаться с ними. Важно быть внимательным к деталям, мелочам — часто они могут сказать больше, чем, казалось, бы, прямой ответ на ваш вопрос. Учитесь считывать невербальную информацию и вычислять наиболее эффективные точки людей, на которые можно при случае надавить. У каждого они свои: у одних страх, у других жадность или гордость, у третьих — стремление быть любимым или казаться хорошим.
4. Что значит принимать решения.
Наблюдать, собирать информацию, анализировать. Оттачивать навыки общения. Тренировать свою волю, искать слабости в себе и окружающих – и брать под контроль. Подвергать сомнениям мир вокруг, в том числе собственную позицию, чтобы она не имела изъянов. Постоянно задавать правильные вопросы.
5. Что значит учиться.
Наблюдать, собирать информацию, анализировать. Оттачивать навыки общения. Тренировать свою волю и умение отстоять свою точку зрения: бессмысленно иметь информацию, если вы не можете использовать её.
6. Слабость.
Страх за принятие решений и прием ответственности. Позволить своей гордости или эмоциям руководить вашими поступками. Любой поступок должен быть рациональным, а его возможные итоги — проанализированы заранее. Совершая необдуманные действия без расчета последствий, отклоняясь от осознанной цели, вы теряете управление ситуацией.
7. Опасности.
Не упивайтесь своими знаниями и властью над другими людьми. Никогда не показывайте их окружающим, если хотите, чтобы вам продолжали доверять. Не скатывайтесь в самообман и будьте осторожны в интерпретациях информации, которой владеете. Факты не лгут, но очень легко ошибиться в их трактовке, интерпретируя факты в сторону желаемого вами результата.
1. Введение. О чем мы будем разговаривать.
Мы будем разговаривать о гармонии и поиске. Важно понимать, что каждый может найти в мире что-то свое и поиск его не будет завершен до окончания жизни (а, может быть, и после него). Поиск — это лучшая возможность, которая доступна человеку, потому что поиск — это интеллектуальное движение, а движение — это, безусловно, и есть истинная жизнь.
2. В чем отличие биотиков от других людей.
Биотики обладают необходимым инструментарием, гораздо более совершенным, чем все остальные люди. Это не делает их лучше, это просто означает, что исследовать жизнь они способны так полно, как никто другой. Это как иметь дополнительные органы чувств — и познавать мир полнее, глубже, яснее. Это требует затрат — и временных, и ресурсных — но окупается той гармонией, которую в процессе поиска каждый может обрести внутри и вовне себя.
3. Почему биотики должны развивать свои способности.
Конечно, каждый человек может прожить свою жизнь так, как ему того хочется. Но будет ли эта жизнь полной? Сможет ли человек в ее конце оглянуться и увидеть что-то, что наполняет его гордостью и светом? Для того, чтобы ответить на эти вопросы, особые способности нужно развивать — потому что с каждым шагом жизнь меняется и становится все более удивительной, полной и интересной.
4. Что самое сложное?
Как в юности понять, что за дорога лежит перед тобой и стоит ли на нее ступать? Нужно просто поверить. Сначала — поверить в то, о чем говорят люди, много лет исследующие все тернии этого пути. Потом — поверить в себя и в то, что вы можете по нему идти. Поверить — это самое сложное, потому что это тот единственный шаг, который вы будете вынуждены совершить вслепую. Все дальнейшие шаги будут вашими шагами из темноты на свет — туда, где лежит ваше истинное предназначение.
5. Почему я?
Ответ на этот вопрос лежит в самом вопросе. И на самом деле он звучит как — что я могу (или смогу в дальнейшем)? И кто может то же, что и я? Ответив последовательно на эти два вопроса, вы поймете, что вы находитесь именно на том месте, на котором должны находиться — но только от вас зависит, как полно вы сумеете себя реализовать.
6. Что изменится?
Изменится все. Изменится мир вокруг — он станет глубже. Изменитесь вы — вы тоже станете глубже и, одновременно, полнее поймете самих себя. Вы откроете глубины собственных возможностей — и удивитесь тому, насколько они безграничны. Возможно, вам станет сложнее — но одновременно с рождением этой сложности вы начнете познавать истину.
7. Опасности.
Главная опасность — небрежность. Познание — это процесс, который требует включенности и самоотдачи, последовательности и настойчивости. У вас может быть мало опыта, может быть недостаточно знаний, но чем тщательнее и ответственнее вы подходите к обучению – тем успешнее оно будет.
1. Введение. Почему вы все оказались здесь.
Особые способности нельзя оставлять без развития и без контроля. Это постоянная необходимость управлять собой и нести ответственность за то, каким ты являешься и за то, что ты можешь сделать. Если ты здесь – выбор уже сделан и никакого другого быть не может. Не следовать этому выбору — значит предать самого себя и тех, кто тебе доверяет / кто в тебя поверил, тех, кого ты можешь защитить (и кто не может защитить себя сам).
2. Кто вы такие.
Люди с биотическими способностями — единственные, кто может поменять баланс сил в любой ситуации. Таким образом, это люди, которые ответственны за любую ситуацию вокруг себя. Это люди, путь которых должен быть подчинен долгу, а не личным прихотям.
3. Что значит действовать.
Действовать — значит принимать решения и следовать им. Вы не можете ничего не делать — потому что люди вокруг вас могут гораздо меньше, чем вы. Вы не можете не действовать, потому что ваша сила в любом случае будет использована, и ваша задача – сделать это самостоятельно, а не стать марионеткой в чьих-то руках.
4. Что значит принимать решения.
Принимать решения — значит оценивать ситуацию в каждый момент времени с точки зрения текущей задачи. Оценивать — это сопоставлять факты и делать выводы. Оценивать — это встраивать получаемую информацию в имеющуюся картину и не позволять случайным происшествиям эту картину разрушить. Принимать решения биотик обязан самостоятельно — потому что имеет на это право.
5. Что значит учиться.
Учиться — значит узнавать свои возможности более полно, проверять их пределы при любой возможности, всегда исходить из связки «узнал что-то новое — попробуй на практике». Ключевыми словами должны стать Самоконтроль, Сила, Навык.
6. Слабость.
Бездействие — слабость. Усталость — слабость. Особые способности позволяют человеку гораздо эффективнее управлять собственными возможностями, а потому человек с особыми способностями может гораздо больше, чем другие люди. Любую слабость биотик может и обязан обратить в свою силу.
7. Опасности.
Главная опасность — сомнение. Для того, чтобы обладать силой, необходимо твердо идти по выбранному пути и не сомневаться в нем и в себе. Могут пугать необычные физические проявления. Их стоит воспринимать как необходимый опыт и соответственно учитывать в своих программах тренировок.
Продвинутая версия биотики для турианских инструкторов: смотреть.
5 вводных
Правила по взрослой игре
Ссылка на Google Docs с правилами по взрослой игре: читать и комментировать.
Правила по медицине для кадетов
Ссылка на Google Docs с правилами по медицине для кадетов: читать и комментировать.
Правила по технике для кадетов
Ссылка на Google Docs с правилами по технике для кадетов: читать и комментировать.
Правила по медицине для взрослых
Ссылка на Google Docs с правилами по медицине для взрослых: читать и комментировать.
Ссылка на Google Docs со списком медицинских составов: читать и комментировать.
Правила по технике для взрослых
Ссылка на Google Docs с правилами по технике для взрослых: читать и комментировать.