Единственный ребенок в семье бывших колонистов, вернувшихся на Землю. До сих пор числится в списке студентов медицинского колледжа, куда подавала документы до вступления в Программу.
Джессика Картер
And not to pull your halo down
Around your neck and tug you off your cloud
But I'm more than just a little curious
How you're plannin' to go about makin' your amends
To the dead
«The Noose» by A Perfect Circle
Привет, Юи!
Это очень важное письмо и я не уверена, что успею дописать его полностью. Поэтому, я начну с самого главного, — я переезжаю. Я лечу куда-то на самый край Солнечной Системы, участвовать в суперсложной и крайне секретной Программе. Представляешь себе? Я, — и что-то секретное, тайное и правительственное. Захватывает дух, даже когда я просто набираю это сообщение. Не знаю, когда у меня появится возможность написать снова, но, как только смогу, — напишу подробнейший отчет обо всем, что со мной случится. Не теряй меня и не теряйся сама!
Фу, с основным покончено. У меня есть время до отправки — меня предупредили, что на шаттле и дальше связи и выхода в Экстранет практически не будет. Надеюсь, на этой таинственной станции «Гагарин» будет стабильный канал, но этих агентов не смогла развести на подробности даже моя мама. На самом деле, мне кажется, они ее даже напугали чем-то, во всяком случае, когда она меня провожала, у нее был Такой Взгляд! Как будто я сделала что-то плохое. И нет, мы так и не помирились.
А еще, здесь, в космопорту, такой грохот. Постоянно носятся люди, гремят далекие механизмы. Пытаюсь представить, что это может быть, — автоматизированные погрузчики? Генераторы? Взлетающие корабли? Знаешь, это очень странное ощущение. Не пройдет и часа, я сяду на челнок и отправлюсь к звездам. Большинство людей никогда и города-то своего не покидают, а я улетаю с Земли, во второй раз! Хотя совершенно не помню первого путешествия.
Папа говорил, что мы переехали, когда мне было 3 года, но у меня всегда было такое ощущение, что я родилась на Шаньси и прожила там всю жизнь. Мне иногда кажется, что я до сих пор не привыкла к цвету земного неба, хотя живу здесь почти 9 лет. Не привыкла к огромным толпам людей и плотной застройке, отсутствию защитного купола… Всего и не упомнишь. Просто бывают моменты, когда осознаешь, что чего-то не хватает. Чего-то важного, но такого ускользающего, что его легко можно потерять, если быть неосторожной.
Нет, на Шаньси было здорово. Взрослые были постоянно заняты в обустройстве колонии, папа почти безвылазно сидел на очередной стройке со своими чертежами, а мама, — в производственном цеху. Так что у нас было столько свободного времени, что девать было некуда. Я хорошо помню, что детей нашего возраста в колонии было не так и много, ведь те, кто рождались уже там, были чересчур маленькими для нашей компании.
Я вот иногда думаю, повлияло ли это на то, что мы с тобой подружились? Ну, что в нашем хаб-блоке из детей были только я, ты, да Эрика Уотсон? Думаю и понимаю — что это совершенно не важно. Еще когда мы увиделись в первый день нашего прибытия, — помнишь? Когда ты со своими родителями пришла с пирогом, и мисс Шосуро еще сказала моей маме, что хорошо, что меня взяли с собой? Вот еще тогда, в первый день, я поняла, что ты будешь мой лучшей подругой на всю жизнь. Вот.
Что-то я увлеклась. Просто Шаньси у меня всегда ассоциируется в первую очередь с тобой. Я очень хорошо помню наши детские игры и забавы, побеги на карьер и попытки разобрать омниинструмент моего папы. Как же нам влетело тогда! А помнишь, как ты, я и Эрика пошли в бассейн, и мы затолкали ее в раздевалку к мальчикам, а потом убегали от нее по всему спорткомплексу? Ну, разумеется, помнишь. Я, конечно, понимаю, что это все особенности памяти и все такое, но у меня такое чувство, что мы все время были вместе, не разлей вода. Мистер Шосуро даже дал мне ключ от вашей двери в хаб-блоке, чтобы я могла не будить их по утрам, а сразу идти в твою комнату. Золотое время.
