Была княжна Вышеслава умна красива да удачлива. И на пиру и в бою и на празднике - всюду первая. Да не складывалась у нее жизнь личная, не лежала ни к кому душа, а матушка неволить не хотела. Да и как такую приневолишь...
И вот, недавно сны стали Вышеславе сниться, от которых поутру сердце в сладкой тоске заходилось. То один сон снится, то другой...
Пошла Вышеслава к гадалке батюшкиной, Любаве, и все ей о тех снах обсказала. И ответила ей Любава, что видно судьба ее в дверь стучится, где-то рядом суженый ее бродит. А вот как найти его - не обсказала. Только добавила, что гаданье нужно сложное, если отважится Вышеслава на него.
А еще сказала что может один из снов ложный, для смущения посланный. А может оба правда, без гаданья не понять.
И ушла княжна думу думать.
Приснилось ей, будто стоит она на берегу озера серебряного, а сама — белее снега, легче пуха, в платье из лебединых перьев. То ли дева, то ли птица. А над водой — туман, и в нём силуэт: мужчина незнакомый, но сердце ёмко шепчет, что знает его сто зим и сто вёсен.
Идёт он по воде, а за спиной у него тень тяжёлая, будто камень на сердце. Глаза — как угли в пепле: горят, да не светят. Узнала она в нём того, кто кольцо её нёс, да сам того не ведал.
«Чем тебе помочь, добрый молодец?» — спросила она, и голос её растворился в ветре, будто шёпот тростника.
А он лишь голову склонил:
«Разве можно помочь тому, кто сам дорогу потерял?»
Тогда распахнула она крылья — и вдруг небо полилось сквозь перья, а в ладонях её засияло то самое кольцо, что искала. Не надела его, а опустила в воду перед ним. И вот чудо: отражение его в озере вдруг ожило — ясным стало, светлым. А он поднял глаза — и впервые улыбнулся.
Проснулась девица с мокрыми ресницами, а на пальце — лёгкий след, будто от кольца, которого нет.
Приснилось ей, будто стоит она на краю церковного помоста, где доски под ногами стерты молитвами. А перед ней — алтарь, но не Господень, а её собственный: разложены на нём не чаши с вином, а обломки того самого кольца. И знает она — пока не соберёт, не будет покоя.
Вдруг слышит за спиной шаги. Оборачивается — а там священник в рваной рясе, с лицом, иссечённым чужими грехами, будто ножом. Глаза — как уголья в пепле: светятся, но не греют.
«Отче, — шепчет она, — что тебе нужно в моём сне?»
А он роняет:
«Ты позвала. Или мне только почудилось?»
Тогда поднимает она руку — и обломки кольца вдруг вспыхивают, как угли в кадиле. Священник зажмуривается, а когда открывает глаза — перед ним уже не княжна, а Лебедь в короне из инея, и крылья её — как хоругви над войском.
«Пойдём, — говорит она. — Я покажу, где твоя вера не сгорела, а просто спряталась, как жар под золой».
Проснулась княжна с ожерельем из капель на шее — то ли от слёз, то ли от росы.
С тех пор как приехал Рейнберн в стольный город Киев стали ему сны срамные сниться, смутительные. То один, то другой, от ночи к ночи. Уж не молод он был и не должно бы просыпаться ему на скрученных простынях, да больно сладкие те сны, и сердце после них так сладко ноет.
Заметил он, что и днем начал на девиц с интересом смотреть, в лица вглядываться.
А вдруг да узнает Лебедь бедую из сна своего?
А может это искушение его, богом посланное, чтобы доказать крепость веры? Поговорить бы с кем о том, да уехал по делам брат Иоанн, а нету больше равных ему в Киеве.
А может вспомнить про смирение да поговорить о снах своих с монахинями простыми?
Приснилось ему, будто тонет он в черной воде — не в реке, не в озере, а в чем-то бездонном, что тянет вниз, как грехи неотмоленные. Руки цепенеют, дыхание рвётся, а над головой — лишь мутный отсвет, будто луна сквозь толщу льда.
И вдруг — белизна.
Прорезает тьму, как нож сквозь полотно. То ли птица, то ли ангел: крылья широкие, глаза — две синие звезды. Протягивает к нему руки — и он понимает, что это та самая дева, что в его снах мелькала меж берёз, что в его мыслях шепталась с ветром.
«Держись за меня», — говорит она без голоса, но слова входят прямо в сердце.
Обвивает его шею лентой из собственных перьев, и вот уже не тянет вниз. Вместо воды вокруг — отражения: то ли его жизнь, то ли сто жизней до неё. А она смотрит — и в её взгляде нет жалости, только сила, будто она знает, что он выстоит.
Проснулся он с солью на губах (то ли от слёз, то ли от озёрной воды) и с ощущением, будто на плечах — лёгкий след крыльев.
Приснилось ему, будто он идёт по лесной тропинке, а вокруг – тишина, нарушаемая только пением птиц. Вдруг между деревьями мелькает белое платье, и перед ним появляется она – княжна, с волосами, сплетёнными в косу, как лучи утреннего солнца.
«Ты заблудился, отче?» – спрашивает она, и в её голосе звучит лёгкая насмешка, но без зла.
Он улыбается в ответ:
«Нет. Я просто искал место, где небо ближе к земле».
Тогда она протягивает ему зеркальце в серебряной оправе.
«Посмотри. Вот оно – твоё небо».
Он смотрит – а там не его отражение, а её глаза, синие, как васильки в поле. И вдруг понимает, что искал не Бога – а ту, что напоминает ему о Нём.
Проснулся он с лёгким сердцем и улыбкой, будто услышал самый прекрасный стих из Псалтыри.