Кадет, которая явно не была любимцем в своей семье. Особенно в последние несколько лет, когда у ее приемных родителей появилась родная дочь.
Брианна Маккензи
Can you hear the silence?
Can you see the dark?
Can you fix the broken?
Can you feel... can you feel my heart?
«Can You Feel My Heart» by Bring Me The Horizon
В этом мире нет равенства. Нет и никогда не было. Кто-то всегда оказывается на лучшей половине жизни. А кто-то — на худшей.
Я родилась 18 апреля 2151 года в Детройте. Город, бывший в середине двадцатого века столицей мировой тяжелой промышленности, в середине двадцать второго завершил круг разложения, пережив все градации падения, на которое только способны люди. Начиная от восстаний в гетто и пиршества преступности на руинах бывших фабрик, заканчивая безжалостной безработицей и полным упадком всех социальный сфер, город стал настоящим призраком. Не один и не два раза провозглашались попытки возрождения города-мечты из руин, и раз за разом все надежды обращались в прах.
Лишь к началу двадцать второго века наметился сравнительный подъем жизни в окрестностях города-призрака, когда принудительное финансирование социальной сферы и принудительный же разгон органов местного самоуправления позволил вернуть город в руки государства, а затем — передать частным мегакорпорациям нового времени. Но возвращения к жизни в прямом смысле этого слова не произошло. Вместо этого, на костях старого города был поставлен фундамент шпилей нового. И теперь они возвышаются, как белоснежные колонны над могилой. Развороченной, гнилой, трухлявой могилой, над которой у подножия новых высоток смогом вьется призрак города, озаряемый неоновыми огнями и пульсирующий битом музыки, в которой через слово звучит лозунг: «Detroit vs. All».
Именно здесь, в трущобах Нижнего Детройта, мне было суждено появиться на свет. Я никогда не знала, как прошли первые три месяца моей жизни — жизни до приюта. К моему сожалению, потому что жизнь в приюте, пусть и финансируемом одной из владеющих ныне Детройтом корпораций, в любом случае хуже жизни со своей семьей в своем доме.
Нет, приютская жизнь не настолько плоха. После того, как корпорациям Детройта были обещаны налоговые поощрения за вложение в социальную сферу, началось негласное соревнование щедрости. Поэтому, ни один из приютских детей не мог, даже если и хотел бы, пожаловаться на недостаток еды, одежды или вещей. Деньги протекали через приют и большая их часть оседала внутри, обеспечивая детей присмотром врачей, начальным образованием и специализацией. Существовали даже программы адаптации детей к будущей взрослой жизни, чтобы на выходе из стен приюта мы не были беспомощными тепличными цветами, которые не могут даже поменять батарею в своем коммуникаторе.
Но ничто из этого никак не могло компенсировать отсутствие семьи, которой ни у кого из нас не было. Настоящей семьи, а не биологических родителей. Я никогда не знала своих. И жалею об этом: наверняка они были достойными людьми. Воспитатели не могли сойти за семью даже с большим приближением, поэтому мы искали контакт друг с другом. Искали, как умели, что иногда провоцировало драки или долгие обиды. В мире, где никто не знает правильной жизни, не может родиться адекватных отношений, нам просто не с кого было брать пример. Поэтому, любая возникающая тут дружба была настоящим праздником, чудом. Таким чудом стала наша дружба с Викторией Норман.
Вика, как и я, не знала ничего о своих родителях, и потому нам было проще других находить общий язык: весь мир для нас был как чистая белая приютская стена, на которой можно было написать все, что угодно. Правда, Вика была уверена, что ее родители просто бродяги из Нижнего Детроита и бросили ее умирать. Я всегда была уверена, что люди не способны на такое — только не наши родители. Иногда мы смотрели из окна на шпили верхнего города и мечтали, как однажды окажемся там и построим свое настоящее дело. А потом будем проноситься мимо приютских окон на своей машине и махать в окно другим приютским детям.
Какими бы наивными ни были эти мечты, им в любом случае не суждено было сбыться: когда мне исполнилось пять лет, меня удочерили.