Нет, серьезно. Мне уже, считай, 17, я могу рассуждать о таких вещах. Время, проведенное на Шаньси, было самым счастливым в моей жизни. Это было детство, в конце концов. Но тогда все было просто, все было клево. Я с удовольствием просыпалась каждый день и с нетерпением ложилась спать, чтобы поскорее проснуться. Это сейчас мне порой не хочется просыпаться вообще. А тогда, — Шаньси была моим маленьким раем. До тех пор, пока небо не загорелось.
Прости, что в очередной раз поднимаю эту тему, Юи. Просто, мне не с кем об этом говорить. А иногда нужно высказаться. Может, если в очередной раз написать об этом, меня хоть немного отпустит и я не потащу все это с собой, туда, в пустоту? Не уверена. Если тебе все так же тяжело, — прокрути вниз пару абзацев, пожалуйста. Хотя, зная тебя… ты не пропустишь ни слова, верно?
Чем больше я об этом думаю — а думаю я об этом постоянно, каждый чертов день, — тем лучше понимаю, что все произошло не внезапно. Все началось заранее, за неделю, может, или раньше? Изменившееся поведение отца, мрачные разговоры взрослых в залах при закрытых дверях, которые мы ходили подслушивать. Помнишь, мы еще тогда думали, что они узнали про сломанные мамины саженцы? Запрет на перемещение в темное время суток… А когда мы, все-таки, тайком выбрались на крышу хаба, то увидели это темное ночное небо Шаньси, на котором кто-то словно играл в крестики-нолики огромными огненными вспышками. Мы тогда не совсем понимали, что происходит. Эрика еще говорила, что слышала от своего папы, о том, что мы встретили инопланетян (но кто же этой зазнайке мог поверить?). Но страшно мне стало тогда, когда вечером пришел мистер Лендли, и принес папе пистолет. Я очень хотела прибежать к тебе и рассказать обо всем, что случилось, но мне запретили выходить из дома. Видимо, тебе тоже. А на следующий день все стало плохо.
Знаешь, насколько хорошо я помню последние дни до, настолько плохо я вспоминаю то, что случилось потом. Огонь. Огонь с неба. Куда не посмотреть — всюду был огонь. Жилые хабы, казавшиеся такими прочными и нерушимыми, ведь их строила бригада моего папы, рассыпались, как кукольные домики под ударом большего камня. Я никогда не думала, что камень может гореть. Он ведь не может, верно? Но горел, или даже не горел, а плавился, как деньрожденственнская свечка. А еще, нечем было дышать. Дым. Столько дыма, что казалось, — он заменил собой воздух. Он был везде, он оседал на одежде, волосах и лице, окрашивая их в черный. Помню, как слезились глаза, и чем больше я вытирала глаза, тем больше хотелось плакать. Я наверно оглохла тогда или что-то в этом роде, потому что помню, как вокруг была тишина, высокая, со звоном натянутой струны. А я стояла неподвижно и смотрела на выход из нашей гостиной, за которой теперь кончался хаб. И вместо двери там теперь было пламя.
Я не помню, зачем я тогда выбралась из остатков квартиры. Наверное, я искала тебя… а нашла Эрику. Не забуду этого зрелища. На ней было то самое модное лазурное платье из метрополии, которым она так гордилась. Именно по этому платью я ее узнала. По его остаткам. Она лежала неподвижно, замершая и изломанная, а ее лицо и грудь были присыпаны как будто черными углями из походного костра. Я не знаю, почему я тогда не испугалась. Я просто стояла, как заколдованная, смотрела на нее, и чего-то ждала. Что она встанет, отряхнется и опять спросит что-то вроде: «Эй, Сэмми, неужели ты можешь ходить одна, без своей подружки?». Но она не спросила. И не встала.
Кажется, меня так и нашел кто-то из солдат мистера Лендли, — стоящую посреди горящего хаба. Ну или, во всяком случае, того что от него осталось. Меня, как и других, отвели в подвал спорткомплекса, где до нас не добирался огонь, только раскатистое эхо и дрожание земли над головой. Я очень испугалась, когда не нашла в том убежище ни тебя, ни папы. Но там хотя бы была моя мама, а мисс Уотсон сидела в подвале одна и почти все время, что я там была, — плакала.
