Паспортная фамилия, по которой вас все знают в Энске
Паспортное имя, по которому вас все знают в Энске
Паспортное отчество, по которому вас знают в Энске
Ваш возраст, согласно паспорту и на который вас, в основном, воспринимают окружающие
Фронтовик с первого дня войны. Подполковник КГБ из Москвы. Служит в аппарате 2-го Главного управления КГБ. Недавно был связан с раскрытием агентурной сети врага среди работников культуры и писателей.
Это то, что знают про вас многие в городке. Не пишите, пожалуйста, здесь ваши тайны и секреты, иначе про них сможет узнать любой игрок!
11-12 лет назад КГБ и МВД в Москве взялись за одно и то же дело в двух концов.
КГБ расследовали дело контрабандистов западной литературы, с подозрением на шпионскую деятельность, МВД - незаконный сбыт зарубежных товаров. В конце концов и МВД и КГБ вышли на главаря банды.
В той истории, 11 лет назад, в банду был внедрен ваш человек, которого так же взяли вместе со всей бандой и которого пришлось потом отдельно вызволять.
Операции КГБ помешал Рысин, который быстро провел ликвидацию всей шайки. Его тогда вызвали в КГБ и отчитали, как мальчишку, дескать помешал довести до конца расследование по делу государственной безопасности. Было долгое, неприятное служебное разбирательство, в результате которого Рысина понизили до капитана и отправили в Энск.
Расследование истории годовой давности с покраской трубы вел начальник энского КГБ, тов. Бобрецов. Весь завод тогда поставили на уши, и очень быстро вышли на одного из исполнителей, товарища Шохера (впрочем, на заводе его почти все знали, кроме отдела кадров, начальства и бухгалтерии, знали как Ваньку Шохерева). Тот поленился сразу постирать одежку, так что следы краски на ней выдали его с головой.
Товарищ Бобрецов-старший, хоть и считается довольно добрым (для кгбшника), но тут взялся за дело всерьез. Ваньку-Исаака допросил с пристрастием, выбил у него имена всех заговорщиков, и уже утром, не успели они продрать глаза и выйти на смену, как к каждому постучало по паре суровых ребят с приказом при сопротивлении стрелять на поражение. Дальше были следствие с последствиями. А вот они, последствия, для каждого оказались свои:
Толмачёва, начальник участка, быстро увезли в Москву. Больше он в Энске не появлялся (и все понимают, что, хотя на дворе и не 30-е годы, но за организацию такого если не расстрел, то много лет точно обеспечены).
Касаткина, Шохерева и Шумова - после психиатрического освидетельствования приезжими специалистами направили в Москву, на лечение.
Бобрецов-младший - написал явку с повинной, в которой раскаивался в совершенном, признавался в том, что поддался тлетворному влиянию и торжественно обещал “никогда-больше”. После этого его исключили из партии, сняли с должности начальника смены, лишили премии (как, впрочем, и всех остальных заводчан), но тем дело и кончилось.
Логинову тогда также допросили, но довольно быстро отпустили, признав невиновной, так как она просто выполняла указание инженера на выдачу краски, не зная на что та пойдет.
Но в 68-м диссиденты наши отчебучили. Ну, то есть как, сначала отчебучил Бровеносец - повел танки на Прагу. Якобы, по просьбе дружественного народа Чехословакии. Утром 25 августа заводчане прямо на заводской трубе вместо привычной надписи “Слава КПСС” увидели “Нет вторжению!” Оказалось, и инженеры, и работяги, и целый начальник участка в сговоре оказались. Начальника участка тогда арестовали, с тех пор в Энске его никто не видел. Инженеров и “маляров” в психушку упекли, а тех, кто покрывал все это или так, мирно за перекрашиванием трубы в ту ночную смену наблюдал, премий лишили.
После этой истории зачинщика, начальинка участка Толмачева, быстро раскололи, как пособника западной агентуры, а еще троих, Касаткина, Шохирева и Шумова, привезли в Москву на психиатрическое дообследование. Вел его светило мировой науки и, как стало скоро понятно Мэлсу, по совместительству шпиона израильской разведки профессор Черниговский. Он признал всех троих здоровыми, “насколько это вообще возможно в наше нездоровое время” (последняя часть, конечно, не пошла в документы, но произносилось профессором устно).
Все трое снова перешли в КГБ, но уже в столичное управление. Дело теперь вел подполковник Черняховский. Подполковник не любил копаться, дело было ясное, и вскоре было закрыто.
Шохера, как агента израильской разведки, отправили вслед за Толмачевым по этапу. Касаткина и Шумова послали на повторное психиатрическое освидетельствование, но уже в другую клинику. Там им поставили нужные диагнозы и отправили на “лечение”. Дмитрий Касаткин так там и остался, Шумов же, пройдя очередные тесты и проверки, спустя полгода подписал все бумаги, которые ему дали, получил освобождение из “больницы” и вернулся на родной завод
Черняховский, когда стало понятно, что Черниговский провел освидетельствование троих диссидентов не так, как надо партии и стране, вызвал в октябре 1968-го (11 месяцев назад) профессора “на разговор”, и объяснил ему, что, хотя явно ему пока ничего не предъявляют, но его работа на зарубежную (в первую очередь, израильскую) агентуру уже совершенно понятна органам.