Поначалу это выглядело, как прекрасный сон, сказка, в которую я внезапно попала прямиком из приютской комнаты. У моих новых родителей — Джеймса и Кристины Маккензи — был дом в Верхнем Городе: настоящий, собственный дом, с отдельной детской, кухней и огромной гостиной. Папа — называть которого так я привыкала почти два месяца — работал проектировщиком в «Скайклад Машинери Системс», что было очень важно и очень престижно. А мама, с которой мне было чуть проще, проводила дни в домашнем быту и, как она это называла, «саморазвитии». Саморазвитие заключалось в просмотре фитнесс-каналов Экстранета и бесконечных трехнедельных курсах «открой в себе талант к ...», но в тот момент это было последним, что меня волновало. Я был счастлива, впервые, по-настоящему, счастлива.
Приемные родители были немолоды и, как я потом уже узнала, не могли завести собственного ребенка. Кристина чувствовала себя виноватой перед Джеймсом за это, но проявлялось это только в редких стычках на грани повышения голоса, когда неловкая шутка перерастала в едкий комментарий. В остальное же время Кристина старалась быть примерной женой, полностью соответствующей всем запросам мужа.
Первые годы в новой школе были для меня праздником, как и многое другое в то время. Я с интересом посещала занятия и на волне новизны и оптимизма старательно делала все задания преподавателей. Чтобы потом, на ежевечернем отчете перед отцом, рассказать, как у меня все хорошо. Но в какой-то момент этого стало не хватать. Любая сказка рано или поздно приедается и становится обыденностью, не стала исключением и моя новая жизнь.
Сверстники и преподаватели в школе не знали, что я являюсь приемным ребенком в семье Маккензи, но я всегда чувствовала себя не совсем такой, как другие. Это проявлялось в незаметных, примитивных вещах, которые сводили с ума, я постоянно чувствовала себя… другой. Мне было не по себе, когда взрослые пытались общаться с мной, как с равной, я постоянно искала подвоха в любых попытках установить «доверительные» отношения. Другие дети постоянно делили между собой власть в классе, появлялись «альфы» и «омеги», случались стычки и выяснения отношений. Но я не была вовлечена во все это, постоянно оставаясь в стороне, как неприкасаемая, с которой просто не хотели иметь дела.
Иногда я замечала, что кто-нибудь из сверстников мной интересуется, и пыталась открываться навстречу этому вниманию, но никто не учил меня дружить, доверять и в принципе общаться с людьми. Поэтому, заканчивались такие попытки установить отношения нелепо и глупо. Однажды, вернувшись к своему шкафчику в школе, я заметила, что дверца открыта и вещи внутри лежат не так, как раньше. На стопке моих датадисков и тетрадок для ручного письма лежала странная цветная коробка. Решив, что одноклассники решили так надо мной подшутить, я выбросила коробку на пол и растоптала, лишь тогда заметив внутри конфеты. Обернувшись по сторонам, я увидела, что за этой сценой наблюдает Северин из параллельного класса, уже со слезами на глазах. Я попыталась извиниться, но он отмахнулся от меня со словами: «я ненавижу тебя, Брианна Маккензи, ты ужасный человек!» и убежал. После этого случая сверстники стали еще реже обращать на меня какое бы то ни было внимание.
Вскоре после моего двенадцатилетия, за очередным семейным ужином, Джеймс рассказал, что у его старшего коллеги сын успешно прошел вступительные испытания на подготовительные курсы Технической Академии Детройта — «в возрасте четырнадцати лет, представляешь, Крис?». В повисшей тишине я осознала, что от меня ожидают не меньшего, если не большего. Тогда я сама предложила пойти на курсы дополнительной подготовки, чем немало удивила отца. Так в моей жизни появились ежедневные факультативы по физике и технике, которые нужно было посещать, чтобы соответствовать заявленной отцом планке. Надо ли говорить, что на фоне остальных «успехов» эта новая лямка давалась мне еще сложнее?
Но все это было бледной тенью тех проблем, которые ждали меня за стенами дома, за надежным барьером, которым обеспечивала меня принадлежность к семье Верхнего Города. Я понимала это, как никто вокруг, поэтому старалась соответствовать всему, чего от меня ждали родители. Иногда вечерами я садилась на край нашего балкона и подолгу засматривалась вдаль, где в лучах заходящего солнца сверкали шпили Верхнего Города. Интересно, мои настоящие родители где-то там? Что заставило их отказаться от меня? Была ли это трагедия, или болезнь? А, может быть, они на самом деле уже ищут меня, но теперь никогда не смогут найти? Они наверняка не ждали бы от меня ничего, просто принимали меня такой, как есть. Тогда мне не нужно было бы соответствовать ничьим требованиям.