Я очень корю себя за то, что случилось, Юи. Да, я была совсем маленькой, но я могла бы сделать хоть что-то, когда нашла Эрику. Я даже не попыталась ей помочь. Я стояла и смотрела, надеясь на чудо. Но чудеса не случаются. Возможно, если бы я попыталась хотя бы позвать на помощь, то тот солдат нашел бы нас раньше и, может быть, у Эрики был бы шанс, но… И каждый раз, когда я видела плачущую мисс Уотсон, мне хотелось провалиться под землю. Исчезнуть.
Дальше мне постоянно было страшно. Я больше не видела огня, но знала, что он есть. Довольно скоро стало почти нечего есть и пить. Помню, как облизывала камни из облицовки бывшего бассейна, чтобы хоть немного унять чувство жажды. Мама старалась делиться со мной всем, фактически отдавая свою пайку. Многие солдаты, которые спускались к нам на отдых, делали тоже самое, но все равно постоянно хотелось есть.
А еще однажды я увидела их. Тогда никто не знал, кто на нас напал, и все считали их теми самыми предтечами, протеанцами, которые и построили ретрансляторы. В черной броне с полупрозрачными шлемами. Из аптеки, в которую я забралась в тайне от мамы, чтобы найти для мистера Роджерса лекарства от сердца, можно было рассмотреть их лица, никак не похожие на лицо человека. Это сейчас все новостные ленты из Экстранета пестрят изображениями турианцев, азари и других, а тогда, для маленькой меня, эти полуптицы, медленно идущие на фоне уже две недели как горящего города, казались кошмаром, который выбрался из моей головы, чтобы меня сожрать. Это было похоже на страшную сказку, особенно, когда один из них сделал размашистый жест рукой, и, словно по злому волшебству, металлическая дверь в соседний магазин, в который они направились, согнулась пополам и вылетела из проема.
Прости, я обещала пару абзацев, но руки сами набирают текст, и будут набирать его до бесконечности. Не с мамой же об этом говорить? Она всегда страшно ругается, когда я завожу разговор о тех днях. Да и о тебе мы не разговариваем, потому что с Шаньси ты ассоциируешься не только у меня. Она, наверное, очень злится, что мы с тобой переписываемся до сих пор. Она, видимо, хотела бы, чтобы я тоже постаралась забыть, «оставить в прошлом». Но я не могу, как она, отгородиться и сделать вид, что ничего не было. Все было. Я могу понять маму, но не могу так поступить. Это будет, я даже не знаю… предательством? Может быть, ты напишешь письмо и моей маме тоже? Она, помню, всегда умилялась, когда ты называла ее «Аманта-сама». Может быть, ей тоже стоит напомнить?
Я не особо хорошо помню, как закончилась война. У меня вообще такое чувство, что большую ее часть я просто провалялась в голодном обмороке. Очнулась — по настоящему очнулась — я только на борту транспортного корабля, который увозил нас с Шаньси. Нас окружили заботой и уходом, и в госпитале я так отъедалась, что даже набрала лишние килограммы, которые потом пришлось буквально вымарывать из себя.
Мы вернулись, — ну как, вернулись, ведь для меня это было не возвратом, а переездом, — к родителям мамы, в Ванкувер. Меня долго гоняли по врачам и всяким там психологам, к нам даже несколько раз приходили журналисты, чтобы взять интервью у «жертв инопланетной агрессии». Мне всегда хотелось с ними поговорить, рассказать, что же там было на самом деле, но мама и бабушка Кэтти всегда были против и массу репортеров буквально заворачивали на нашем пороге, а особо настойчивому бабушка один раз вылила на голову свежевыжатый томатный сок.
Очень странно было следить за новостями в то время. Узнавать что тот ужас, который мы пережили, оказался по меркам турианцев «локальным конфликтом». Как с течением дней из кровожадных монстров они превратились в «высокоразвитую цивилизацию», наших «соседей по галактике». Мама говорила, что это мерзко, а мне казалось просто странным. Ненавижу ли я их за то, что случилось? Знаешь, наверное, нет. Я их просто боюсь. Я не понимаю и не могу их понять. Я порой свою маму-то не понимаю, а как можно представить ход мыслей совершенно другого вида? А это значит, что они способны на все. Я это видела. И это страшно.
