Город с юго-запада открывался в кедровый лес, где-то там дальше, петляя меж холмов, покрытых сожженными садами и лесами, дорога шла на Ципорри, по ней мы отступили в этот город, который станет местом нашей победы или поражения.
Мы перестроили здание бывшей налоговой управы, достав из подвала совершенно одичавшего римского наемника, уверявшего, что он римский чиновник и всю его семью вырезали во время погрома. К счастью его опознала одна из местных жительниц, как солдата, насильника и мародера.

Мне поручили нести дежурство на КПП “Кедровые ворота”. Ворота - это громко сказано. До войны дорога в город не охранялась и там не было укреплений. Теперь мы поставили бетонные кубы, ближайшие дома стали казармами. Все подходы к городу со стороны Ципори мы заминировали, противоположная сторона города осталась в руках Галилейских бандитов.

За день у меня перед глазами проходят многие сотни людей, после такой вахты я готов лечь хоть в могилу, лишь бы там было тихо. Но, находясь на службе, я не имею права отключиться от происходящего. Не могу допустить, чтобы кто-нибудь заплатил за мою слабость собственной жизнью. Я действительно не пустил дальше блокпоста двух лазутчиков и от каждого получил по ножевому ранению. Но самое страшное не это.

Вот мужчина с седой клочковатой щетиной на лице, старше моего отца. По светлой одежде можно сказать, что до войны он был состоятельным человеком. Сегодня было много беженцев, и он отстоял длинную очередь. Под мышками его рубашка пропиталась потом.
Я знаю, от чего бывает такая щетина. Она от того, что человек брил лицо на римский манер, а когда мы скинули захватчиков, начал отращивать бороду. Но после долгих лет бритья и дорогих эпиляций волосы на лице растут кое-как. Он ждет мановения моего пальца, привычного жеста, которым я вызываю из толпы следующего для допроса. И он покорно семенит по пыли, начиная бегло объяснять, что ему надо забрать в Йодфате свою семью и уехать, уехать в Акко.

Большинство проходящих через блокпост не хотят никого убивать. Они хотят попасть из точки алеф в точку бет, а попадут они туда или нет, зависит от меня. Солидные отцы семейств за рулем своих автомобилей заискивающе смотрят мне в глаза. И в какой-то момент я начинаю верить в это, в собственное могущество, которое отражалось в их глазах. Вскоре это сделалось главным переживанием дня, самым острым и сильным. И тут я испугался. Испугался, что становлюсь похожим на отца, которому тоже нравилась власть над семьей и учениками. Я, всю жизнь проживший в квартале прушим в Иерусалиме, когда-то строго соблюдавший всё, что от меня требовали, впервые в жизни взмолился Богу о том, чтобы Он не дал мне стать монстром. Взмолился о спасении собственной души.