Но в моей реальности все было не так. Со временем мне стало казаться, что я — как один из бесконечных гаджетов отца, в который были вложены деньги, и время возвращать вложенное ответной пользой уже пришло. Я стала меньше доверять тому теплу, которое, казалось бы, возникло между мной и приемным отцом. Кристине я доверяла больше, но и она не могла заставить Джеймса меня любить. А потом случилась Дейзи.
К этому моменту я уже знала, что Кристина бесплодна. По крайней мере, я была в этом уверена. Но современная медицина способна на многое, и после долгих уговоров Джеймс убедил Кристину сделать искусственное оплодотворение. Однажды, случайно поднявшись ночью из постели и проходя мимо приоткрытой двери кухни, я услышала обрывок фразы из разговора на кухне: «...чтобы у нас появился наш собственный ребенок, понимаешь?». Это было последней каплей. Тогда я поняла, что с этого момента официально перехожу на военное положение.
Девять месяцев пролетели незаметно, как затишье перед бурей. Буря ворвалась в дом Маккензи с криком новорожденной девочки, приехавшей вместе с родителями из роддома, где рожала Кристина. Да, я отказалась ехать в роддом встречать нового члена семьи. Меня вообще стали меньше замечать в эти месяцы. Я по-прежнему продолжала выполнять все, что от меня требуют, по-крайней мере, старалась. Но требования отца к моей успеваемости ослабли, словно он смирился или окончательно разочаровался в своем «гаджете», не оправдавшем надежд.
И потом, Джеймс, как настоящий счастливый отец, все свое внимание полностью отдал Дейзи. Я долгое время была уверена, что мой приемный отец — просто такой человек, малоэмоцинальный, сухой, строгий и расчетливый. Но глядя на то, как этот немолодой мужчина носится с дочерью на руках по дому, изображая взлетающий аэрокар, я переставала отличать правду от лжи. Он умел и мог любить, наверное, просто не хотел. И от того становилось особенно горько.
Пользуясь тем, что хватка родительского внимания ослабла, я стала больше времени проводить вне дома. Дополнительные занятия никуда не делись, но половину из них я просто перестала посещать, а другие использовала как оправдание для того, чтобы дольше не приходить домой. В это же время у меня стали появляться и «друзья», только не из чистенького Верхнего Детройта, а из трущоб у его подножья.
Мир вокруг вдруг стал очень, очень сложным. Пытаясь разобрать в нем и найти себя, я стала прогуливать школу, днями зависая у знакомых на квартирах, где бесконечно гонялись сетевые игры в Экстранете. А вечерами находила повод слинять из дома, чтобы пойти с новыми друзьями в Борнлоу Даунтаун Клаб, или БиДиТиСи, как его называли мои сверстники. Здесь от меня ничего не ждали и не требовали, даже наоборот: я вдруг обнаружила, что мной интересуются, неподдельно, считаясь с моим мнением и обращаясь ко мне за советом. Это удивляло, но было по-своему для меня правильно, я отпускала тормоза, погружалась в шумную клубную жизнь с головой.
Дома меня всегда ждала идиллическая картина «наконец-то» счастливой семьи, от которой становилось тошно. У Дейзи обнаружили редкое заболевание крови, которое требовало особых условий гигиены. Поэтому мою комнату отдали под детскую Дейзи, а меня саму переселили вниз, в гостевую спальню. Пусть она и была больше, но моя уютная комната была мне гораздо привычнее! Хотя, я заранее смирилась со всеми новыми причудами отца, пусть и не переставала каждый раз удивляться.
Спустя год после рождения Дейзи, когда мне исполнилось шестнадцать, остро встал вопрос о моем будущем образовании. Казалось, что никто не хочет этим заниматься, как навязчивой скучной необходимостью. Джеймса не интересовало, где и кем я буду. Мы подолгу разговаривали о моей возможной профессии, и каждый раз разговор заходил в тупик. Он мог говорить все, что угодно, но я знала абсолютно точно: свою дочь он любит больше, чем меня, а значит, не может быть со мной искренним.
Я не верила ничему из того, что он говорил. А иногда у меня вообще складывалось впечатление, что он был бы рад от меня избавиться. Судя по всему, образование мне предстояло получать только то, на которое я заработала бы сама. Да и в целом, по мнению родителей, мне уже неплохо было бы искать себе новое жилье. Только мать продолжала хранить ко мне теплое отношение, и это было единственным, что удерживало меня дома.