Я редко пишу про папу, но, знаешь, иногда мне становится не по себе от того, как мало я про него помню. Помню, что у него была удивительная улыбка, большие, мозолистые руки и такой заразительный смех! Я писала тебе, что он погиб не от перестрелки или бомбардировки? Он и его рабочие пытались предотвратить утечку газа в город, который мог взорваться от случайного снаряда. И предотвратили, от чего взрыв произошел на их участке газопровода. У нас даже медаль дома есть от руководства Шаньси. «Джону Картеру за спасение города». Я знаю, такие награды вручались военным, но мой папа солдатом не был. Он просто учил меня поступать правильно — и сам так поступал.
Сейчас я могу очень спокойно об этом писать, наверное, потому что прошло много времени, и папа стал для меня фигурой очень далекой, но важной. С которой можно брать пример, но которую никогда не узнаешь близко. Как супергерой, вроде Бласто. Но так было не всегда. По началу было очень тяжело, я имею ввиду, после переезда. Какое-то время все казалось новым и странным, не только небо и города, но и люди. Незнакомые, слишком быстрые, не дающие расслабиться. Единственное, что было клевым, это животные! На Шаньси я вот видела только твою кошку (как там, кстати Некохими? не болеет больше?), а на Земле их было много, и ты мог завести любого. Вот, у дедушки Сайона был фокстерьер Цезарь, например. А вот во всем остальном… Я не совсем знала, как реагировать на людей, и они не знали, как реагировать на меня. Я как раз пошла в школу, и поняла, что сверстники ко мне относились достаточно странно. У меня возникало чувство, что они боятся меня разбить. Учителя были или слишком мягкие или чересчур требовательные. Сейчас с этим проще, но тогда «я с Шаньси» заставляло людей таращиться на тебя, словно на новую серию второго перезапуска Звездных Войн — с непониманием и чуть ли не ужасом. Сначала это даже забавляло, но вскоре эта невидимая стенка начала очень раздражать и мешать. Мама всегда была преувеличенно веселая, словно пыталась за улыбкой скрыть, что ей больно. А по ночам снились Шаньси и папа.
Ты очень вовремя написала, Юи. И, хотя я понимаю, что это просто совпадение, но для меня десятилетней это был очень тяжелой период и твое письмо придало мне сил. Ты не представляешь, как я обрадовалась! Твой папа — настоящий провидец, раз сумел перевезти вас в Ниптон всего за 4 часа до того, как началось. Жаль, конечно, что ты с родителями осталась на Шаньси, но если бы выбор был за мной, то я, наверное, тоже бы никуда не уезжала. Ведь Шаньси — наш дом. Кстати, передавай привет своим родителям, скажи, что у меня все хорошо, а то мисс Шосуро будет сильно волноваться! Слушай, ведь это получается, что мы с тобой переписываемся уже 7 лет? Вот это срок!
Что-то меня опять уносит в сторону. Так вот, твои письма всегда очень помогали. Знать, что где-то на другом конце галактики есть человек, которому не все равно, что с тобой будет и который понимает тебя с полуслова — это офигительно. Именно это позволило мне сломать ту стенку, которая чуть не заперла меня где-то вдали от людей вместе с моими кошмарами. И когда я писала про сложный период — вот именно тогда начались «эти странные штуки». Да, точно, я не писала об этом в первом письме, но как раз лет в десять начались головные боли и «эти странные штуки». Жаль что на Шаньси нельзя передать ничего, кроме текста, а то я бы тебе скинула видео, которое писала в прошлом году. И нет, это отвечая на вопрос, который ты задавала в письме, это не магия и техника «ки» какого-нибудь. Это просто… происходит. Я бы хотела сказать «само» — но это не совсем так.
Знаешь, я бы сказала, что «эти странные штуки» происходят тогда, когда я перестаю их удерживать на месте. Ну, как будто в моей вытянутой руке стакан, полный воды, и если я излишне ослаблю руку, перестану себя заставлять держать ее прямо, то вода расплескается. Вспышка головной боли — и бам — окно в комнате треснуло.