Возбуждать дело Черняховский поостергеся, поскольку в наше “травоядное” время преследование такого светила науки могло задеть и тех, кто это преследование будет проводить, поэтому для прекращения антисоветской деятельности Черниговского пришлось прибегнуть к другим методам. Через пару недель после того разговора профессор скоропостижно скончался. В свидетельстве о смерти было написано “инфаркт”, и только Черняховский и непосредственный исполнитель знали, какой яд и как был тому введен (придумай сам, что там было. В качестве побочного эффекта у трупа могут быть заметны предсмертные судороги).
С началом войны Сидорова из колонии направили в штрафбат, дав возможность “искупить кровью” кражу пайков . Там, на фронте, он и познакомился с товарищем Черняховским. Тот, в отличие от многих других, относился к штрафникам как к людям и, если человек не трусил, шел вперед и не бежал от пули, то относился к таким с уважением, готов был поддержать и помочь.
Однако так случилось, что помощь понадобилась не Сидорову, а самому товарищу Черняховскому. Весной 42-го подразделения, в которых служили Сидоров и Черняховский, попали в окружение. Штрафники и свободные сражались плечом к плечу. Всех офицеров уже убили, и командование на оставшейся полусотней бойцов взял на себя старшина Черняховский. Он смог организовать бой так, что два десятка бойцов смогли прорваться. Они - смогли, а вот Черняховский упал, когда уже рядом был спасительный лес, а немецкие цепи остались позади. Сидоров, который бежал сзади, заметил это, остановился и оттащил товарища старшину в ближайший ельник. Там они подождали, пока наступающие немцы пробегут мимо. Рана старшины была не опасна, но тот потерял много крови. Сидоров перевязал товарища, как смог, а дальше они несколько недель лесами пробирались к своим.
После того случая с Сидорова сняли судимость, а Черняховский прямо сказал, что он теперь навек должник вчерашнего зека, и тот может рассчитывать на любую помощь, кроме, конечно, вреда Советской власти. Время от времени они переписывались. Черняховский знает, что в Энске Сидоров работает разнорабочим на заводе, что злоупотребляет спиртным и, хотя потом в этом раскаивается, но бросить не может.
Семьи города Энска и их состав
/дисклеймер: мастера считают допустимым анохронизмом то, что в большинстве семей Энска у мужа и жены разные фамилии. Просим не акцентировать на этом внимание внутри игры/
Когда Сара Хейфец работала в госпитале в 1943 г, у неё был фронтовой роман с молодым красавцем, товарищем Черняховским, “милым Мэлсом”. Потом он вылечился и ушел обратно на фронт, но обещал ее обязательно разыскать после войны, если будет жив. Черняховский с теплотой вспоминает медсестру Сару Хейфец, которую так и не смог найти после войны, хотя до сих пор, тайно даже от себя, мечтает снова ее встретить.
А в начале этого лета Кукушкина, уже начальник Первого отдела в филиале НИИ, подняла как-то на городском партсобрании вопрос о том, достоин ли состоять в партии в наш век научного коммунизма человек, продолжающий соблюдать все эти устаревшие религиозные обряды. “Ведь такой, случись выбирать, предаст и партию и родину!” - распиналась тов. Кукушкина с кафедры. Палец ее неумолимо указывал прямо на завотделом горкома по здравоохранению, товарища Мирную. “Да все знают, что у нее вся комната в иконах!”
Тов. Мирная возразила, что хранит иконы не как объекты культа, а как культурное наследие. Споры разгорелись нешуточные. Мирную в городе очень любили, но и обвинение было выдвинуто серьезное. В конечном итоге все-таки собрание все-таки пришло к решению оставить товарища Мирную в партии, но при этом подучить научный коммунизм и сдать его товарищу Потапову, первому секретарю горкома.
Импортные приличные костюмы можно добыть через Василия Потапова, который почтальон или через завскладом, Логинову
Когда лежал товарищ Черняховский в госпитале в войну, все тамошние врачи на какой-то момент собрались на консилиум и вынесли ему приговор: ампутировать ногу, левую. Спасти нельзя.
Впрочем, нет, не все. Нашелся один, профессор Кольцов со странным именем Генрих. Впрочем, имя именем, а только тот профессор весь консилиум тогда отодвинул и так прооперировал Мэлса, что на выписке тот яблочко отчебучел.
Мэлс добро помнил. И, когда отголоском дела врачей в послевоенные взяли было товарища Кольцова и его отца, взял он их под личный контроль. Погонял и так и эдак (добро добром, но и шпионы Запада не лыком шиты, могут всякое провернуть). Впрочем, это оказался не тот случай, и вывод дотошного товарища Черняховского был однозначен: не виновны, отпустить. Генрих пытался благодарить, но Мэлс махнул рукой, мол за что, и попросил только не говорить никому о том, что он что-то там сделал.
Товарищ Черняховский, когда собирался на текущее задание, по старой (и очень полезной) привычке изучил об Энске все, что можно и даже то,чего нельзя. Глаз зацепился за знакомую фамилию, и, чуть покопавшись, Мэлс понял, что там работает дочка того самого волшебника, спасшего когда-то Мэлса от вечной хромоты.