Тупик в отношениях с семьей был близок и решения не было видно. Я продолжала зависать с друзьями, балуясь алкоголем и легкими стимуляторами, которые в Нижнем Детройте было достать проще, чем сигареты. Я старалась держать себя в руках, не приходила домой в измененном сознании и не давала родителям повода выкинуть себя из дома, но и решать что-либо у меня не было ни желания, ни сил. Впереди маячила карьера мелкого офисного служащего, живущего в бесконечных финансовых обязательствах, или — улица. К улице я не была готова, поэтому рассчитывала свои шансы трезво.
Не известно, сколько еще времени так продолжалось бы, если бы не трагическая случайность, расставившая все по местам. Возвращаясь однажды из школы раньше времени, когда отец был еще на работе, я увидела в окно мать, разговаривающую с кем-то по видеотерминалу. Не понимая, что меня смущает больше, — несвойственное ей эмоциональное оживление, или слишком откровенный вид нижнего белья перед кем-то явно незнакомым, я взобралась по внешней лестнице и встала возле открытого окна. Страшная правда вскрылась, как гнойный пузырь: у Кристины был любовник, отношения с которым начались не вчера и развивались давно. Все, что удерживало дом Маккензи в моем сознании, рассыпалось в миг. Не заходя домой, я развернулась и побрела восвояси.
Друзья встретили меня с пониманием, и алкоголь смог притушить пожар, который полыхал на руинах моего мира. Но этого было мало, а ночь только начиналась. Добавив сверху уже привычный микс из стимуляторов, я танцевала, пока хватало сил стоять, а после зависла на грани сна и яви за одним из столиков БиДиТиСи. Тут-то и появился Седой Джейн, парень неопределенного возраста из нашей тусовки, который всегда был рад помочь страждущему другу. Может быть, в других обстоятельствах я и отказалась бы, но когда твоя жизнь разрушена, идти некуда (и не за чем), а впереди — только пустота и неопределенность, границы допустимого смываются. В мгновение передо мной была расстелена дорожка красной пыли, и вот уже волшебный порошок сверкает тысячей звезд на языке…
Я пришла в себя в комнате с белыми стенами. На какое-то мгновение мне даже показалось, что я вернулась в детство, в приют, и вся последующая жизнь мне только приснилась. Все тело ныло так, будто его било током от линии электропередач, руки были перебинтованы, а в затылке струился клубок боли. Осознав, что помещение вокруг никак не похоже на приют хотя бы по уровню оснащения, я попыталась привстать, и тут же взвыла от боли в мышцах. В ответ на мой стон, послышался стук каблуков по коридору и двери распахнулись.
Я ожидала увидеть приемную мать, но вместо нее в дверном проеме появилась незнакомая женщина с подчеркнуто располагающей улыбкой и собранными в пучок темными волосами. Присев в кресло рядом, она представилась, как специальный агент Стил из корпорации «Конатикс Индастриз». Не говоря больше ни слова, она повернулась к терминалу на стене и включила проигрывание записи.
Я не сразу узнала себя: без блузки, в обрывках какой-то чужой одежды, стоя на столе посреди разгромленного клуба, с тянущимся через всю спину кроваво-красным следом. Спина немедленно отозвалась ноющей болью глубокого пореза. Следующие несколько секунд заставили меня протереть глаза, поморщившись от боли: Брианна-на-записи вскинула руку, и, подчиняясь неведомой силе, одна из валяющихся на полу бутылок взмыла в воздух, с грохотом разбиваясь о стену. Несколько секунд бутылки кружили в воздухе, затем вспышка станера заставила меня осесть на стол неподвижным мешком.
— У нас есть два варианта, Брианна, — наконец заговорила специальный агент Стил. — Ты можешь отправиться в тюрьму строгого режима на астероиде Фемида, где тебя будут держать в камере с автоматическим обслуживанием ближайший год, за хулиганство в крупных размерах и попытку убийства. Кстати, пострадавшая от твоих рук девушка из клуба жива, но только благодаря слаженной работе приехавшего наряда полиции. Либо, ты можешь отправиться со мной на Станцию Гагарин, где тебя научат обращаться с твоим даром и дадут тебе возможность прожить достойную жизнь. Выбор за тобой.
Правила по технике для кадетов
Ссылка на Google Docs с правилами по технике для кадетов: читать и комментировать.