И именно из-за «этих странных штук» меня и забирают в Программу, кстати. Но прежде этого, из-за них страшно ругалась мама. Нет, мы часто с ней ругались, особенно в последний год, просто с этого все покатилось. Она считала это странным, просила, а потом приказывала прекратить, но как я могу это сделать? Штуки просто происходят, и все, что я могу сделать — попытаться не отпускать их. А это сложно делать, когда она кричит. Я пугалась, ослабляла контроль и штука случалась. А маму это злило еще больше. И так по кругу.
А еще мама очень не одобрила, когда я подала документы в медицинской колледж. Она спокойно относилась к тому, что я иногда задерживалась с друзьями допоздна, или к тому что я завела Налию (я, кстати, купила ей такой же ошейник, как ты описывала у Некохими), но вот это решение она приняла в штыки. Она была против, и если бы не помощь дедушки, то вряд ли бы у меня получилось поступить.
Мы с ней сильно ругались. Знаешь, она иногда говорит такие вещи… Она даже один раз сказала, что я хочу стать врачом, потому что хочу стать героем, и бросить ее, как папа. Я понимаю, что ей до сих пор больно. Но такое чувство, что она иногда хочет сделать больно мне, намеренно. Не разделить боль общими воспоминаниями, а так, выплеснуть на другого, когда стакан почти заполнился. Но я очень обижена на нее за эти слова. Я пыталась ей объяснить, но она как будто не слушала. Я пыталась объяснить, что я больше не хочу стоять испуганной и беспомощной, когда кому-то плохо. Я хочу, чтобы у меня была возможность помочь. Чтобы я знала, что нужно сделать. А герой… какой из меня герой, если я так до сих пор и не рискнула прыгнуть с 5-метровой вышки в бассейне?
Мне жаль, конечно, что я не доучусь до конца. Но эти два агента, одетые в багровое, которые появились вчера вечером в нашем доме — Сэнд и Стилл, забавные фамилии, правда? — все мне объяснили. Особенно хорошо объяснила женщина, «специальный агент Стилл из корпорации «Конатикс Индастриз». У нее такая же очаровательная улыбка, как у твоей мамы. А сложные вещи она объясняет лучше, чем доктор Химена, наш преподаватель, лучший в Ванкуверском медицинском колледже. В общем, «эти странные штуки» — это дар, некая «биотика», способность, которую можно и нужно развивать. Если ничего не делать, то однажды рука устанет, и я не просто разолью воду, а разобью стакан и осколками может кого-нибудь поранить. Меня научат правильно его держать, и когда нужно прикрывать горлышко стакана другой рукой. А воду из стакана можно не просто проливать, ей можно напоить того, кого мучает жажда. Я знаю, что такое жажда, Юи.
Так что, я думаю, ты понимаешь, почему я лечу с ними. Как бы я ни хотела стать врачом, но врачей в Альянсе наберется миллион. А такой дар, как у меня — он очень редкий. И если я все поняла правильно, то, если я смогу управлять своим «стаканом с водой», я никогда не останусь беспомощна. Никогда.
И вот уже сейчас, в терминале, я, кажется, понимаю, почему мама смотрела на меня сегодня именно так. Я, кажется, писала тебе, что после войны мы часто смотрели новости? Так вот, до вчерашнего дня я ни разу не слышала, чтобы биотика была у человека. Только у них — азари, саларианцев, кроганов… Турианцев. Может, мама видит теперь во мне частичку того, что забрало папу? Не знаю. И не уверенна, что хочу знать.
Так, хватит о грустном. Объявляют посадку. Агент Сэнд, чем то похожий на птицу, высокий и тонкий, уже машет мне рукой. Пиши мне, Юи. Напиши мне про Шаньси. Какая она сейчас? Взошли ли саженцы, которые мы пересадили еще тогда? Отремонтировали ли спорткомплекс? Как там мистер Роджерс? Расскажи про Некохими. Рассказывай про все. Я очень скучаю, и быть может, когда я пройду Программу, я смогу уже решать, куда мне отправиться — и я вернусь. Домой.
Жду письма (и сама напишу при первой возможности!), твоя Сэмми.
Правила по медицине для кадетов
Ссылка на Google Docs с правилами по медицине для кадетов: читать и комментировать.